Текст книги "От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания"

Первая мировая война: прапорщик Пестов

Первая мировая война застала меня на четвертом курсе МВТУ. Газеты публиковали патриотические статьи и призывы. Мне пришла в голову мысль: впоследствии, когда у меня будет семья, у меня спросят дети: «Что ты сделал для защиты Отечества?» Так был решен вопрос о немедленном добровольном поступлении в армию.

Были и другие мотивы, способствовавшие принятию этого решения, но теперь, спустя много лет, я вижу в этом Промысл Божий, который на восемь лет вывел меня из стен училища, чтобы вновь вернуть в него, но уже совершенно другим человеком. Вышел Савл, вернулся Павел…

Из послужного списка поручика Николая Пестова. Составлен октября 26 дня 1917 года:

«1 октября 1914 года поступил в Алексеевское военное училище на правах вольноопределяющегося 1-го разряда юнкером рядового звания.

Приведен к присяге на верность службы 17 октября 1914 г.

Унтер-офицер – 5 декабря.

Младшим портупеи юнкером – 14 декабря.

Старшим портупеи юнкером – 23 декабря.

По окончании курса в училище по 1-му разряду Высочайшим приказом, состоявшимся в первый день февраля месяца 1915 года, произведен в прапорщики с назначением в 56-й пехотный запасной батальон (Самогитского полка).

Прибыл и зачислен в списки 56-го пехотного запасного батальона и 6-й роты младшим офицером 6 февраля 1915 г.».

Моя служба в 56-м батальоне проходила довольно спокойно. Офицеры батальона в основном несли караульную службу на различных объектах Москвы. За полгода моей службы в Москве мне пришлось около десяти раз стоять на карауле в Кремле. Мой пост находился на втором этаже Большого Кремлевского дворца. Дважды видел императора Николая II. Первый раз встреча с императором произошла на манеже во время строевого смотра. Николай II был одет в офицерскую форму, поверх которой была накинута белая бурка, на голове папаха. Лицо царя было строгое, взгляд задумчивый и грустный. Он молча прошел мимо нас в сопровождении свиты, а когда прозвучала команда «вольно», он подошел к строю и стал беседовать с некоторыми офицерами и солдатами.

Вторая моя встреча с ним произошла в момент несения караула в Кремле. Дверь, возле которой я стоял, внезапно отворилась, и я увидел императора. Я отдал честь и встал по стойке «смирно». Император молча посмотрел на меня невидящим тяжелым взглядом и быстро удалился по коридору, покачивая головой и нервно потирая руки. Провожая его взглядом, я почувствовал, что мои колени дрожат…

В этот период я с радостью вспоминаю мою встречу с основательницей Марфо-Мариинской обители – великой княгиней Елизаветой Федоровной. Она имела обычай посещать приюты и лазареты с раненными на войне воинами.

Я был обязан ее встретить с обычным рапортом, как дежурный офицер по казармам, в которых было и отделение (лазарет) для раненых воинов. Ее облик и кроткий взгляд оставили в моей душе неизгладимое впечатление простоты, скромности и радушия.

Рассказывают про один случай, когда она посетила один приют с девчурками четырех-пяти лет.

Заведующая приютом накануне предупредила девочек: «Завтра к нам приедет великая княгиня. Когда она войдет в зал, то вы кричите:..Здравствуйте“. И целуйте ручку. Поняли?» – «Поняли», – хором отвечали девочки.

Приезжает княгиня и входит в зал, где были собраны принаряженные девочки. Те бросаются к ней навстречу и хором кричат: «Здравствуйте и целуйте ручку», – и протягивают ей свои ручонки. Улыбнулась княгиня и перецеловала у всех девочек их ручки.

«Что мне теперь будет?» – думала начальница приюта. Но на другой день приехал автомобиль, нагруженный игрушками по числу девочек…

В середине августа 1915 года в наш батальон пришло с фронта распоряжение: прислать офицера, хорошо знакомого с химией.

Так приказом № 264 от 19 августа 1915 года я был переведен на службу в Ригу, в 4-й Осадный артиллерийский полк, куда и прибыл 21 августа.

Кампания 1915 года, в которой я принимал участие, ознаменовалась появлением нового средства борьбы – отравляющих веществ. Применение этих средств потребовало создания противогазов и организации противохимической защиты.

Основным родом войск в армии всех государств в Первой мировой войне была пехота. В сухопутные силы входили кавалерия и артиллерия. Специальные войска имели весьма незначительный удельный вес (около 2 %). Прибыв на фронт, я был «зачислен в прикомандированные и начальником химлаборатории парка 21 августа 1915 года».

…Вся химзащита наших войск на нашем участке фронта была возложена на нашу лабораторию. В наши обязанности входило проверять у солдат личные средства химзащиты и учить ими пользоваться. В армии в то время стали впервые вводиться противогазы.

К счастью, по данным нашей разведки, немцы не собирались использовать на нашем участке фронта ОВ (газы). Но тем не менее возможность такого применения наше командование не исключало. У нас тоже имелись некоторые запасы ОВ.

К моменту моего приезда на фронт наши войска вели изнурительные позиционные бои. На участке фронта, занимаемом дивизией, в которую входил и наш полк, были отрыты две-три сплошные траншеи вдоль берега реки с замаскированными пулеметными точками. Проволочных заграждений не было, так как демаркационной линией служила река Западная Двина.

Прапорщик Н. Е. Пестов. 1915 год

Не имея достаточного боевого опыта, я в первый же месяц пребывания на фронте при артподготовке получил сильную слуховую контузию. Опытные артиллеристы при выстреле орудия открывали рот и отскакивали от орудия. Я этого не сделал. Через полчаса стрельбы из левого уха у меня пошла кровь, а в голове звенели тысячи колоколов. Ухо мне залечили через несколько дней; звон в голове ослабел, но остался на всю жизнь. Я к нему уже так привык, что почти не замечаю его. Усиливается он, лишь когда я чрезмерно устаю или сильно волнуюсь…

За время моего пребывания на Рижских позициях мне пришлось пережить две опасности и одну серьезную неприятность. Изредка немецкие самолеты пролетали над нашими позициями и сбрасывали бомбы. В октябре 1915 года я по заданию командования выехал на станцию, находящуюся в тридцати километрах от Риги по железной дороге. Нам сообщили, что возле станции лежит неразорвавшаяся бомба, сброшенная с немецкого аэроплана. Я поехал туда на грузовом автомобиле.

В земле торчала головка немецкой бомбы, наполовину зарывшаяся в землю. Сверху бомбы на ее оси находилось взрывное устройство, кончавшееся пропеллером. Очевидно, он не успел раскрутиться настолько, чтобы нижний конец штифта коснулся взрывного капсюля.

Подрыв землю около бомбы, я ее осторожно наклонил и придал ей горизонтальное положение для большей безопасности. Вопрос был в том, насколько близко конец штифта находился от поверхности взрывного капсюля. При тряске штифт мог бы коснуться капсюля, и произошел бы взрыв. А мне нужно было возвращаться на грузовом автомобиле по тряской осенней дороге. Я взял бомбу на руки горизонтально, как маленького ребенка, отнес ее в машину и занял место рядом с шофером, держа ее в своих руках.

Очевидно, пропеллер не успел раскрутиться достаточно глубоко. Но вопрос был в том, не коснется ли штифт капсюля пропеллера взрывного устройства. К счастью, этого не случилось, и я привез бомбу в казарму, где ее заперли в отдельном помещении. Вернувшийся из командировки пиротехник на другой день благополучно вывинтил взрывную головку из тротиловой бомбы. Весом бомба была примерно 12–15 килограммов.

Из воспоминаний Зои Вениаминовны

«Эту бомбу, уже без взрывчатки, Николай Евграфович привез домой в Нижний Новгород, а затем в Москву. Во время обыска и моего ареста в 1930 году один из сотрудников ГПУ, производивших обыск, увидел эту бомбу в подвале (она служила нам гнетом) и закричал страшным голосом: „Смотрите! Бомба! Вот она где, контра!. “ На это Николай Евграфович спокойно ответил: „Будьте спокойны, товарищи, ведь это бомба без взрывателя и взрывчатки и опасности не представляет! Это память с Первой мировой войны!“ – „Ну, ладно, – сказал начальник, производивший обыск, – тогда сами полезайте за ней. Мы все-таки впишем ее в протокол, а там разберутся…"

И бомбу изъяли.

Очевидно, там (в ГПУ) действительно разобрались, так как больше о бомбе никто не вспоминал».

Благополучно я избежал и другой опасности. Кусты и деревья по берегу реки скрывали наши позиции от немцев, находившихся на другом берегу. Как-то, вскоре после приезда в Ригу, я решился сам побывать на линии фронта.

Проехав на лошади около двух километров от города, я подъехал к линии фронта. Берег реки здесь был покрыт низкими кустами и деревьями. Я слез с лошади и стал подходить к месту, где кончалась зелень. На другой стороне реки были немецкие позиции. В это время на фронте было затишье. Вижу, что несколько наших солдат выходят из кустарника к обрыву у реки. Я тоже вышел за ними из зелени, чтобы поближе рассмотреть линию немецкого фронта. Я спросил одного солдата: «Не опасно ли здесь ходить?» – «Ничего, – отвечал мне солдат, – мы тут еще свободно ходим».

Вдруг я увидел другого солдата, который остановился в недоумении. Оказалось, что у него во рту пропал конец папиросы… Ее выбила изо рта пуля немецкого снайпера. Поняв это, я поспешно скрылся в прибрежных кустах.

В январе 1916 года мне был предоставлен кратковременный отпуск с сохранением содержания, и я поехал в Нижний.

Из воспоминаний Нины Сергеевны Кусковой[6]6
  Н.С. Кускова – дальняя родственница семьи.


[Закрыть]

«Когда Николай вернулся в Нижний, то все просто ахнули, увидев стройного, подтянутого молодого офицера. Его глаза горели огнем и молодой удалью. „Военная форма ему очень идет“, – в один голос заявили родственники. Необыкновенная тактичность, вежливость и общительность делали его желанным гостем в любой компании. „Наш душка офицер“, – называли его мать и сестры.

В этом году (1916) в феврале состоялась свадьба Николая Евграфовича. Его женой стала дочь присяжного поверенного Руфина Дьячкова. Сам Дьячков вел коммерческие дела у купца Башкирова, родственника Николая Евграфовича. Молодые люди были дружны еще с довоенной поры, когда, будучи студентами, встречались на даче в Крестах.

Руфина Дьячкова представляла из себя типичный пример передовой эмансипированной женщины начала века. Хорошее образование – она знала языки и превосходно играла на фортепиано, умение красиво и со вкусом, модно одеться заметно выделяли ее из окружавших подруг и друзей. Среднего роста, изящная, с тонкими чертами лица, немного экзальтированная, она пользовалась вниманием молодых людей и имела „успех в обществе“, как тогда говорили.

В гостиной Дьячковых часто устраивались вечеринки, где можно было встретить представителей самых разнообразных слоев нижегородского общества. Здесь были и чиновники, и военные, студенты и курсисты, революционеры различных направлений и толков. За картами и рюмкой вина велись разговоры о войне, ругали царя с царицей и „всесильным“ Распутиным, обсуждали и читали запрещенную литературу и строили планы на „светлое будущее“ России.

„Господа, прошу любить и жаловать, подпоручик Пестов из действующей армии“, – такими словами представил хозяин дома Николая Евграфовича собравшейся компании. Многие, в том числе и Руфина, были знакомы с Николаем еще до войны, другие познакомились только что, но он сразу же завоевал всеобщее внимание и симпатии. Если Руфина была лидером женской половины общества, то подпоручик Пестов возглавлял мужское общество в гостиной Дьячковых. Сближение между молодыми людьми было искренним, и на святках 1916 года Николай сделал Руфине предложение. Руфина дала согласие на брак… После венца молодые поселились у тестя на Больничной улице».

В середине февраля (согласно послужному списку – 14 февраля) подпоручик Н. Пестов отбыл в Ригу в свой полк. Руфина осталась с отцом в Нижнем Новгороде. Прекрасная пианистка, она давала частные уроки по фортепиано для девушек из дворянских и купеческих семей.

В кампании 1916 года 12-я армия под командованием генерала Д.П. Парского, в которую входил и наш 4-й Осадный полк, активного участия не принимала…

В этом году Бог спас меня от одной серьезной неприятности.

Со взводом солдат я занимался приготовлением дымовых «вспышек». Они были нужны, когда стреляли орудия наших батарей. Дымок при выстреле открывал место нашего орудия.

Чтобы обмануть немцев, при выстреле в отдалении одновременно зажигалась дымовая «вспышка». Я приготовлял их в виде картонных трубок, набитых опилками с небольшой примесью пороха. Чтобы было удобно быстро их взрывать, я приобрел в рижском галантерейном магазине большой клубок пироксилиновых ниток. С их помощью раньше в церквах зажигались верхние люстры со свечами. Огонек по шнуру перебегал от свечки к свечке, и вся люстра зажигалась. Как будто бы этот клубок был совсем не опасным товаром. Но я через него чуть-чуть не был отдан под военный суд.

«Вспышки» мы готовили в одном из помещений казарм. Там же стоял и бочонок с черным порохом.

В нерабочее время комната запиралась. Я следил за тем, чтобы бочонок с порохом без меня не открывался. А на товар из галантерейного магазина – клубок шнурка – я не обращал внимания.

В одно утро, когда мы должны были готовить «вспышки», солдаты пришли в эту комнату раньше меня. Пироксилиновый клубок лежал на столе. Ожидая меня, один из глуповатых солдат ткнул курящейся папиросой в клубок шнура. Очень сильная огневая вспышка, подобная взрыву, сильно обожгла лицо этого солдата. На мое счастье, у него сохранились глаза, но все лицо получило очень сильный ожог, от которого он потом долго лечился. Поскольку глаза у солдата остались целы, командир полка, пожалев меня, замял это дело, и меня не отдали под суд за непредусмотрительность.

Умеренные боевые действия на нашем фронте оставляли много свободного времени. Это время я старался использовать для своего образования. Познакомился в Риге с преподавательницей немецкого языка Элизабет Лаубе и дважды в неделю брал у нее уроки немецкого. Самостоятельно изучал французский язык и через год-два мог свободно читать художественную, а затем и научную литературу на этих языках.

Нравственное состояние моей души в то время оставляло желать лучшего. Часто вечерами в офицерском клубе устраивались различные встречи с сослуживцами по полку, отмечались различные даты (царские дни, большие праздники, дни ангела начальства и т. д.), которые обычно сопровождались обильными возлияниями и игрой в карты. К вину я был, к своему счастью, абсолютно равнодушным. В карты играть любил, но никогда не терял головы. Играл трезво и рассудительно. В нашем полку в то время был очень хороший и добрый офицер Н. Ветров, с которым я был в дружеских отношениях. С ним произошла очень трагичная банальная история – проиграл в карты казенные деньги и застрелился. На меня это произвело столь сильное впечатление, что к карточному столу я больше не приближался.

В феврале 1917 года вспыхнула революция. Фронт дрогнул, и началось сплошное отступление наших войск. Не помогли и «батальоны смерти», или «ударные батальоны». Эти батальоны были образованы Керенским летом 1917 года, с тем чтобы «героическим» примером они могли поднять дисциплину и укрепить боевой дух армии.

20 августа 1917 года наши войска оставили г. Ригу.

Я был тогда адъютантом полка и в автомобиле с генералом – командиром полка – выехал в город Лугу (Псковской области).

Октябрь 1917-го

После Февральской революции в нашем полку был образован полковой комитет, членом которого, по желанию офицеров и солдат, избрали и меня. По прибытии в г. Лугу я был избран офицерами в Лужский исполнительный комитет как председатель от полка и одновременно членом полкового суда.

На этом посту мне пришлось участвовать в заседаниях полкового суда. Нарушений дисциплины было довольно много, участились случаи дезертирства и мародерства, но в связи со сложившейся политической ситуацией наказания и приговоры были часто формальными. Смертная казнь была отменена.

В первые несколько месяцев после Февральской революции как внутреннее состояние страны, так и боеспособность ее армии, несомненно, улучшились. Но радоваться было преждевременно. Оставление нашими войсками больших территорий и отступление по всему фронту на линию государственной границы после летней кампании 1917 года показывало, что страна находится в катастрофическом положении и Временное правительство не в силах что-либо изменить.

Неизбежность новой революции стала очевидной почти немедленно вслед за Февральской революцией. Солдатские массы, как и большинство населения России, не хотели продолжения войны и видели в революции путь к миру. Вся армия толковала о мире. Многие солдаты сами начинали решать вопрос о мире дезертирством. Я видел, как простой народ отворачивался от всех «умеренных», кадетов, эсеров и т. д. и переходил на сторону большевиков, которые твердо боролись за мир, за передачу земли крестьянам, за введение рабочего контроля над производством и за создание рабочего правительства.

26 октября 1917 года в Лугу пришло сообщение о новом перевороте в Петрограде. Что это произошла Октябрьская революция, тогда еще не говорили. В штабе армии я увидел телеграфный текст: «Временное правительство низложено. Вся власть в руках Советов…»

Весь этот день я провел в штабе полка, где составлялся мой послужной список. Накануне я подал рапорт о предоставлении мне очередного отпуска, и командир полка генерал Изержин распорядился мне его предоставить с 15 ноября 1917 года. Ввиду сложившейся ситуации (никто не мог предположить, какой оборот примут события в ближайшее время) все воинские документы мне были выданы на руки.

На другой день, 27 октября, напряженное ожидание прошло, и начался невообразимый хаос. Из Гатчины приходят директивы Временного правительства за подписью Керенского с приказом двигаться на Петроград для поддержания войск генерала Краснова. Из Петрограда, где, по слухам, образовано новое правительство, сообщений нет, что и неудивительно. Телеграфного сообщения с Петроградом нет уже более суток. Тем временем из Ставки (г. Могилев) приходит приказ «до особых распоряжений оставаться на месте в Луге…».

Ежедневно приходили сведения из разных концов России. Старая Россия быстро разваливалась. В город приходили вести о том, что Финляндия требует автономии и отказывается подчиняться распоряжениям из Петрограда. На Украине, в Белоруссии и Польше все больше усиливалось националистическое движение. Хаос увеличивался со дня на день.

В Луге, где скопилось громадное количество войск, революционного подъема народных масс не ощущалось. Слишком много было военной силы, которая пребывала в нерешительности. Но было уже ясно, что значительная часть кадровых офицеров и некоторые регулярные части готовы в любой момент выступить против советской власти. События, происходившие в Москве и Петрограде, говорили о том, что начинается Гражданская война.

16 ноября, оформив отпуск, я выехал на родину в Горький (Нижний Новгород).

Первая тюрьма

До Нижнего я добрался с большим трудом. Повсюду забастовки, митинги. Транспорт парализован. Сотни и тысячи солдат дезертировали с фронта и двигались по стране огромными беспорядочными волнами. Все голодные, грязные, озлобленные. Подъезжая к Москве, все офицеры в нашем вагоне сняли погоны, а некоторые где-то раздобыли куски красной материи и сделали себе банты на грудь…

С трудом удалось достать хлеба, чтобы хватило до Нижнего.

Перед самой Москвой в вагон вошли вооруженные солдаты и рабочие и у всех офицеров произвели обыск с целью изъятия возможного оружия.

В Москве я пробыл трое суток. Зашел в дом крестного и в Техническое училище. От знакомых узнал подробности октябрьских событий в Москве. Здесь же впервые я прочел «Декрет о мире», принятый на II Всероссийском съезде Советов 26 октября (8 ноября) 1917 года. Он на меня произвел большое впечатление. В четких формулировках Декрета я увидел основные положения политики нового правительства, основанной на установлении мира между всеми народами.

Возвращаясь с фронта, я видел сам, что мир России необходим. Ни одна страна не понесла столько ущерба от войны, как Россия. Почти половина трудоспособного мужского населения (15 798 тыс. человек) была поставлена под ружье… Русская армия потеряла в боях 1200 тыс. человек – больше, чем какая-либо другая страна Антанты[7]7
  См.: Урланис Б.Ц. Войны и народонаселение Европы. М., i960. С. 260, 381.


[Закрыть]. Потери ранеными и больными составили 4269,5 тыс., военнопленными – 3343,9 тыс. человек[8]8
  См.: Россия в мировой войне 1914–1918 гг. (в цифрах). М., 1925. С. 4.


[Закрыть].

Здесь же, в Москве, я узнал, что ставка в Могилеве разгромлена отрядами Красной гвардии и что начальником штаба назначен генерал-лейтенант М.Д. Бонч-Бруевич.

В Нижний я приехал в декабре, когда уже Волга стала и город был весь засыпан пушистыми снежными сугробами. Радости моих близких не было границ. Все были счастливы, что я живой и здоровый вернулся с фронта.

В начале января советское правительство издало постановление о демобилизации армии. Демобилизация разложившейся царской армии прошла автоматически. Нижегородский ревком издал указ, в котором предписывалось всем находящимся в городе демобилизованным офицерам пройти регистрацию в ревкоме и сдать оружие, если таковое имелось. Всех офицеров, у кого обнаружат оружие, приказано было «немедленно на месте предавать революционному суду»[9]9
  Директивы Главного командования Красной армии (1917–1920 гг.). С. 16.


[Закрыть].

Некоторое время я был в полной растерянности. Вернуться в полк? Остаться в городе и поступить на службу к новой власти? Вернуться в Москву в МВТУ?.. Вняв уговорам своих близких, я остался в Нижнем…

В начале февраля 1918 года как-то утром за мной пришел красноармеец и принес повестку. В ней было сказано, что гр. Н.Е. Пестову предлагается явиться в Нижегородскую ЧК, и было указано время.

«Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Нижегородском Совете», – прочел я табличку на здании бывшей канцелярии генерал-губернатора, находившейся внутри древнего Нижегородского кремля вблизи Аракчеевского кадетского корпуса.

ВЧК меня встретили очень любезно и после краткой беседы предложили работать в ЧК делопроизводителем. Я согласился. На этом посту я пробыл лишь несколько дней и был переведен на работу в Нижегородский Горпродком на должность заведующего алфавитным контрольным столом. Из ЧК меня перевели, как мне потом объяснили, потому, что начальство не утвердило моей кандидатуры на этот пост – бывший офицер, беспартийный…

В Горпродкоме я проработал до августа 1918 года. Вместе со мной работала и Руфина – секретарем Горпродкома. Работа в Горпродкоме была в основном связана с задачей обеспечения продовольствием и промышленными товарами Нижнего Новгорода и прилегающих к нему губерний. Главные трудности в тот период заключались в недостаточно развитой индустрии и разрухе в стране.

К лету 1918 года над страной нависла угроза голода. Продовольственный кризис обострялся внешними и внутренними врагами. Германия оккупировала самые хлебные, наиболее плодородные губернии. Мятеж чехословацкого корпуса нарушил связь центра с Поволжьем и Сибирью. Рабочие Нижнего, как и других городов, иногда целыми неделями не получали хлебного пайка. В июне была составлена телеграмма в Совнарком с просьбой немедленно оказать помощь[10]10
  ЦГА ОР СССР. Ф. 130. О. 2. Д. 5. Л. 48.


[Закрыть]. Но у советского правительства в это время были ничтожные запасы продовольствия. «Всего хлеба пришло в Нижний 700 тысяч пудов, которые должны быть распределены среди двух десятков губерний и пойти десяткам миллионов голодных людей»[11]11
  См.: Гражданская война в СССР. Т. 1. С. 165.


[Закрыть].

Декретами ВЦИК и СНК от 13 и 27 мая 1918 года была установлена продовольственная диктатура… Все советские органы и учреждения обязаны были выполнить планы Наркомпрода в области заготовки и распределения продовольствия… Совнарком принял также несколько декретов по продовольственному вопросу, в том числе и о привлечении к заготовке хлеба рабочих организаций и др.

Так, начиная с лета 1918 года, стали складываться основы политики «военного коммунизма». Советская Республика становилась военным лагерем.

Положение сложилось критическое. Три четверти Советской России оказалось в руках белогвардейцев. Республика была окружена сплошным кольцом фронтов. В Поволжье началось формирование белой «народной армии».

В связи со сложившейся ситуацией нижегородские коммунисты сочли целесообразным ввиду возможного выступления контрреволюционных белогвардейских элементов произвести аресты бывших офицеров, дворян и представителей буржуазии. С 10 по 15 августа в городе было интернировано более четырехсот человек. В их число попал и я. Меня арестовали 13 августа на работе, а вечером в тюрьме я встретился со своим тестем – адвокатом Дьячковым. Он был арестован дома. Мы устроились с ним в одной камере на соседних нарах. Он был очень эрудированный и культурный человек, и с ним было интересно беседовать на самые различные темы. Тюрьма была переполнена, но кормили нас по тем временам довольно сносно. Все ждали, что со дня на день и Нижний станет «белым».

Тем временем события приняли еще более драматический оборот и чуть было не кончились для меня трагически. Трагедия тем не менее постигла нашу семью…

Произошло объединение сил внешней и внутренней контрреволюции против советской власти. Против деятелей партии и Советского государства был организован террор… 20 июня эсерами был убит М.М. Володарский, 30 августа – председатель Петроградского ЧК М.С. Урицкий. Вечером в тот же день в Москве было совершено покушение эсеркой Каплан на В.И. Ленина[12]12
  См.: Гражданская война в СССР. Т. 1. С. 158.


[Закрыть]. 2 сентября ВЦИК постановил: «На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и ее агентов»[13]13
  Декреты Советской власти. Т. 3. С. 167.


[Закрыть].

Ранним утром 16 августа, около 4 часов утра, наша камера была поднята надзирателями. В тюрьме творилось что-то необычное. Слышан был топот многих сотен ног, отрывистые команды, бряцанье оружия и скрип дверей. Последовал приказ: «Всем выйти на внутренний плац с вещами».

В коридорах и на плацу стояли вооруженные красноармейцы. В центре длинными рядами стояли заключенные. Команда: «Разбиться на десятки… Каждому десятому выйти из строя!»

Я был девятым. Рядом со мной стоял, ежась от утренней прохлады, мой тесть. Он оказался десятым. Всем вышедшим из строя приказали взять свои вещи и вывели к воротам тюрьмы. Больше я своего тестя не видел.

Их вывезли за Волгу и расстреляли. Об этом было сообщение в газетах. (Всего было расстреляно 40 человек представителей буржуазии – купцов, офицеров, адвокатов…) Все это я узнал уже после освобождения.

2 сентября 1918 года ВЦИК объявил Советскую Республику военным лагерем и постановил учредить вместо Высшего военного совета – Революционный военный совет Республики. Председателем РВСР ВЦИК утвердил Л.Д. Троцкого.

К ноябрю месяцу стало ясно, что белым уже не завладеть Нижним Новгородом. 2 ноября меня отпустили на свободу.