Текст книги "От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания"

Папа узнал почерк знакомого священника, но вид пришельца смутил его. „Из лагеря, а как одет! Не подослан ли он? Не провокатор ли? И что за странные слова в письме „как дела“? Да у меня с о. Сергием никаких дел-то никогда не было! Не погублю ли я себя и свою семью, если пущу гостя ночевать?“ – рассуждал папа и советовался с нами. Мы разводили руками, но жалели выгонять гостя – на улице был сильный мороз. Папа встал в уголок в маминой комнате, перед иконой Богоматери, три раза прочел тропарь „Заступнице усердная…“ до конца и решил отказать. Папа вежливо извинился, сказал, что с о. Сергием у него никаких дел нет, что у него самого срочная научная работа, что жены дома нет, и поэтому он не может предоставить гостю ночлег. Молодой человек раскланялся и удалился, умоляя на прощание уложить его хоть на кухне на полу. Папа молча покачал головой. Скоро вернулась мама, которая, оказалось, ходила в церковь. Папа показал письмо, рассказал о госте. Родители мои сидели рядышком, встревоженные, испуганные, обсуждали случившееся, стараясь друг друга успокоить, поддержать упование на Господа Бога. „Как они любят друг друга, и ведь будто никогда и не ссорились“, – подумала я.

Впоследствии выяснилось, что письмо было поддельным, а молодой человек подосланным».

Война

Из воспоминаний Зои Вениаминовны

«Наступило лето 1941 года, а с ним пришли и летние заботы. В этом году мы сняли дачу в Песках под Коломной, километрах в ста от Москвы. Дети успешно сдали экзамены и уехали на дачу. Мы с Николаем Евграфовичем по очереди навещали их, так как отпуска у нас еще не было.

Начало войны застало нас в Москве. Накануне, в субботу 21 июня, я была у всенощной в Елоховском соборе. Служил отец Николай Кольчицкий. Служил и плакал, а после окончания богослужения сказал, обратившись к народу, что завтра утром будет отслужена последняя литургия, после чего храм закрывается и ключи сдаются в исполком.

Дома я с плачем рассказала Николаю Евграфовичу о том, что узнала. Лицо мужа стало еще более серьезным. Он тяжело вздохнул, перекрестился и сказал: „На все Божья воля“. Ночью он долго молился, стоя на коленях перед шкафом с иконами…

На другой день рано утром я уже была в храме. Народу было немного. Все стояли грустные и печальные. После окончания литургии все ждали, что вот сейчас придут представители власти и собор будет закрыт. Но никто не приходил. Постепенно все стали расходиться. Ушла и я домой. Дома стала собирать вещи и продукты, чтобы ехать на дачу. Вернулся с работы и Николай Евграфович. Внезапно с лестничной площадки раздался шум. В дверь стучала соседка:

– Зоя Вениаминовна! Включите радио! Война!

Через несколько секунд я услышала голос Левитана, извещавшего о начале войны с Германией. Не знаю, чем это объяснить, но первое, что я произнесла, вбежав в кабинет Николая Евграфовича, были слова:

– Николай Евграфович, война! Колю убьют!..

– Зоечка, успокойся, какая война?! Я только что вернулся с лекций в институте. Ни о какой войне никто не говорил! – успокаивал меня Николай Евграфович. – Даже если и война, то Коле-то всего только что исполнилось семнадцать лет. У него не призывной возраст!

Но со мной происходило что-то странное. Меня била нервная дрожь, и я все повторяла: „Убьют Колю, убьют…“ А через несколько дней уже была первая воздушная тревога».

…Немцы вторглись в Россию и быстро оккупировали около половины ее европейской части. Осенью 1941 года фронт проходил уже на расстоянии около 30 км от Москвы. Москва стала прифронтовым городом. В октябре началась эвакуация московских предприятий и учреждений. Эвакуировался из Москвы и НИУИФ в г. Свердловск. Получил и я предписание на эвакуацию совместно с семьей, но решил остаться в Москве. Снова переезжать на жительство в Свердловск было для меня слишком тяжело…

Москва пустела буквально на глазах. Люди сотнями, тысячами покидали столицу. На улицах появились противотанковые «ежи» и надолбы. Участились воздушные налеты на Москву. Одна из бомб упала совсем неподалеку от нашего дома, но, к счастью, не разорвалась. Ежедневно мы усердно молились, читали акафисты, чтобы Господь сохранил нашу семью…

От непосредственного участия в войне меня освободила хроническая и трудноизлечимая болезнь – бронхиальная астма. Первые приступы этой болезни появились у меня уже после Гражданской войны. Болезнь особенно усиливалась в летние месяцы, если мне приходилось долгое время проводить в сыром климате около воды. Я окреп от этой болезни лишь после длительного лечения дыхательными упражнениями по системе йогов под руководством О. Лобановой. Последняя в свое время изучила в Германии у индусских йогов методы лечения туберкулеза и бронхиальной астмы. При таком лечении приходится делать специальные дыхательные упражнения три раза в день по 15–20 минут. Чтобы не вернулась обратно астма, упражнения больной должен делать в сокращенном виде до самой смерти. Я и сейчас их делаю во время прогулок…

…Война вызвала большие затруднения в снабжении населения пищевыми продуктами. Населению приходилось самостоятельно выращивать себе картофель и другие овощи. У нас было под Москвой два участка земли с моих служб, и еще несколько участков давали для этого знакомые около своих дач.

Чтобы сберечь картофель и овощи на зиму, наш сын Коля еще до ухода на фронт выкопал под кухней солидный погреб и провел туда электричество. Туда каждую осень мы ссыпали около 10–15 мешков картофеля и других овощей, которых нам хватало до следующего урожая.

В ноябре-декабре 1941 года немцы были разбиты под Москвой, и угроза захвата Москвы миновала. Вскоре из эвакуации вернулись НИУИФ и МИЭИ. В декабре 1941 года я возобновил свою работу в этих учреждениях.

Из воспоминаний дочери, Наталии Николаевны Соколовой

«Война отразилась на лицах родителей озабоченностью и скорбью. Но мы в тринадцать, пятнадцать и семнадцать лет еще не понимали серьезности положения. Нам было все интересно и ново: и дежурство на крышах, и отдаленная пальба, и зарево огня. Мы не бегали в бомбоубежище во время бомбежки Москвы, но ложились спать, помолившись, с твердой верой, что без воли Всевышнего „не пропадет и волос с головы“. В первые осенние месяцы войны, когда учреждения эвакуировались, народу в столице осталось мало, мы все занимались чем попало. Мама устроилась в артель плести авоськи (сумочки), но норма, чтобы получить „рабочую “ карточку, была большая, и нам всем приходилось маме помогать. Папа тоже освоил плетение и по вечерам усердно работал челноком. Он сложил печурку-времяночку, вывел в окно трубу. Вместе с папой мы с энтузиазмом добывали топливо, раскапывали во дворе ямы, куда в первые месяцы войны зарыли все снесенные (во избежание пожара) заборы и сараи. Мы привозили дрова и со складов, заставили поленницами весь папин кабинет, который не отапливался. Вся семья первую зиму ютилась на кухне и в столовой, где была сложена печурка. Плюс пятнадцать считалось уже совсем тепло, температура падала и до плюс пяти. Но нам даже завидовали, потому что другие совсем замерзали, достать дров в Москве было трудно. Однажды мы с папой и Сережей везли самодельные сани с дровами по заметенным снегом улицам. Склад был в Лефортове, за кладбищем, и мы в районе Немецкого рынка совсем уже выбились из сил. До дому было еще около трех километров. Сказалось постоянное недоедание, сил не хватило. Мы все чаще и чаще останавливались, папа задыхался, мы с Сережей были мокрые от пота, а мороз все крепчал. Но вот дошли до небольшого подъема в гору, и тут сани наши с березовыми поленьями врезались в сугроб и застряли. Было еще светло, но улицы были пусты и покрыты глубоким рыхлым снегом, который недавно выпал. Тут, видно, папа горячо помолился. К нам вдруг подошел какой-то офицер, взял веревку саней и зашагал с ними в гору так быстро, что мы еле за ним поспевали, а потом даже отстали. „Куда?“ – спросил военный. „К Разгуляю“, – ответил папа.

Николай Евграфович в 1941 году

Военный довез нам дрова почти до самого дома и ничего с нас не взял, хотя папа хотел отблагодарить его. Тут нас встретила мама. „Помяни, Господи, раба Твоего, – сказала она, – если бы не этот офицер, то папино сердце не выдержало бы“.

Научная работа Николая Евграфовича в войну не прекращалась. Вскоре вернулся из эвакуации Инженерно-экономический институт, где папа преподавал химическую технологию. Правительство заботилось о профессорах, и для них была отведена столовая в центре, где они ежедневно получали прекрасный, сытный обед. Но профессора, помня о своих семьях, съедали в столовой только суп, а хлеб, закуску, второе блюдо и даже стакан вина и компота умудрялись сливать в баночки и брать с собой. Тогда (для желающих) столовую заменили карточкой, называющейся „сухой паек“. Для отоваривания ее выделили специальные магазины, хорошо снабжавшиеся продуктами из Америки: беконом, яичным порошком, копченой рыбой и т. и. В этот „закрытый“ (для других людей) магазин разрешали прикреплять и отоваривать карточки членов семьи профессора. Тогда мы вздохнули облегченно, ибо с тех пор питались совсем неплохо (с начала 43-го года).

Большим подспорьем в хозяйстве служили папины огороды, землю под которые давали учреждения, где работали родители. Всего у нас было около пяти огородов, расположенных по разным железным дорогам. На полях мы сажали картофель и капусту. А на участках, данных нам в аренду нашими друзьями, у которых мы раньше снимали дачи, мы выращивали и помидоры, и огурцы, и всякие другие овощи. Папа очень увлекался огородами, удобрял их химией и всегда получал удивительно большие урожаи. Мы все помогали отцу, он нами руководил, учил сеять, полоть, прорежать и т. д.

С ранней весны и до снега папа просто пропадал на огородах, удобряя землю навозом, хвойным перегноем из лесу, устраивая парники. Отец учил нас работать тщательно и с любовью. Он сам прекрасно разбирался, какие вещества вносить под помидоры и салат, какие под корнеплоды, где нужны калийные, а где фосфатные соли. Ведь „слеживаемость и гигроскопичность“ удобрений была одной из его научных работ. Он водил нас в сараи, где хранились горы каких-то солей, сам насыпал нам в рюкзаки тех или иных веществ, сам запирал и отпирал склады, ключи от которых ему давали на месте. Мы усердно трудились, и к осени наш подвальчик под кухней ломился от картошки, бочек и ящиков с овощами. Хранить и солить помогала нам бабушка, с которой у папы были всегда дружественные отношения. Она была монахиней, двадцать семь лет жила в чуланчике при нашей кухне, стряпала, стерегла дом, одевалась в обноски, как нищая, питалась остатками от стола, по праздникам ходила в храм. Папа всегда заботился, чтобы у бабушки был сахарный песок, лекарства и все ей необходимое. Папа относился к старушке с большим почтением, которое она и заслуживала. К весне, когда запасы наши истощались, бабушка варила нам щи из лебеды и крапивы, пекла лепешки из отрубей, смешивая их с картофельными очистками, которые она всю зиму сушила. Однако голод и труд мы все переносили бодро, головы не вешали.

Нас постигла великая скорбь, соединившая нас со страданиями всего русского народа, когда мы потеряли нашего Коленьку.

Осенью, в 1943 году, папа, войдя в комнату, увидел на столе открытку, в которой сообщалось о том, что его сын убит в бою. Часа два-три папа был один, я запаздывала из института, ходила на лекцию в Третьяковку. Папа открыл мне дверь и убежал, не взглянув на меня. Я кинулась вслед за отцом, поняв, что что-то с ним происходит. Он встал лицом к иконам, держался за шкаф, а от меня отворачивался и весь судорожно вздрагивал, не говоря ни слова.

– Папочка, что с тобой? Что случилось?..

Он молча показал мне рукою на стол, где лежала открытка, а сам зарыдал громко, навзрыд. Мы долго сидели обнявшись на маминой кровати, я тоже обливалась слезами, но все же старалась папу успокоить. Он долго не мог от рыданий ничего говорить. Первое, что он сказал, было:

– Как трудно мне было произнести: „Слава Богу за все!“»

Из дневника Николая Евграфовича

Октябрь 1942 года.

«…ю сентября 1942 года Колю призвали. Ушел из дома и сентября. Регулярно получаем от него письма из колхоза».

Декабрь 1942 года.

«Коля в Ярославле, в воинском училище. Присылает очень интересные и содержательные письма».

17 октября 1943 года.

«11 октября мы получили сообщение о смерти Коли. Коля убит 30 августа 1943 года в бою под Спас-Деменском Смоленской области.

Сегодня отпевали нашего Колюшу. Днем Зоя, утомленная переживаниями, заснула и видела сон:

Последнее письмо Коли Пестова с фронта

„Коля стоит рядом. Одет в военную форму, как в день отъезда на фронт. С досадой, с печалью, с укоризной, с любовью смотрит на меня и протягивает белую бумажку, где было на отпевании написано „воина Николая“, и говорит: „Рядом павших забыли, надо было рядом павших“, – и такое ударение на „рядом“.

Сын Николая Евграфовича и Зои Вениаминовны Коля. 1942 год

А хор (где же он? откуда пение?) поет „Не рыдай Мене,

Мати, зряще во гробе“. Плачу и просыпаюсь в слезах“.

Помяни, Господи, души усопших – раба Твоего, убиенного воина Николая, и воинов, рядом с ним павших…»

Николай Евграфович излил свое горе, написав книгу «Светлой памяти Колюши, или Памятник над могилой сына». Позже он переименовал свой труд, назвав его «Жизнь для вечности».

Годы войны явились для Н.Е. Пестова годами интенсивной научной и педагогической деятельности. Его работы печатались и у нас в стране, и за рубежом. Некоторые аспекты его научных трудов имели непосредственное отношение к оборонной промышленности, что было чрезвычайно важно в годы тяжких военных испытаний для нашей Родины.

Из дневника Николая Евграфовича

3 мая 1945 года.

«Приближается Пасха, в этом году поздняя. Скоро и конец войне. В Богоявленском соборе сегодня, в Великий Четверг, служил наш новый Патриарх Алексий».

6 июня 1946 года.

«Работа в институте занимает очень много времени. Пост зам. директора по научной работе заставляет быть в курсе всех последних достижений химической науки…

…Работаю много и увлеченно…

…Знание языков помогает мне в знакомстве с последними зарубежными достижениями в области технологии минеральных удобрений».

В 1946 году Николай Евграфович был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

Начало богословских трудов

Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься?

Уповай на Бога: ибо я буду еще славить Его,

Спасителя моего, и Бога моего.

(Пс. 41:6)

После войны я продолжал работать в МИЭИ и по совместительству работал в НИУФ, прервав эту работу за несколько лет до выхода на пенсию.

С 1926 года по 1952 год Николай Евграфович создал около двухсот научных трудов – статей и монографий. Зарегистрировано четыре патента и авторских свидетельства. В 1953 году за выслугу лет и безупречную работу Николай Евграфович был награжден орденом Ленина.

Орден Ленина мне вручали в Кремле в Президиуме Верховного Совета СССР. Меня заранее информировали о дне вручения ордена и выдали специальный пропуск для входа в Кремль. В то время Кремль для посещений и осмотра был закрыт. Группе награжденных научных работников из различных организаций после церемонии награждения была предоставлена возможность осмотреть Кремль и посетить его соборы. В сопровождении кремлевских сотрудников мы заходили в соборы Кремля, и нам читалась краткая лекция по истории. Заходим в Успенский собор. Идем вдоль стен собора, любуясь его величественными фресками. Перед нами возникает чугунный шатер над могилой священномученика Патриарха Гермогена.

Впереди меня, в двух-трех шагах, идут двое из награжденных. Вдруг один из них останавливается и громко говорит:

– Какой запах! Откуда такой аромат?!

Еще шаг, и я ощущаю неземное благоухание, струящееся от раки с мощами святителя Гермогена.

Все остановились в недоумении.

– Товарищи, проходите дальше, у нас время ограничено, – торопит экскурсовод.

Некоторые обращаются к нему с вопросом объяснить происхождение этого благоухания. Но он отвечает, что ничего не чувствует, так как часто приходится здесь бывать… Возможно, уже привык… А скорее всего, запах издает кипарисовое дерево и смола… (Какая? Где? Ответа нет…)

Из воспоминаний дочери, Наталии Николаевны Соколовой

«К концу военных лет Николай Евграфович перестал скрывать свои убеждения. Все стены своего кабинета он завесил иконами и религиозными картинами (репродукциями) Васнецова и Нестерова. Папа снова ходил в храм и не боялся встретить там своих сослуживцев или студентов. Однажды он увидел, как причащалась девушка – его студентка. Сходя с амвона, она встретилась с ним глазами и смутилась. Но профессор приветливо подал ей просфору и поздравил с принятием Святых Таин.

Студенты любили профессора Пестова. Он не заставлял их зазубривать формулы, не боролся со шпаргалками, поэтому у него ими никто не пользовался. На экзамены и зачеты он разрешал студентам приносить с собой и иметь открыто на столе какие угодно учебники, тетради и записи. „Только б они смогли справиться с поставленной перед ними задачей, – говорил отец, – а эти учебники и тетради они смогут всегда иметь при себе в жизни, так зачем же помнить что-то наизусть?“

Профессор Пестов. 1947 год

Двоек Николай Евграфович не ставил, а просил подготовиться и прийти на экзамен еще раз. „Я не хочу лишать кого-либо стипендии“, – говорил он.

Первые годы после войны я тоже была студенткой и очень сблизилась с отцом в это время. Он руководил моей жизнью, давал мне книги. Я читала его труды, делала замечания, которые отец всегда очень ценил. Мы часто обсуждали с ним некоторые темы христианского мировоззрения. Отец часто говорил мне: „Ведь ты для меня самое дорогое, что есть у меня на этом свете“.

Николай Евграфович и Зоя Вениаминовна Пестовы на свадьбе дочери

Однажды (в течение года) у меня были тяжелые душевные переживания, сердце ныло и болело от сильной тоски. Нас, студентов, послали на практику. Я очутилась на огромной высоте, под куполом высокого здания; в двух шагах от меня синела бездна. Тут неожиданно мне пришла мысль: „Если бы эта тяжесть на сердце была не у меня, а у другого, неверующего человека, то эта бездна влекла бы к себе. Но меня хранит Бог. А если б я не знала Бога, что могло бы меня остановить?“ И я сказала себе: „Любовь к отцу удержала бы меня от падения“. Видя мое состояние и слезы, папа говорил: „Ты не таи в себе свое горе, а расскажи мне все. Я возьму на себя половину твоего горя, тебе сразу станет легче“. И я делилась с отцом самыми сокровенными чувствами своей души, зная, что тайны моей он никому не откроет. Я плакала у него на груди, а папа утешал меня, говоря: „Не отчаивайся, молись, Господь видит все и устроит, все будет хорошо!“

…А сколько было таких бесед, „исповедей“, сколько людей получали духовную поддержку и утешение в стенах кабинета Николая Евграфовича, невозможно перечесть!

И слова отца сбылись. Я вышла замуж за любимого, скоро стала „матушкой“, ибо муж мой принял священный сан. Папа не горевал, хотя расстался со мной, потому что я уехала к мужу. Но отец радовался за меня и был счастлив за семью дочери, особенно когда появились внуки. „Они утерли с наших глаз последние слезы“, – говорила мама.

С папой я виделась часто, он не оставлял нас, помогал, как материально, так и духовно нас поддерживал. Когда у меня пошли дети и я уже не смогла сама ездить в Москву к родителям, они сами стали часто нас навещать. Автобус тогда останавливался за один километр от нашего дома. И вот бредут, бывало, к нам двое старичков, лезут по грязи, по глубокому снегу (хорошую дорогу к нам проложили лишь в 51-м году). Папа несет за плечами рюкзак, туго набитый всякими вкусными гостинцами, мама тоже несет, сколько может. Понянчат внуков, нацелуют их и в тот же вечер исчезнут в темноту зимней ночи.

Зоя Вениаминовна с внучкой Любой.

Гребнево, 1957 год

А на лето дедушка и бабушка, как они себя любили называть, неизменно приезжали к нам в Гребнево. Дед баловал внуков еще больше, чем детей своих. Он носил теперь в кармане коробочку с леденцами, которыми постоянно оделял малышей. А когда внуки подросли, стал проводить с ними душеполезные беседы. Он предупреждал, чтобы после вечернего чая никто не расходился; часам к шести на стеклянной террасе собиралась детвора от шести до шестнадцати лет. Но и взрослые родители их с удовольствием присутствовали на этих беседах.

Эти беседы длились около двух часов и оставляли у всех глубокое впечатление, ибо слова Николая Евграфовича были как зрелые духовные семена, падающие на мягкую почву молодых и чистых сердец. Он тщательно подбирал отрывки из духовной литературы, отдельные рассказы, обсуждал со слушателями характеры и поведение героев всем известной со школьной скамьи классической художественной литературы. Николай Евграфович приводил примеры из жизни замечательных современников, со многими из которых он встречался в жизни. Слушатели ловили каждое его слово, затаив дыхание. Потом многие высказывались, задавали вопросы. Николай Евграфович отвечал, ссылаясь на тексты Священного Писания как на руководство в жизни, как на свет, озаряющий человека. Он задавал детям вопросы, спрашивал, как следовало бы поступить христианину в том или другом случае. Часто начинались горячие диспуты. Пользуясь своим авторитетом, Николай Евграфович ссылался на подобные ситуации в жизни святых, приводил яркие примеры из жизни подвижников благочестия. Он не делал ударения на внешнюю сторону, но подчеркивал внутренний мир человека, его духовный рост, цель его жизни. Критически оценивая многое из старинной духовной литературы, написанной в основном монахами и для монахов, в далекие от нас времена, Николай Евграфович говорил: „Всякому овощу свое время. В разные времена еврейскому народу Бог посылал и различных пророков, поэтому и теперь верующие должны руководствоваться современными наставниками, а духовная литература должна соответствовать умственному развитию человека“.

Помню вечер 17-го августа. Немногочисленные соседские ребята разошлись, молодежь набегалась перед сном, наигрались в бадминтон, в котором дедушка как судья с удовольствием принимал участие. Поужинали, помолились и наконец улеглись в постели. Ребята были возбуждены интересными рассказами дедушки и обсуждали слышанное в этот вечер. Тут вошел он сам. Поцеловал внуков, ответил им что-то на их вопросы… Пошел к двери, остановился среди комнаты и дополнил вдруг рассказ свой новыми воспоминаниями из лет своей юности. Дед присел на стул, и из уст его полились яркие, красочные картины давно прошедшей молодости: вот он шестнадцатилетним юношей, высокий, сильный, бесстрашный, один среди ночи в лодке. Он гребет против течения Волги, полная луна озаряет реку, заливы и берега с лесами и безлюдными полями. Юноша подает лодку к пристани, чтобы отвезти родных с парохода в имение тетушки, расположенное километра за три вниз по реке.

Потом другой эпизод. Молодой прапорщик Пестов мчится на коне, которого еще никто не брался объезжать. Мы все притихли; дедушкины рассказы лились радостно, оживленно, его глаза сияли отблеском молодых лет. Часы на колокольне пробили 12. Дед встал и сказал: „А знаете, почему я так увлекся воспоминаниями? Ведь мне сегодня исполнилось 70 лет!“

Мы ахнули, кинулись целовать и поздравлять деда, прося извинить нас, что мы забыли его день рождения. Дедушка смеялся: „Я и сам забыл, какое сегодня число“, – говорил он».

В конце 50-х годов Николаем Евграфовичем были написаны первые труды по богословию. Это были в основном выдержки и цитаты из святых отцов и учителей Церкви по различным вопросам христианской жизни, объединенные в два тома под названием «Путь к совершенной радости».

«Да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна» (Ин. 15:11) – эти слова Спасителя стали эпиграфом к богословским трудам Н.Е. Пестова.

В те же годы была написана первая редакция книги о погибшем на фронте сыне, а также первая редакция книги «Над Апокалипсисом».

Из воспоминаний дочери, Наталии Николаевны Соколовой

«Перед уходом на пенсию Николай Евграфович стал чувствовать, что голова его начала быстро уставать от умственного труда. Папа говорил мне: „Возраст мой – пенсионный, но я мог бы еще работать, хотя и трудно мне стало идти в ногу с современной наукой. Она быстро идет вперед, нельзя от нее отставать, приходится читать много новейшей научной литературы, как советской, так и заграничной. Утомительно это мне, сил делается все меньше да меньше, трудно уже напрягать память… Прошу Господа указать мне Свою Святую волю. Не пора ли мне отложить химию и физику, а остаток дней своих посвятить Господу?“

Господь указал Свою волю следующим стечением обстоятельств. В эти времена (60-е годы) отец занимал должность зам. директора Инженерно-экономического института, то есть был директором по научной части.

Пришло распоряжение провести на всех кафедрах антирелигиозную работу, предписать всем профессорам и педагогам вклинивать атеистическую пропаганду во все предметы, предоставив соответствующий план.

Получив этот указ, зам. директора, как говорится, пальцем не двинул. Через полгода его вызвали и спросили: „Как обстоит дело с атеистической пропагандой, роздан ли план педагогам?“

Отец ответил: „Никакого плана атеистической работы мы не составляли“».

Через несколько дней я получил от директора института Козловой письменное приглашение быть у нее в кабинете в назначенное время.

Придя в кабинет, я застал там и секретаря партбюро МИЭИ. Разговор был короток и сдержан.

– Николай Евграфович, – сказал директор, – мы знаем, что вы ходите в церковь. Вас там видели студенты.

– Да, это правда.

– Мы хотим предложить вам уйти на пенсию.

– Наш разговор будет очень коротким, – отвечал я, – у меня пенсионный возраст (68 лет), и я могу уйти хоть сегодня.

Присутствующий при разговоре секретарь партбюро предложил мне не торопиться и закончить учебный год. Я согласился.

На этом разговор окончился.

Из воспоминаний дочери, Наталии Николаевны Соколовой

«А лет 15 назад Николая Евграфовича хотели еще перевоспитать и изменить его мировоззрение. Как и других старых педагогов, профессора Н.Е. Пестова, доктора наук, попросили сдать курс материалистической философии по программе вузов. Он не отказался, но просил освободить его от посещения лекций, ибо в состоянии был проштудировать требуемые предметы самостоятельно. Согласились. Итак, в течение целого года папа ходил на экзамены и сдал на «отлично» все предметы материалистической философии.

Я никогда не видела, чтобы отец дома читал что-то ненаучное или недуховное. На экзамен он отправился с усмешкой, его знания всех философий далеко превышали уровень знания тех, кто его экзаменовал.

Придя к вере сознательно и в зрелом возрасте, отец считал, что борцу за истину следует знать и идеологию своих противников, чтобы в нужный момент уметь им противостоять.

Летом папа ушел в отпуск, отдыхал в Гребневе, а когда осенью пришел в институт, чтобы подать заявление об уходе на пенсию, ему сказали, что он отчислен уже приказом и может забирать свои документы.

Мне в глубине души обидно за отца. Я слышала, что других провожают торжественно, а папу даже не поблагодарили за многие годы труда».

С момента перехода на пенсию моя библиотека и вся моя работа окончательно преобразилась из химической в богословскую. Господь снабдил меня очень богатой богословской литературой, включая такие книги, как пять томов «Добротолюбия», 14 томов Житий святых, 12 томов жизнеописаний подвижников благочестия, таких классиков богословия, как св. Ефрем Сирианин, св. Макарий Египетский, ей. Игнатий Брянчанинов, ей. Феофан Затворник, богословие Патриарха Сергия, архиепископа Луки, творения Оптинских старцев, Флоренского, Лодыженского, «Илиотропион» и т. д.

Вместе с тем, в одной благочестивой семье я нашел богатую богословскую западную литературу на немецком и французском языках, достаточно полную, чтобы в какой-то мере ознакомиться и постичь основу католической и протестантской веры и их богословие. Последнее дало мне возможность познакомиться со святыми и подвижниками благочестия западного христианства.

Все это расширило мой духовный кругозор и сроднило мою душу с западным христианством. Я стал постигать всю глубину зла нетерпимости между христианскими конфессиями. После ознакомления с западными религиозно-философскими работами я стал воспринимать всю христианскую Церковь как целое, как единое древо с ветвями (различными христианскими конфессиями).

Эта мысль отражена в моей работе «Над Апокалипсисом», и как я рад, что она оказалась идентичной с мыслями знаменитого хирурга и богослова – профессора Войно-Ясенецкого (архиепископа Луки) (см. его «Воспоминания»). Иногда мне задают вопрос: «Что побудило Вас к написанию богословских работ?» Отвечаю так:

1) Прекращение продажи и распространения в новых социальных условиях жизни России духовной литературы.

2) Необходимость осветить ряд основополагающих моментов в жизни каждого христианина простым, доступным, современным языком, исходя из новых условий жизни в СССР.

3) Завет одного духовного лица, сказавшего мне «писать, не говоря ничего нового, но все говорить как бы по-новому» (то есть избегая сухого стиля и ориентируясь на современного человека).

4) Личное желание поделиться сокровищами христианских истин и духовного опыта из трудов учителей и отцов Церкви, использовав при этом свой духовный опыт…»

Против моего ожидания, мои труды вскоре стали пользоваться очень большим спросом и расходились по многим городам и селам Родины.

Иногда я спрашиваю сам себя: ну почему именно мне выпала такая работа при наличии в России многих высокоталантливых богословов?

И я объясняю это явление словами одного французского католического пастыря, на исповедь к которому люди сходились со всей Франции. Его спросил один из пришедших к нему: «Чем объяснить, батюшка, стечение к вам со всей Франции исповедников?»

Кюре отвечал:

– Господу нужен был работник для Его Церкви, но так как, по словам Господа, «сила Моя в немощи совершается» (2 Кор. 12:9), то, обозрев Францию, Он увидал во мне самого незначительного и немощного из Его работников.

Вот так и я объясняю популярность своих работ – лишь своей «немощью» и недостоинством.

При широком распространении моих работ по богословию у Зои Вениаминовны появились опасения за меня, и она стала сомневаться в необходимости моих духовных работ. Как известно, в затруднительных случаях святые отцы рекомендуют помолиться и открыть Священное Писание и искать там ответы на сомнения.

Вот что открылось и что прочла Зоя Вениаминовна: