Текст книги "Песнь о собаке. Лучшие произведения русских писателей о собаках"

– Слышал я, от племянницы вашей Дамки слышал.

– Так вот, в том же полку мы тебя и пристроим, разумеется, только в другой роте.

– Да есть ли там вакансии? – робко спросил я.

– Там всегда есть, надо только с умом быть, чтобы занять вакансию. Впрочем, ни меня, ни брата природа умом не обидела. Мы не породистые псы. Да и ты-то, молодец, кажется, тоже не из аристократов, – заметил Полкан, осматривая мою шерсть на спине и задних ногах.

– А разве породистые псы глупы? – спросил я, вспомнив Трезора, про которого наш хозяин говорил, что ум у него как у человека.

– То есть как тебе сказать?.. Они не глупы, но ум-то у них какой-то односторонний, непрактичный. Пропади со двора кровный сеттер, заведи его какая-нибудь мамзелька собачьей породы на другой край города, он обратно дороги не сыщет, не найдет даже, где пристроиться, если его кто-либо из людей к себе сам не возьмет. Прямо скажу: погибнет с голода. А наш брат, не аристократ, простой пес, он и место себе найдет. У простого пса ум практический…

– Совершенно верно, Полкан Ерофеич, – согласился я. – Удивляюсь только, как мне это раньше в голову не пришло.

– Постой… А кто была твоя мать? – спросил Полкан.

– Мать-то моя была хорошего рода, но отец… Она влюбилась в него… Он жил, по слухам, на дворе…

– Ну вот, оттого-то тебе и не пришло сразу в голову, что мать твоя была так называемой хорошей породы. Но все-таки отец твой передал тебе свой практический ум, и я уверен, что ты сумеешь пристроиться там, куда я тебя сведу.

– Ах, если бы мне можно было сделаться ротным псом! – вздохнул я. – Как бы я вам был благодарен, Полкан Ерофеич! Уверены ли вы, что мы найдем там вакансию?

– Не найдем вакансии ротного пса – можешь пристроиться при хлебопеках, при кашеварах. Место ротного пса дает известный почет, но если здраво рассудить, то при хлебопекарне-то или при кухне в полку лучше жить. Во-первых, ты не будешь на ученье ходить, если ты будешь при рабочей команде. Ну, разве за водой там или для приемки провизии. Тут уж сзади солдат бегать придется. А то лежи себе да ешь куски, что тебе кинут. А из кухни много могут накидать. Ты когда сбежал-то от своих хозяев? – задал мне вопрос Полкан.

– Еще вчера вечером, – дал я ответ.

– Так, поди, есть теперь хочешь?

– Ах, даже очень, Полкан Ерофеич!

– Ну, вот сейчас пожарные наши будут обедать. А после обеда кашевар Дмитрий и мне нальет остатками корытце. Только ты к корыту не подходи, пока я сам есть буду, – трепку дам.

– При вашей доброте-то? – улыбнулся я.

– Я добр, но такова уж собачья натура, что двое мужчин в одно и то же время из одной чашки есть не могут. Прямо говорю: не подходи, потому я за себя не отвечаю и могу тебе ухо порвать или другое что-нибудь неприятное сделать. Но в корытце я тебе еды оставлю, много оставлю, так как мне наливают всегда столько, что и четверым псам не сожрать. Что после меня останется – все твое. Понял?

– Понял, Полкан Ерофеич.

– И костей моих ты не тронь, Полкаша. Друг я тебе и покровитель, но как только мне кинут кость, а ты подскочишь – я тебе трепку…

– Зачем же я буду подскакивать к вашим костям, Полкан Ерофеич?

– А кто ж тебя знает! Все лучше, если тебе сказать. Отойду я куда-нибудь от костей – ну, тогда подходи и тешь ими зубы.

– Ну их, эти кости! Только бы вам угодить – вот как я рассуждаю, – проговорил я.

– Да тут несогласия и быть не может. Это уж так среди собак принято, и я не понимаю, как ты этого не знаешь.

– Да я знаю, Полкан Ерофеич, но…

– Ты даже сам можешь на меня зарычать, когда будешь тешить зубы на костях; а я нисколько на это не обижусь.

– С какой же стати я буду на вас рычать, Полкан Ерофеич, на вас, на моего благодетеля? – сказал я.

– Ну, как знаешь. А зарычишь – не обижусь. Ну, наших на обед зовут, – сказал мой тезка.

Действительно, раздался дребезжащий звонок. Со двора, из всех углов бежали и шли пожарные.

IX

Из кухонной форточки опять хорошо пахнуло жирными щами. Я облизнулся. Я видел, как через двор протащили котел на водоносе, вдетом в ушки. Приятный пар струился из окна, и я не мог себе отказать в удовольствии, чтобы не проводить этот котел через двор и не повилять хвостом.

– Однако ты, молодец, есть-то очень хочешь! – улыбнулся Полкан.

– Страсть! – отвечал я взасос.

На дворе показалась белая средней величины, захудалая, обсосанная псица со стоячими ушами. Она понюхала в нескольких местах двор и остановилась перед Полканом в отдалении, шевеля ушами.

– Сам еще не получал пайка. Погоди… – сказал ей Полкан.

Белая псица вильнула хвостом и, отбежав, принялась нюхать новый скат колес, прислоненных к противоположной стене.

– Рекомендую: моя… – кивнул мне на псицу Полкан.

– Ах, вы женаты?! – воскликнул я.

– Ни-ни… Так… Тоже ходит столоваться после меня остатками. Мать семейства теперь. Имеет четырех щенят. Очень бедная собака. Живет тут рядом у сапожника. Вот ее я думал переманить к себе в помощницы… Но потом подумал: баба… свяжешься с ней и не развяжешься. Еще на меня же потом будет рычать и от моего собственного корыта отгонять.

– Это верно… У нас, где я жил, сеттер Диана, жена Трезора, ни за что мужа своего, Трезора, к чашке не подпустит, пока сама до отвалу не наестся. А уж я-то что сносил! Сначала от нее… Потом он прибавит, Трезор.

– Ну, вот хотел взять в помощницы, а потом отдумал. Да и она-то неохотно шла: родилась у сапожника. Ну, и опять же: ветреная баба. Свободу любит, – добавил Полкан.

– Можно подойти к ней и познакомиться? – спросил я.

– При мне? Ни за что на свете! Трепку дам, – был ответ. – Без меня, когда я не вижу, сколько хочешь подходи и обнюхивай, а при мне – не смей.

– Слушаю, Полкан Ерофеич. Щенки-то у ней ваши?

– Кто их знает! Я и не смотрел. Ведь мы, псы, вообще щенков не любим.

– Я тоже не люблю, Полкан Ерофеич. Щенки сейчас к морде подпрыгивать, за уши теребить, с хвостом играть, а при нашей солидности…

Котел с остатками щей опять несли через двор в кухню. Я опять не мог отказать себе в удовольствии проводить его. Сопутствовала мне и белая псичка.

– Вы здесь кто такой? – спросила она меня на ходу.

– Я к Полкану Ерофеичу в гости пришел, – отвечал я.

– Вы ведь жрать, я думаю, в корыто полезете? Так должна вам сказать, что, пока я сама не наемся, я вас к корыту не подпущу. Я здесь тоже не последняя спица в колесе и кое-что значу. Вы не смотрите, что я так обсосана и с облезлым хвостом. Это щенки…

– Я, мадам, и не рассчитываю первым подходить к корыту.

– Ну, то-то.

Мы разошлись в разные стороны.

Минут через пять раздался возглас: «Полкан!» Я встрепенулся. На крыльце стоял кашевар с розовыми ситцевыми рукавами, выглядывавшими из-за белого передника. Он только что вылил в корыто остатки теплых щей, ввалил туда корки хлеба и звал своего пожарного Полкана.

Тот медленно стал подходить к корыту.

«О, сытая скотина! До чего ты зажрался-то! Еле идешь», – подумал я и стал ждать, пока Полкан наестся. А он, подойдя к корыту, долго нюхал содержимое, сначала зашел с одной стороны, потом с другой и, наконец, ныряя мордой в жижу, стал вылавливать оттуда кусочки говядины. Ел он ужасно медленно и до корок хлеба совсем не касался. Раза два при вылавливании мяса щи попадали ему в ноздри, и он чихал. Потом вдруг перестал есть и стал чесаться, чесался долго и опять сунул морду в корыто.

Через двор несли котел с кашей. Я хотел и этот котел проводить, но вдруг на каланче раздался звонок в большой колокол. Несшие котел с кашей поставили его на землю, и один из них сказал:

– И кашки нашим пожарным не удалось поесть!..

На каланче поднимались черные шары. Через двор бежали пожарные в медных касках. Полкан восклицал:

– Вот тебе и здравствуй! Думал после обеда всхрапнуть часок-другой, а тут беги с командой на пожар! Вот жизнь-то! Ну, идите, ешьте! Я сыт! – крикнул он мне и белой псице.

– Я первая после Полкана! – зарычала на меня псица.

– Сделайте одолжение, мадам, – расшаркался я. – Надеюсь, мне и после вас достаточно останется?

– О, не очень надейтесь! Я ем много. Я щенков кормлю.

– Вздор! – сказал Полкан. – Кашевар Дмитрий в корыто еще каши прибавит.

Белая псица принялась есть, а я, обуреваемый голодом, смотрел на нее. Она ела жадно и рычала по адресу Полкана:

– Ах, старая молеедина! Сожрал все куски говядины и оставил мне только куски хлеба и жижу.

Кашевар вынес ковшик каши в корыто и, увидав белую псицу, сказал:

– А, нищая! Опять побирушничать пришла. Ну, лопай, лопай… Я не трону…

Псица на эти слова несколько раз вильнула ему хвостиком и поморгала глазами, а потом опять принялась есть. Но вот, наконец, она кончила, выловила из корыта какую-то голую кость и потащила ее в зубах на противоположный конец двора.

– Теперь можно и мне? – спросил я Полкана, вильнув хвостом.

– Ешь на здоровье! – отвечал тот.

Я бросился к корыту и жадно стал есть остатки. Мяса в корыте не было уже и в помине, но было достаточно хлеба и каши, смешанных со щами. Смесь эта до такой степени, однако, была вкусна для меня, что, признаюсь, я никогда и у моего хозяина не ел с таким аппетитом. Я ел бы еще долго, но на каланче раздался второй звонок, и Полкан сказал мне:

– Ну, пожарные лошади впряжены. Сейчас будет третий звонок, а после третьего звонка надо трогаться в путь. Ты подожди меня, тезка, пока я вернусь.

– Да как же не подождать-то! Ведь я на вас надеюсь, как на каменную стену, что вы меня на место предоставите.

– Предоставлю, предоставлю. Только ты вот что… Ты в мое отсутствие за моей белой-то дамой не очень… – сказал Полкан, понизив голос.

– Даже совсем не взгляну, ваше превосходительство! Смею ли я? И даже вот что. Чтоб уж вам совсем не сомневаться и потом не ревновать, я тоже могу с вами на пожар отправиться.

– Молодец! – воскликнул радостно Полкан. – Это, знаешь, будет даже и для твоего дела хорошо. Там мы увидим пожарных собак из других частей и спросим у них, нет ли вакансий собачьих в других частях. Тогда и дело будет сделано. Ты присоединишься к части и беги за ними на двор.

– Да неужели это так просто делается? – спросил я.

Но тут раздался третий звонок, и мы побежали за ворота.

X

Пожарные, звеня колоколами, неслись по улице, а мы, то есть я и мой тезка Полкан, бежали за ними. Иногда мы опережали их, подскакивали к скачущему во всю прыть во главе поезда верховому пожарному, помахивающему нагайкой и разгоняющему встречающихся на пути извозчиков, иногда бросались и на этих извозчиков, наскоро облаивали их лошадей и опять догоняли пожарных. Так бегать, как я теперь бежал за Полканом, я не привык, мне было уж не до облаивания лошадей, но мой тезка Полкан сказал, что этого шик пожарного пса требует. По пути попадалось много собак, но мы не останавливались около них, ибо Полкан опять пояснил мне, что это не согласно с достоинством пожарного пса. Да если бы мы останавливались около собак, мы и отстали бы от пожарных.

Вскоре я устал и выставил язык.

– Эге! – сказал Полкан, посмотрев на меня. – К пожарному делу тебе еще долго привыкать придется. И двух верст мы не пробежали, а ты уж язык на сторону…

– Да, я всю жизнь прожил в домашних собаках, – отвечал я. – Попить бы где-нибудь?

– Какое теперь питье! Вот прибежим на место, так там попьем.

И я бежал, не смея остановиться у воды, хотя бежали мы по берегу Невы, и струи воды так и манили меня.

У Александровского моста мы пересекли улицу и бежали мимо клиник.

– Должно быть, на Петербургской стороне пожар, – сказал мне Полкан. – Мы бежим на Сампсониевский мост.

И точно, у клиник мы свернули направо, потом взяли налево и понеслись по деревянному мосту.

– Вон где горит, – указал мне Полкан на дым, выбивающийся направо из-за домов.

Съехав с моста, мы взяли направо по улице, еще раз свернули и стали убавлять рысь, так как улица была тесна. Навстречу нам уже начали попадаться люди, тащащие свои пожитки: тюфяки и подушки в узлах, посуду и лампы в корзинах, мебель. Пахло дымом, гарью.

– Никогда не бывал на пожарах? – спросил меня Полкан.

– Был раз, когда мы жили на даче в Лесном. Тогда я еще был пяти-шестимесячным щенком. Отправился я со своими хозяевами… Вижу уголья, понюхал и обжег себе нос. Как сейчас это помню.

– Вот дура-то! Кто же нюхает горячие уголья! – улыбнулся Полкан.

– Щенок был… Не понимал. Да и казались они тогда совсем холодными.

Опять свернули в улицу. Показался огонь. В огне что-то трещало, летели искры и взвивались кверху. Там уже стояли пожарные с бочками и работали. Слышался стук топоров. Народ стоял около машин и качал воду. Горели деревянные строения. Я поднял голову и увидал, как летели в огонь две струи воды. Въехав в переулок, мы расположились на дворе противоположного через улицу дома. Дом этот не горел, но у него был сломан забор.

Там мы встретились с несколькими собаками. Они были также с высунутыми языками и лежали под пожарными повозками. Полкан поздоровался с ними, понюхав колеса, около которых они лежали, и расшаркиваясь задними ногами… Те отвечали на приветствие тем же и опять улеглись.

– Это все пожарные собаки, – сказал он мне. – Один тут пес хвастается, что будто имеет медаль, полученную на выставке, да врет, я думаю.

– Который? – спросил я.

– А вон, что поднял кверху заднюю ногу ружьем и лижется.

– Вроде датского дога что-то.

– Какое! Только что уши-то разве обрезаны, так ведь это каждую собаку можно так обкорнать… Да вот у нас на Охте есть у парикмахера желтый пес. Хвастается всем, что он пудель. А пудель он только потому, что у него хвост обрублен, да парикмахерские мальчишки-ученики учатся на нем бритью и бреют ему зад. Просто мохнатый пес, а выдает себя, подлец, за пуделя. Я раз ему такую перекатку задал, что, я думаю, и сейчас еще помнит.

– И следует, – поддакнул я.

– Ну, ложись под повозку, – сказал мне Полкан. – Не советую только под бочку ложиться. Бочки то и дело ездят за водой… А ложись вон под линейку или под дроги, на которых пожарные инструменты привезли. Эти до окончания пожара никуда не поедут.

– Где вы ляжете, там и я.

– Нет-нет, не люблю я вместе. Ты ложись отдельно.

– Тогда я под линейку. Только прежде надо напиться.

– Вон лужа, пей…

Я начал лакать. Подошел ко мне и Полкан, по привычке заворчал на меня, но потом опомнился, умолк и тоже залакал.

Через минуту мы улеглись невдалеке друг от друга под разными экипажами.

Я лежал, выставя язык и тяжело дыша. Полкан давно уже спрятал язык и дремал. Так мы просидели минут десять. Спать мне не хотелось, да и дремать боялся, опасаясь, как бы меня не переехали колесами. От нечего делать я начал выкусывать блох. Вдруг показалась кошка. Я встрепенулся и хотел бежать за ней, но Полкан меня остановил.

– Стой, стой! – сказал он. – Деловые пожарные собаки этого не делают. Ты держи себя в аккурате.

Я повиновался, хотя мне очень хотелось куда-нибудь загнать кошку.

– Лучше мы спросим у собак, нет ли где для тебя вакансии пожарного пса, – продолжал Полкан и обратился к лежавшим под повозками двум пожарным собакам: – А что, братцы, нет ли где свободного местечка у пожарных вот для этого молодца в ошейнике? Без места пес. – И он кивнул мордой на меня.

Лежавший под бочкой с отрезанными ушами дог отвечал:

– Петербургская часть все ездит без собаки, но я не знаю, теперь не заместилась ли там вакансия.

– А где она, эта Петербургская часть? – спросил я.

– Здесь же на пожаре, но только с другой улицы действует. У них протянут рукав из пруда.

– Нельзя ли узнать наверное? – сказал Полкан. – Тогда бы вот мой тезка, что в ошейнике, и пристроился.

– А вот бочка поедет за водой, так я побегу с нею и справлюсь, – отвечал фальшивый дог и спросил меня: – Вы, кажется, из сеттеров?

– Какое! Отец мой был самый простой дворовый пес, – начал я доказывать свое демократическое происхождение.

– Но ваша маменька… Я вижу по ушам.

– Мать действительно была что-то вроде сеттера, но…

– Да уж, породы не скроешь. И хвост ваш… Хвост ваш совсем напоминает сеттера.

Я вышел из-под повозки и стал отдавать фальшивому догу знаки собачьего приличия и вежливости. Вильнув хвостом, я понюхал колесо и расшаркался задними ногами. Он тоже понюхал колесо и тоже расшаркался. Затем мы уткнулись нос с носом и опять подошли к колесу уже оба сразу.

– Полкан… – назвался я.

– А я Рогдай. То есть сначала я был Рогдай, когда я жил у полицейского пристава, но тот уехал в провинцию полицеймейстером, оставил меня пожарным, и наши пожарные переделали меня в Валдая. Так я Валдаем и зовусь. Я ведь породистый дог, имею медаль, а потому мне очень приятно познакомиться с вами как породистой собакой.

Я поблагодарил и из вежливости опять должен был нюхать колесо.

– Я вижу в вас вообще хорошего тона собаку, – сказал фальшивый дог и тоже понюхал колесо.

– Вы вот насчет вакансий-то для меня узнайте, – расшаркался я.

– Непременно узнаю, – расшаркался он. – Да вот уж бочка едет за водой. Я сейчас… Бегу…

И фальшивый дог побежал за бочкой.

Я взглянул на своего тезку Полкана. Положа голову на передние лапы, он уж спал и храпел.

XI

К моей повозке подошел один из пожарных псов и почтительно понюхал колесо. Это была черная средней величины поджарая собака с острой мордой и хвостом палкой. По щенячьей шерсти, клочками вылезавшей из его спины и засевшей в новой настоящей собачьей шерсти, я сейчас увидал, что это юноша.

– Позвольте представиться, – произнес он робко. – Пожарный пес Мальчик.

Он назвал какую-то часть, при которой состоит.

Мне ужасно не хотелось вылезать из-под повозки к молокососу, но так как он все-таки состоял пожарным псом, а я сам стремился попасть на эту должность, то я поборол себя, вышел из-под повозки и тоже понюхал колесо.

– Очень приятно… – пробормотал я.

– Первый раз имею удовольствие вас видеть, – расшаркался задними ногами Мальчик. – Изволите также состоять пожарным псом? – спросил он.

– Нет еще. Но имею намерение поступить. Мне уже обещано место, – отвечал я, тоже расшаркиваясь.

– Очень трудно нынче поступить на штатную должность.

– Да ведь вот вы, почти щенок, однако же поступили.

– Ах, я дело другое. Я унаследовал место от моей матери, которая подавилась костью среди исполнения своих обязанностей. О, это была прекрасная женщина! Она пять лет бегала за пожарными, и невзирая на то, что месяца четыре в году, в период, когда кормила щенков, она и манкировала своими обязанностями, ее не лишали места.

– Да, это удивительно, что псица… – сказал я.

– Единственный случай… Кроме мамаши, не было, – дал ответ Мальчик. – Но во время щенного времени ее на пожарах всегда заменял пес нашего кашевара Седой. Теперь он одряхлел, у него вылезла шерсть на спине, он не может бегать, и вот я занял место после покойной мамаши.

Мальчик опять понюхал колесо и опять расшаркался. Я не счел нужным отвечать на его вторичную любезность, полез под повозку и улегся.

– Я настоящий пожарный пес. Я и родился на пожарном дворе, – продолжал он.

– Ну, что же, и отлично, и ведите себя хорошенько, будьте почтительны к старшим, – пробормотал я, укладывая свою голову на передние лапы.

– Позвольте узнать, как вас величать? – осведомился он.

– Полканом. Отец мой звался Бурым.

– Вы тезка охтинскому Полкану? Многоуважаемый пес. Не смею больше тревожить вашего покоя… Честь имею кланяться, Полкан Бурыч.

Я молчал, сохраняя важность. Мальчик в третий раз понюхал колесо и в третий раз расшаркался.

Вскоре вернулась бочка, привезя воды, а с ней вместе прибежал и фальшивый дог. В зубах он нес большую кость и злобно озирался по сторонам.

– Ну как? Что? – спросил я его, выскакивая из-под повозки и подбегая к нему, но он зарычал на меня и полез под бочку.

Я вспомнил, что в такие моменты нельзя обращаться с вопросами, отошел от него и лег в отдалении. Он довольно долго кусал кость то с одного бока, то с другого, показывая свои розовые десны и пробуя раскусить ее, лизал, но, не добившись толку, понес куда-то за старый сарай и, очевидно, зарыл ее.

Когда фальшивый дог вернулся без кости, лицо его уже выражало приветливость. Он улыбнулся мне и крикнул:

– Вот теперь поговорим, коллега!

Я подбежал к нему. Он продолжал:

– В Петербургской части есть вакансия. Пожарные Петербургской части сюда без собаки приехали.

– Без собаки, без собаки, – заговорил Мальчик, подбегая к нам. – Но у них есть собака. Старший трубник недавно ходил к своей куме и вернулся в часть со щенком.

Фальшивый дог ощетинился на Мальчика и зарычал:

– Прошу меня не перебивать, молодой человек! – воскликнул он строго. – Я с вами не разговаривал.

Мальчик поджал хвост и отбежал к своей повозке.

– Ужасно, как эти молокососы о себе много думают! – посмотрел ему вслед фальшивый дог. – Выскочка! Ублюдок! Его призрели пожарные после смерти его матери, а уж он занесся! И заметили вы? Разговариваем мы, породистые псы, а он подскакивает к нам без соблюдения каких-либо собачьих вежливостей и вступает с нами в разговор. Поганец!

– Да плюньте на него, многоуважаемый, – успокаивал я дога. – Поговорим лучше о вакансии. Я так интересуюсь узнать.

– Нельзя, милостивый государь, бросать, иначе они на шею сядут и ноги свесят. Волк его знает, какой щенок, неизвестный, просто дворовый пес, без малейшей капли благородной крови, а хочет роль разыгрывать и говорить с нами как равный.

– Так что же насчет вакансии-то? – спросил я.

Дог откашлялся и чихнул. Я пожелал ему здоровья. Он поблагодарил и сказал про Мальчика:

– Не утащил бы он, мерзавец, у меня ту кость, которую я на всякий случай зарыл за сараем.

– Да нет же, нет. Он уж преспокойно дремлет под повозкой, – опять старался я успокоить дога. – Так про вакансию вы говорите…

– Вакансия в Петербургской части есть, – принялся он рассказывать. – Команда приехала сюда без собаки. Строго говоря, на вакансию пожарного пса у них есть кандидат, но это ничего не значит, и вы всегда можете его сбить с позиции и отнять место, если сумеете перед ним держать себя на известной высоте, а с пожарными будете иметь лисий хвост. Поняли?

– Да понял, понял. Но кто же этот кандидат? – спросил я.

– Щенок, совершенно неизвестно какой породы. Действительно, пожарный, как я узнал, неделю тому назад принес на двор щенка от своей кумы, но этот щенок еще мал, бегать за пожарным обозом не может и теперь пока откармливается у кашевара.

– Ах, все-таки есть щенок, – протянул я.

– Есть. Но кто же вам мешает перегрызть ему горло? Перегрызете и останетесь без соперника. Это у людей по службе так делается, а не только что у нас, собак. Как только мы поедем еще раз за водой – сейчас же бегите за мной. Там я вам покажу Петербургскую пожарную часть, а вы приставайте к ней, ложитесь под повозку, знакомьтесь с трубниками и возничими и, как только они пойдут с обозом к себе домой, отправляйтесь вместе с ними… Приедете на место – оставайтесь на дворе и старайтесь быть ласковым, чтобы понравиться. Какие знаете искусства – покажите их пожарным.

– Я умею служить на задних лапках, – сказал я.

– Ну вот и отлично. Послужите перед пожарными, а особливо перед кашеваром. Кашевар – важное лицо. Он вас накормит, и вы оставайтесь. Щенок покуда еще не бегает на пожар – вы побежите за повозками на первый же пожар. Вас не прогонят – и вот уж вакансия вами замещена, – закончил фальшивый дог.

XII

Выслушав дога, я призадумался и стал чесать задней ногой за ухом.

– Вы думаете, что так без рекомендации мне и приставать к пожарным Петербургской части? – спросил я.

– Какая же может быть еще рекомендация? Все мы так поступали на место пожарных псов, – отвечал дог. – Я вам рекомендовал свободное место, а занять его вы уж сами постарайтесь. Но я уверен, что там вам будут даже рады. Вы все-таки пес порядочный и в ошейнике. Сбирайтесь, однако, бочка уж на исходе, и мы скоро отправимся за водой, – прибавил он, выходя из-под повозки и отряхиваясь.

– Я готов. Но все-таки я хотел бы посоветоваться об этом с Полканом, – сказал я.

– Это с охтинским-то? Охота вам вязаться с этим псом! Неуч, брюзга, грубый дворняг, – проговорил дог брезгливо. – Вы все-таки образованный пес.

– Да… но мне кажется, что, невзирая на его грубость, у него все-таки доброе сердце, – дал я ответ. – Как хотите, а когда я явился к нему на двор, он меня призрел, накормил и привел сюда, чтоб узнать о месте для меня.

– Как знаете, но, по-моему, он вам не компания. И уж если так, то торопитесь. Пожар почти потушен, и Петербургская часть может уехать.

Я направился к Полкану. Тот спал крепким сном под повозкой и тявкал во сне.

– Прощайте, Полкан Ерофеич, – сказал я, тронув его лапой. – Я ухожу сейчас.

– Фу! – прохрипел тот, просыпаясь и открывая глаза. – Какой страшный сон я сейчас видел! Видел я, что забежал я будто на чужой двор, понюхал крыльцо – и вдруг на меня бросаются четыре большие собаки. Я прижался к стене и огрызаюсь, но одна собака схватила меня за ухо, другая за горло, третья…

– Да, вы тявкали во сне, – сообщил я ему.

– Хорошо, братец, что ты меня разбудил, а то не жить мне. Загрызли бы. Три собаки.

– Но ведь это было во сне…

– Да, во сне. И я-то тоже… Фу, как заспался! – спохватился Полкан и стал зевать, показывая язык.

– Я ухожу. Прощайте. Может быть, нескоро увидимся, – сказал я и понюхал колесо.

– Куда? – быстро спросил он, вылезая из-под телеги.

Я рассказал ему о вакансии в Петербургской части, сообщил все, что мне говорил дог о щенке, и просил у Полкана совета.

– Что щенок! Вздор! Притисни его хорошенько, когда подойдет к твоему корыту, – вот и все. А теперь беги. Я не люблю этого поддельного аристократа, но он говорил правильно. Так в Петербургской части тебе вакансия? Ну что ж, это хорошо.

– Полкан Бурыч! Мы готовы! – кричал мне фальшивый дог Валдай. – Мы готовы. Бочка едет за водой, и я бегу с ней.

– Сейчас, сейчас… – откликнулся я и понюхал моего тезку Полкана прямо в его нос, проговорив: – Прощайте, Полкан Ерофеич! Благодарю вас за ваши ласки.

Он, по привычке, рявкнул было, когда я коснулся его носа, но, опомнясь, прислонился к колесу и вслед за этим расшаркался. Стал повторять то же самое и я.

– Полкан Бурыч! Я убегаю! – кричал дог.

Действительно, пожарная бочка уж уезжала со двора, а Валдай бежал сзади.

Я бросился за ними следом.

Вскоре мы очутились на пруду. Пруд был маленький, помещался в небольшом саду, и из него пожарные насосы успели уже выкачать почти всю воду. Пожарных на пруду было человек двенадцать. Они качали воду. Помогали им и добровольцы. Бочка наша тотчас же подъехала к насосу, и в нее опустили кишку. В пруду лежал комод, очевидно вытащенный из горевшего дома и спихнутый впопыхах в воду. Рядом с комодом валялся тюфяк, и на тюфяке стояли клетка с чижом и хрустальная сахарница с тремя кусками сахару. В саду была также разбросана мебель. Кусты были поломаны, валялась разбитая глиняная ваза, спихнутая с покривившегося деревянного пьедестала, очевидно задетого колесами повозки. Около этого пьедестала в вольтеровском кресле сидел пожарный в медной каске, сдвинутой на затылок, без мундира, в полосатой фуфайке и с замазанным сажей лицом. Он держал в руках громадный кусок лавочной ватрушки с брусникой, откусывал от нее и ел.

Я и Валдай тотчас же обежали весь садик и обнюхали все предметы.

– Давеча я нашел здесь в саду две прекрасные кости. Одну стащил я туда, другая осталась здесь, и теперь ее уже нет, – сообщил мне Валдай. – Должно быть, похитили другие собаки. Ну, знакомьтесь с Петербургской частью, – прибавил он. – Вон бочка Петербургской части, вон подвода из-под инструментов. Наша бочка накачается водой, так я убегу. А вы оставайтесь здесь и знакомьтесь.

– Надо как-нибудь знакомиться, – сказал я и спросил: – А этот пожарный, что сидит в кресле и ест ватрушку, Петербургской части?

– Петербургской. Вот и к нему следует подластиться.

– То-то я думаю, лицо у него такое доброе.

– А и лих он есть! Смотрите, как уписывает! Должно быть, не пообедав, сюда приехал.

Показался в саду брандмейстер в черном сюртуке и желтых рукавицах. С лица его так и струился пот.

– Есть здесь наши?! – крикнул он и, увидав бочку, с которой прибежал Валдай, сказал: – Зайончук! Кончай! Мы шабашим и сейчас домой. Петербургская дежурить остается. Степанов! Шабашь и приходи на улицу.

– Ну, мы отправляемся домой. А вы, мосье, оставайтесь здесь, – сказал мне Валдай. – Теперь уж ваше определение зависит от вашей умелости. Я все сделал. Прощайте. Желаю вам устроиться.

– Прощайте, мосье Валдай. Благодарю вас за все ваши хлопоты. Верьте, что я сумею их оценить.

И я стал проделывать знаки собачьей вежливости, понюхав ножку стоящего в саду дивана.

– Надеюсь, что опять встретимся на каком-нибудь пожаре, – сказал мне Валдай, тоже подходя к дивану и расшаркиваясь задними ногами. – Да, наверное, встретимся и будем часто встречаться, если вы сумеете поступить в Петербургскую часть пожарным псом, – прибавил он. – Теперь осень, начнут учащенно топить, от топки будут лопаться трубы, и пожары станут учащаться. До свидания на следующем хорошем пожаре!

Валдай отряхнулся и побежал за бочкой.

Я остался один. Нужно было знакомиться. Прежде всего я подбежал к повозкам Петербургской части, на которые мне указал Валдай, и обнюхал их все, дабы запомнить их запах и иметь возможность всегда отличать их от других повозок. Двое пожарных курили около насоса трубки, и один из них, указывая на меня, сказал:

– А пес-то это господский. Вон на нем ожерелок надет. Надо полагать, что это из погорелого дома.

Я бросил на него ласковый взор и вильнул хвостом.

Второй пожарный затянулся из трубки, сплюнул длинной слюной и ответил:

– Собачьи слова знает, так господский. Эй, Трезор! Ней!

Он хлопнул себя по колену. Я подошел. Он похлопал меня по голове.

– Не кусаешься, подлец? – спросил он меня.

Я опять повилял хвостом.

– Ну, куш, куш… – продолжал он.

Я прилег около его ног.

– Господский, – авторитетно решил он, опять сплюнув. – Все собачьи слова знает.

XIII

Я отошел от пожарных, курящих трубки, и приблизился к пожарному, сидевшему в кресле. Он продолжал еще доедать ватрушку с брусникой, держа остатки ее в черных от угольной пыли и сажи руках. Я сел перед ним, умильно посмотрел ему в глаза и поднял переднюю лапу. Он улыбнулся, оторвал кусочек ватрушки и кинул мне. Я поднял, съел и продолжал глядеть ему в глаза. Он опять улыбнулся и сказал мне:

– Нечего тут… Отходи… Сам жрать хочу.

Я поднялся на задние лапы и стал служить. Пожарный засмеялся и крикнул пожарному, курившему трубку:

– Вахроменко! Смотри, какая личарда[15]15
  Личарда – верный слуга, лакей.


[Закрыть] стоит! Служит…

– Личарда и есть, – в свою очередь улыбнулся пожарный с трубкой. – Он уж и к нам подходил и ласкался. Дай ему кусочек.

– Да самому есть хочется. Я в команде не успел пообедать, оттого и ем.

Однако он еще раз отщипнул от оставшейся у него ватрушки и кинул мне маленький кусочек, который я также съел. Кусочек был с кислым брусничным вареньем, кислое вообще противно нашей собачьей натуре; но я считал невежливым отказаться от него и съел, даже стараясь не поморщиться.