Текст книги "Наши за границей. Под южными небесами"

XX

Было около девяти часов вечера. Супруги Ивановы, выйдя из своей гостиницы, направлялись в казино на вечер. Погода была тихая, теплая. Светила с темно-синего неба луна и делала совсем ненужным свет городских фонарей. Магазины на улицах Мэрии и Мазагран были уж сплошь заперты, но около некоторых из них на стульях разместились их хозяева и дышали легким воздухом. Иногда виднелись целые семьи. Пыхтели папироски. В руках иных женщин виднелось вязанье, машинально ковыряемое длинной иголкой с крючком. Тротуары были переполнены гуляющими после дневных трудов и так стоящими на углах домов и около подъездов мужчинами и женщинами. Уличные скамейки под платанами также были заполнены сидящими. На женщинах в большинстве случаев виднелись белые чепцы и белые передники. Это была прислуга из бесчисленных гостиниц, управившаяся с работой и вышедшая попользоваться воздухом. То там, то сям слышался сюсюкающий говор басков. Извозчики в испанских фуражках и красных галстуках, не находя больше за поздним временем седоков, направлялись к себе на дворы, по пути останавливались около уличных скамеек и беседовали с знакомыми. Виднелись шушукающиеся парочки, укрываясь за стволами платанов.

– Какой вечер-то прекрасный! – сказала мужу Глафира Семеновна. – Смотри, какая яркая луна! Как, должно быть, теперь красиво на море.

– А вот сейчас увидим, как подойдем к казино, – отвечал супруг.

Они свернули в улицу, стали спускаться к берегу – и им открылся дивный вид посеребренного синего моря, над которым стоял громадный шар бледной луны. Здание казино было налево. Балкон его был освещен электричеством, и с него доносились звуки струнного оркестра. Супруги хотя и не были особенными друзьями природы, но остановились и залюбовались лунным видом, большой золотисто-серебряной полосой от луны. На Большом Плаже от отражения луны на белом здании купальных кабинов было светло, как днем, но Плаж был пустынен. На нем не виднелось ни души. Николай Иванович посмотрел на небо и сказал:

– Вон и Большая Медведица здесь есть, только кажется, что у нас она как будто больше. Вот и Малая Медведица… – указывал он на звезды.

– Пойдем в казино. Чего тут стоять! – торопила его жена. – Шляпка отсыреет. На мне новая соломенная шляпка с цветами из перьев.

– А вот и Треугольник…

– Брось. Пойдем.

– Постой, душечка, дай Пса и Псицу отыскать.

– Ну вот… Какой еще такой Пес и Псица на небе.

– Есть. Все животные на небе есть, как и на земле. Пес, Лев, Кошка, Тигр…

– Ври больше. Пойдем. Ну статочное ли дело, чтобы на небе Пес! Это даже и неприлично.

– Позволь… Если Медведица есть, то отчего же Псу не быть? Такая же божья тварь.

– Ты пойдешь в казино или не пойдешь?! – возвысила голос супруга.

– Иду, иду… Эх, не дашь уж и на звезды посмотреть! – проговорил Николай Иванович и направился за женой.

– На звезды смотрят ученые люди, астрономы на обсерватории, а зачем тебе звезды? – был ответ.

Вот и подъезд казино. Около него стоял один-единственный экипаж, и кучер на ко́злах курил трубку. Ливрейный швейцар распахнул перед супругами дверь, и открылся великолепный вестибюль. Шла мраморная лестница вверх, застланная ковром. Стены были расписаны живописью. Стояли статуи. Налево помещался прилавок кассы, и за ним кассирша, затянутая в рюмочку и с живыми цветами в волосах.

– Де билье… – обратилась к ней Глафира Семеновна.

– Прикажете вам два абонемента на месяц? – спросила кассирша.

– Нон, нон. Де билье пур ожурдюи[45]45
  Нет, нет. Два билета на сегодня.


[Закрыть].

– Тогда возьмите абонемент на неделю.

– Нон, мерси. Пур ожурдюи… – стояла на своем Глафира Семеновна. – Зачем нам абонемент? С какой стати? Может быть, еще и не понравится, – сказала она мужу.

– Абонемент, мадам, обойдется вам вдвое дешевле, – поясняла кассирша и оторвала два билета, взяв за них по три франка.

– Как навязывает-то! Должно быть, делишки здесь не особенно важны, – заметил Николай Иванович.

Супруги поднялись по лестнице и очутились в длинной галерее с диванами по стенам. Галерея была совершенно пуста. Они прошли ее и очутились в буфетной комнате. Стояли маленькие столики. В глубине помещалась буфетная стойка с фруктами в вазах и целая батарея бутылок, из-за которой торчала голова буфетчика. Буфетная была также пуста. В ней уныло бродил лакей во фраке и за одним из столиков перед самой маленькой рюмкой коньяка сидел громадного роста мужчина с большим животом и, откинувшись на спинку стула, пыхтел и отдувался.

– Однако публики-то не завалило! – заметил жене Николай Иванович.

– По всем вероятиям, на музыке. Ведь музыка играет, – отвечала жена.

Они прошли в зал. Зал также был пуст. Двое дверей из зала вели на балкон, и там слышалась музыка. Супруги вышли на балкон, висящий над морем. Балкон громадный, во весь этаж, весь уставленный мраморными столиками, но за ними опять-таки сидело не более пяти человек. В выстроенном на балконе стеклянном киоске играл небольшой струнный оркестр. Дирижер во фраке и белом галстуке так и надсажался, махая смычком.

– Где же публика? – дивилась Глафира Семеновна. – И Оглотковых нет, и доктора нет, а ведь как просили нас прийти сюда!

Они прошли вдоль всего балкона и смотрели в лица немногочисленных слушателей музыки. Одиноко за одним из столиков, перед остывшей чашкой кофе, спал рыжий бакенбардист в смокинге, прислонясь головой в серой шляпе к стене и опустя вниз руку, в которой была сжата газета. Далее сидела пожилая дама, сильно закутанная в перовые боа и смотревшая на освещенное лунным светом море. Она облокотилась на столик и тоже дремала. Еще подальше – дама с мужчиной во фраке. Дама сидела перед чашкой с шоколадом или кофе, была нарядно одета в шелковое платье и в малиновое сорти-де-баль, опушенное перьями белых марабу, а мужчина клевал носом, вздрагивая черным цилиндром.

– Что это, сонное царство, что ли? – продолжала недоумевать Глафира Семеновна. – Как хорошо слушают музыку! Вот меломаны-то!

– Да ведь после обеда, так уж какая тут музыка! Наелись вплотную, ну, винца хлобыстнули малость, а теперь вот здесь, в холодке, и сморило их, – отвечал супруг. – Музыка после обеда – беда, сейчас в сон ударит. Я по себе знаю.

Они шли дальше, и вдруг показалась стеклянная дверь, выходящая на балкон. В стекла этой двери виднелась целая толпа публики, окружавшей большой стол.

– Вот, вот где все собрались! – воскликнула Глафира Семеновна. – А мы-то ищем на балконе над морем! Кому теперь охота на сырости!.. Входи скорей. Надо посмотреть, что тут делают.

Николай Иванович отворил дверь, и они вошли в комнату с позолотой на потолке и на стенах и стали смотреть, чем были заняты мужчины и дамы. Оказалось, что тут была игра «в лошадки», нечто вроде рулетки. На разлинованное зеленое сукно стола с нумерами игроки бросали франковики и двухфранковики, усатые крупье нажимали шалнер, по столу двигались цинковые раскрашенные лошадки с красными, белыми, желтыми и зелеными жокеями, и когда останавливались, раздавался возглас нумера, который выиграл.

– Как в Ницце, совсем как в Ницце, – сказала Глафира Семеновна. – Помнишь, мы играли в Ницце? Надо и здесь поставить.

– Погоди, матушка. Дай осмотреться-то порядком, – отвечал супруг.

Далее был стол с шаром, пускаемым с желоба на зеленое сукно с лунками, – тоже игра. И около этого стола стояло человек пятнадцать нарядных мужчин и дам, бросающих на жертву игорному откупщику серебряные франки.

Около этого стола Глафира Семеновна увидала и мадам Оглоткову, в шляпке, в гранатового цвета шелковом платье и белом сорти-де-баль. Она тронула Оглоткову за плечо и сказала: «Здравствуйте». Та обернулась и произнесла:

– Ах, это вы, мадам Иванова? Не хотите ли пополам? Одной мне ужасно не везет. Я уж два золотых проиграла.

– Да, пожалуй…

Мадам Оглоткова чуть не вырвала у мадам Ивановой деньги и бросила их на стол.

XXI

Не прошло и получаса, как у Глафиры Семеновны не хватило уже золотого, а мадам Оглоткова приглашала ее продолжать игру.

– Нет ли у тебя золотого? – обратилась Глафира Семеновна к мужу.

– Прокатала уж, матушка, свои-то? – спросил тот.

– Давай, давай… Не задерживай! Я уж теперь сама по себе играю и хочу на лошадки перейти, к другому столу. Здесь с шаром что-то такое сомнительное. Никто не выигрывает.

– Да иначе и быть не должно. А то из-за чего же держать стол и таких усатых молодцов при нем?

– В столе с лошадками все-таки игра правильнее. Давай сюда золотой-то.

Николай Иванович дал две пятифранковые монеты.

– Ладно. Для первого раза достаточно и тридцать франков проиграть.

Еще через четверть часа Глафира Семеновна отошла от второго стола.

– Ну что? – спросил муж.

– Хуже еще, чем в столе с шаром. Там я все-таки хоть что-нибудь брала, а здесь подряд ничего. А главное, мне мешала вот эта крашеная в фальшивых бриллиантовых серьгах.

– Тс… Остерегись. А то может выйти история вроде усатой ведьмы. Помнишь, в вагоне-то? Здесь русских гибель, – предостерег супругу Николай Иванович.

– На какой бы номер я ни поставила, сейчас и она лезет с своим франком, – понизила голос жена.

Подошел доктор Потрашов.

– Играете? – спросил он супругов.

– Да вот жена просадила тридцать франков.

– Во что играли?

– Сейчас в лошадки, а давече в шар. Я не знаю, как эта игра называется.

– По-русски называется она – дураков ищут.

– Как это глупо! – покачала головой Глафира Семеновна. – Стало быть, я дура и все играющие в шар дуры и дураки? Послушайте, доктор, разве вот эта накрашенная дама с подведенными глазами и в парике русская? – обратилась она к Потрашову.

– Никогда не бывала. Это кокотка из Парижа.

– Как же она сюда попала? Ведь здесь только высшее общество Биаррица собирается.

– Вздор. Кто угодно. Всем двери открыты. А для этих дам-то так здесь даже биржа. Теперь еще немного рано, а посмотрите, часа через полтора сколько их здесь соберется!

– А Оглотковы нам рассказывали, что здесь в казино только высшее общество собирается!

– У них все высшее общество… Они вон одесского жида-комиссионера за турка из Египта принимают. Впрочем, что ж, чем бы кто ни тешился. По вечерам сюда собираются все-таки кто хочет кровь поволновать игрой. Тут, кроме этих рулеток, большая игра в баккара… Мой патрон уже засел и обложил себя стопками русских полуимпериалов.

Где-то в отдаленности раздался ритурнель кадрили.

– А вот и танцевальный вечер начинается, – встрепенулась Глафира Семеновна.

– Танцевальный он только по названию, – отвечал доктор.

– То есть как это?

– Очень просто. На здешних вечерах никто не танцует. Да вот пойдем и посмотрим.

Из игорной комнаты они вышли в галерею и проследовали через буфетную комнату в зал.

В зале сидели несколько дам в шляпках, разместясь по стульям и мягким скамейкам, стоявшим по стене. В дверях столпилось человек восемь мужчин, но никто не становился в пары, никто не приглашал дам, хотя повестка на кадриль была уже подана музыкантами. Ритурнель повторили. Прошло минут пять. Опять никто не группировался для кадрили.

– Видите, – сказал супругам доктор. – Сюда приходят только смотреть, как танцуют, и никто не желает танцевать. И так всегда.

Оркестр заиграл вальс. Распорядитель танцев во фраке со значком завертелся по зале с какой-то девушкой в белом платье, почти подростком, выскочил из буфетной комнаты француз, гусарский офицер в красных штанах, ведя под руку даму в сером платье. Дама положила ему руку на плечо, и они тоже сделали два тура по залу. Затем танцующих уж вовсе не появлялось. Гусарский офицер увел свою даму в буфет. Распорядитель танцев подошел к двум-трем дамам и очень низко перед ними кланялся по всем правилам танцевального искусства, приглашая их на вальс, но дамы благодарили его кивками и танцевать не шли. Музыканты продолжали еще играть и наконец смолкли. Зала начала пустеть. Показались зевающие. Пришел Оглотков, в смокинге, в белом галстуке, с красной гвоздикой в петлице, и стал звать домой жену, которая сидела вместе с супругами Ивановыми.

– Завтра надо рано вставать. Лаун-теннис этот самый лорды назначают ужасно рано: в десять часов утра, – говорил он. – А мне еще нужно перед этим выполнить сеанс массажа и пассивной гимнастики.

– От чего вы лечитесь? Вы такой здоровяк, – спросил доктор.

– Печень у меня, что ли… Я не знаю, право… Почка тоже не на месте… Говорят, что надо… Мне голландский посланник посоветовал.

– Какой голландский посланник? Разве здесь есть такой? – задал вопрос доктор.

– Я не знаю, право, голландский он или шведский, а только он посланник – амбассадер… Такой с длинной седой бородой и бритой верхней губой. Фамилия ужасно трудная. Он тоже лечится массажем и пассивной гимнастикой.

– Ван дер Шильд?

– Вот-вот…

– Так он вовсе не посланник. Он фабрикант из Бельгии. У него фабрика носовых платков и столового белья. Мой патрон его отлично знает.

– Будто? А у нас все его считают за посланника. Он тоже играет с нами в мяч. Мы его даже за графа считаем.

– Считать можете сколько угодно и за графа, а только он бельгийский фабрикант льняных изделий, – закончил доктор.

Все поднялись со стульев.

– Ты что сделал в баккара? – спросила мужа мадам Оглоткова.

– Проиграл сто шестьдесят франков, но не жалею, хорошему человеку проиграл. Знаешь, этот… Он какой-то тоже граф… Я с него выигрывал.

Все направились вон из зала.

– И мы домой? – задала мужу вопрос Глафира Семеновна.

– Да куда ж еще? Здесь очень скучно. Поужинать не хочешь? – предложил ей тот.

– И вздумать не могу об еде.

– Здесь никто не ужинает, – заметил супругам Ивановым Оглотков. – Скушайте по груше и запейте холодной сахарной водой. Здесь все из высшего общества так делают. Это поправляет желудок и дает спокойный сон.

– Ну, сна-то у нас и так хоть отбавляй.

Все прошли буфет и направились через галерею к выходу.

Галерея, неярко освещенная, была запружена дамами. Французский говор так и трещал. Слышны были все больше контральто. Изредка только взвизгивали сопрано. Дамы эти были в самых вычурных костюмах. Пудра с лиц их так и сыпалась. Между ними шныряло несколько мужчин, по большей части старичков с самыми масляными улыбками. Один был даже с ручным костыльком и шагал ногой, как поленом. Он очень фамильярно ухватил одну рослую брюнетку сначала за подбородок, а потом за руку выше локтя, а брюнетка еще фамильярнее ударила его веером по плечу.

– Вот можете посмотреть и биржу, о которой я вам говорил, – проговорил доктор супругам, кивая на толпу.

Глафира Семеновна поморщилась и сказала:

– Бесстыдницы.

Компания вышла в вестибюль.

XXII

Исполнилось уже двое суток, как супруги Ивановы жили в Биаррице. Хозяева гостиницы достигли своей цели, чтобы супруги Ивановы взяли пансион. После двух десятков напоминаний о пансионе, всеми членами хозяйской семьи, Ивановы согласились жить на их полном иждивении, платя за двоих двадцать восемь франков, причем Николай Иванович выговорил, чтобы комната освещалась непременно лампой, а Глафира Семеновна поставила за непременное условие, чтобы к завтраку и обеду не подавали ни кроликов, ни голубей, а вечером ставили бы им их собственный самовар, который они купили за двадцать пять франков в улице Мазагран у француза, торгующего русскими лукошками, берестовыми бураками, чаем, высохшей икрой в жестянках и осетровым балыком, которым можно было гвозди в стену вколачивать.

Теплые ванны супруги условились брать в заведении, находящемся в самом гулевом месте, около Большого Плажа. Вчера была взята уже первая ванна, причем Николай Иванович обратился перед ванной к консультации. Консультация заключалась в том, что, когда он в ванном кабинете разделся, к нему вошел седенький маленький старичок в серебряных очках и с козлиной бородкой и заговорил по-французски. Говорил он минуты две, но Николай Иванович из его слов ничего не понял. Потом старичок снял с себя пиджак, засучил рукава синей бумажной сорочки и стал ощупывать все тело Николая Ивановича. Нажав на грудь, старичок что-то спросил у него. Тот не понял, о чем его спрашивают, но отвечал на удачу «вуй». Старичок покачал головой, погрозил ему пальцем и вторично налег ладонью, но уж на живот, и снова что-то спросил. Николай Иванович опять ничего не понял, но для разнообразия отвечал «нон». Старичок опять покачал головой, снова погрозил ему пальцем, поклонился, протянул руку и проговорил:

– Cinq francs, monsieur…[46]46
  Пять франков, месье.


[Закрыть]

Пять франков были уплочены. Затем была взята теплая ванна.

Выходя из ванны, Николай Иванович призадумался. «Спрашивается, что же этот старикашка головой-то качал и пальцем мне грозил, когда щупал меня? – рассуждал он. – Должно быть, у меня что-нибудь внутри не в порядке. Чего-нибудь не хватает или что-нибудь с своего места сдвинулось. Надо будет у доктора Потрашова спросить».

Встретившись после ванны с женой, он сказал ей:

– А я перед ванной консультировался с здешним… черт его знает, кто он. Должно быть, доктор, что ли… Такой седенький маленький, и борода, как у козла.

– Что же он тебе сказал? – спросила жена.

– А кто ж его знает, что он сказал! Ведь он француз. Говорил много и говорил по-французски, так разве я могу понять? Но, должно быть, что-нибудь нехорошее, потому что качал головой и грозил мне пальцем. А у меня ничего не болит.

– Зачем же ты ему показывался? – улыбнулась супруга.

– Да думал, что уже так… заодно… потому что все показываются. Пускай, думаю, пять франков… уж куда ни шло.

– А вот я не показывалась.

– Да тебе и нельзя. Как же ты-то? Ведь он раздетого меня смотрел, раздетого донага. Смотрел и мял.

– Ничего не значит. Наверное, здесь…

– Что ты! Что ты, Глафира Семеновна! Какие слова! – воскликнул Николай Иванович.

– Постой… Дай мне договорить. Наверное, здесь есть и женщины-консультантки, если есть мужчины. Мужчина для мужчин, а женщина для дам.

– Ну так, так! А я уже думал… Да… Теперь уж я и кляну себя, что я к этому консультанту обратился, потому что он меня только в сомнение ввел. А пуще всего меня на это дело подбил дурак Оглотков. «Надо консультироваться, надо. Я трем здешним докторам показывался».

– А ты слушай Оглоткова, так он и не на то еще тебя подобьет, – заметила Глафира Семеновна.

– Главное, что мне хотелось узнать у этого консультанта, – это полезен ли будет для меня массаж и пассивная гимнастика, но я так и не спросил его, потому что не знал, как по-французски массаж и гимнастика называются, – продолжал Николай Иванович рассказывать жене.

– Г-м… Да так и называются по-французски, как по-русски. Массаж – массаж, гимнастика – гимнастика. Гимнастик пассив.

– Будто? А вот я не знал.

– Да ведь массаж и гимнастика и есть нерусские слова.

– Не знал, не знал. Конечно, если бы я знал, то спросил бы его. Ну а после его покачивания головой и помахивания пальцем – я уж и массаж и гимнастику к черту.

– Да не надо тебе, ничего этого не надо. Ведь ты будешь здесь пользоваться моционом, гуляя по Плажу и по городу, так какой же тебе массаж и гимнастика! Здесь я тебе ни спать после обеда не дам, ни особенно много сидеть. А мы будем гулять, гулять и гулять. Вот завтра воскресенье, так в Байонну поедем шоколад пить – и там будем гулять.

– Так-то оно так, но все-таки надо будет Потрашова спросить. Француз тоже ведь зря качать головой и грозить пальцем не станет, – стоял на своем супруг.

– Да спроси, уж если так очень хочешь. Посоветуйся с ним, – согласилась Глафира Семеновна. – Доктор Потрашов человек приятный и здесь нам очень нужный, так что поднести ему золотой за совет даже очень не мешает.

Супруги поднялись на Плаж. Николай Иванович ходил по Плажу расстроенный, кислый, как говорится, и искал доктора Потрашова, но Потрашова на Плаже не было. Он то и дело останавливался, щупал у себя печень, желудок, сердце, чтобы испытать, не колет ли ему куда-нибудь, и хотя ему нигде не кололо, но все-таки он не мог развеселиться и был сумрачен.

Около полудня на Плаже появился Оглотков в черных широчайших, засученных снизу брюках и белом пиджаке. Схватив Николая Ивановича за руку, он прошептал:

– Сзади меня приехавшая вчера знаменитая испанка идет. Испанка – наездница из цирка… Красавица… Занимайте скорей стулья на галерее около купанья… Она сейчас купаться будет… Занимайте. Я бегу взять бинокль у беньера, а то все бинокли расхватают.

И он бросился бежать вперед.

Супруги остановились, и Глафира Семеновна сказала:

– Надо будет посмотреть эту срамницу. Пойдем, займем скорей стулья. Авось хоть это тебя развеселит, а то из-за своей глупости ходишь, опустя нос на квинту.

Они повернули к галерее женских купален и заняли стулья. Мимо них прошел целый кортеж. Впереди всех с французским пожилым уже гусарским полковником под руку выступала красивая, рослая, смуглая брюнетка в светло-желтом платье, шляпке и перчатках, бравурно помахивая над своей головой желтым же раскрытым зонтиком, а сзади и с боков этой пары тянулись целой толпой рослые и маленькие мужчины, пожилые и молодые, подростки и совсем старые, с черными, рыжими и седыми бородами, бакенбардами или усами, с масляными улыбочками и как-то особенно эротически блещущими глазами. Глаза блистали даже у стариков. Встречные расступались перед красивой и статной испанкой. Наконец гусарский полковник довел ее до входа в раздевальные кабинеты, отнял свою руку и поклонился. Она кивнула ему с улыбкой и скрылась в коридоре. Толпа замерла на пороге. Все безмолвствовали. На лицах изобразилось томительное ожидание.

Зрелище это было интересное и пикантное, но и оно не могло развеселить Николая Ивановича. Он продолжал щупать у себя сердце и желудок и говорил жене:

– И ведь что удивительно: был совершенно я здоров, пока не показался этому старику, а теперь уж чувствую, что у меня в сердце колет.

– Брось ты думать об этом! – ободряла его супруга. – Смотри лучше на публику-то, которая ждет срамницу. Взгляни на мужчин, которые ее ждут. Ведь как собаки, выставя языки, стоят. А вот тот старичок так даже плачет. Глаза слезятся.

Но супруг ни на кого не взглянул. Он только вздохнул и проговорил:

– И куда это доктор Потрашов запропастился! Ведь обещался быть сегодня утром на Плаже, а между тем его нет.