Текст книги "Ядовитый ринг"

ГЛАВА V
БИЦЕПС

После первого месяца тренировок Злобин выпустил меня на двухраундовый – по две минуты раунд – спарринг-бой с Женькой Авдеевым, по кличке Бицепс. А надо сказать, что клички в секции имели одни «старички» то есть, старожилы секции, и то не все, а только те, кто сумел добиться серьезных успехов на ринге. Женька, безусловно, входил в их число и был настоящим качком, уже имевший первый юношеский разряд. Он был на голову меньше меня, но на одну весовую категорию выше. И, вообще, для своего веса Женька был, пожалуй, маловат ростом. По характеру же, это был хитрый, я бы даже сказал, коварный, мощный и злой боец.

Через несколько недель после нашего с ним спарринга, я стал ходить и во взрослую секцию и обнаружил, что Злобин тоже часто приглашал тренироваться туда и Бицепса, где можно было подобрать для Женьки подходящих по его физическим кондициям боксеров. Однажды я там видел, как он проводил спарринг-бой с чемпионом России среди взрослых – Олегом Гармашем. Это был спарринг равных соперников. Правда, надо сказать, что Гармаш выступал на пару ступеней в более низкой весовой категории. Но, все равно…

В нашей юношеской секции Женьку, что называется, уважали, им восхищались, но и несколько недолюбливали, что ли, разве что, кроме нескольких лизоблюдов, о чем я позже скажу пару слов – называя его за глаза еще и Выбражалой. Несмотря на все это, он был бесспорно лидером в секции, его мнение было едва ли не таким же весомым, что и у тренера.

И внешне Бицепс отличался от остальных – и взрослыми, какими-то деловыми, разговорами, правда, больше касавшихся темы «купи-продай», и своей упакованностью. Нет, он не был стилягой, но носил все добротное, дорогое, словно зарабатывал не меньше профессора из столичного университета. В его гардероб входили габардиновый плащ, шелковый белый шарф, велюровая черная шляпа, несколько разных костюмов – все в полоску, обязательно галстук и, всегда начищенные до неимоверного сияния либо лакированные, иностранные туфли. А на среднем пальце левой руки, без всякого зазрения совести, он носил массивный золотой перстень с рубином в форме ромба, что казалось идейному нашему человеку со стороны отвратительной буржуазной прихотью, не свойственной советским мужчинам, а, тем более, восемнадцатилетним недоросткам.

Но Бицепс на это глубоко плевал, и со стороны выглядел этаким элегантным гангстером средней руки из какого-нибудь американского боевика про Чикаго тридцатых годов. Даже в спортзале на обычных тренировках он выделялся среди нас. У Бицепса были настоящие кожаные боксерки, которые даже на соревнованиях мало у кого из нас можно было увидеть; набор разных по цвету шелковых маек и трусов с широкой резиной на поясе. На трусах была вышита эмблема нашего спортивного клуба – буква «Е», больше похожая на перевернутую «Э», в белом кружочке с черным кантом, что означало «Ефремовец». И тренировался он в собственных «олимпийских» перчатках, которые не у всякого мастера спорта имелись. А из всех нас только у него одного была капа.

Ко всему прочему, Бицепс мог кому-нибудь что-нибудь раздобыть из числа тех вещичек, которые достаются, что называется, по блату. Например, какой-нибудь там китайский фонарик или шикарный спортивный костюм «Адидас», в каковом ходил и сам. Но на заграничные чешки, а, тем более, «Адидасы» у пацанов денег не было – стоили они безумно дорого, за такие деньги, которые требовались на такой костюмчик, можно было накупить костюмов нашенской фабрики «Северянка» аж на всю секцию. Благодаря своим возможностям, Бицепс заимел в секции несколько подхалимов, которым он дарил время от времени американскую жвачку, рулончики туалетной бумаги с изображением долларов, фотки полуголых девиц или брелки с каким-нибудь скачущим на лошадке и палящим из револьвера ковбоем.

Еще он приносил с собой разные заграничные журналы в глянцевых роскошных обложках, такие, например, как «Пентхаус» «Женская книжка Годи» или «Америка», который был напечатан на русском языке. Из этого журнала выходило, что американцы – это не одни только толстобрюхие капиталисты, сосущие кровь из трудового народа, а также вовсе не измученные забастовками голодные пролетарии и живущие в фанерных лачугах оборванцы-фермеры. Оказалось, на удивление всей боксерской нашей секции, что все, кто желал в Штатах работать и работал – были весьма обеспеченными людьми.

Те же рабочие, например, имели зарплату, превышающую нашу в раз десять, если считать по курсу рубля к доллару. Автомобиль в американской семье был такой же рядовой вещью, как у нас тот же телевизор, отдельные квартиры и дома за городом имели даже негры, а у фермеров хватало денег не только на собственные трактора и молоковозы, но и на двухэтажные виллы. А, уходя на пенсию, среднестатистический рабочий, имел на своем счету в банке аж сто тысяч баксов!

Нет, бывает же такая бессовестная пропаганда! Не могли же, в самом деле, эти америкосы жить лучше нашего самого передового советского рабочего класса.

Но больше всех пацанов интересовали такие журналы, как «Плейбой», хоть и был он на английском языке, коий многие в школе изучали, но на поверку ни черта в нем не понимали. Зато фотки полуголых девиц в журнальчике вызывали у всех пацанов учащенное сердцебиение. Самую красивую девицу выставляли на обложку.

Помню, в первом таком журнале, который я увидел тогда, на обложке была сфотографирована гладенькая, пухленькая белокурая девушка – яркогубая, голубоглазая, с бабочками-ресницами, только, по-моему, она была навеселе и, судя по развязной, вызывающей позе, не очень далекая умственно. К примеру, на обложках наших журналов я не видел подобных беспечных девушек. Она сидела на пуфе обнаженной – ничего, кроме туфелек и прозрачного розового, шифонового шарфика на шее, на неё не надели – закинув ногу на ногу, так что, кроме вздутых сисек, никакой тайны, ничего такого, что было пацанам крайне любопытно, видно не было.

Но уже в следующем журнале, который принес Бицепс, другая нагая девица, внешне не похожая, но в чем-то и одинаковая с предыдущей, сидела уже не с закинутыми друг на друга ногами, а плотно их сомкнув. Дальше – больше. В следующем журнале красотка развалилась в кресле уже со слегка раздвинутыми ногами, но что там между ними было – разглядеть было невозможно. Но с каждым новым номером журнала, какая-то неведомая сила побуждала буржуазных красоток раздвигать ноги все шире и шире.

Наконец, Женька принес журнал, где очередная девица развязно раскинула ноги в разные стороны, показывая пацанам в необузданной красе свое самое интересное, и теперь никакой тайны больше уже и не было. И хоть такая поза красотки и вызывала неописуемый восторг, но, с другой стороны, это было и весьма грустно, ведь ждать чего-то нового было уже бесполезно. Хорошо, что пацаны готовились к этому моменту постепенно, и только поэтому никто не порвал журнал, в порыве экстаза выхватывая его друг у дружки…

С этими журналами Бицепс расставался тоже без сожаления, одаривая ими пацанов налево и направо. Но мне он почему-то никогда ничего не дарил. А я и не просил…

И в клуб Бицепс приезжал не на народном транспорте трамвае, как все, а на горбатом новеньком «Запорожце», на капот которого он прицепил оленя от «Волги». К тому же приезжал он не один, а с двумя а то и тремя своими поклонницами, неизменно присутствовавших на его тренировках. И это в то время как абсолютное большинство уже взрослого населения страны не имело не только такого большого количества подружек, но и даже простых мотоциклов. Доступным личным механическим транспортным средством в наше время для остальных членов нашего донельзя развитого социалистического общества был только велосипед. А доступной подругой могла быть, как записано в уставе партии, только жена или, на крайний случай, – невеста, каковой может считаться девушка, которую ты обхаживаешь уже не меньше как два года и уже представился ее родителям.

Да и весь прикид Женьки стоил немалых денег, а ведь он работал простым лаборантом в каком-то вшивом НИИ-бей-баклуши и был сиротой. Из родителей у него была одна только мать. Но, зато какая! Она была известной на все левобережье портнихой, обшивала всю номенклатуру района, директоров магазинов и баз, вместе с их женами и домочадцами. И зарабатывала не меньше иного академика. Она Бицепсу однокомнатную кооперативную квартиру даже купила. Тут половина советских семей в коммуналках по комнаткам ютятся, а ему, поди, и восемнадцать еще не стукнуло, а уже и свою квартиру и машину имеет! Вот тебе и сирота Казанская!

Вне ринга Бицепс внешне не производил впечатления боксера. Физия его не было примята от полученных ударов, а румяная кожа на ней не огрубела и выглядела, словно у кисейной барышни, ведомой под венец. Бицепс носил короткие, всегда набриолиненные волосы с четким пробором. Черные глаза и брови, а также легкая горбинка на носу, выдавали в нем некую кровную принадлежность к южанам. А, вообще, внешностью он был весьма похож на молодого, но уже знаменитого иллюзиониста Игоря Кио. Бицепса можно было бы назвать даже красавчиком, если бы не некоторая остекленелость взгляда, будто у робота.

Под стать ему были и его подружки – все разодетые, как манекенщицы, расфуфыренные и жеманные. От них за версту несло дорогим парфюмом. А на соревнования поболеть за Бицепса слеталась уже целая стайка его поклонниц. Странно, но одна из постоянных его гёрл – так Женька звал своих подружек – по имени Катрин – так к ней обращался Женька – с круглыми большими, неестественно синими, словно у куклы, глазами и взбитой прической на лаке, частенько строила мне глазки. Бицепс это замечал, но только посмеивался, и я не понимал, всерьез она запала на меня или разыгрывает в сговоре с Авдеевым. Посему я не обращал на эту Катьку ни малейшего внимания, тем более что она была явно старше меня, и казалась мне опытной стервой.

Не знаю, но мне думалось, что Женька, почему-то, меня недолюбливал. Я не знал – почему. Правда, я не думал, что из-за этой самой Катрин, во всяком случае, в самом начале нашего с ним знакомства. А Катрин… С Катрин история вышла уже после того, как наши отношения с Женькой определились окончательно.

Однако еще до этого момента произошел один непонятный случай, когда Катрин встретила меня после очередной тренировки в коридоре. Тогда я задержался в спортзале дольше остальных, что, впрочем, случалось нередко, и вышел оттуда последним, когда все давно уже были в раздевалке. И тут, невесть откуда взявшаяся Катрин, неожиданно надвинулась на меня и притиснула круглыми, умопомрачительных форм, полуобнаженными, из-за чрезмерной декольтированности платья, грудями к стене. После чего заверещала томным голоском, приглашая к себе в субботу вечером в гости – послушать пленку с записью концерта Элвиса Пресли и заодно попить кофейку или даже чего и покрепче.

Впервые женщина оказалась так плотно прижатой ко мне да еще такой заветной частью своего тела, что это мигом заставило взбурлить мою кровь и немедленно расправиться какой-то пружине в плавках. Я как мог, ибо сзади мешала стена, оттопырил свою задницу назад, чтобы не выдать разворот этой пружины, которую, благо придерживали эти самые тугие плавки под спортивными трусами. Голосом, изменившим свой тембр от внезапно спертого дыхания, я понес какую-то околесицу, будто бы мне именно в эту самую субботу и именно вечером, для подготовки к уроку, срочно нужно в библиотеку почитать Пушкина про Татьяну Ларину – очень скромную и уважаемую девушку. И произошла эта околесица вовсе не потому, что грудь Катрин имела какой-то изъян или я до смерти боялся Бицепса, просто, ни с того ни с сего, в голову полезла всякая дурь.

Тут Катрин сунула мне под вырез майки скатанную в колобок какую-то бумаженцию, и в этот момент из раздевалки вышел Женька – уже одетый, со спортивной иностранной сумкой через плечо и непросохшей от принятого душа головой. Он взглянул на нас совсем без удивления, а просто раздраженно и сразу потемнел лицом:

– А ты чо жопу-то, длинный, отклячил, как педик? Подставил, чтоб тебе туда вдули, что ли? – цедя сквозь зубы, проговорил он.

Я был ошарашен этими неожиданными событиями и не смог сразу сообразить, что бы такого ему ответить. А Катька мигом отвалила от меня и, визгливо причитая: «Ну, чо пристал-то, козел?! Чо, лучше всех что ли? А пошел-ка ты!..» – и развинченной походкой направилась к Бицепсу, продолжая что-то на ходу ему врать про меня.

Бицепс ухмыльнулся ей, но мне показалось – притворно, будто поверил в сочиненную ею байку, но глаза его смотрели на Катрин очень недобро. Потом он приобнял ее за плечи и они стали уходить. Женька был на полголовы ниже своей подружки и смотрелся со своими широкими плечами подле нее, словно ходячий холодильник рядом с семенящей рядом вешалкой. Через пару шагов он полуобернулся и напоследок, глядя в стену, бросил, словно мимоходом не мне, а кому-то другому:

– Еще раз, длинный, сунешься к Катьке – вдую на самом деле. Моя девчонка, понял-нет?..

И они пошли себе, посмеиваясь, оставив мне на несколько минут – до принятия душа – запах каких-то одуряющих духов на майке от прикосновения сладких девчачьих грудей.

Когда они скрылись за поворотом на лестницу, я вынул из-за пазухи бумажный колобок и, расправив его, прочел:

Бой-френд моего истомленного сердца!

Приходи в субботу к восьми вечера по адресу: Пархоменко, 4 – 56. Только обязательно! Позвони два раза, я открою.

Люблю до гроба!

Твоя навеки,

Катрин

Такого слова «бой-френд» я до этого никогда в жизни не слыхивал. Однако в школе я учил английский, поэтому тут же перевел его, как «мальчик-друг». Что ж, назвала неплохо, с прибамбасом, хотя мы и вовсе не друзья. А живет, наверное, с соседями, раз просит позвонить дважды.

Я скатал снова бумажку в шарик и стрельнул им в противоположную стенку, а потом, крайне возбужденный, отправился в раздевалку. Меня даже какая-то сладострастная дрожь проняла при мысли, что мы с Катрин останемся где-то одни, и я, может, впервые поцелую или даже познаю женщину!

Конечно, я понимал, что никакой любви, наподобие той, какую я испытывал раньше, например, к Тане, у меня к Катрин не было и в помине. Просто обыкновенная похоть. Ведь кто, по сути, она была? – обыкновенная смазливая шлюшка, которая строит из себя этакую эксцентричную леди из какого-нибудь Пен-Парка. Но все равно, от простой моей естественной юношеской жажды плотской утехи, возникало некое чувство стыда, но я ничего не мог с собой поделать, мне дико хотелось девчатинки – Катрин ли, Мани ли, Тани – какая, в конце концов, разница? Какой-то дикий зверь из дебрей страстей, сидевший где-то внутри меня был, очевидно, очень голоден и исступленно требовал голого женского тела.

Зовет в субботу. Сегодня среда. Значит, через три дня! Как долго! Мое взбудораженное воображение уже рисовало предстоящие сладкие постельные сцены с Катрин. У меня мучительно зажгло внизу живота. Нет, я от этого ожидания, выворачивавшего меня наизнанку, наверное, с ума сойду!

…Да это было позавчера. А сегодня пятница. И, вот, мы стоим в квадрате ринга друг против друга. Женька – чемпион Сибири и Дальнего Востока среди юношей, старше меня на полгода или год, имеет за плечами пару десятков официальных боев, из которых проиграл только два. И я – зеленый новичок, едва освоивший пару-тройку боксерских приемов, все еще жидкий физически.

Перед началом спарринга Злобин сказал мне:

– Я наказал Авдееву работать одной только левой, так что ты его особо не бойся. А раз он будет одноруким, значит, он будет тебя все время закручивать, чтобы достать слева, так ты ему это делать не давай, делай степы туда же куда и он.

Дмитрий Олегович свел нас в центре ринга, и мы поприветствовали друг друга встречным легким ударом перчаток. Пока он объяснял стандартные правила поединка – которые Женька, конечно же, знал назубок, а мне еще требовалось их толком усвоить – Бицепс уперся в мои глаза своим взглядом с каким-то презрительным в них прищуром, от которого мне было как-то не по себе. А ведь завтра меня ждет Катрин. Неужели что-то подозревает? Нет, вряд ли. Просто недолюбливает меня и все…

Тем временем Злобин еще раз особо предупредил Авдеева, чтобы он действовал только левой рукой, а мне разрешил, разумеется, обеими.

Первый раунд мы прокружились по рингу без особых успехов с обеих сторон. Все было так, как сказал тренер, Авдеев пытался зайти ко мне слева, а я не давал ему это делать. Я защищался от его, в основном, левых длинных свингов, как меня учили, закрываясь правой рукой, и сам пытался попасть в него своей левой. Правую руку я в ход не пускал, боялся раскрыться. Авдеев действовал самоуверенно и небрежно, ему еще рано было остерегаться неопытного юнца, а его удары, оглушали меня даже через перчатки. Во втором раунде я осмелел и пытался пробить Женьку правой, но не достиг цели и получил от него пару увесистых оплеух слева, оставивших в моем ухе долгий звон.

В перерыве между раундами Дмитрий Олегович подсказал мне:

– Пропускаешь удары, это нехорошо, Авдеев так и уронить тебя может. Обрати внимание: если он подсел, значит надо отрываться, ставить блок или отбивать руку – бей в предплечье или пробуй работать на опережение. Запомнил, что я тебе сказал? Запомнил? – Злобин постучал себя кулаком по голове.

– Да, Дмитрий Олегович!

В третьем раунде я так и делал поначалу, и это принесло успех в обороне, но не в атаке. Тогда я отступил от классической защиты, какой меня учил тренер, и стал работать так, как мне казалось лучше – по интуиции, или, как говорят в боксе, от положения. Когда он бил, например, хук левый, я подныривал под его руку и сам бил левым крюком в его челюсть. Несколько раз получилось неплохо. Я торжествовал. Новичок проучил заслуженного бойца! Это был успех. Сгрудившиеся вокруг ринга пацаны приветствовали меня гулом одобрительных возгласов. В отношении же Женьки послышались подтрунивающие смешки – вот и грозному Бицепсу начистили хайло!

Отскочив назад, Женька на мгновение оглянулся на смеющихся, и тут я увидел, как исказилось злобной гримасой его лицо, как полыхнули мстительными огнями его черные, сузившиеся сейчас, глаза. Его свинги уже не проходили, они мне были хорошо видны, видно было, когда он начнет атаку, а от прямых тычков я легко уходил за счет высокого роста – отклоняясь назад или подставляя перчатки, тем более что прямые удары всегда видны еще лучше, чем боковые.

Я заметил, как Женька весь напрягся, он ждал моей ошибки и наседал на меня по всему пространству ринга, по разному и часто работая одной левой, словно двумя. Я едва успевал защищаться, но опять в контратаке зацепил его разок. Конечно, силенки мои были недостаточные, чтобы нанести серьезный удар, но очки я набирал. Раунд кончался, одобрительный гул перешел в овации. И, соразмерно все возрастающей ярости Женьки, возрастала и распирающая меня гордость за первую, хоть и неофициальную, победу над могучим противником, пусть даже и «одноруким».

И, вдруг, Женька неожиданно и что есть мочи, врезал мне прямой правой через руку. Сделал он это резко и без замаха. И все же я увидел начало удара, но, от непредсказуемости такого фортеля с его стороны, оторопел и не сумел среагировать вовремя. В глазах у меня полыхнул сноп искр, превратившийся в глухое синее марево, сквозь которое ничего не было ни видно и ни слышно.

Первое, что я потом услышал, так это то, как тренер отсчитывал: «…четыре …пять…». На счете «шесть» я обнаружил себя навалившимся грудью на канаты, в которые я судорожно вцепился руками, в голове гудело, а перед глазами все вокруг плыло: подо мной качался ринг, лица, окружавших его ребят были размыты. На счете «семь» Дмитрий Олегович, бывший одновременно в ринге и судьей, перестал раскачиваться перед моим носом, и я принял боевую стойку.

– Сможешь продолжать? – тревожно заглядывая мне в глаза, вопрошал тренер. – Сможешь!?

Я кивнул, прорываясь мимо тренера в центр ринга с жарким чувством немедленно ответить обидчику.

– Погоди, не горячись, Коля, возьми себя в руки! У хорошего боксера нет чувств, только разум и холодный расчет. Понял? Если не хочешь, чтобы было еще хуже. Остепенись! – склонившись чуть ли не к моему уху, тихо проговаривал Злобин, все еще загораживая меня рукой. – Так понял или нет? Запомнил? – тренер при этих словах опять стучит себя костяшками пальцев по лбу.

– Да понял, понял, запомнил! – кивнул я, не слишком в горячке проникнувшись его советом и жаждущий немедленного отмщения.

Я отстранился на один шаг назад и в нетерпении запрыгал на месте, словно застоявшийся конь перед скачкой. Тренер опустил руку и дал команду «Бокс!». Бицепс кинулся на меня, словно коршун на легкую добычу, пытаясь, очевидно, добить, и теперь уже не стесняясь пускать в ход обе руки. Вместо нападения, я с превеликим трудом защищался от шквала его атак, уйдя в глухую защиту, но и через перчатки мне доставалось весьма прилично – светлячки так и разлетались из моих глаз. Однако и в этом случае, сам не поняв, как это так у меня здорово вышло, я сумел разок довольно больно врезать Женьку по носу. Я это понял, потому как скривились его губы, и он отскочил от меня, пошатываясь и прикрывая перчаткой нос с кровавой соплей под ним.

И тут, среди поднявшегося возбужденного шума, я услышал громкий и отчетливый возглас Бори Костромитина, адресованного, несомненно, мне: «Вали его, вали!». Какие уж тут советы тренера! – я бесшабашно ринулся на Бицепса с правым прямым в разрез с намерением расквасить ему нос окончательно, а, может, и точно – завалить засранца! Расплата наступила мгновенно – Бицепс поднырнул под мою руку и, вложившись всем корпусом, сам так саданул меня опять же левой – коронной своей рукой – в печень, что мне показалось, будто меня жахнули по ней раскаленной сковородкой.

Я упал на ринг, свернувшись калачиком, и, стиснутые до ломоты, зубы едва сдерживали вой, который вырывался из моей глотки, переводя его в глухой стон. Слезы сами так и брызнули из моих глаз, и унять их я был не в состоянии, как ни старался. Было больно, очень больно! Ты даже не представляешь, милый читатель, как это бывает больно, если сам не оказывался в подобном положении! Лучше бы врезал по башке – было бы темно, но не больно и тихо. Ах, где же мост, где этот высчоченный над Обью мост? Как мне хотелось тут же броситься с него и разбиться насмерть, чтобы прекратить эту муку. Казалось, что эта проклятая раскаленная сковорода прилипла к моей печени навсегда, выжигая все внутренности, и уже никогда от нее не отстанет.

Тренер снова начал отсчет, хотя и так было ясно, что я уже не встану. Нет, я пытался это сделать, превозмогая эту дикую боль, но делал это так, словно был в бреду, хотя голова моя была ясной, и свет в ней не погас. А на счете «десять» я даже сумел встать на четвереньки. В этот момент прозвучал гонг, то бишь, свисток. Злобин молча метнул в Бицепса тяжелый, исподлобья, взгляд. Тот, почувствовав это, обернулся к нему и коротко и зло бросил:

– Учить салаг надо! Больно ранний…

Он сплюнул через плечо, пролез сквозь канаты ринга, прошел через расступившихся пацанов и покинул спортзал, уйдя с тренировки совсем. Все недоуменно смотрели ему вслед, даже кучка его прихлебателей. А Дмитрий Олегович помог мне встать, отечески приобнял меня за плечи и сказал:

– Ладно, не дрейфь, малыш! В боксе надо привыкать к неожиданностям. А что ты хотел? Тут, знаешь ли, дорогой мой, могут и головой в бровь дать, и ниже пояса и по затылку. Надо ко всему быть готовым, Коля. Так-то!

Насчет конкретно Бицепса он и словом не обмолвился.

Остаток тренировки я отлеживался на лавочке, Злобин даже вызвал врача из клубного медпункта, который меня осмотрел и порекомендовал недельку-другую отдохнуть дома, а тренеру наказал, чтобы меня не ставили в спарринги аж целый месяц. А после тренировки, когда я малость оклемался, и мне уже не хотелось падать с моста, Злобин зазвал меня к себе в кабинет и грубо отчитал:

– Ты что себе позволяешь, сукин ты сын!? Не слышал, что я тебе говорил? Какого хрена ты попер на Авдеева буром? У тебя что – опыта хоть отбавляй, силы не меряно, пресс, как у Геракла? Ты будешь, наконец, меня слушать или будешь отсебятину дальше пороть?

Я виновато кивнул.

– Смотри, Коля! Слушай, что я говорю – ты же умный. И боец – не дурак!

После тренировки я не смог идти домой даже с помощью Вовки, который почти всегда оставался посмотреть на мои тренировки. Малейшее движение тела причиняло острую боль, и Вовка поймал для нас такси. Денег у нас на тачку не было, и он взял их дома у матери.

Выходные дни я провалялся дома, даже в школу не пошел. Конечно, ни о каком свидании с Катрин в субботу теперь не было и речи.

Но на следующую тренировку в понедельник, я все же кое-как приковылял – печень еще порядком саднила, и я пришел так, просто по привычке. Тренер, по-моему, даже обрадовался моему появлению, к тренировкам, конечно, не допустил, зато дал изрядно потрепанную книжку «Тактика бокса» и отправил домой для теоретической подготовки.

– Врач у нас – это закон! Запомни, – сказал Злобин мне назидательно. – Если он сказал, что нельзя заниматься, значит, так оно и есть. Врачу видней. Это для твоей же пользы, Коля, поверь, – наставлял меня Злобин, отведя в сторонку от остальных и почему-то украдкой передавая мне книгу. – Да ты не огорчайся – от бокса ты все равно не уйдешь – прочти пока этот учебник. Весьма полезная книжонка для начинающего. Правда, кое-что из написанного там тебе не подойдет – ты, знаешь ли, чуток индивидуален – но мы потом это с тобой на следующих занятиях разберем. Чисто теоретически. Тебе ведь пока все равно тренироваться нельзя будет, – и ласково, как младшего брата, потрепал меня по затылку своей железной рукой.

Многие из ребят в этот день думали, что после своей неслыханной выходки – так грубо ослушаться тренера – Авдеев вообще не вернется в секцию. По крайней мере, в нашу. Но на эту тренировку он явился, как ни в чём ни бывало, прямиком подошел к Злобину, повинился перед ним, поздоровался персонально чуть ли не с каждым за руку, а меня, будто не видел вовсе. Обидно, конечно, но ничего – я пережил.