Текст книги "Философия убийства"

Глава IV. Жертвы инквизиции в Италии и Франции. Философия убийства

1.

Дворянин Барони, апеллировавший к императорской власти, прося защиты от беззакония инквизиции, был взят под защиту императорским подестой во Флоренции Пезаньолой. Инквизиторы с помпой отлучили Пезаньолу от церкви. Это было вызовом самому императору, и Фридрих II занялся этим делом. Враги инквизиции, ободренные содействием императорской власти, начали действовать наступательно. Однажды, когда в соборе Святого Петра инквизитор произносил воскресную проповедь, туда ворвались еретики, и началось побоище между ними и католиками. Петр Веронский позвал свою милицию, а сам благоразумно скрылся. Драка, начавшаяся в соборе и сопровождаемая убийствами, перекинулась на площади Святой Фелициаты и Треббиа. Партия инквизиторов одержала в этой борьбе верх. Когда же из Лиона пришло известие о том, что император предан Папой анафеме и что он лишен престола, соперники Петра Веронского были вынуждены с болью в сердце отступить. Инквизиция восторжествовала и упрочилась во Флоренции; могучая власть Папы утверждала за собою каждую пядь земли, по которой ступали его проповедники. Петр Веронский возвратился в Милан, где его ожидала всё та же кровавая деятельность.

В его отсутствие крамола в Милане подняла голову, еретики, ободрившись, не боялись высказывать враждебное отношение к инквизиции, мешали богослужениям, оскорбляли священников. Петр и здесь создал трибунал и начал судилище. В течение пяти лет нещадно действовал он, хватая все новых еретиков, пытая их, предавая заключению в страшных сырых подземных тюрьмах или смерти. Это был настоящий черный террор, причем Петр в своей жестокости переходил даже за те пределы, которые открывались ему полномочиями, данными Папой. По крайней мере, через несколько лет, когда в связи со смертью Фридриха II и начавшимися в Кремоне волнениями Папа посылал туда Петра, он велел ему, уничтожая «еретическую заразу», действовать не только самостоятельно, но и опираться на епископский совет. Петру рекомендовали щадить раскаявшихся еретиков и возвращать их в лоно католической церкви.

Фридрих Гогенштауфен (Средневековое изображение)

В Кремоне Петр, однако же, свирепствовал не меньше и навел на жителей такой же ужас, как и в Милане и Флоренции. Насколько велико было озлобление против него, свидетельствует одно уже то, что его не вынесло даже католическое население города, – был составлен тайный заговор на его жизнь. Петр понимал, что столь кровавая деятельность добром для него не кончится, но остановиться в своем раже не мог. Укоренившаяся ли привычка к крови, пыткам и смерти, развратившая многих людей, облеченных неограниченной и страшной властью, тайный ли садизм, находивший удовлетворение в картинах пыток, или же самолюбие и фанатическое старание «принести пользу церкви», но Петр продолжал действовать все так же, ожидая со дня на день насильственного своего конца. В Милане он на площади, в присутствии огромной толпы сказал: «Я знаю, что еретики оценили мою голову и что уже приготовлена плата моему убийце, но пусть будет им известно, что на том свете я буду вдвое страшнее, чем здесь».

Эта фраза характерна для фанатика-инквизитора, всей силой души убежденного, что он делает угодное Богу дело, за которое на небесах он будет вознагражден близостью к Искупителю и все той же властью над людскими душами.

Между тем, смерть Петра была уже недалеко. Нашли наемного убийцу, заплатили ему 80 ливров, и тот стал искать встречи с инквизитором. Однажды он встретил его на дороге, приблизился и подошел под его благословение. Потом сделал с ним рядом несколько шагов, улучил момент, нанес удар в голову и оставил истекающего кровью на дороге. Петр долго боролся со смертью, прижимая к ране руки, катаясь в пыли, потом уже коснеющей рукой написал на земле слово «Credo»[20]20
  Верую (лат.) – первое слово исповедальной католической молитвы.


[Закрыть], показывая, что до конца верен своему служению. Прохожие его узнали и перенесли в доминиканский монастырь, где монахи с почестями его и похоронили. Римская церковь признала его святым мучеником. На месте его гибели воздвигли храм, а на площади, где он произнес пророчество о своей гибели, поставили арку, являющуюся одним из древнейших памятников средневековой архитектуры.

Папа Иннокентий IV[21]21
  Иннокентий IV (в миру Синибальдо Фиески, ок. 1195–1254) – бенедиктинский монах, Папа римский с 1243 г. Продолжил разгоревшуюся при Папе Григории IX борьбу с германским императором Фридрихом II Гогенштауфеном. На Вселенском (XIII) соборе в Лионе в 1245 г. объявил о низложении Фридриха II. После смерти Фридриха II (1250) боролся с его преемником – Конрадом IV. Активно поддерживал Тевтонский орден в его захватнической политике в Восточной Европе. Одобрил методы инквизиции, особенно применение пыток и смертной казни по отношению к еретикам, и требовал даже от детей доносить на своих родителей. Соборные отцы признали за Папой широкую компетенцию в области церковного права. В 1253 г. даровал доминиканцам, инквизиторам Ломбардии, привилегию толковать права городов, лишать должностей тех, кого они сочтут нужным, и вести процессы, не сообщая обвиняемым имен свидетелей.


[Закрыть], узнав об убийстве инквизитора Петра, страшно разгневался и поклялся не давать никакой пощады ереси. Это было тем легче папской власти, что к тому времени сокрушен был сильнейший враг папской власти Фридрих II.

Вначале борьба с Папой (Григорием IX) была успешной для императора. Папские города и замки пылали и сдавались королю. Напрасно разгневанный Папа проклинал мятежного короля и сам обходил с процессией столицу, побуждая народ к борьбе с еретиком-королем. Фридрих явно одерживал победу, и одно время престиж папской власти висел на волоске. Старому Папе грозил позорный плен. Но он умер, не дожив до такого позора. После него папский престол один лишь месяц занимал слабохарактерный Папа Целестий II. Его сменил Иннокентий VI, в котором видели серьезного соперника императорской власти. Несмотря на прежние дружеские отношения с Фридрихом, новый Папа не видел иного исхода борьбы, как повторение отлучения Фридриха от церкви. В ответ на это император вторгся с войсками в его владения. Папа, чуть не попавший к врагам, бежал в Геную, оттуда в Лион, и созвал собор, пригласив туда и Фридриха. Последний отказался признать авторитет этого собора и не приехал на него. Папа провозгласил Фридриха еретиком и проклял каждого, кто окажет ему содействие; подданных Фридриха он разрешил от присяги императору и повелел избрать нового императора. Это проклятие и отлучение имело роковые последствия. Грозный Фридрих вначале хранил спокойствие. «Кто смеет тронуть корону на моей голове? – спрашивал он. – Какой это Папа смеет отлучить меня от общения с церковью? Только пролив реки крови, Папа и его собор отнимут у меня корону!» Но все оставили отлученного и преданного проклятию короля. Власть религиозного проклятия, боязнь нарушить волю наместника Христа и быть преданным вечной власти дьявола для средневекового ума были слишком страшны. В Германии уже избрали нового императора. Империя охвачена была возмущением, началась анархия и власть кулачного права. В то же время Папа призывал к крестовому походу против еретика-императора для низложения его. Тех, кто с оружием помогал ему в борьбе против Фридриха, он осыпал индульгенциями, отпуская им все грехи. Пока шла борьба с Фридрихом, Папа забыл о еретиках, напрягая все силы в борьбе за преимущество духовной власти над светской, ибо знал, что от исхода борьбы зависит будущее существование католической церкви. О том, как боролась церковь Рима со своими врагами, наилучшим образом свидетельствует история борьбы с Фридрихом, которая окончилась тем, что Папа подкупил любимца императора, его канцлера, и тот отравил Фридриха.

Папа радостно приветствовал смерть врага. «Как небеса не возрадуются, – писал Иннокентий IV, – как земля не возвеселится! Молнии и бури, так долго гудевшие над нами, утихли благодаря неизреченному милосердию Господа; теперь – свежая роса и сладкие зефиры. Исчез тот, кто терзал нас гнетом мучений».

После этой победы энергия Папы снова устремляется на борьбу с еретиками. Потрясенные междоусобицей и кровавой распрей земли, на которых шла война, представляли богатую почву для всевозможных смут. В Ломбардии начались возмущения против инквизиторов. В Кремоне и Милане несколько инквизиторов были убиты. Папа подавляет возмущения и разыскивает виновных. В 1252 году он издает постановление об изгнании всех еретиков и конфискации их имущества. Им же написан новый устав инквизиции. Вот главнейшие пункты этого устава, который главной целью имел установление взаимоотношений городских властей с инквизиторами:

«Все узаконения относительно ереси для городских властей обязательны.

За нарушения с виновного взимается 200 марок штрафа, и виновный объявляется клятвопреступником и нечестивцем.

Все еретики обоего пола подлежат изгнанию, о чем надлежит объявлять на народных собраниях.

На третий день по вступлении в должность всякий подеста или правитель города должен избрать из католиков незапятнанного поведения двух нотариусов, которые вместе с двумя доминиканцами и двумя францисканцами образуют инквизиционный трибунал.

Власть трибунала дается его членам как всем вместе, так и каждому отдельно. Каждый из них может порознь распорядиться с еретиками по своему усмотрению. Все должны помогать инквизиторам всеми способами под страхом пени в 10 ливров. За сопротивление инквизиторам в их попытках арестовать еретика, за покушение отбить еретика или еретичку назначается конфискация имущества, вечная ссылка и срытие дома.

Осужденные за ересь предаются в руки светской власти, которая осуществляет приговор инквизиции не позже, как через пять дней.

Подеста или правитель должен на своем суде пыткой или страхом смерти заставить еретиков «как разбойников и убийц душ человеческих» выдать имена их единомышленников.

Имена осужденных хранить в особой книге, которой иметь четыре экземпляра и оглашать их торжественно три раза в год на народных собраниях».

Эти постановления Папы Иннокентия разрешали в судилищах пытку, которая и без того всюду применялась, помимо того, вводили в судилище, кроме доминиканцев, также и францисканцев.

2.

Неограниченные полномочия, которыми пользовались инквизиторы относительно жизни и смерти заподозренных в ереси мирян, а также относительно их имущества, скоро принесли свои плоды. В среде инквизиторов стали стремительно развиваться хищничество и грабительство. Они стали обращать в свою пользу штрафы и поборы. И нередко поводом к подозрению в ереси было просто богатство какого либо мирянина, достояние которого шло на увеличение богатств достопочтенного брата-инквизитора. Монахи, дававшие священный обет бедности, провозглашенный основателем ордена Домиником как один из главнейших принципов его жизни, стали сребролюбцами, стяжателями и грабителями. По-видимому, в конце своей жизни Доминик видел развращение братии, потому что на смертном одре он торжественно проклял тех, кто забудет обет бедности и внесет в орден соблазн собственности.

Между тем, уже сам Папа, дабы поощрить рвение доминиканцев, предложил им вознаграждение из штрафов, налагаемых на еретиков. Таким образом, обилие последних было выгодно и для римской церкви, и для инквизиторов, ибо каждый еретик обогащал налагаемыми на него взысканиями и церковь, и ее служителей.

Победив непокорного Фридриха II Гогенштауфена[22]22
  Фридрих II Гогенштауфен (1194–1250) – германский король с 1212 г., император Священной Римской империи с 1220 г., король Сицилии с 1197 г. В 1229 г. отвоевал Иерусалим; король Иерусалимского королевства в 1229–1239 гг. Занял германский престол при поддержке французского короля Филиппа II Августа и Папы Иннокентия III. В конце жизни – принципиальный противник Рима, был отлучен от церкви.


[Закрыть], Папа раздавал престолы в зависимости от того, насколько претендент на корону обнаруживал ненависть к еретикам и смирение перед преосвященным отцом. Теперь церковь всесильно царила, – Германия была уничтожена и подавлена, Франция была другом и ревностным слугой религии.

Инквизиция достигла высоты своего могущества. Теперь она уже опиралась на приниженное и извращенное общественное сознание. Дух протеста, обессиленный десятилетиями упорных гонений, потоками крови и зловещими кострами, угасал. Не слышно больше свободного слова в защиту веротерпимости, духовности и любви. Люди свободных мыслей должны были скрываться в глуши из опасения тюрем, пыток и казней. Не от кого было услышать ничего, что противоречило бы торжествующей свирепости инквизиторов и их деспотизму. Инквизиция добилась огрубления нравов, вытравила дух свободной мысли и Евангельской любви и правды. Увещания немногих праведников, не боявшихся возвышать свой голос в защиту любви и свободы веры, не пользовались вниманием, – их перестали понимать. И голос, к примеру, Святого Бернарда ни у кого не находил отклика.

Даже лучшие умы времени заражались духом нетерпимости и религиозного деспотизма и подтверждали своим авторитетом злодеяния инквизиторов. Создалась своего рода философия убийства, в которой пролитие крови, смертную казнь, пытки и тому подобные деяния инквизиции оправдывали авторитетами церкви и Библии и Евангелия, казуистически подтасовывая тексты и толкуя их произвольно.

Епископ Лука, например, пишет: «Не должно щадить ни сына, ни отца, ни друга, ни жены, ни брата, если в них присутствует яд еретический. Тот, кто убивает нечестивых, не совершает человекоубийства».

Епископ парижский Вильгельм, в целях оправдания смертной казни для еретиков, по-своему толковал притчу Христа о пшенице и плевелах. «Иисус Христос не велит сберегать плевелы, но только пшеницу; когда нельзя сберечь первых, не вредя последней, то лучше и не щадить их. Отсюда следует, что там, где нечестивые распространяются в ущерб народу Божьему, не следует давать им размножаться, а надо их истреблять с корнем и, конечно, телесною смертью, когда нельзя искоренить… Потому убивают здесь по необходимости. Тот, кто уверяет, что сегодняшние плевелы могут после стать пшеницею, потому что могут обратиться к стезе истинной, совершенно прав, но такое обращение не есть факт. А то, что пшеница делается плевелом от общения с ним, это ясно и несомненно… Обращение еретиков весьма легко и обыкновенно».

Даже сладчайший доктор богословских наук, чья книга «О подражании Христу» была знаменитейшей в течение столетий и питала сотни тысяч христианских умов, святой Фома Аквинский высказывался за гонения еретиков и спокойно относился к проливаемым морям человеческой крови и к мучениям и гибели христиан. Так как святой ученый в глубине души не мог не видеть вопиющих противоречий между религией всепрощения и кровавыми преследованиями во имя той же религии, то он напрягал все способности своего схоластического ума, дабы найти мост между этими взаимно исключающими друг друга явлениями. Почтенный схоласт рассуждал так: «Еретики, – говорит он в своем Богословии, – прежде, чем они презрели церковь, дали относительно нее известные обеты, которые они своим переходом в еретичество естественно нарушили. А так как нарушение обетов есть преступление, то необходимо принуждать их исполнять эти обеты и наказывать за отступление от них. Принятие веры, – рассуждает он, – есть акт доброй воли, но поддержание ее – уже обязанность».

Можно ли терпеть еретиков? Вопрос этот представляется с двух сторон: по отношению к самим еретикам и по отношение к церкви. Еретики, взятые сами по себе, грешат, и потому они заслуживают не только быть отдалены от церкви отлучением, но тогда же изъяты из мира смертью. Разрушать веру, которой живут души, преступление гораздо более тяжелое, нежели подделывать монету, которая способствует только жизни телесной. Если же фальшивые монетчики, так же как и прочие злодеи, по справедливости присуждаются к казни светскими государями, то тем с большею строгостью следует относиться к еретикам, которых и после отречения от ереси можно не только отлучать, но несправедливо оставлять в живых. Что касается до церкви, то она, исполненная милосердия к заблудшим, желает их обращения; потому она осуждает не иначе, как после первого или второго увещания, согласно учению апостола. Если и после этого еретик упорствует, то церковь, не надеясь более на его обращение и в заботе своей о спасении остальных, отлучает его от церкви своим приговором, предает его впоследствии светской власти для исполнения смертной казни… И если будет так, то это не противно воле Господней».

Так рассуждал «доктор ангельский», с которым беседовал сам Бог. Само собой разумеется, что отсюда поспешили сделать все последнующие выводы сами же инквизиторы. Ход их диалектики, направленной все к той же «философии убийства», уже цитированный историк передает так: «Если принуждать мечом к исповеданию истинной веры есть дело благочестия и великой заслуги перед Богом, если это дает венец мученичества, то во сколько раз благочестивее, полезнее и труднее действовать путем постоянного надзора, искоренять в душах грешников их заблуждения, принуждать их к тому наказаниями, предупреждать строгим примером распространение страшного греха и соблазна. Если грешнику, и не познавшему вечного Бога, предстоит осуждение в той жизни, то не лучше ли заставить его, хотя бы строгостью и силой, покаяться или познать истинную веру?»

Пытка забиванием клиньев (Средневековая гравюра)

Власть инквизитора позволяла ему арестовывать мирянина в каком угодно месте, даже в церкви, нарушая право убежища. Их власть приравнивалась к власти епископов, но по существу они были могущественнее последних. Все, начиная с государя, подсудны инквизитору, он надзирает над всеми, и нет власти, которая могла бы вырвать намеченную жертву из его рук. Инквизиторы имели постоянную свиту, которая в то же время составляла их стражу. Каждый мирянин под страхом суровой ответственности должен был оказывать им всяческое содействие.

Дабы удобнее им было распознавать мирян по их отношению к церкви, велено было правоверным католикам иметь на одежде один крест, а обращенным – два креста. Еретику же присвоена была особая одежда: на широком и длинном плебейском платье нашивались два широких желтых креста, – один на груди, другой на плече. Капюшон закрывал голову. На капюшоне был нашит третий крест. У женщин капюшон заменялся черной густой вуалью с черным же крестом. Отступники носили поперечную желтую полосу на кресте.

В общем же подсудные инквизиционному трибуналу разделялись на несколько категорий.

К первой – еретики в прямом смысле, то есть альбигойцы. Они разделялись на сознательных еретиков и богохульников.

Ко второй категории относились подозреваемые, дававшие повод сомневаться в искренности своей веры.

К третьей – соумышленники, оказывавшие тайное и явное содействие распространению ереси, те, которые отказывались содействовать инквизиторам или не доносили о еретиках, что делалось известно трибуналу.

К четвертой – раскольники, признавшие католическую религию, но отрицавшие главенство Папы и его же как наместника Христа на земле.

К пятой – отлученные, пробывшие под отлучением от церкви более года.

И, наконец, неверные, среди которых в первую очередь были евреи или мавры, обвиненные в подстрекательстве к переходу христиан в свою веру.

Особое место занимала еще одна категория – категория мертвых, ибо и мертвецы не избегали власти и суда трибуналов, которые производили расследование относительно их жизни, и если находили в ней следы преступной ереси, то осуждали покойников и приговаривали их к лишению христианского погребения и могильного покоя. Мертвецов выкапывали из могил и бросали непогребенными. Или же трупы их жгли рукой палача, а имущество конфисковывали и отдавали на нужды церкви.

Суду трибунала подлежали также печатные и рукописные произведения на языках всех народностей, населявших Италию, Францию, Германию и Лангедок. В римском, миланском и тулузском трибуналах читали произведения философские и богословские, обсуждали еретические идеи в них и отступления от буквы догм. «Если, – говорит историк, – при чтении открывалось что-нибудь еретическое, темное или подозрительное, а в еврейских книгах кощунство над Богоматерью или Христом, то книга или истреблялась, или исправлялась через вырезание листов. Каждый год составляли список (индекс) осужденных трибуналами книг. Каждый, кто после осуждения книги будет пойман, как ее обладатель или временный хранитель, подлежит инквизиционному суду». Деятельно следя за настроением умов и за всеми влияниями, исходящими от книг и проповедников, инквизиция преследовала даже древние книги и между ними творения святых отцов, постановляя вырывать из них те страницы, в которых заключалась какая-нибудь ересь или что-либо несогласное с постановлениями инквизиции.

Так, первая инквизиция в Лангедоке преследовала Талмуд, сочинения ученого францисканца, алхимика Раймонда Люлли, книги Тарраги, доминиканца, крестившегося из иудейства и дававшего наставления о том, как вызывать духов, ученого каталонского врача Вилланову, ясновидца Николая Калабрийского и Куенцо, видевшего, по его словам, дьявола не один раз и предсказывающего приход антихриста, Бартоломео Женовеса и многих других.

Светская власть стремилась изъять цензуру книг из ведения духовенства и подчинить ее себе, но святые отцы понимали, какое могучее орудие влияния ускользает от их наблюдения, и упорно боролись за право ведать делами цензуры. В конце концов, Папа и инквизиторы остались единственными судьями книг.

Именно в это время церковь достигла вершины своей бездарности, когда не стало ни свободных и честных умов, протестовавших против насилия и убийств, ни даже даровитых апологетов насилия, таких, как, например, Блаженный Августин. Церковь возымела притязания подчинить своему духовному господству каждую мысль, и чувство, и действие во всем христианском мире. Закостенев в омертвелых догмах, из которых исчез дух живой, отрицая тем самым непосредственное религиозное чувство, личное внутреннее общение с Богом, римская церковь стремилась всю свою деятельность свести к началам мертвой дисциплины, слепого пассивного послушания и подчинения.

Психология действий римской католической церкви с ее батальонами духовных войск, подобных ревностным солдатам первосвященника, была гениально понята Достоевским, развившим до конца идею о царстве подчиненных, пассивных, духовно и физически опекаемых церковью мирян, превращающихся в нравственных калек, страдающих преждевременной дряхлостью и хилостью бессильной души.

Централизация древнего языческого Рима, стягивавшего под свой железный кулак все соседние провинции и несшего с собой свой политический протекторат и достояние своей культуры, – ничто в сравнении с той централизационной силой, которая выразилась в последовательных действиях римско-католической церкви. Она, как спрут, одно за другим развертывала свои щупальца и плотно, намертво схватывала христианские царства, душила свободную мысль, живое чувство, подавляла дар свободного исследования, уничтожая в тюрьмах, на виселицах и на кострах все, что в христианских странах было свободного, талантливого и самостоятельного.

Все эти альбигойцы, катары, вальденсы, богумилы и прочие секты представляли собой то избранное меньшинство населения, в религиозных учениях и утопиях которых выражались высокие порывы души, идеальные стремления к оправданной, озаренной лучами идеала жизни. Папство десятками тысяч уничтожало этих людей, вытравляя дух непокорности, своеволия, самостоятельной мысли, стремясь к тому, чтобы под властью его всесильной руки оставалась смиренная, духовно задавленная, идиотически послушная его формулам и догмам паства.

С другой стороны, тех немногих одаренных людей, которых случай или влияния гениальных монахов вроде Франциска или Доминика подчиняли католической церкви и направляли на путь ее целей, папство растлевало, превращая их в опьяненных кровью зверей, демономанов, садистов или стяжателей. Так случилось с Конрадом Марбургским, Робертом Бугра, Петром Веронским и многими недюжинными личностями, имена которых люди произносили потом с ужасом и отвращением. Все они начинали свою деятельность вдохновенным и сильным красноречием во славу религиозных идеалов; история повествует о громадном влиянии этих речей и об успехах проповедников. Но власть пытать и убивать, но возможность в любую минуту отнять любое имущество и поделиться им с церковью, но постоянная сосредоточенность на идеях борьбы с сатаной в еретиках, на легионах бесов, инкубов, суккубов, демонов всяческих похотей, с которыми входят в общение миряне и мирянки, – все это делало из инквизиторов палачей или безумцев, бредивших легионами нечистых сил, сопровождающих будто бы жизнь человеческую.

История подобного человеческого безумия на примере истории инквизиции еще раз подтверждает то, что власть идей есть меч обоюдоострый. Обсуждение возможности достижения царствия небесного на религиозных диспутах само по себе может дать толчок к развитию богословия, но как только кто-то из спорящих переступает грань словесного убеждения и становится фанатиком, развязывается дикая братоубийственная бойня, крестовый поход против всех. Насилие, убийство и зверство становятся узаконенными средствами борьбы с инакомыслием. Ибо в деятельности многих теоретиков и практиков инквизиции нельзя отрицать увлечений бескорыстных и чисто идейных, страшных ошибок, продиктованных именно увлечениями идеей.