Текст книги "Ядовитый ринг"

– Ну, что ж, помянем солдата? – предложил я Мюллеру, разливая в мельхиоровые рюмки коньяк.

Мюллер молча кивнул головой и опустил глаза, пряча в них застарелую горечь. Мы выпили не чокаясь, а Мюллер – даже не закусывая. Он откинулся на спинку кресла и расслабился настолько, что сократовский его лоб совершенно избавился от тяжелых, словно оставленных стальными гусеницами, морщин, нижняя губа опустилась, приоткрыв ряд прореженных острых, желтых зубов. И он задремал под ровный гул моторов….

ГЛАВА VIII
КОБРА

Вскоре я выиграл еще какой-то боксерский турнир, а в феврале состоялись соревнования на первенство города по боксу среди старших юношей. К этому времени я уже перевалил в полутяж. На взвешивании перед первым боем стрелка весов показала семьдесят девять килограмм. Мне, наконец, выдали клубную форму – пару маек, синюю и красную, с буквой «Е» на груди, а также пару шелковых трусов, боксерки и капу.

Первые два боя для меня оказались, что называется, проходными – соперники были оба второразрядниками, как и я, и не оказали мне серьезного сопротивления. Одного досрочно сняли с боя сами его тренеры, второй – прекратили после того, как я послал противника во второй нокдаун в первом же раунде.

В финале я встретился с очередным своим соперником. Я помню его фамилию до сих пор – Копылов, по кличке Копыто.

Когда я поднялся на подиум, Копылов уже разминался в своем углу ринга. Судья информатор объявил в микрофон:

«В красном углу ринга находится Николай Север – чемпион Кировского района города Новосибирска по боксу среди старших юношей, 1949-го года рождения, боксом занимается полгода, имеет второй юношеский разряд. Провел семь боев, имеет семь побед. В синем углу ринга находится прошлогодний чемпион города по боксу, второй призер чемпионата области этого года – Владимир Копылов, 1948-го года рождения, боксом занимается полтора года, имеет первый юношеский разряд, провел пятнадцать боев, из них победил в тринадцати».

После того, как объявили меня, в зале раздались аплодисменты и послышались приветственные выкрики, но Копыту аплодисментов и приветствий досталось больше, впрочем, я отнюдь не возревновал – хорошо уже то, что я стал вообще узнаваем.

Тем временем в углу ринга Дмитрий Олегович наставлял меня:

– Тут тебе придется поработать в полную силу, Коля. Копылов уже опытный соперник, с хлестким ударом – шесть боев закончил досрочно. Он посерьезнее предыдущих будет, и намного. За тобой – резкость и хорошие ноги, но он умеет выбрать момент удара. В этом его козырь. И тебя он жалеть не будет. Но ты, если где-то и пропустишь удар, то только не горячись. В первом раунде на рожон не лезь, посмотри на что он способен, а там решим. Ну, давай! – и он похлопал меня по спине, подталкивая в центр ринга.

Рефери на ринге, невысокий дядька с гладко зачесанными назад волосами и лицом, будто приплющенным ударом лопаты, подозвал нас к себе, при этом сказав мне:

– Здорово, Коля! Все нормально?

– Здрасте. Вроде нормально… – несколько смущенно ответил я на столь интимную его реплику, ведь я его совсем не знал лично, так только, разве что, на соревнованиях видел.

С другой стороны, это его персональное дружеское обращение ко мне порадовало меня, оно говорило об его уважении ко мне, как к спортсмену.

Копылов выстрелил в меня недовольно своими светло-серыми, водянистыми глазами – он тоже слышал слова судьи – а я в этот момент подумал не о том, как буду вести с ним бой и что говорил мне о Копыте тренер, а совсем о другом, о чем Злобин не был осведомлен.

Вчера Копылов следил за моим предыдущим боем с галерки вместе с какой-то жутейной девицей – каблуки длиннее ног. Я невольно обратил на нее внимание, когда уронил своего соперника на канвас – девица эта пронзительно взвизгнула и что есть силы захлопала в ладоши. Посмотрев на мои действия на ринге, она сказала Копыту, чтобы он снялся с соревнований, якобы я убью его тут. В ответ тот небрежно ответил, чтобы не волновалась – мол, «сделает» меня одной левой.

Рядом с этой парочкой стоял незнакомый им парень, который слышал их разговор. Этим парнем оказался Вовка. Он-то и передал мне содержание их беседы и бахвальбу Копылова, добавив от себя:

– Копыто, знаешь, такой был весь раздутый от важности, куда тебе с добром! Думает, он икона в боксе – молитесь на него люди. Да по мне он просто карлик на ходулях. Начисти ему мурло, Коля, чтобы не заносился. Я тебе за это шоколадку поставлю, ей бо!

Конечно, я был бы рад выполнить Вовкин наказ, но и Копыто меня тоже поиметь хочет. Вчера он тоже выиграл свой очередной бой. Причем, досрочно. Я тот бой не смотрел – разминался в тренировочном зале, но пацаны из нашей секции, все видевшие, сказали, что он молотил соперника, как автомат, а потом секунданты того выбросил полотенце еще до окончания второго раунда.

И вот, мы стоим с Копыловым друг против друга, судья в ринге осматривает нашу амуницию и, уйдя от персоналий, проговаривает нам свои инструкции, как обычно.

Я не слушаю рефери – и так все ясно – спокойно стою и смотрю Копылову в межбровье. Так удобнее отражать встречный взгляд соперника. Тот тоже неотрывно смотрит мне прямо в глаза с видом удава, которому попалась на пути беззащитная мышка, потрясывает руками, подпрыгивает на месте, как застоявшийся конь, которого только что вывели на старт на ипподроме. Он высок, но, все же, пониже меня, сух и чрезвычайно жилист, про таких говорят – «семижильный». Каменные мышцы и кости – вот и весь Копылов. Такое строение его тела и определяет его ударную мощь – резкую и тяжелую, словно конь копытом. Недаром ему дали такую кличку.

Судья развел нас, и не успела прозвучать команда «Бокс», как Копыто с ходу, как выходил из угла так и, не останавливаясь для традиционного приветствия, ринулся на меня и провел короткую, без замаха, двоечку левой-правой. От неожиданности такого стремительного его действа, безо всякой там разведки, и недостатка опыта я пропустил их оба, на что Копыто, видимо, и рассчитывал. Второй его удар – правой – был акцентирован и жёсток – я даже не успел толком расслабить шею, как оказался сидящим на полу, оторопело хлопающий глазами под громкий визг и яростные аплодисменты его подружки.

Тут, главное, я не успел уклониться, защититься или отработать уход назад ногами. «Ноги! Ноги! Не забывай включать ноги. Ноги – это все! Даже удар приличный без них не проведешь. Все время работай ногами. Помни, Коля, в боксе ноги штука даже более важная, чем руки. Стоячего боксера всегда бьют, как сидорову козу. А так, сам не побьешь – так хоть убежишь», – вспомнил я тут слова Злобина, которыми он меня неоднократно наставлял. В данном случае, я попался именно из-за ног.

Копыто, стоя спиной к своему углу и опершись на канаты раскинутыми руками, торжествующе ухмылялся, презрительно скривив рот. Девица затихла, и в зале установилась звонкая тишина – оказывается, не только меня обескуражило такое начало, но и многих зрителей.

Судья начал считать: «Раз, два…». Я взглянул на Злобина, невозмутимо стоящего за нашим – красным – углом ринга. Выражение его лица, однако, вроде как, говорило еще одно свое наставление, которое я тут вспомнил: «Ну, что ж, Коля, всякая морда существует именно для того, чтобы по ней били. А если у тебя не морда, а лицо, тогда его надо оберегать, надо уметь защищаться. Это, заметь, важнее в боксе, чем бить самому. Разве тебе, легче будет оттого, что ты кому-то фингалов понаставишь и победишь, а сам уйдешь с ринга с мозгами набекрень? Послушай правду, я не всем это говорю: нервные клетки не восстанавливаются…».

И тут Дмитрий Олегович сделал мне едва заметный знак рукой: мол, посиди, отдохни, соберись с мыслями, не горячись и не торопись вставать. Я понял и сразу принял вид, будто у меня очень хреново с головой. Я сделал бессмысленные глаза, закачался, оперев обе руки за спиной на пол, и только на счете «пять», шатаясь и неуклюже, будто серьезно потрясен, стал подниматься. На счете «восемь» я принял боевую стойку, правда, уже не шатаясь, но все еще с «невидящим» взглядом. Судья взял меня за предплечья и, заглядывая в зрачки, спросил:

– Сможешь продолжать? Сможешь!?

Я кивнул головой, но это не убедило его. Для достоверности, он задал мне вопрос:

– Как тебя зовут?

Пряча свое лицо от соперника за голову рефери и боясь переборщить с игрой в едва соображающего, перепуганного напрочь тюфяка, диванного валика, у которого голова идет кругом, из-за чего бой могли остановить, я на мгновение убрал с лица гримасу «грогги» и, посмотрев на судью нормальным взглядом, ответил:

– Николай. Север Николай.

Судья оторопел, но еще сказал по инерции:

– Сделай шаг вперед!

Я сделал. Судья убедился, что меня не болтает по канвасу, как какого-нибудь штатского пассажира в шторм на палубе корабля, пригласил нас к центру ринга и снова дал команду «Бокс», но ударил гонг и раунд кончился.

Во время перерыва Злобин молчал и только обмахивал меня полотенцем, даже не входя в ринг, а из за каат. Перед самым ударом гонга он большим пальцем правой руки, сжатой в кулак, показал себе на горло, как это делали римские императоры, когда приказывали гладиатору добить поверженного противника, а вторую выбросил с вытянутым вперед указательным пальцем на Копылова.

С началом раунда Копыто сразу же бросился добивать меня все с той же двоечкой, полагая, что я еще не отошел от его предыдущего удара правой. Я ждал этого. Подсев с уклоном вправо, я левым хуком, извернув на выпрямлении все тело, точно встретил его в подбородок. У Копылова ноги дрогнули в коленках, и он расстелился на полу, упав, как падает подпиленный столб, даже не успев подстраховаться руками. Зал охнул и привстал. Было такое впечатление, что зал неким образом просто вырос на полметра. Опять с галерки душераздирающе завизжали, но только уже не сопровождая визг звонкими аплодисментами. Судья склонился над упавшим и стал громко считать.

Копыто же, вдруг, резко вскочил и, видимо, совершенно не слыша судью и ничего не соображая, кинулся на меня в угол, куда я успел отойти. Однако, не добежав до цели, он тут же неловко упал на бок, перекатился кубарем, вскочил снова, словно Ванька-встанька, и опять рванул в мою сторону. Теперь его занесло куда-то в другой бок, и он опять упал. Еще раз тут же вскочил, порываясь ринуться на меня с безумным, остекленелым взором, но судья, который уже перестал считать, загородил его от меня. Махая рукой, как это делает резиновая рука на присоске в машине на заднем стекле, и, вцепившись в плечо Копылова другой рукой, рефери стал отпихивать его грудью в свой угол.

Нокаут!

С рук Копыта его тренер снимал перчатки, а тот, с тупым недоумением, оглядывался на меня через плечо. Видимо голова его стала проясняться, и Копылов понял, что я его попросту надул.

Так я завоевал свой очередной титул в боксе, став чемпионом города в полутяжелом весе среди старших юношей – так он назывался официально и полностью. Мне вручили медаль, правда, больше похожую на обычный жетон, и грамоту. И еще одну новую особенность за собой я подметил в этом бою – мои перчатки теперь рассекали воздух со свистом, раньше этого не было. В дополнение ко всему прочему я, после прошедшего боя, получил и прозвище: «Кобра». Но в этот момент своего торжества я еще этого не знал.

С ринга, в объятия друзей, я спустился счастливый и гордый – во лбу звезда горела.

Итак, я стал чемпионом в боксе уже на приличном уровне, а в школе – почти отличником. Круглым пятерочником меня все еще не делали учителя по инерции, хотя материал я всегда теперь знал назубок.

Отныне в секции моим спарринг-партнером чаще всего был теперь Головка. Другие пацаны стали для меня не слишком серьезными соперниками, и не потому, что некоторым не хватало техники или бойцовских качеств, а просто в силу малорослости и меньшего веса. Исключения, разумеется, составляли Боря Костромитин и Бицепс. Однако Боря тоже по весу стал для меня маловат. А с Бицепсом меня в спарринг тренер почему-то больше не ставил – не знаю почему, а я бы теперь и сам не прочь был бы померяться с ним силами снова, потягаться мастерством, хотя, честно скажу, что в своей победе над ним я пока далеко еще не был уверен. Даже, скорее, наоборот.

Нет, я не был на него чрезмерно зол, хотя, исподволь, моею печенью, возможно, и двигало чувство мести. Просто, откровенно говоря, я считал Бицепса лучшим боксером нашей секции на сегодняшний день. И потому набраться опыта в спаррингах с таким противником как Авдеев, было бы для меня весьма неплохо. В итоге, почти все спарринги я проводил в секции для взрослых, где боксеры были и потяжелее, и поопытнее и помощнее.

А к апрелю я провел всего уже четырнадцать боев, не проиграв ни одного, и стал чемпионом области в полутяжелом весе, но, уже едва удерживаясь в этой весовой категории, чтобы не перепрыгнуть в следующую – мой вес стремительно прирастал мышечной массой. Причем, чемпионом я стал без финального боя – тренеры соперника отказались выставлять против меня своего подопечного – поберегли парня, поскольку предыдущие свои два боя, как и большинство остальных, я закончил нокаутом. А это было большой редкостью для любительского, а, тем более, юношеского бокса. И теперь я уже не выглядел вешалкой для белья, выпрямился, расправил плечи и ходил с высоко поднятой головой.

На квартале пацанье здоровалось со мной уважительно, первыми протягивая для рукопожатия свои краги задолго, как ко мне подойти. И в школе теперь я стал безоговорочным отличником, меня приводили в пример октябрятам, моя фотография висела первой на школьной доске почета. Словом, я был «на коне». И девчонки стали пописывать мне записочки, но не явно, передавая от одного к другому по рядам – просто я их находил в ящике парты, причем, попадались там писульки и от девочек из других классов. Но мне было пока не до них – некогда было размениваться. Передо мной стояли другие задачи. Да и отпечаток моего первого в жизни свидания, первой опозоренной любви, все еще холодил мне сердце, заставляя смотреть на всю школьную девчачью половину с большой долей недоверия и даже некоторого презрения.

Вообще, откровенно говоря, из-за сраной этой Тани я как-то забыл про слово «любовь». Понятие о ней как о чем-то чистом, вечном, навеянном нам на уроках литературы Пушкиным и Тургеневым, после случая с Князем, незаметно усохло в моей голове и выморозилось из души. Остались одни гормоны. И, конечно, они играли в молодом теле и жаждали женской плоти, но не со школьницами же, пусть я бы к ним и хорошо относился!

В наше время девочки, дошедшие до выпускных классов, были святы и девственны, как средневековые монашки. Они готовы месяцами ходить с тобой по кинотеатрам, через полгода где-нибудь втихаря, в глубокой тайне, поцеловаться, но – упаси бог! – не «в засос», впрочем, они и не знали что это такое и с чем это едят. И только лишь после школы, через годик-другой, после всех этих прогулок и томных воздыханий, ближе к старшим курсам института, оказывались готовы уже и отдаться тебе. Но!.. Только после свадьбы. Правда, мне тогда это казалось нормальным, естественным.

Конечно, к девицам из подворотни, тем, кто не сумели перелезть через планку неполной средней школы и коии продолжали учебный путь в ремеслухах или уходили на трудовой фронт в широко открытые заводские ворота, а то и прямиком в пионерлагерь строгого режима, мои предыдущие рассуждения не относятся. Такие вполне взрослые особи, часто отбыв некий положенный срок во второгодницах, бывало, с превеликим позором отчислялись из шестого или седьмого класса по причине беременности.

Любой любитель женской плоти, немного похлопотав, мог их разыскать в подворотнях рабочих или бандитских кварталов, вроде нашей Чукотки, живших по своим, отличным от советских, законам. И особы эти с удовольствием кое-что давали кому ни попадя за стакан водки, зелененький трояк, а то и просто задармА – чисто из любви к искусству. Однако зачастую дополнительно и награждали своего неприхотливого потребителя какими-нибудь непрошенными срамными болезнями.

Естественно, с этой категорией лиц женского пола, несмотря ни на какие играющие гормоны, я дела иметь ни в коем случае не желал – так, разве что по пьянке. Но ведь я не пил. И что же мне оставалось? Был промежуточный вариант, вроде, Катрин. Но она больше ко мне не подступалась…

А между тем в моем сознании, откуда-то из его неведомых глубин, бывало, всплывал образ молодой белокурой женщины, которую бы я желал и которую бы любил до самозабвения. Но он был так смутен, так малоразличим, что я не мог разобрать в нем ни черт лица, ни фигуры. Я лишь нутром понимал, что в ней все должно было быть прекрасно. Что это был за образ? Я не понимал. Однако в нем мне чудилось что-то родное, до боли близкое, вроде как некогда утраченное навсегда. Белиберда какая-то. Уж не сходил ли я с ума на почве собственной неудовлетворенности?

Меня спасал спорт.

А по утрам я по-прежнему беседовал с Максом Шмеллингом…

ГЛАВА IX
МЕСТЬ

…А весна, между тем, уже окончательно вытеснила зиму, насадила на тополя и клены сорочьи и вороньи гнезда, весело зачирикала воробьиными голосами, зазвенела сосульками и пригревала солнышком. Но я не замечал радостного пробуждения природы, я смотрел на лужи – много ли их образовалось и сколько вокруг грязи. В одно прекрасное утро я решил, что достаточно. В тот же день в школе, увидев, как Таня одна зашла в буфет, я последовал за ней. Она взяла пирожное с чаем и села за пустой столик у окна.

– Мне сока томатного стакан, – попросил я буфетчицу, бросив на прилавок десять копеек.

Буфетчица, вдруг, мило улыбнулась мне, сверкнув золотом зубов, будто за стакан сока я отвалил ей целую сотню:

– Слушай, Коля! Меня, это, дочка опять про тебя спрашивала. Она тут хочет рисовать тебя с натуры. Ты как?

Я смутно вспомнил наш давнишний с ней разговор, припомнил и то, что ее дочь училась в художественном училище и рисовала каких-то уродов, в которые записала и меня.

– Я что, на экспонат из кунсткамеры похож? – смуро бросил я, забирая стакан.

– Да што ты, што ты! Олечка видела тебя в боксе недавно, хочет нарисовать в перчатках натурально. Ты ведь теперь герой! Она теперь в театре художником работает, в самом «Красном факеле»! Это тебе не затычкой в похабном месте! Да-а! Знаменитая стала и, главно дело, свободная, живи – не хочу! Разошлась со своим хахалем – солдатиком. Разве он для такой дамы пара? Олечка может даже у себя дома принять, у нее комната теперь своя. Вот! – летуче засмеялась буфетчица, мелко тряся рыжими кудряшками. – У нее там мольберт есть, магнитофон, альков даже какой-то, то се – все, как у культурных людей искусства. А я ей чаю «Ахмед» пачку на этот случай достала. Попьете. Ну, там еще и покрепче что найдется, если захочется поиграться, да мало ли чо…

– «Ахмад», – перебил я буфетчицу.

– Чо-чо?

– Чай называется – «Ахмад».

– Да шут с ним, с названием. Так чо сказать-то Оленьке?

– Я подумаю, – сказал я отвлеченно, чтобы не слишком расстраивать конопатую тетку прямым отказом.

– Во-во, подумай, давай! Холостая, фигуристая, другие в очереди стоят… – услышал я вслед.

Со своим стаканом я присел за Танин столик, которая, жуя пирожное, уставилась в окно, с интересом наблюдая, как шестиклашки играют на школьном стадионе в футбол – там в воротах стоял ее младший брат Лешка.

– Может, погуляем сегодня? – спросил я, отслеживая ее реакцию, ведь мы не обмолвились с ней ни единым словом с того самого злополучного прошлогоднего октября.

От неожиданности она встрепенулась, ее плечики дернулись, а, повернутое ко мне лицо, просияло.

– Правда?! Так ты не сердишься на меня больше?

– Нет… ну, почти нет. Только ту ситуацию осенью, ну, ты помнишь, – я не мог найти подходящих слов, чтобы обозначить им мой прошлогодний позор, и старался не смотреть на нее, – надо как-то исправить.

– Как исправить? – ее подбородок отвалился вниз, делая из лица знак вопроса.

– Ну, так. Ты пригласи Князя сегодня на свидание к пяти часам, пусть он ждет тебя у твоего подъезда. И я к этому времени подойду.

– Так ты вовсе не из-за меня, – сузила Таня зеленые глаза. – Мести хочешь?

– Ну, и поэтому тоже…

Мы на мгновение сшиблись глазами, и она все поняла окончательно.

– Это будет нечестно, подло, – она смуро отвернулась и, как когда-то, стала водить носком туфля по навощенному паркету пола под столом.

– А честно было им втроем на меня одного? И что, собственно, сейчас изменилось? Я опять приду один, хотя мог бы привести с собой целый кодляк.

Вновь отвернувшись к окну и невидяще уставившись в него, она сказала упавшим голосом:

– Я не про Князя, я про себя…

Я слегка приобнял ее за плечи и, наклонившись к уху, мягко, но с нажимом сказал:

– Пока я не смою эту позорную страницу из своей жизни, мне будет с тобой трудно…

Однако в том, что я сказал, было лишь половина правды – таких «позорных» страниц, когда меня обижали просто так за мою нескладность, мою овечью неспособность заступиться за самого себя, было не так уж и мало в моем прошлом. Что ж, теперь я должен был мстить каждому? Да и сама Таня давно была мне не нужна. Нет, я не ненавидел ее, я просто холодно ее презирал. Но мне нужен был свидетель моего торжества. Болтливый свидетель.

– Хорошо, я скажу Князю, но сама не приду.

– Нет, уж, пожалуйста, приходи!

Таня резко обернулась ко мне и сказала ледяным тоном:

– Ты за кого меня держишь?

– Так придешь или нет?

Таня посмотрела на меня со сложным выражением лица, словно безнадежно больная кошка, которую принесли в ветлечебницу, чтобы поставить смертельную инъекцию, и она не верит в эти намерения собственного хозяина. Она вскочила и направилась к выходу из буфета, мерно и деревянно шагая, словно солдат на плацу.

– Ну… ладно, приду… Только ничего у нас с тобой все равно не получится, – говорила она на ходу, а около двери обернулась и бросила мне с горечью: – Ты монстр! Лучше бы тебе было остаться прежним…

Я услышал, как частой дробью зацокали ее подбитые каблучки туфель о гранитные ступени лестницы. Но мне было все равно…

Я не стал допивать свой сок и тоже пошел к двери, провожаемый ворчаньем буфетчицы:

– Правильно! Нечего к парням приставать. Ишь, пигалица, нашла себе ровню! Тут и без нее перспективная невеста имеется…

За дверями буфета меня окликнула Глафира Мусаевна. Она торопливо шла ко мне, держа что-то в вытянутой руке. Одна гольфина у нее была неряшливо приспущена и сидела на ноге гармошкой – наверное, паж отстегнулся, а она не замечала.

– Коленька, Коленька! Подожди-ка, – сально улыбаясь, издалека говорила она. – Ты свою ручечку на парте оставил, «паркер» с золотым перышком. Забыл, так сказать. Я прибрала, чтобы не умыкнул кто. Вот! – приблизившись, она отдала мне мою авторучку – подарок Злобина ко дню физкультурника. – Послушай, Коленька! – учительница взяла меня под руку и пошла вместе со мной по коридору, заглядывая мне подобострастно в лицо снизу вверх. – Сегодня у нас в школе серьезное мероприятие – в шестом вэ после последнего урока будет образцово-показательное собрание. Приедут директора многих школ и руководители из самого РОНО! Будут образцово разбирать Лешу Милентьева – Таниного брата. Совсем разболтался – двоечник и хулиган из хулиганов. Один футбол на уме! Разве это годится?

– А какова будет там моя функция, Глафира Мусаевна? Я же об этом Лешке ничего не знаю.

– Ах вы, шкода маленькая! – взвизгнула Глафира Мусаевна.

В нее сзади кубарем вкатился шар, сплетенный из тел расшалившихся в коридоре младшеклассников, затеявших тут борьбу. Она отцепилась от меня и поймала одного из них за ухо.

– Из какого ты класса, негодник, а? А еще октябренком называешься. Разве октябрята так себя ведут, да еще в школе? Октябрята – это пример несознательным дошколятам! Говори, из какого ты класса, кто классный руководитель? А ну-ка, признавайся сейчас же!

– Из второго г-э-э… – верещал малыш, извернувшись всем телом вслед за ухом, которое тянула на себя Глафира Мусаевна и которое растягивалась, вслед за пальцами учительницы, словно резиновое, выжимая из глаз пацаненка слезы. – Отпустите! А-а-а! Я больше не бу-у-ду!..

Остальные карапузы бросились врассыпную. Я воспользовался моментом и решил, было, слинять, но не тут-то было – Глафира Мусаевна мгновенно отпустила незадачливого оболтуса и снова поймала меня за локоть.

– Так вот, Коленька, тебе о Леше знать ничего и не нужно. Просто выступишь, расскажешь про себя, каким ты раньше был распиздя… разгильдяем и каким стал теперь примерным отличником, спортсменом и сознательным учеником. Скажешь, как тебе в этом помог спорт, учителя, партийная организация, комсомол. Ведь ты же в комсомол теперь будешь вступать, да?

Я неопределенно кивнул, поскольку на самом деле мне уже предлагали это сделать, и я обещал сначала «подготовиться» к столь ответственному в своей жизни шагу. Но пока еще, видно, не подготовился.

– Слушай, Коленька, я тебе для облегчения, так сказать, речевки тут тезисы подготовила. Тебе самому даже ничего придумывать не надо. Тут все прописано.

Глафира Мусаевна расстегнула свой черный школьный портфель и вытащила оттуда сложенный вчетверо тетрадный лист.

– Вот, почитай на переменке, – протянула она мне листок. – Я такие тезисы всем ученикам, которые на собрании будут выступать, уже раздала. Все подготовлено. Нельзя нам опозориться перед РОНО. Так, придешь?

Я кивнул, а что было делать? Мое новое положение в школе – обязывало.

После уроков я отсидел на собрании, где заслуженно и не– обливали непутевого Лешку помоями не только учителя, но и свои же ученики-товарищи. Я выдал, заготовленную для меня речевку, но мыслями уже был совсем в другом месте – там, где в прошлой осенью меня окунули не в виртуальные словесные, а в самые настоящие помои…

Когда, ближе к вечеру, я отправился к Таниному дому, то оделся точно так же, как тогда в октябре, когда шел к ней на первое свидание. На сей раз, мой вызывающий вид не коробил встречных в моем родном квартале, все знали – идет чемпион, ему ТАК можно, ему позволено. Я даже не зашел за Вовкой, не хотел, чтобы он помог мне отдать должок Князю. А ведь Вовка, когда-то сам сказал, что МЫ еще с Князем разберемся ВМЕСТЕ. Нет, я должен был рассчитаться с ним один. Хотя и сознавал, что связываться с этим бандюганом, тем более, если он будет в компании с дружками – небезопасно, этот отморозок был готов на все. И все-таки…

Я умышленно опоздал минут на пять. Но во двор вошел не сразу, а осторожно выглянул из-за угла ближайшего к Таниному подъезду дома, обозревая ситуацию. Увидел Таню, стоявшую вместе с Князем, с опущенной головой и нервно теребящую кончик пояса пальто. Князь что-то тихо, со смущением на лице, говорил ей, держа за спиной в руке желтую розу. Его дружбанов рядом не было, но, окинув взглядом весь двор повнимательнее, я заметил их у дальнего подъезда того же дома, сидящих на спинке скамейки и посасывающих, вроде как, с безразличным видом, папироски, но исподтишка наблюдающие за воркующей парочкой.

Невдалеке все так же воняла превосходная колодезная лужа, полная нечистот, образованная все тем же засорившимся колодцем, крышка от которого куда-то совсем исчезла. И лужа эта была, пожалуй, даже побольше прошлогодней.

Я вышел из-за угла и направился к Князю, но не прямо, а по дуге, решив подойти так, чтобы Князь оказался спиной к луже. Однако мой маневр не удался – кто-то из его дружбанов свистнул по-особому, и Князь резко обернулся. Благодушие на его лице сменилось свирепой злобой, но страха в его глазах я не заметил, только лютую ненависть. Не оборачиваясь на Таню, он глухо бросил: «Подставила, сука продажная!». Князь сломал и презрительно бросил ей в лицо розу, снял с головы шляпу и демонстративно отбросил ее в сторону, затем ринулся на меня, словно бодливый бычок – головой вперед. Таня, закрыв побледневшее лицо руками, побежала к своему подъезду, но остановилась зачем-то у самых дверей.

Таким образом, не Князь, а я оказался стоящим к луже спиной, но я не удосужился встретить его ударом правой в лоб, а просто отпрянул в сторону и успел вслед наладить ему крепкого пинка под зад. Получив добавочное ускорение, Князь пролетел мимо меня и распластался в говняной луже, взметнув фонтан воды, от брызг которой я едва успел отскочить.

Сидевшие недалеко за столом доминошники, привстали со скамеек, с интересом глазея на происходящие. Дружбаны Князя сорвались, было, со своих мест, но приостановились в нерешительности. Князь же резво вскочил на ноги – весь мокрый, вонючий и грязный. Выражение его лица было неопределенным из-за облепившего его говна. Он стоял, сплевывая попавшее ему в рот вонючее месиво, и озирался по сторонам. Князь понял, что свидетелем его срама оказалось немало народу, в том числе и Таня. Затем, не торопясь, словно в замедленном кино, он вытащил из кармана кожана финку, и из ее ручки выскочило блескучее жало лезвия.

Я понял, что сейчас наступит развязка. Я не знал, чем она закончится и предельно сосредоточился, расслабив мышцы тела и готовый их спружинить в опережающем ударе в момент его очередного нападения. Я лишь переместился на пару метров в сторону, чтобы отслеживать передвижение его дружков, которые могли напасть на меня сзади. Но, похоже, они сами с интересом ждали финала заварушки и продолжали оставаться на месте. Поймал себя на мысли о том, что мне очень не хотелось бы бить Князя именно сейчас, чтобы не испачкать нечистотами себя и свои руки.

В следующее мгновенье Князь, зарычав, словно раненый зверь, рванулся ко мне, выставив вперед финку. Перед самым кончиком лезвия, я успел уклониться от финача вправо, и кулак моей правой руки, со свистом распоров воздух, с каким-то хрустом врезался в челюсть Князя. И тот в очередной раз шлепнулся в лужу, да так неловко, что кувыркнулся головой прямо в открытый колодезь. Он завалился в него по пояс, зацепился там за что-то и застрял в этом нелепом положении. И теперь из колодца торчала его мокрая задница и дрыгающие ноги, разбрызгивающие вонючие ошметками говна и затхлой воды. Из ямы утробно доносился его трехэтажный мат.

Вдруг грянул дружный гогот десятка глоток, наблюдавших за этой сценой обитателей двора, даже дружки Князя не смогли сдержать ухмылок. Одна Таня стояла мрачнее тучи, скорбно пронизывая меня холодной зеленью своих глаз. Я посмотрел в них и увидел там две свежие раны. Да, сегодня, я использовал Таню как наживку на своего обидчика, использовал ее сердце, больно проколов крючком мести. Но иначе бы Князь не клюнул, такие хищники клюют только на наши сердца. Я знал – завтра Таня обо всем растреплется в школе. Но, почему-то, теперь, когда все так буднично и бескровно закончилось, мне стало на это глубоко наплевать.