Текст книги "Ядовитый ринг"

…Мюллер также руководил расследованием деятельности подпольной антифашистская организации «Красная капелла» в Берлине, созданной в 1937–1938 годах с помощью нашей разведки. Организация насчитывала около ста человек и имела разветвленную агентурную сеть в Германии, Бельгии, Франции и Швейцарии. Была раскрыта в 1942 году. Большинство ее руководителей было гильотинировано. Однако Мюллер, проявив дальновидность, оставил в живых несколько ключевых руководителей организации с целью, в случае неблагоприятных для Германии событий в войне, использования их для установления контактов с советской разведкой. Что он впоследствии и сделал. Однако со временем это стало известно также начальнику СД Вальтеру Шелленбергу.

Далее в этом же досье были приведены выдержки из Докладной записки бригаденфюрера СС, начальника VI управления РСХА (политическая разведка службы безопасности) Вальтера Шелленберга от 15 апреля 1945 года на имя рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Вот выдержки из нее:

…Серьезные подозрения относительно искренности Мюллера в его работе против России у меня впервые возникли еще весной 1943 года. В конфиденциальном разговоре со мной Мюллер, в частности, заявил:

«…Сталин представляется мне сейчас совершенно в ином свете. Он стоит невообразимо выше всех лидеров западных держав, и если бы мне было позволено высказаться по этому вопросу, мы заключили бы соглашение с ним в кратчайший срок. Это был бы удар для зараженного проклятым лицемерием Запада, от которого он никогда бы не смог оправиться».

Для того чтобы направить беседу по иному пути, я беспечным и шутливым тоном заявил:

«Отлично, герр Мюллер. Давайте сразу начнем говорить „Хайль Сталин!“, и наш маленький папа Мюллер станет главой НКВД».

Он посмотрел на меня, и в его глазах таилась зловещая усмешка.

«Это было бы превосходно, – ответил он презрительным тоном с присущим ему баварским акцентом, который в этот момент стал еще сильнее. – Тогда бы вам и вашим твердолобым друзьям буржуа пришлось бы качаться на виселице».

Наш разговор происходил как раз в то время, когда Мюллер, как я полагаю, стал идеологическим перевертышем. Он уже больше не верил в победу Германии и считал единственным возможным выходом из положения заключение мира с Россией.

Из дальнейших бесед с ним я понял, что его концепция взаимоотношений государства с отдельной личностью с самого начала не была ни германской, ни национал-социалистской, а фактически была коммунистической.

Впоследствии, нами было точно установлено, что некоторые наши сотрудники под его влиянием перешли в восточный лагерь, их имена я прилагаю отдельным списком и жду Ваших распоряжений по поводу их ареста. Некоторых из них, не являющихся высокопоставленными чинами СС, мы арестовали и допросили. Из показаний этих перевертышей удалось выяснить, что Мюллеру удалось воспользоваться делом «Красной капеллы», которое он вел, установить контакт с советской разведкой (в конце 1943 года) и перейти к ней на службу окончательно не позднее, как 21 марта 1945 года.

Эта «Докладная записка» была скопирована и переправлена нам Германом Фогеляйном уже на следующий день после ее поступления в канцелярию Гиммлера. Однако нашей разведке было непонятно, почему Рейхсфюрер не отреагировал на нее. Гиммлер в то время, через обергруппенфюрера СС Карла Вольфа, вел активные переговоры с Даллесом о капитуляции Германии на Западе и продолжении войны на Востоке. Возможно, Мюллер был оставлен Гиммлером в запас для переговоров и с нами на тот случай, если у него ничего не получится с Даллесом? Но в данный момент Гиммлер куда-то исчез, как и Борман и некоторые иные руководители Рейха, и узнать о его истинных намерениях пока не представлялось возможным…

Я доложил по рации Лаврентию Берия о завершении операции «Ева» и получил приказ о немедленном возвращении в Москву, как только мне доставят документы, спрятанные Мюллером.

Через час тяжелая гильза от 88-миллимитровой немецкой пушки с ценным содержимым была уже у меня. Я разбудил Мюллера и попросил его побыстрее помыться и привести себя в порядок, поскольку нам предстояла немедленная дорога в Москву.

– В самолете доспите, – поторопил я его.

В одиннадцать тридцать мы уже садились в тяжелый бомбардировщик ТБ-7, переделанный внутри для полета высших должностных лиц нашей страны. Именно на нем, как мне сказали летчики, полтора года назад летал на переговоры в Британию Молотов – нарком иностранных дел СССР. На таком аэроплане было, и вправду, лететь безопасно, он набирал высоту более десяти тысяч метров, и был недосягаем ни для зениток, ни, практически, для всех типов немецких истребителей. Высоко же оценил наши жизни товарищ Берия!

Правда, во время легендарного полета наркома этот самолет еще не успели переделать изнутри в комфортабельную машину. В нем дуло изо всех щелей, и на большой высоте температура внутри него приближалась к минус пятидесяти градусам мороза! Все, в том числе и Молотов, были одеты в специальные меховые комбинезоны, но все равно отчаянно мерзли, словно были облачены в обычное нижнее белье. К тому же приходилось лететь с кислородной маской на лице, чтобы не задохнуться в разряженном пространстве. Да и все удобства в самолете тогда заключались в одном лишь ведре, которое было призвано заменить собой туалет…

Сейчас мы летели с Мюллером только вдвоем, моя группа осталась в Берлине и должна была прибыть в Москву отдельным бортом.

Я предложил Мюллеру позавтракать. Он был не против. В баре нашлась бельгийская салями, французские корнишоны, галеты, «Кремлевская» водка и фляжка коньяка «Куангро». Мюллер выпил только одну рюмку коньяка, сказал, что не пьет в принципе. Я тоже ограничился парой рюмок – надо было быть трезвым по прибытии. Потом я попросил его рассказать, что произошло с Фогеляйном и Евой Браун в бункере Гитлера. Не для протокола. Но нашу беседу я все же записал на спрятанный под столом портативный магнитофон, однако пленку с записью позже Берии не отдал, оставил у себя.

Вот запись нашей беседы, которую я включил в дневник несколько позже, оставив для нее пустое место:

Я: Герр Мюллер, расскажите мне, пожалуйста, что же случилось в бункере Гитлера. Как погиб Фогеляйн? Как погибла Ева Браун?

Мюллер: Началось все с того, что 26 апреля Герман покинул бункер, разумеется, без разрешения Гитлера. А это было непросто проскочить мимо шефа охраны фюрера – Иоганна Раттенхубера. Но в той суматохе, которая творилась под землей, когда было уже ясно, что русские, то есть вы, скоро будут в бункере, я помог Фогеляйну. Мы договорились, что он отправится на свою квартиру и будет поджидать меня там. Я же, при первой возможности, должен был присоединиться к нему. Что касается Евы, то она к тому моменту еще колебалась, стоит ли ей бежать с Фогеляйном или остаться в бункере до конца. В ней все это время боролись два чувства: любовь и честолюбие. Но в любом случае, ей было сложно покинуть бункер, пока был жив Гитлер.

Я: А Гитлер знал об отношениях Германа и Евы?

Мюллер: Безусловно. Его сердце сгорало от ревности, и он тяжело переживал такое положение дел, временами впадая в глубокую депрессию. Но он изо всех сил старался делать вид, будто не замечает этого. Ему это было удобно, ведь он не очень баловал ее мужским вниманием. С другой стороны, он жалел Еву и, поскольку как любовник был слаб, а жениться на ней не мог, из этических или каких-то иных соображений, то хотел, чтобы она была счастлива во всем.

Что касается самой Евы, то Гитлер для нее был отцом нации, чуть ли не Богом, спустившимся с небес. Она просто хотела греться в лучах его величия и славы и, вообще, по-моему, Ева больше относилась к Гитлеру именно как к отцу, а не как к любовнику. Ведь когда они еще только познакомились, Гитлер представился ей, как герр Вольф. А она была обыкновенной Красной Шапочкой. И этот герр Волк очаровал ее комплиментами, рассказами о светской культурной жизни, заботливым, можно сказать, отцовским отношением. Опасные Волки, как правило, нравятся маленьким услужливым Красным Шапочкам.

Я: А со стороны никто не докладывал Гитлеру о посторонней связи Евы?

Мюллер: А кому охота было портить отношения с Евой и, особенно, с Гиммлером? Ведь Герман был подчиненным Рейхсфюрера и к тому же офицером связи между ставкой фюрера и канцелярией Гиммлера. Мало того, чтобы не бросать тень на Еву Браун, Рейхсфюрер чуть ли не в приказном порядке заставил Фогеляйна жениться. И не просто жениться, а жениться на сестре Евы – Гретель Браун. Ведь это хоть как-то оправдывало бы толкотню Германа возле Евы. Криста Шредер – секретарша Гитлера, как-то в приватной беседе сказала мне, как Фогеляйн не мог оторваться от Евы даже во время своей свадьбы с Гретель – он постоянно танцевал с Евой, будто прощался навсегда. Но, как видно, не простился, не смог…

Я: Выходит, Ева была взаимно влюблена в Фогеляйна. Почему же она все-таки не рискнула бежать вместе с ним?

Мюллер: Все определило твердое обещание Гитлера жениться на ней. А она ждала этого всю жизнь. На самом деле, она была весьма честолюбива, но внешне скрывала это. Ей хотелось остаться в истории не просто подстилкой великого человека, а его супругой. И здесь амбиции перевесили любовь и жажду жизни. Кто бы мог ожидать такое от простой потаскушки?

Еще девятого февраля сорок пятого года Ева уехала из Бергхофа в Берлин к Гитлеру. Как Брунгильда, которая, не дождавшись брака с Зигфридом, воссоединилась с ним только на ложе смерти, точно так же и она приехала соединиться с Адольфом в смерти, как настоящая жена какого-нибудь эпического германца. Моему простому уму баварского крестьянина трудно понять ее мотивы. По мне так все это просто блажь. Я так думаю. А ее появление в бункере в апреле, произвело на его обитателей уничтожающий эффект. Для всех это было знаком конца. В разговоре с Фогеляйном у нее вырвалось:

«Да ведь это фараонова гробница!»

Герман потом сказал мне, что от ее возгласа он ощутил, как могильный холод наполнил его душу безысходностью. В Фюрербункере ей была рада лишь собака Блонди – она там изнывала от тесноты и недостатка внимания.

Я: В итоге, Фогеляйн бросил Еву и сбежал, так, что ли?

Мюллер: Не совсем так. С одной стороны, Герман, конечно, не желал больше оставаться в этой мышеловке, ввиду решения Евы остаться с фюрером до конца. С другой стороны, вместе им бежать было бы намного сложнее, поэтому это надо было делать порознь. Он даже придумал план похищения Евы из бункера. Но для этого ему нужно было вырваться на волю и связаться с преданными ему людьми из армейской разведки его бывшей дивизии «Флориан Гайер».

Ребята уже прибыли в Берлин и ждали его команды. Но все это было возможно только в том случае, если бы Ева передумала оставаться, иначе вся эта затея оказалась бы простым безумием. И вот здесь ему должен был пригодиться я. Хотя первоначально мы все втроем думали выскользнуть из бункера в самый последний момент. Для этого у меня был подготовлен специальный подземный ход недалеко от бункера и рядом с Рейхсканцелярией. Им-то и воспользовался сначала Фогеляйн, а потом и я.

Я: Почему Гитлер послал за Фогеляйном? Неужели за два дня до кончины, которую он уже себе уготовил, ему был так уж и нужна смерть Германа? Может, перед тем, как свести счеты с жизнью, он решил отомстить ему за любовную связь с Евой?

Мюллер: Да, скорее всего. Хотя формально тут дело обстояло иначе. Действительно, Гитлер уже спланировал свой конец. Еще 21 апреля он в последний раз созвал к себе представителей партии, государства и вооруженных сил. В этот памятный день, когда снаряды русских уже рвались на улицах Берлина, фюрер в первый раз признал себя побежденным. Он обратится к своим помощникам со словами:

«…Война проиграна… я решил покончить с собой».

То, что поражение не за горами, понимали уже почти все. Связь с войсками была, практически, потеряна, приказы не исполнялись совсем или, в редких случаях, – невовремя и ненадлежаще. Последние дни Гитлер даже перестал следить за собой. И если бы не Ева, он стал бы похож на бездомного бродягу.

Двадцатого апреля ему исполнилось 56 лет, но он выглядел значительно старше – к этому моменту фюрер был болен и безумно уставшим. Теперь он жил благодаря наркотикам – их три раза в день колол ему доктор Морелль. На него было жалко смотреть – волосы редкие, сильно поседевшие. Лицо нездорового серого цвета, в морщинах, глаза тусклые, спрятались в пухлых мешках, и какие-то ненормальные, как у душевнобольного. Еще больше усилилось дрожание обеих рук, левую ногу он волочил. И только голос оставался прежним – манера говорить отрывистые фразы, властные интонации, непререкаемый тон. Он все еще обладал гипнотической силой своих речей. И у него почему-то вошло в привычку пожимать руки всем и каждому…

И, возможно, все бы так и закончилось в бункере без внутренних трагедий, как, вдруг, двадцать восьмого апреля, рано утром, из Стокгольма пришло известие, что Гиммлер искал пути для переговоров с союзниками за спиной фюрера. Гитлер пришел в ярость оттого, что «верный Гиммлер» также покинул его в столь решающий час. А ведь незадолго до этого его чуть не доконал Геринг, который объявил себя приемником Гитлера, в то время как тот надумал сделать таковым Рейхсфюрера. И вот – новый удар.

Лицо у Гитлера было возбужденным и красным, и он почти все время ходил взад и вперед и ударял кулаком по ладони. Он приказал арестовать Гиммлера. Он топал ногами и брызгал слюной и кричал: «Предатель никогда не станет преемником фюрера!» Но поскольку в реальности его приказ не мог быть исполнен, то Гитлер приказал привести к нему Фогеляйна для объяснений. Вот тут-то Германа и хватились. Тогда фюрер велел немедленно найти его и доставить в бункер. Послали команду эсэсовцев группенфюрера Раттенхубера, к которой я прикрепил своего офицера Лоренца Золлингера, чтобы не натворили чего ненужного. Фогеляйна нашли на его квартире, откуда он и не думал бежать, поскольку не ожидал от Гитлера такого фортеля. Там он собирал свою команду и ждал известий от меня и вас – русские уже были на подходе.

Я: А почему коммандос Фогеляйна не смогла защитить своего бывшего начальника?

Мюллер: Все произошло слишком неожиданно, потому-то ничего и не вышло, хотя группа Германа и располагалась поблизости. Отряд эсэсовцев появился утром, а люди Германа в это время преспокойно завтракали в подвале соседнего дома, но из-за внезапности появления команды Раттенхубера и своей малочисленности, они не сумели вовремя организоваться. Хотя Золлингер и готов был им помочь, он был в курсе наших дел. Второй же его задачей было недопущение охранников Гитлера до тайника Фогеляйна. Поэтому Золлингер сам взялся обыскивать ту комнату, где был тайник. Он всячески отвлекал тех, кто как-то близко подходил к камину. Хорошо еще, что охранникам Раттенхубера особо некогда было возиться с обыском, чтобы не попасть в лапы наступающих красных… Извините, Курт, – Красной Армии, я хотел сказать. (Под именем Курт Цильке я был известен Мюллеру).

Короче, Фегеляйна доставили обратно в канцелярию, лишили всех воинских званий и посадили под арест в караульное помещение. Срывать ордена и погоны при этом не пришлось – Герман был в штатском. Потом Гитлер приказал привести Фегеляйна, чтобы допросить его лично. Конечно, это уже ничего не меняло, да и никакой необходимости в этом не было, на это есть мы – гестапо, есть Раттенхубер. Но у Фюрера появилась легальная возможность выместить всю свою злобу на Фогеляйне за свою поруганную любовь. И он стал в грубой форме расспрашивать его об измене Гиммлера.

Я присутствовал на допросе и видел, как Гитлер весь млеет от наслаждения, издеваясь над Фогеляйном. Уже в этот момент Фюрер предопределил его судьбу – смерть. И это должно было стать его окончательной местью за Еву. Фогеляйн же, не подозревая ничего об истинной подоплеке допроса, настойчиво утверждал, что ничего не знает об измене – что было сущей правдой – и заявлял, что хотел лишь обезопасить и обустроить свою беременную жену Гретель, а затем собирался вернуться в бункер обратно, что, в известном смысле, тоже не было ложью.

Гитлер сделал вид, что не поверил ни единому его слову и приказал мне допросить генерала лично, чтобы выяснить истину, которая ему, в действительности, была и не нужна. А перед этим, как я уже говорил, он разжаловал генерала и лишил всех наград. Конечно, я воспользовался ситуацией и рискнул устроить Фогеляйну свидание с Евой. Это было утром 29 апреля.

Я: К этому моменту Ева еще не стала женой Гитлера?

Мюллер: Как раз ночью, перед этим свиданием с Фогеляйном, Гитлер и Ева Браун стали мужем и женой. В одном из подразделений фольксштурма был найден священник, его доставили в бункер, и он их там обвенчал. Этого священника звали Вагнер, кстати, как и любимого композитора Гитлера… Также где-то разыскали и сотрудника магистратуры – он оформил все документы на брак надлежащим образом. На церемонии бракосочетания нас было немного – всего-то человек десять. В качестве свидетелей выступили Геббельс и Борман. Гитлер и Ева поклялись, что принадлежат к чистой арийской расе. После короткой церемонии Ева стала подписываться в документе «Ева Б…», затем зачеркнула «Б» и написала «Ева Гитлер, урожденная Браун».

Электричество иногда пропадало, и несколько эсэсовцев держали в руках свечи. Я еще тогда про себя усмехнулся – вся эта процедура была похожа, скорее, на допрос с пристрастием в подвале гестапо. На патефоне крутилась любимая пластинка Евы – «Красные розы». Гитлер натянуто улыбался и лишь слегка пригубил бокал токайского.

После этого Гитлер пригласил Бормана, Геббельса и двух своих секретарш – фрау Кристиан и фрау Юнге – к себе в комнату выпить шампанского. Там он в течение часа предавался воспоминаниям. Время от времени подходили другие люди: Гюнше, генерал Кребс, Бургдорф, Белов, даже фройлейн Манцоли – повар, специалист по вегетарианской кухне. Заглянул и я. Перед самым окончанием вечеринки Гитлер сказал, что наступает конец его жизни и национал-социализма; и, что смерть станет ему облегчением после предательства со стороны близких соратников. После этого он вышел в другую комнату и начал диктовать фрау Юнге свое политическое завещание. Ева же пригласила меня к столу и попросила выпить вместе с ней.

Ставя выпитый бокал, она вдруг сспросила:

– Что вас связывает с Германом?

Я опешил, неужели она знает про нашу с ними связь с русскими? – подумал я, и у меня замурашила спина, ожидая, что разговор может закончиться допросом. Оправившись от первого испуга, я сказал:

– Только служба на благо Рейха…

Серые глаза Евы заблестели, словно лед холодной зимой.

– Я люблю Адольфа так, что если бы он решил расстрелять весь мир, то я бы стояла рядом и молча подавала ему патроны!

Я смотрел на нее и думал, не начала ли она сходить тут с ума. Ева заметила мой взгляд и бросила с едкой двусмысленной улыбкой:

– Я все знаю! Но теперь мне все равно…

Она поднялась и деревянными шажками прошла к себе, а у меня на душе, наконец, отлегло.

Вот так коротко и невесело и прошла свадьба вождя нации…

Я: Значит, Ева Браун на встречу с Германом явилась уже как Ева Гитлер?

Мюллер: Да, и к Фогеляйну Ева вошла все в том же черном, шелковом платье, что и было на ней на церемонии венчания. Гитлер любил это ее платье. Герману тоже нравилось видеть Еву именно в нем, и оно действительно ей очень шло. Знаете, она была хоть и хорошенькой, но, все-таки, с фигурой пастушки, а в этом наряде превращалась в элегантную фройлейн. Но теперь платье выглядело траурным, будто одеяние безутешной вдовы.

Последнее свидание влюбленных было коротким, не более шести или семи минут – мне нельзя было затягивать это мероприятие без риска для себя и Евы. Из деликатности, я вышел из помещения, но оставил там прослушку – сам не знаю почему, наверное, по привычке. Я слышал, как Ева всхлипывала. Она сказала Фогеляйну, что решение принято, она стала женой вождя, но сердце ее осталось с Германом. Поэтому ни о каком бегстве из бункера не могло быть и речи. Еще она сказала, и об этом я узнал первый, пока об этом во всеуслышание объявлено не было, что они с фюрером приняли решение уйти из жизни вместе уже сегодня же вечером. Все уже знали об этом решении фюрера в принципе, но никто не думал, что оно случится так скоро. Лично я был потрясен и обескуражен, хотя мне теперь было глубоко лично на него наплевать.

Герман пытался отговорить Еву не уходить из жизни, но напрасно. Тогда он сказал ей, что не может жить без нее и тоже умрет как можно скорее. И еще он сказал нечто странное. Будто они скоро встретятся, но не на Небесах, а здесь на земле. Он напомнил ей о каком-то тибетце, который обучал его в школе-Бургах.

Я: Это та самая тайная мистическая школа посвящения «Черного Ордена» СС Генриха Гиммлера?

Мюллер: Именно так. Там достойные и преданные фюреру люди проходили спецобучение после предварительной подготовки на закрытых семинарах «Напола». Всем, кто прошел обучение в школе-Бургах, выдавали не только перстень «Мертвая голова» но и особые кинжалы. Они были сделаны как уменьшенные копии старинного германского меча. Этот кинжал являлся символом особой элиты СС и отличался от обычных эсэсовских. Кроме выпускников школы его вручали еще высшим эсэсовским офицерам за выдающиеся заслуги. Гиммлер учредил этот кинжал в 1936 году. Он был очень богато украшен, а клинок выкован из дамасской стали. Это, Курт, действительно очень почетный кинжал, даже у меня такого не было.

Я: Я видел этот кинжал у Фогеляйна. А что вы там про тибетца сказали?

Мюллер: Про тибетца? Ах да, Гиммлер использовал выходцев из Тибета, обладавших некими могучими сакральными знаниями. Четверых лам – главных из них – привез из Лхасы еще до войны оберштурмбанфюрер СС Эрнст Шеффер.

Я: Но, насколько я знаю, экспедиции Шеффера на Тибет финансировали американцы.

Мюллер: Изначально так оно и было, пока Гиммлер не заинтересовался этим вопросом и не взял под контроль всю деятельность Шеффера. Кстати, на базе тибетцев в Ананербе осталось много незаконченных разработок. К сожалению, Германия не успела технически их завершить, из-за неважного положения дел на фронтах. Ну и технологически нам это было пока не по зубам. Вообще-то, меня к этим темам не допускали, но кое-что из числа документов по этой теме я сумел все же прихватить для вашего руководства. Это касается телевидения и летательных аппаратов. Они внешне на тазики похожи, но размерами, как настоящие самолеты. Однако сомневаюсь, что это на данный момент пригодится и вам. Это все равно, что привезти чертежи автомобиля в Древний Рим. Как вы думаете, сумели бы они после этого сделать машину? То-то и оно!

Но я отвлекся. Так вот, Герман говорил Еве о том, что после смерти, они вскоре возродятся в новом обличье и даже останутся похожими на тех, какими они являются ныне. Сказал также, что потом обязательно встретятся в новой своей жизни и узнают друг друга. И просил Еву, чтобы она серьезно восприняла какой-то там обряд, который с ними провел Сахиб-лама, тот самый, что пытался помочь Геббельсу наладить телевидение в Германии.

Я: Да, нам известно про эти намерения Геббельса и нам тоже известно, что финансирование проекта было остановлено из-за неудач на фронте – не хватало денег и времени на его реализацию. Но продолжайте.

Мюллер: Да-да… Ну, в ответ Ева разрыдалась и сказала, что не хочет смерти Германа и что она способна повлиять на фюрера и спасти его. Фогеляйн же в резкой форме отверг ее предложение. Без Евы он жить не хотел.

Тут вошел я и прервал их свидание, дабы нас всех не застукали. Они тут слились в последнем поцелуе, я отвернулся, но через некоторое время вынужден был, чуть ли не насильно, оторвать Еву от Германа. Она была в полуобморочном состоянии и все шептала: «Герман, бедный мой Герман…». Потом, в коридоре я дал ей платок, и она отерла слезы с лица. И тут же она совершенно преобразилась, я уже не узнавал ее, Ева была спокойна и холодна, как арктическая льдина, и ушла к себе в комнату.

Я: А что там Герман говорил еще насчет их с Евой реинкарнарции?

Мюллер: Я только знаю, что Далай-ламы заранее проектируют свой переход в новое тело после смерти, бОльшего мне не известно.

Я: Их свидание так и осталась незамеченным?

Мюллер: Мне кажется, Эрих Кемпке – личный шофер Гитлера, что-то заметил. Но я не уверен в этом.

Я: Что же было дальше?

Мюллер: Дальше? А что дальше? Фогеляйн уже все решил. Бесполезно было вытаскивать его из этой истории. Он лишь попросил меня, чтобы, в случае чего, я бы устроил все так, чтобы смерть его была не слишком мучительной. Я пообещал, но про себя решил, что все же попытаюсь вытащить его из этой передряги. Потом доложил Гитлеру, что Фогеляйн пошел в отказ, виновным себя не признает, и что это похоже на правду.

Гитлер велел привести его и снова допрашивал лично. При допросе присутствовали Борман, Раттенхубер и я. Гитлер задавал все те же вопросы, что и ранее. Этими своими вопросами он пытался убедить присутствующих в том, будто Фогеляйн не просто дезертировал, а знал о предательстве Гиммлера, был с ним в сговоре и бежал из бункера, чтобы только пробраться к Рейхсфюреру. Так Гитлер пытался затушевать личные претензии к генералу. Гитлер сгорал от нетерпения покончить с Германом, но обставлял дело так, будто пытается отомстить Гиммлеру, но поскольку был бессилен дотянуться до него, то за это должен был ответить Фогеляйн как его сообщник.

В допрос постоянно вмешивался Борман, он питал патологическую неприязнь к Гиммлеру и теперь тоже отыгрывался на Фогеляйне. Фогеляйн же повел себя сразу в корне неправильно, что только усугубило его положение. Он холодно, с достоинством, но вежливо отвечал фюреру, однако не скупился на крепкие выражения, когда пререкался с Борманом. Фогеляйн вообще по природе был крайне надменен и тщеславен. Хотя ему было только тридцать восемь лет, он, невзирая на ранг и возраст, в разговоре, бывало, перебивал каждого, даже если говорил какие-нибудь пустяки. За глаза его звали «Флегеляйн» – то есть, грубиян.

Но я думаю, надо ли удивляться его несдержанности и лексикону? Обергруппенфюрер выбился в люди из самых низов. В молодости он выносил навоз из конюшен, чистил лошадей для жокеев и лишь спустя годы получил право самому сесть в седло.

Я запомнил этого парня еще с тех пор, как увидел его на скачках лишь однажды в Мюнхене, когда в цветном камзоле, под рев трибун ипподрома, Герман скакал к полосатому финишному столбу. Но Фогеляйн выступал не только в Германии, но и по всей Европе. Да, было дело! Он не всегда побеждал, но он был красавцем истинно арийского склада – у него было мужественное лицо с правильными чертами лица, он был голубоглаз, высок и строен, и потому любимчик публики.

Со временем он стал обрастать друзьями и поклонницами. Особенно ему повезло, когда Фогеляйна познакомили с Кристианом Вебером – тот был большим любителем лошадей и старым другом Гитлера. Вебер накопил огромное состояние благодаря сомнительным делишкам и связям в нацистской партии. Именно при покровительстве Вебера Фогеляйн и поднялся так быстро на высшие ступени нацистской иерархической лестницы. Кстати, он имел честь представлять Рейх на последних Олимпийских играх в 1936 году!

Я: Ну, биографию Фогеляйна я знаю хорошо, меня интересует ее завершение…

Мюллер: Да-да, конечно. Ну, так вот. После допроса Гитлер, для проформы, спросил мнение остальных: что делать с обергруппенфюрером? Борман моментально подсунул ему приказ о немедленном расстреле Фогеляйна. Я предложил, чтобы его разжаловали в рядовые и немедленно отправили на фронт – искупить свою вину кровью. Раттенхубер поддержал меня, высказавшись в том плане, что если генералу и суждено умереть, то пусть это будет не без пользы, а защищая Берлин и Фюрера.

Но сейчас Гитлер, кроме личных мотивов, после предательства Геринга и Гиммлера, прислушивался, в основном, к мнению Бормана да еще к предсказаниям астрологов. С головой у него было уже явно не все в порядке. Сознание затуманенное, поведение непредсказуемо. Ничего практически не ел, поддерживал себя в более-менее приемлемой форме только благодаря наркотикам. Все у него теперь были предателями, кроме шайки лизоблюдов, вроде Бормана и Геббельса.

И тут, по какой-то мелочи, в кабинет к Гитлеру вошла Ева. Она уже приготовилась к ритуальной смерти и производила впечатление ледяной статуи. Гитлер, увидев ее, вдруг, решил спросить ее мнение. Она оказалась единственным человеком, мнение которого могло бы спасти жизнь Германа. Но в этой ситуации Ева даже не взглянула на Фогеляйна, а только поднесла к своей голове указательный палец, сделав ладонь в виде приставленного к виску пистолета, и цокнула языком, словно имитируя тем самым выстрел в голову, и тут же вышла.

Мне показалось, что Фогеляйн вздохнул с облегчением. А Гитлер тут завелся, он залпом выпил чуть ли не полный бокал своего любимого итальянского «Фернет Бранка» и, ни с того ни с сего, стал кричать:

«Пусть погибну я, но, вместо меня грядет Новый человек! Он уже живет среди нас! Он здесь! Довольно ли вам этого? Скажу по секрету: я видел Нового человека! Он смел и жесток. Я ощутил страх в его присутствии…».

Гитлер дрожал, будто в экстазе, его большие, неестественно голубые, глаза просветлели, как в прежние годы и исторгали ледяной фанатизм. У меня по коже пробежали мурашки. Потом он сразу сник, сдулся, словно спустивший воздух надувной шарик, сел на скамейку около стола и махнул рукой, чтобы все вышли. После этого я увел Фогеляйна опять в караулку…

Я: Простите, герр Мюллер, кого Гитлер имел в виду, говоря о Новом человеке?

Мюллер: Уже давно ходили слухи, будто Гитлер продал душу Дьяволу, и тот помогает ему. Может, это и басни, но они имели и в самом деле какое-то основание, если учесть, что в Ананербе, вроде бы, установили какие-то контакты с «Умами внешними». Это так Гиммлер называл какие-то неземные или потусторонние силы или еще черт знает что. Я не знаю. Я в это дело никогда не лез, мое дело – розыск, я сыскарь по натуре.

Что касается фюрера, то вот что мне недавно рассказал Иоганн Раттенхубер. Это было в последний день рождения Гитлера. Мы тогда, вечером сидели с Иоганном за бутылочкой можжевеловой водки. По жизни группенфюрер почти не пьет, как и я, – должность обязывает, но тут, предвидя скорый всем нам конец, расчувствовался, хлебнул лишнего, и у него развязался язык. Вообще-то, он просил меня помалкивать. Сказал, что это – тайна почище государственной, но, похоже, что она умрет вместе с нами со всеми в бункере, поэтому, мол, он и приоткроет ее. В его глазах эта тайна лишь подчеркивала величие Гитлера, как Вождя Славы.

Раттенхубер мне рассказал о поездках фюрера инкогнито в горные районы Зальцкаммергута, Бад-Ауссзее и Зальцбурга. Фюрер всегда называл Раттенхуберу точное место, куда следовало ехать. Там он посещал какие-то таинственные штольни и его всегда сопровождал батальон СС личной охраны.

Обычно Раттенхубер выезжал вперед. Он оценивал место, выставлял охрану и посты далеко вокруг пещеры и отдавал приказ о не допущении проникновения посторонних лиц в охраняемый район. В саму пещеру, для непосредственного сопровождения, фюрер брал с собой обычно десять – двенадцать человек, и он их дополнительно лично инструктировал. Раттенхубер всегда был в их числе. Гитлер предупреждал, чтобы сопровождение не только не реагировало на действия лиц, с которыми встретится фюрер, но и более внимательно наблюдало бы за поведением других охранников.

Непосредственно перед встречей Гитлер отдалялся от сопровождения с фонарем в руках метров на пять-шесть, и к нему навстречу из темноты выходили какие-то черные фигуры огромного роста. Их лица были покрыты темными волосами. В их присутствии фюрер тяжело дышал. Иоганн сказал, что в последний раз такая встреча было в сорок четвертом году. Тогда один, стоящий ближе к фюреру часовой, вдруг закричал. Он сел на землю, обхватил голову руками и закачался, как пьяный. Раттенхубер сам при этом был в подавленном состоянии, но нашел в себе силы разоружить его и отвести к автомобилю.

После таких контактов, бывало, приходилось менять некоторых эсэсовцев, вышедших из строя по причине мгновенного помешательства. Причем, интересно, что в этих случаях заменой руководил сам фюрер, а не Раттенхубер. Иоганн отметил, что всегда после этих тайных поездок на встречи с «Высшими силами» Гитлер принимал неожиданные решения…

Я: Почему же эти высшие силы не спасли Гитлера?

Мюллер: Ответ на это я дать не могу. Может, он выполнил свою миссию, и стал им не нужен, а, может, по другой причине. Не знаю… Я лично думаю, что кому-то там, наверху, а, может, и где-то внизу, нужно было, чтобы столкнулись Красная Зараза и Коричневая Чума. И неважно, кто победит, – важно, что хоть одна из этих эпидемий исчезнет. Вообще, во всей этой войне с вами итак уже немало мистики: столкнулись Третий Рейх и Третий Рим! Одни имена наших империй чего только стоят! Чуете?

Я: Это вы заметили верно. Об этом стоит поразмыслить… И все же, каким образом, в конце концов, принимал решение Гитлер по поводу Германа?

Мюллер: Где-то уже минут через пятнадцать после допроса, Раттенхубер вручил мне приказ о расстреле Фогеляйна. Он был подписан лично Гитлером, и его надлежало исполнить немедленно. Я зашел в караулку к Герману и зачитал приказ. Он побледнел, как полотно, но даже не шелохнулся. Только бросил мне отрывисто: «Постарайся, чтобы «деций» лично воспользовался тайником. Другим русским я не доверяю. Лучше пусть все пропадёт к чертовой матери!».

Я пообещал, насколько это будет в моих силах, если только мне самому удастся спастись. Я не стал ему говорить, что пытался защитить его перед Гитлером – это было уже ни к чему и звучало бы, как оправдание. И еще Герман попросил кончить его быстро и безболезненно. Сказал, что не хочет мучиться. Я пообещал и это. Мы обнялись, и я вызвал Золлингера и проинструктировал его. Герман попросил у него пять минут отсрочки, чтобы побриться и умыться.

Потом Золлингер, еще с одним эсэсовцем, вывели Фогеляйна в сад Рейхсканцелярии. Я наблюдал за казнью в смотровое оконце наблюдательного пункта. Это утро было пасмурным и, для Берлина, необычно холодным. Нескончаемые раскаты артиллерийских залпов сотрясали стены Рейхстага. Русские танки неумолимо железным кольцом сжимались вокруг бункера. Уже видны были пока еще далекие всполохи пожарищ, но воздух вокруг был уже сизым от дыма, который низом стелился по саду.

Герман стоял во дворе в сером костюме, высокий и стройный. Он был бледен, но спокоен, даже как-то умиротворен. Его аккуратно причесанные темно-русые волосы были густо набриолинены и их не могли растрепать дажы порывы холодного ветра. Глаза, затянутые голубым льдом, были устремлены в неведомую даль, будто он вышел не на встречу со смертью, а ждал прибытия парусника с моря, который отвезет его в лучшую страну.

Штандартенфюрер Золлингер предложил ему сигарету и наглазную повязку. Фогеляйн поблагодарил за сигарету, но отказался от платка. Золлингер подождал, когда обергруппенфюрер сделал последнюю затяжку и дал отрывистую команду. И его подчиненный длинной очередью из ручного пулемета превратил элегантного генерала в рваную тряпичную куклу. Затем Золлингер подошел к скорчившемуся в луже крови телу, вынул из кобуры «Вальтер» и нанес последний «удар милосердия» – контрольный выстрел в голову. Рутинное дело…

И в этот момент я услышал слабый вскрик за своей спиной. Я обернулся и увидел Еву. Оказывается, она наблюдала за казнью из-за моего плеча. Просто в гуле канонады я не заметил, как она подошла. Ева зажимала рот ладонью, а лицо ее было белее снега. Затем она тут же упала в обморок. С тех пор я заметил, что теперь она стала как бы сама не своя и поведением напоминала сомнамбулу…

Я: Да, жаль генерала. Нет, чисто по-человечески, а не в том плане, что он нам мог еще пригодиться…

Мюллер: А мне-то как жаль! Когда все было кончено, у меня на глазах навернулись слезы. Вокруг было столько жестокости, столько трупов, столько бесчеловечности. Ну, подумаешь, в этом море смертей прибавилась еще одна? Но нет, у меня было такое чувство, будто я потерял родного сына…

Кстати, во время расстрела я видел того самого Сахиб-ламу. Он прятался за деревьями парка и держал какую-то штуковину с окуляром – насколько я знал, это была какая-то камера, только не для кино, а для телевидения, и снимал он сцену расстрела.

Я: А Генрих заметил его?

Мюллер: Не знаю. Но Золлингер видел его точно, потому что, когда все кончилось, он подошел к Сахибу, и они о чем-то поговорили. И, вообще, эти ламы шныряли повсюду, где им вздумается, у них имелись специальные пропуска, подписанные самим Гиммлером.

Я: А в бункере они тоже были?

Мюллер: Этого я не знаю, но за день до этого я видел, как лама разговаривал с двумя охранниками возле бункера из числа инородцев. В команде Раттенхубера были несколько эсэсовцев-тибетцев.

Я: Что было потом?

Мюллер: Потом Гитлер прошел в большую столовую на верхнем этаже бункера и там попрощался со своими секретаршами и небольшой группой преданных офицеров, в числе которых был и я с Раттенхубером. Его глаза слезились, и мне казалось, что он смотрит куда-то сквозь нас. Он прошел мимо строя, пожимая каждому руку, а затем спустился по винтовой лестнице в свои апартаменты.

После его ухода воцарилась совершенно новая, я бы сказал, необыкновенно братская атмосфера. Офицеры высоких и низких званий запросто беседовали. В столовой, где питались солдаты и денщики, спонтанно начались танцы. Веселье стало таким буйным, что посыльный от Гитлера пришел с предупреждением не шуметь. Потом, ближе к обеду тридцатого апреля Тиргартен был взят русскими солдатами. В бункер прибыл гонец от командующего артиллерией Берлина полковника Велермана, он сообщил, что одно из передовых подразделений даже прорвалось на улицу, прилегающую к Рейхсканцелярии.

Было невозможно определить, произвело ли это какой-либо эффект на Гитлера. Во время обеда с женщинами, еще остававшимися в бункере, он беспечно болтал, как если бы друзья близкого круга собрались в обычной обстановке.

День, однако, был далеко не обычный, и вскоре после того, как дамы ушли, Гитлер попросил Гюнше вернуть их, а также позвать меня, Бормана, Геббельса, Бургдорфа, Кребса, Фосса, Поймана, Раттенхубера, да еще и фройляйн Эльзу Крюгер – секретаря Бормана. Гитлер пожал всем руки и попрощался. Ева обнялась с Эльзой. Гитлер отвел меня и Гюнше в сторону и сообщил, что они с женой собираются покончить жизнь самоубийством и желают, чтобы их тела были сожжены после смерти. Он сказал, что не хочет, чтобы его труп после смерти выставили в русском Паноптикуме. Так буквально и сказал.

В тот же день фюрер покончил с собой. С ним ушла из жизни и Ева. Отравили они и свою овчарку Блонди вместе со щенками. Тела Гитлера и Евы снесли в воронку от снаряда. Кемпке, как начальник гаража, раздобыл несколько канистр бензина, и трупы сожгли. Смерть вождя нации была последним убийственным ударом по настроению обитателей бункера.

Началась неразбериха, повальное пьянство. Раттенхубер рыдал, словно дитя, он сетовал на то, почему Гитлер взял с собой на тот свет близких ему существ, а его, личного, преданного телохранителя оставил? Ему это казалось крайне несправедливым – он верой и правдой служил фюреру столько лет! Впервые в одиночку Иоганн выпил бутылку яичного ликера.

После этих событий Геббельс взял руководство Рейхом на себя. Но, по сути, ему никто не подчинялся. Люди стали собираться в группы и потихоньку пытаться покинуть бункер. Никто никого больше особо не удерживал. Магда Геббельс на следующий день – первого мая – отравила своих шестерых детей, которые тоже были в подземелье с нами, а потом Геббельс приказал солдатам охраны расстрелять его самого и Магду. Их застрелили в спину. А с наступлением темноты обитатели Фюрербункера начали массово, небольшими отрядами, и поодиночке прорываться наружу. Генерал Бургдорф выписывал всем желающим пропуска, чтобы можно было пройти сквозь наши линии обороны – там, где они еще существовали. Потом кто-то плеснул в бункер бензин, и начался пожар.

Я тоже не стал мешкать и под покровом темноты выскользнул из убежища. Снаружи я застал ужасную картину – шел мощнейший артиллерийский обстрел, и весь Берлин полыхал. Особенно ярко горели еще целые стены Рейхсканцелярии. И все это происходило на фоне оглушающего грохота от взрывов снарядов и свиста пуль. Рядом со мной рванула бомба, взметнулся столб пыли. Как меня не задело – ума не приложу. Где ползком, где на четвереньках, где короткими перебежками, но я сумел добраться до тайного колодца в Рейхсканцелярии. Так я и спасся.

Я: Кто еще сумел скрыться из верхушки Рейха?

Мюллер: Что стало с остальными – я не знаю. Бежали почти все высшие чины – и Рейхсляйтер Борман, и шеф «Гитлерюгенда» Аксман и Раттенхубер. Бежали и Эрих Кемпке, с личным адъютантом Гитлера Гюнше, и прислуга, и простые охранники. Когда уходил я, то знаю определенно, что из руководства в Фюрербункере оставались старший адъютант фюрера генерал Бургдорф, командующий обороной Берлина генерал Вейдлинг и начальник штаба сухопутных сил Вермахта генерал пехоты Кребс. Насчет других мне было неизвестно – там была такая суматоха и паника, что было не до того, чтобы отслеживать, кто остался, а кто нет.

Я: Значит, вы ничем не смогли помочь Фогеляйну?

Мюллер: Во-первых, пока был жив Гитлер, сделать это было выше моих сил, а во-вторых, Фогеляйн и сам уже никуда не стремился. Он был очень подавлен.

На этом пленка закончилась и запись обрывалась. Но ничего такого интересного, что бы касалось последних мгновений жизни Фогеляйна, Мюллер уже больше все равно не сказал.