Текст книги "Философия убийства"

Глава V. Святой Людовик. Очищение огнем

Ты не король, а монах», – сказала однажды старая женщина Людовику IX[23]23
  Людовик IX Святой (1214–1270) – французский король из династии Капетингов, на троне с 1226 г. (до этого правила его мать Бланка Кастильская, которая боролась с крупными феодалами, особенно с графами Шампанскими и герцогами Бретанскими). Людовик IХ провел военную, монетную и судебную реформы, а также реформы по централизации государственной власти. Возглавил VII (1248 г.) и VIII (1270 г.) крестовые походы (во время последнего умер от чумы). Канонизирован в 1927 г.


[Закрыть], королю Франции, и король ответил ей согласием. Он действительно был монахом на троне, – монахом доминиканского ордена, ревнующим о славе и благополучии католической церкви, ведущим жестокую борьбу с еретиками и подчиняющим все государственные цели целям религиозным. В его лице мир Средневековья явил как бы воплощение того типа, который веками вырабатывала церковь, радея о создании послушного, подчиненного и всецело проникнутого целями религиозного служения мирянина-католика.

Людовик принял под свое покровительство нищенствующих монахов и назначил денежную награду за каждого приведенного к суду еретика. За недонесение о еретике был назначен штраф. Существование еретиков и ересей, по толкованию Людовика и всех правоверных сынов католицизма, было оскорблением для Бога. Поэтому нравственным долгом каждого истинного христианина было мстить за поругание религии и Бога и всячески истреблять нечестивых, не признающих единственной религиозной истины, которую исповедовал король.

Его биограф Жуанвиль говорит об этом, выражая мнение святого короля: «На обязанности каждого доброго христианина лежит долг в случае оскорбления христианской веры прибегнуть к своему мечу и вонзить его так глубоко в тела хулителей, насколько он может войти». Это было тогда общим мнением и входило в символ веры каждого доброго католика. Друг проповедника и смиренного католического мыслителя Фомы Аквинского, Людовик IX считал свою свирепую решимость в делах веры первейшим доказательством своего благочестия и преданности христианской вере. И это не возбуждало сомнения ни в ком.

Ограниченный и узкий по своим взглядам, как все фанатики, раз и навсегда поверивший доводам и идеям католической церкви и ее проповедников, Людовик счел бы грехом проверять все эти положения собственным разумом и отдался ревностному служению им. Свое имя «святой» он заслужил аскетическим образом жизни, полной отдачей себя религиозным целям и горячим рвением к делам добродетели, своеобразно понимаемой согласно религиозной морали Средневековья, освящавшей религиозное убийство.

Святой король-монах три раза в ночь поднимался с постели, чтобы читать молитвы и класть поклоны. Три раза в неделю в постные дни жестоко бичевал себя плетью. Ему грезился идеал ветхозаветного короля-первосвященника, он в самом деле мог бы восстановить идеалы теократии, – настолько все внешние государственные задачи подчинил он целям религиозным. Его мягкий характер менялся только при известиях о еретиках, – тогда этим христианским королем овладевал тягчайший гнев, и он становился безжалостным палачом. Приказав заклеймить раскаленным железом уста некоего богохульника, король сказал: «Я лучше бы сам позволил заклеймить себя, чем допустить подобные кощунства в моем государстве».

В своем христианском рвении король был глух ко всем соображениям о выгодах королевства и чисто материальных ущербах его. Так, он изгонял во имя Бога всех еврейских и католических ростовщиков и банкиров, запрещая в своем королевстве все, что имело целью личную наживу и противоречило целям христианского служения. Впрочем, изгнание в 1268 году ста пятидесяти банкиров принесло ему восемьсот тысяч ливров дохода от конфискации имущества изгнанных. Преследуя еретиков и ревнуя об их уничтожении, Людовик в то же время старался быть справедливым и внес в судопроизводство инквизиции несколько статей законов, которые несколько ограничивали произвол инквизиторов. Так, согласно новым постановлениям, Людовик требовал, чтобы обвиняемому представлены были все документы обвинения, чтобы наравне с обвиняемым арестован был обвинитель и нес наказание в случае признания обвинения ложным, чтобы для применения пытки два свидетеля подтверждали виновность обвиняемого. Но все эти законы были слишком неудобны для инквизиции и потому не применялись. В особенности неудобен был закон относительно наказания ложного обвинителя, ибо инквизиция весьма часто пользовалась ложными обвинениями, выдвигая их порой в собственных целях.

Людовика IX отличает от большинства отцов инквизиции его бескорыстие и подлинная идеалистическая мечта возродить на земле идеалы Царствия Божия. Но тишайший король-монах полагал, что для восстановления Царствия Божия довольно меча в одних руках, а именно руках христианского короля, и что он этим залитым человеческой кровью мечом погонит толпы людей в рай Божий для чистой и религиозной жизни. На самом деле он поддерживал и продолжал то страшное кровавое дело, которому служила инквизиция и которое в гораздо большей мере можно было назвать служением сатане, нежели Богу. Силой водворить рай на земле ему не удалось, но король, фанатически служа своему призванию, верил в конечный успех дела и завещал его достижение своим преемникам.

Все это служило только окончательному укреплению инквизиции; утвержденный Папой институт стал, в конце концов, сильнее самого папства. В то время как влияние Папы слабело, инквизиция была настолько сильна, что каждый наместник и капитул в Тулузе давали присягу повиноваться Богу, римской церкви и инквизиторам. В XIV, XV и XVI столетиях незыблемо охранялись статуты инквизиции, ей повиновались как подданные, так и короли.

Костер по-прежнему был непреложной очищающей мерой, которой насильственно спасали еретиков от дьявола. В то время как воров насильников, убийц казнили через повешение или рубили им головы, еретиков сжигали на кострах, ибо это считалось не казнью и не карой, а мерой спасения душ, своего рода милостью, которую по неизреченной доброте своей дарила римская церковь нераскаявшимся еретикам, дабы в огне инквизиционного костра сгорели еретическая убеждения, и душа грешника, очищенная пламенем инквизиции, могла войти в небесные селения и надеяться на милосердие Божье.

Само собой разумеется, что инквизиционный трибунал понимал, сколь мала победа над еретиком, заканчивающаяся его казнью. Непобедимое упорство еретика, не останавливающееся перед страхом казни на костре, создавало ему ореол мученичества и служило наглядным примером твердости духа и сопротивления для его собратьев. Торжественный ритуал казни среди бела дня, в сопровождении пышной процессии духовенства и светских властей, церковного хора и толп народных, не только не служил к устрашению, но, наоборот, возбуждал энтузиазм и страстную жажду героического страдания и смерти за религиозные идеи.

Численность еретических сект от этого только возрастала, а распространение еретических идей стало напоминать эпидемию. В конце концов, несмотря на все упорство инквизиции, на кровь, пытки и казни, на громадные затраты на суд инквизиторов и содержание его, церковь так и не достигла своей цели – полное искоренение ереси провалилось. Инквизиция вносила только еще больший хаос и смуту в умы и сама являлась в значительной мере виновницей как вспыхивающих под влиянием борьбы и гонений ересей, так и схоластической казуистики мрачной демономании.

Понимая это, инквизиторы всеми мерами старались достигнуть мирной победы над еретиком и увещаниями добиться возврата его в лоно католической церкви. Развивая в своих членах виртуозные демагогические способности, играя на струнах чисто психологических, мерами увещания, кротости, задабривания и запугивания старались они обратить еретика. Его навещали в тюрьме братья-инквизиторы и вели с ним беседы. К заключенному приводили родственников, заставляя их воздействовать на еретика; к нему посылали епископа. Когда же ничего не помогало, инквизиционный трибунал обязан был прибегнуть к своей последней формуле, и нераскаявшегося еретика передавали в руки светских властей. Это означало предать преступника сожжению на костре, ибо по назначению духовного суда казнь определялась бескровная, а власть светская не могла не исполнить приговора, это вменялось ей в непременную обязанность.

Назначался день казни, к месту ее проведения стекался народ. Приговор громогласно читали на всех площадях и улицах. На площади сооружали помост, на котором выкладывали костер. В середине мрачной процессии вели осужденного в одной рубашке и с горящим факелом в руке. Перед еретиком несли распятие. Процессию открывало духовенство с хоругвями, далее шел главный инквизитор, он был окружен хором поющих клирошан, за которыми следовали знаменосец инквизиции и постоянные члены трибунала. Огромная толпа заполняла улицы и площадь, унизывала кровли и выступы домов. Верующие падали ниц перед процессией, приносили к костру связки дров, дабы участвовать в богоугодном деле сожжения еретика.

У места казни процессия останавливалась, секретарь инквизиции читал приговор и перечень предъявленных еретику обвинений. Затем на трибуну всходил инквизитор, громил еретиков и призывал на их головы громы и молнии небесного и земного правосудия. К осужденному подходили королевские солдаты, чиновник читал постановление о сожжении. Палачи связывали осужденного и привязывали к столбу у костра. Костер зажигали. Пламя вздымалось у ног осужденного. Задыхаясь в дыму и корчась от ожогов, несчастный мог видеть сквозь клубы дыма и языки огня силуэт распятия, протянутого к его лицу на длинном древке сердобольной рукой инквизитора, и в этот последний момент заботящегося о душе осужденного.

Тот, кто притворно раскаивался во время заключения и, будучи прощен и отпущен, обманывал доверие инквизиции и снова предавался ереси, не мог уже надеяться ни на какое снисхождение. Сколько бы раз он ни отрекался теперь от прежних заблуждений, обещая оставаться истинным католиком, его ждал неминуемый костер. Единственным снисхождением, на которое шла по отношению к нему инквизиция, – это обещание предварительно задушить его через палача и сжечь мертвым.

Если еретик бежал от суда и наказания и избежал таким образом костра, его все же судили, произносили заочный приговор и приводили его в исполнение. Изготовляли куклу, изображающую еретика, несли ее в сопровождении процессии к костру и бросали в огонь, символизируя тем неизбежность ждущего еретика наказания. Правосудие этим удовлетворялось, и процессия расходилась по домам.

«Дети и внуки погибшего еретика были лишены всех гражданских прав: они не могли получить никакого гражданского или духовного места, хотя бы и оставались правоверными католиками. Над ними тяготело проклятие отцов».

Если еретик, в страхе перед казнью и пытками, сам лишал себя жизни, его все равно судили как еретика. Если обвиненный в ереси умирал до суда и был похоронен, его судили за деяния, совершенные при жизни. И по приговору извлекали кости из могилы и предавали сожжению. «Трибунал с приором доминиканским, наместником королевским или его чиновником отправлялись на кладбище, где выкапывали труп. Процессия возвращалась в город, в открытом ящике везли потревоженные кости, а герольд, ехавший впереди, громким голосом кричал: «Да погибнет!» Потом на площади публично сжигали останки покойника.

Еретиков, погибших в заключении, а также отлученных и прочих грешников, хоронили не на христианском кладбище, где имели право покоиться только останки правоверных католиков, а на свалках, куда бросали падаль и отбросы. Те, кто самовольно хоронил на католическом кладбище еретика, присуждался к извлечению трупа из могилы собственными руками.

Еще строже судили за еретические отступления от католицизма священников, ибо, как гласят приговоры по многим делам, «что ужасно и возмутительно в каждом христианине, то, нет сомнений, относительно человека духовного или пресвитера читать и слушать еще ужаснее, и наказание в таких случаях должно быть более жестокое».

К проступкам такого рода со стороны представителей своего сословия инквизиция относилась не только беспристрастно, но даже с большей ревностью. Ибо если отступление от церкви мирянина наносило ущерб ее влиянию, то переход в еретичество священника или монаха представлял собой угрозу самому принципу существования и власти духовенства. И приговоры в таких случаях были беспощадными. Другое дело, если монах-инквизитор был повинен в иных проступках: осуждении невиновного, вымогательстве, в насилии или взяточничестве. Такого рода проступки в официальные протоколы инквизиции не поступали, и дела по таким ничтожным поводам не возбуждались. В XIII веке нередки были жалобы на то, что монахи, члены инквизиционного трибунала, развратились и совершают такие беззакония, какие не снилась худшим тиранам из светских властей. Инквизиторы вымогали деньги и в случае отказа обвиняли в ереси, они освобождали от суда за крупные взятки и обвиняли неимущих, приставали к женщинам с требованиями отдаться им, грозя в противном случае заточением и пытками. Все это совершалось в тиши и во мраке потайной жизни трибунала, где кипели отвратительные страсти и извращенные вожделения. Но стоило отказаться кому-либо от буквы веры, как духовенство выступало во всем блеске торжественных процессий и всенародно карало отступника. Церемониал наказания священника, обвиненного в ереси, был следующий:

«Прежде чем предать виновного в руки светского правосудия, его следовало лишить духовного сана и, испросив разрешения местного епископа, низложить. Обряд низложения совершали публично у того же эшафота, но с большим торжеством, в присутствии легата, кардинала и высшего духовенства. Осужденный стоял в полном священническом облачении; вокруг него были инквизиторы. После прочтения приговора инквизитор, сказав небольшую речь, произносил формулу отлучения. Он обращался к осужденному: «Именем Бога Всемогущего, Отца, и Сына, и Святого Духа, – говорил он ему, – властью апостольской и нашей, мы, посланные в эти страны, снимаем с тебя твой духовный сан и отрешаем тебя от священнической и других обязанностей; мы низлагаем, лишаем и исключаема тебя из всех церковных бенефиций, духовных прав и привилегий. В силу всего этого мы просим присутствующего здесь благородного сенешаля взять тебя в свое распоряжение и настоятельно предлагаем ему при исполнении наказания поступить с тобою согласно приговору». Тогда подходил к осужденному старший по сану из присутствующих прелатов и приказывал разоблачить его до исподней одежды. При этом он лишал его последовательно всех принадлежностей и достоинств священнического или диаконского звания, чаши и блюда, священнических одежд, далматики[24]24
  Далматика (лат. dalmatica) – литургическое облачение диакона в католической церкви; в православной церкви аналогичную роль играет стихарь. Происхождение слова связано с Далмацией, где далматика была распространена как мужская и женская праздничная верхняя одежда; с IV в. вошла в церковный обиход.


[Закрыть], Евангелия. Каждая вещь отрешалась от него торжественно, что сопровождалось всякий раз произнесением особой латинской формулы, в которой разъяснялось символическое значение каждого предмета. Даже псаломщик и церковный сторож осуждались с более тщательным соблюдением формальностей, чем всякие бароны и герцоги как люди светские. У псаломщика отбирали его книги, у сторожа – ключи от церкви. Уже после всего этого приговоренного отводили в тюрьму на вечное заключение или в костер».

Места заключения были грязны, зловонны, душны и темны. Сажали заключенных по одному. Только муж и жена могли быть заключены вместе. Ни свет, ни свежий воздух не проникали туда. На ноги и руки заключенных надевали кандалы. Сырость, духота и зловоние, гнилая и скудная пища обессиливали заключенных очень быстро, и уже по истечении немногого времени они становились похожими на трупы. Выживали, конечно, очень немногие. Пища состояла из хлеба и воды, что имело толкование символическое. Хлеб обозначал печаль, вода – несчастье. По примеру инквизиционного трибунала в Англии испанские инквизиторы в это время перед заключением в тюрьму клеймили осужденных. Если заключенный раскаивался и добивался прощения и оправдания, то его отпускали под непременным обещанием преследовать еретиков, доносить о них и вообще бороться против ереси. Бездействие отпущенного, подозревавшегося в ереси, вменялось ему в вину, как доказательство его притворного, а не искреннего раскаяния.

Кары и власть инквизиционных трибуналов главным образом обрушивались на простой мастеровой народ. Погруженные то в чисто материальные успехи, то в дела религиозного рвения, то в астрологические и алхимические изыскания, уединившиеся в ученых кельях, в мечтах о вечном спасении, рыцари и бароны большей частью не чувствовали гнета того железного кольца инквизиции, которое сдавливало жизнь страны. Между тем как лишения, бедность, гнет светских и духовных властей послужили и в данном случае благоприятной почвой для создания учений о грядущей справедливости и о царстве равных и спасенных. С этой «еретической» мечтой о справедливости, о свободе духа, о ясной и озаренной душевным экстазом жизни боролась инквизиция, силой внедряя убеждение в мирянах, что только под властью Папы и братьев инквизиторов, только при слепом послушании и подчинении возможна для них благодать спасения и милосердия Божьего.

В этой борьбе история дает пример, быть может, самого яркого и сильного напряжения духовных сил человечества, движимого отвлеченной идеей, носители которой бесстрашно гибли тысячами на кострах, виселицах, в тюрьмах и в подземельях инквизиции, в руках палачей.

Глава VI. Подземелья инквизиции. Суд и пытки

1.

Кроме трибуналов постоянных, имеющих свое здание для заседаний, места для заключения арестованных и помещения для инквизиторов, были еще трибуналы подвижные. Состав их был невелик, и большей частью заключался в каком-нибудь облеченном доверием брате-доминиканце, известном своими проповедями и религиозным рвением, да в нескольких слугах. Большого количества людей не требовалось, так как на помощь духовной судебной власти должна была немедленно приходить власть светская и осуществлять все приговоры первой. Секретарь, два мирянина в черной одежде и два вооруженных человека с крестами на груди – вот вся свита инквизитора.

Явившийся в какое-нибудь селение инквизитор велит священнику созвать народ и читает в церкви проповедь, в которой изъясняет цели религиозного служения святой инквизиции и убеждает мирян сообщить все, что они знают о еретиках в их местах, дабы можно было искоренить заразу и спасти от гибели христианские души. Всегда найдутся ханжи или трусы, которые явятся с доносами к инквизитору. Оговоренных мирян хватают и ведут на допрос. Если арестованный отпирается от взведенных на него обвинений, прибегают к пытке. Чтобы спастись от невыносимых мучений, пытаемый подтверждает все доносы и оговаривает еще ряд лиц. Получается целая сеть обвинений, и инквизитору предстоит большая работа.

В более крупных селениях и городах инквизиторы назначались для постоянного надзора над религиозными нравами горожан. Обыкновенно их было двое – доминиканец и минорит, францисканец. Оба имели полномочия от Папы, но доминиканец пользовался преимуществом. Прибыв на место, они извещают о своем прибытии подесту города, местного феодала, и тот закрывает свой светский суд, чтобы сделаться фиктивным председателем суда инквизиционного. Он обязан здесь действовать механически и скреплять все приговоры инквизиторов и приводить их в исполнение; противодействие не привело бы ни к чему и лишь послужило бы во вред местному государю. Приказанием его все чиновники и власти города обязываются всячески содействовать инквизиторам и подчиняться их воле, арестовывать по их приказанию, ссылать или казнить.

Начальник города вслед за тем являлся приветствовать прибывших инквизиторов и склонялся пред ними ниц, выражая этим раболепством преклонение перед церковью и папством. Он клялся исполнять приказания инквизиции, – в противном случае ему грозило отлучение от церкви и проклятие.

Власти города выбирали наиболее благочестивых горожан для участия в трибунале, давали монахам стражу или так называемую милицию Христа. В кафедральном храме устраивали торжественное богослужение, где инквизитор произносил проповедь и читал «присягу доноса». Он извещал находящихся под подозрением еретиков, что если они явятся добровольно в трибунал и принесут покаяние, то будут подвергнуты лишь слабому наказанию, в противном же случае к ним будут применены законы инквизиционного суда во всей их строгости.

Затем в течение месяца принимались доносы на мирян и записывались в особую книгу с обозначением имени доносчика. Если оговоренный ранее месяца являлся сам в трибунал и каялся, донос терял силу. Когда же проходил месяц, начинались инквизиционные суды, в которых обвинителю, если донос ложный, наказание не грозило и где все решалось одним лишь наговором и обвинением. В Тулузе заседания трибунала происходили по средам от 2-х до 4-х дней. Помещением служил обыкновенно доминиканский монастырь. В подвалах монастыря устраивали тюрьмы с железными решетками на окнах и железными дверями.

У входа в зал, где происходил суд, стояла вооруженная стража. Картина суда производила подавляющее впечатление, создавая в обвиняемом настроение подавленности и страха. Обыкновенно заседание происходило в длинной низкой зале монастырского здания, где узорчатый деревянный потолок нависал над головой, где было полутемно, ибо маленькие, забранные решетками окна пропускали мало света. За длинным столом, на деревянной скамье, восседали члены трибунала в белых и коричневых сутанах, с шапочками, закрывавшими тонзуры на головах, подпоясанные веревками.

Около них восседал местный архиепископ в парадной одежде, несколько священников и остальные члены трибунала в черной одежде. На стене висела эмблема инквизиции – крест и папская булла. Отдельно сидел нотариус, исполнявший роль секретаря и записывавший показания обвиняемых и свидетелей. По показаниям обвинителей, подозреваемого в еретичестве арестовывали и сажали в тюрьму; на следующий день он представал перед судилищем трибунала.

Ему прочитывали обвинительные свидетельские показания, где нередко правда перемешивалась с ложью, затем слово предоставлялось обвиняемому. Очень редко перед судом представал еретик, который прямо, в ответ на обвинение, признавался в ереси. Если таковой попадался, суд или увещевал его, пытаясь вернуть в лоно церкви, или же, в случае упорства, присуждал к казни. Большей же частью обвиняемому расставлялись сети диалектических ловушек святых отцов, всячески старавшихся сбить с толку и добиться признания еретика.

Начинал обыкновенно главный инквизитор, стараясь испытать подсудимого в его веровании. Инквизитор искусно задавал целый ряд вопросов, из которых первые имели связь с некоторыми последующими и обнаруживали или согласованность и последовательность всех ответов обвиняемого, или же самопротиворечие его. Кроме того, ответы подсудимого сличались с показаниями его свидетелей, имен которых подсудимый не знал. Инквизитор обиняком касается пунктов обвинения и узнает об отношениях подсудимого с обвинителем. Если подсудимый упорствует в признании своей вины, а показания его разноречивы или же если относительно имен обвинителей не заявляет о своей вражде с ними, то показания обращаются против него, и суровый инквизитор может обратиться к содействию пытки, дабы вынудить откровенные ответы. Большей частью так оно и бывало.

Устройство для пытки путем сдавливания головы

По закону Нарбоннского собора XIV века не требовался даже допрос, раз были обвинительные показания. Причем обвинителями могли быть даже лица, находившиеся под судом и обесчестившие себя какими-либо позорными поступками. Родственники подсудимого свидетельствовать в его пользу не допускались, но против него – сколько угодно. Естественно, что личному произволу трибунала открывался простор безграничный и что в большинстве случаев обвинительный приговор был предрешен. Обвинителей подсудимый мог видеть во множестве на суде, защитников – ни одного.

Одним из излюбленнейших средств испытания правдивости показаний обвиняемого служили пытки огнем и водой. Обычай испытания огнем и водой – очень древний и считался именно испытанием, а не средством добиться правды. Тот, кто выдерживал пытку, являл собой праведника, которому небо помогало выйти из испытания с честью. Тот, кто не выдерживал, обнаруживал в себе преступника, к мукам которого небо оставалось равнодушным. Но в этих испытаниях мужественный и твердый человек мог выйти победителем. Инквизиция же не соглашалась отпустить жертву, выдержавшую пытку, а, наоборот, видела в ее твердости доказательство дьявольской помощи. В 1144 году в Суассане подвергли испытанию водой катаров, – им насильно вливали в горло большое количество воды, не вмещаемое желудком. В 1207 году в Безансоне пытали раскаленным железом вальденсов.

Пытка производилась иногда перед лицом всего трибунала, но большей частью ею руководил один инквизитор, которому сопутствовали палачи, служители и секретарь, записывавший показания пытаемого. Некоторые инквизиторы отличались особенно свирепой изобретательностью в деле применения разнообразных пыток; таковы были Конрад Марбургский и Петр Веронский. Впрочем, инквизиция первого периода в Лангедоке и Италии меньше обращалась к жестокостям пыток, чем позднейшая инквизиция в Испании. Доминиканцы одним из сильных орудий считали увещания и устрашения небесными карами, Страшным судом и муками вечного ада. Первыми мерами были именно увещания и словесные картины ужасов ада, который грозил еретику. Далее пускали в ход такие средства, как угрозы личной ставки со свидетелями обвинения, подсылка родных увещевать еретика сознаться в грехе и покаяться. Если все эти средства не действовали, подсудимого отводили в пыточную камеру.

Орудия пыток, всевозможные изобретения для мук встречали там жертву. Существовал известный порядок мук, которым подвергался еретик: вначале пытали так называемой дыбой, потом водой, затем огнем. На языке папской буллы, определявшей пытки, это называлось «умалением членов» (булла Иннокентия IV).

Пытка водой (Иллюстрация XIX в.)

Одетые в черное палачи подходили к жертве; их головы были закрыты капюшоном, лица также, в прорезанные отверстия виднелись глаза, нос и рот. Это была одежда для кающихся, присвоенная и палачами. «Они связывали назад руки подсудимого, поднимали его по блоку на воздух за веревку, несколько времени держали в таком положении на воздухе, потом сразу кидали на землю». При этом пытаемый терпел тяжкие муки, мускулы его растягивались до возможных пределов, кости хрустели. Криков его не мог слышать никто, кроме палачей и руководившего пыткой инквизитора, так как пыточная камера помещалась в подземелье, глубоко под пластами земли и камня. Оттуда не проникал ни единый звук.

После пытки первого порядка подсудимому давали прийти в себя и снова приступали к нему с допросами. Если он и на этот раз упорствовал в своем отрицании ереси, следовали следующие пытки – водой. Его сажали на скамьи, сплошь истыканные гвоздями, впивавшимися в тело. Затем начиналось вливание воды в нос и уши до онемения.

Полуживого от пытки водой, истерзанного гвоздями и покрытого кровью еретика снимали со скамьи и клали для отдыха на обычную скамью, после чего снова приступали к нему для допроса, и бесстрастный секретарь снова приводил в готовность свои письменные принадлежности и обращал к обессиленному еретику лицо. Главный инквизитор, руководивший пытками, от мановения пальца которого зависело прекратить пытку или же продолжить и усилить ее, присутствовал при этом в общем одном и том же ритуале страшных физических мучений.

Для обыкновенного смертного, не одержимого навязчивыми маниями религиозного или садистского характера, такого рода картины могли быть причиной тягчайшей душевной депрессии и нарушения душевного равновесия. Служитель религии любви и всепрощения по официальной обязанности чуть не ежедневно купался в крови, вдыхал запах горящего человеческого мяса и присутствовал при позорном зрелище мучений и медленного изнурения от мук. Но, как мы знаем, однообразие этого страшного зрелища создало у некоторых развращенных инквизицией монахов стремление разнообразить пытки, варьировать их, изобретать новые. Здесь, по-видимому, присутствовало уже какое-то садистское удовлетворение зрелищами пыток и мучений; вряд ли при этом падении души на дно низменных страстей могли существовать какие-либо религиозные цели. Недаром же мы знаем имена инквизиторов, в которых разгорались столь дьявольские страсти и такое влечение к зрелищам человеческих мук, что сама римская церковь не видела иных средств обуздать обезумевших монахов, кроме как посадить их навечно в тюрьму.

Третьей пыткой по ритуалу инквизиции была пытка огнем. Подсудимого, уже полумертвого от перенесенных мук посредством дыбы и вливания воды, клали в пламень и палили его медленным огнем. Каждая такая пытка продолжалась около часа, и палачи-инквизиторы имели довольно времени, чтобы впитывать содрогания и гримасы муки и ужаса.

Пытка огнем (Иллюстрация к «Истории инквизиции» М. де Фереа. XIX в.)

В результате всех этих пыток подсудимого или приговаривали к передаче в руки светских властей и осуждали на смертную казнь, или же оставляли на подозрении. Тогда его отпускали, но с наложением на него проклятия на год. Если по истечении года подозрение не будет им с себя снято, его признавали еретиком уже упорным, снова приводили в суд в трибунал, и тогда дело кончалось большей частью «передачей в руки светских властей» и бескровной смертью на костре.

Преданные годовому проклятию на весь этот год отлучались от общения с остальными христианами. Всякий, кто приходил в дом к еретику или садился за стол к нему, лишался права посещать церковь. Умирая, еретик не имел права приглашать врача, – он лишался помощи и духовной, и светской. Явившись с покаянием в трибунал ранее года, он получал разрешение от грехов и присуждался к церковному покаянию на пять лет, а в более серьезных случаях на десять лет. Вполне отрекшийся и получивший отпущение грехов, но потом снова впавший в ересь, уже не мог никаким покаянием рассчитывать на прощение церкви. Ему предрешался один исход: смерть на костре.

Пытка на колесе

Кающийся и находящийся на подозрении носил темную «покаянную» одежду, сшитую на манер сутаны, с большим крестом на груди и на спине. Собственно говоря, она представляла собой мешок с прорезями для головы и рук. Кающийся обязан был публично бичевать себя и в продолжение назначенного ему срока покаяния предпринимать паломничества, налагать на себя посты и так далее. Если кающегося признавали достойным прощения, церковь давала это прощение в торжественной обстановке. Монах-доминиканец произносил торжественную речь с кафедры на тему о страшных грехах и о возмездии неба. Еретик или подозреваемый в еретичестве, преклонив колени, каялся в грехах и клялся быть верным церкви. За ним, коленопреклоненные, клялись и его 12 поручителей, знавших жизнь его в продолжение нескольких лет. Получив такого рода клятвы и обязательства, трибунал отпускал свою жертву, но продолжал зорко следить за ней.