Текст книги "От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания"

Зоя Вениаминовна и Николай Евграфович Пестовы
От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИС Р16-520-0964

Серия

«Наследие семьи Пестовых и Соколовых»

К читателям
Пестовы: дорогой любви

Сборник, который вы держите в руках, состоит из трех частей. И объединяет их то, что можно назвать «действием Промысла Божия в семье Пестовых».

Мне посчастливилось родиться в этой семье. Кроме того, на протяжении пятнадцати лет я жил с бабушкой и дедушкой, Николаем Евграфовичем и Зоей Вениаминовной Пестовыми. И главное, о чем я могу свидетельствовать: у них была друг к другу любовь.

Первая часть этой книги – очень искренние воспоминания Зои Пестовой о своей юности. Вторая – история жизни Николая Пестова. Третья часть – отрывок из главного труда Николая Евграфовича, книги «Современная практика православного благочестия».

Над «Современной практикой…» дедушка начал работать в конце 30-х годов, а собирать богословскую литературу еще раньше, в 20-е годы. Находил книги у друзей и родственников, много приобретал у букинистов: в 20– 30-е годы на развалах можно было найти немало редких книг, в том числе религиозных.

В результате у него образовалась библиотека, которая насчитывала около двух тысяч томов. Вся его комната – шкафы, антресоли – была забита книгами. И ежедневно по два-три часа он занимался штудированием этих книг, выписывая из святых отцов и подвижников благочестия самые важные, на его взгляд, вещи, касающиеся общественной, духовной, семейной жизни. А поскольку он был человек академического склада, ученый, то когда выписки стали занимать несколько тетрадей, он начал их систематизировать.

И это вылилось в огромную работу, которую дедушка называл «диссертация» (в том числе и для того, чтобы к нему не было претензий со стороны властей, что, дескать, он занимается какой-то сектантской деятельностью).

Он так говорил о себе: «Какой я богослов? Нет, я – просто христианин, который пытается что-то понять». И шутил: «Если ты в своей работе пользуешься трудами кого-то одного, это будет плагиат, двоих – компиляция, а вот если троих и больше – то это уже диссертация».

Первые главы своей «диссертации» он озаглавил «Путь к совершенной радости». Он был тем человеком, который увидел этот путь, он шел по нему. Что бы ни случилось в его жизни, он говорил: «Слава Богу за все» – и умел просто радоваться. И эту радость, которая была в его сердце, он вложил в свои труды.

* * *

Когда мы были детьми, то, конечно, иногда баловались. Родители и бабушка нас за это наказывали, а дедушка всегда говорил: «Это не наш метод!» И, если что-то случалось, если мы чего-то там натворили, он с нами разговаривал. Он не ругался – но он переживал и скорбел о наших грехах. Он даже иногда начинал плакать во время этого разговора.

Еще я помню, что к дедушке постоянно приходили посетители. Дверь у нас не закрывалась. Сегодня я могу сказать: в последние годы жизни Николай Евграфович был как старец. К нему приходили штатские и военные, даже генералы. Бывали известные деятели науки и культуры. Я помню, Дмитрий Евгеньевич Мелехов, светило психиатрии, навещал дедушку, изливал ему свою душу. Я знаю, люди в общении с ним находили большое утешение.

Я был еще мальчишкой и иногда играл в его комнате, когда кто-то у него был. Я ничего не понимал – кто там о чем говорит и плачет… Я в солдатиков играл, гвозди в пол забивал, украшал себя дедушкиными орденами – дедушка никогда не запрещал. Говорил: «Это же дети играются». Но, я помню, любой разговор с тем, кто к нему приходил, он всегда начинал и заканчивал молитвой. И еще у него была такая установка: там, где разговаривают больше двоих, – потерянное время.

А бабушка всегда была на страже его здоровья, говорила: «Берегите Николая Евграфовича, нельзя ему так уставать» – и строго следила, чтобы в день было не больше трех-четырех посетителей, контролировала, кто сколько времени у дедушки сидит. Если сидели долго, она стучала: «Николай Евграфович, время вышло. Вас следующий человек ждет». В общем, ей приходилось принимать во всем участие. Поить чаем тех, кто ждал беседы с дедушкой, общаться с ними. Иногда посетители говорили: «Ну вот, вы уже на все наши вопросы и ответили…»

Мы знали, что за дедушкой следили – к нему даже провокаторов подсылали. Но бабушка с дедушкой не боялись, говорили: «Ну что, нам по 80 лет уже – посадят так посадят». Возможно, не тронули Николая Евграфовича тогда, потому что он был известный ученый, у него более двухсот работ по химии, в том числе по оборонке. К тому же он всегда подчеркивал, что в том, что он делал, нет никакой политики.

Николай Евграфович в течение десятилетий собирал свою «диссертацию». Сложные тексты – например, творения Иоанна Златоуста, Василия Великого – он, не изменяя, немного упрощал с точки зрения современного восприятия, современной лексики, делал их более доступными. Когда к середине 50-х годов у дедушки накопился огромный объем рукописей, он стал отдавать их на перепечатку нескольким машинисткам. Помню, мы ходили с ним в магазин, он покупал бумагу и копирку. Иногда сам, иногда просил нас, внуков, – потому что одному тоже нельзя было много покупать, это вызвало бы подозрение. Каждую неделю он делал обход машинисток – забирал у них отпечатанную продукцию, расплачивался. Печатал он все это на свои деньги – на пенсию и на то, что накопил за жизнь. А потом все эти экземпляры сам переплетал. Я помню, как он сидел, шилом пробивал эти листы… В общем, сам делал свои книги. И рассылал их во все концы Советского Союза. У него были хорошие друзья, преданные ему люди, которые жили в разных городах – в Грозном, в Риге, в Таллинне, в Иркутске, на Дальнем Востоке, на Украине. Они приезжали оттуда, набивали полные чемоданы дедушкиных книг. Все это было опасно, но Господь дедушку хранил. Одно время, лет в пятнадцать-семнадцать, когда я был студентом музыкального училища, я тоже развозил его книги на поезде.

* * *

Первая часть этого сборника – воспоминания нашей бабушки Зои Вениаминовны о своей юности. Писать она их решилась уже в зрелом возрасте после одного интересного случая. Дело в том, что в молодости на бабушку огромное влияние оказал Владимир Филимонович Марцинковский, великий миссионер, организатор молодежного христианского движения. Он тысячи людей обратил ко Христу. Бабушка с дедушкой, собственно, и познакомились в его христианском студенческом кружке. Но в 1923 году Марцинковский был выслан за границу, и больше бабушка и дедушка его не видели и даже не знали, жив ли он.

И вот где-то в 60-е годы дедушке подарили радиоприемник «Фестиваль», который ловил короткие волны, и можно было слушать зарубежные передачи.

И однажды, крутя ручку радиоприемника, бабушка с дедушкой вдруг услышали родной голос. «Да это же Владимир Филимонович! Да он жив!» А он вел тогда передачу на русскоязычном радио Монако «Монте-Карло». Можете себе представить, что почувствовали Николай Евграфович и Зоя Вениаминовна, услышав через десятилетия голос своего учителя. Я помню, как они слушали его, и плакали, и утешали друг друга. И бабушка – а она была такая эмоциональная – говорит: «Я хочу крикнуть ему туда, как кричал Тарас Бульба своему сыну: „Слышу, сынок, слышу!“»

И вот, услышав Владимира Филимоновича, бабушка решилась писать свои воспоминания. Ей, кстати, очень трудно было это делать, юность у нее была непростая. Но все, что в этих воспоминаниях сказано, – чистая правда.

* * *

А жизнь дедушки, как он говорил, – это «путь из темной страны безверия в светлое Христово Царство». Ведь дедушка во время Гражданской войны был близок к Троцкому. Всю жизнь он потом каялся и скорбел о том времени. «Я постоянно помню те бездны греха, в которые я впадал в течение последних трех лет до обращения к христианской вере. Я искренне раскаялся в них и верю, что Господь, по Своей неизреченной благости, простил мне грехи, но сознание своего ничтожества во мне сохранилось и будет со мной до смерти…» – писал он.

И я верю, что дедушка и бабушка, пройдя длинный, непростой путь, дошли в конце этого пути до Земли Обетованной. И нашли там свою Совершенную Радость.

Протоиерей Николай Соколов,

настоятель храма сет. Николая Чудотворца в Толмачах

(при Третьяковской галерее)

Зоя Пестова. Поездка в Саров (лето 1915 года)

Любящим Бога все содействует ко благу!

(Рим. 8:28)

К святым, которые на земле,

к дивным Твоим – к ним все желание мое.

(Пс. 15:3)

Зоя Вениаминовна Пестова (в девичестве Бездетнова), супруга Николая Евграфовича Пестова, родилась в 1899 году, умерла в 1973-м. Эта книга – ее воспоминания, записки, составленные ею уже в старости. Записки дополнены и отредактированы дочерью З.В. Пестовой – Наталией Николаевной Соколовой.

Предисловие

Автор этой работы Зоя Вениаминовна Пестова (1899–1973) – личность выдающаяся. Она начала свой христианский путь в Русском студенческом христианском движении (РСХД) еще до революции, сотрудничала с известным его деятелем и христианским проповедником В.Ф. Марцинковским, о котором до конца дней своих сохранила теплые воспоминания, близко знала о. Алексия и о. Сергия Мечевых. В 20-30-х годах вместе со своим мужем, не менее замечательным человеком, Николаем Евграфовичем Пестовым, доктором химических наук, сохраняла свою православную веру, как и дух мечевской общины. Переживала обыски и аресты и помогала своему супругу, имевшему смелость не только держать в доме и размножать, но и щедро давать многочисленным друзьям дома и знакомым этих друзей христианскую литературу. Множество людей прошло через их дом: и будущие мученики, и еще молодой тогда о. Александр Мень, и будущие священнослужители, в том числе ставшие епископами РПЦ (например, архиепископ Мелитон), и миряне.

Их старший сын погиб на войне как достойный христианин (см. книгу Николая Евграфовича Пестова «Жизнь для вечности»). Их внуки стали священнослужителями.

Под конец жизни, так же как и в молодости, Зоя Вениаминовна не пропускала случая свидетельствовать о Христе людям (например, в виде экскурсии по выставке картин Дрезденской галереи). А всего за две недели до своей кончины, стоя на паперти патриаршего Богоявленского собора, она проповедовала Истину случайно зашедшим в собор студентам, не ожидавшим сразу встретить в православном храме столь замечательную, духовную, душевную и образованную бабку.

Преставилась же она к Богу 15 ноября 1973 года.

Она прожила трудную и праведную жизнь. Она всегда была верна Богу во Христе и лучшим православным традициям. Кто знал ее и ее семью, тот счастлив, что приобщился к этому Православию, и неверным рабом уже быть не может. Она – связь поколений и времени.

Вечная ей память.

Г. К.

Детство

Бог заповедал: почитай отца и мать; и: злословящий отца или мать смертью да умрет.

(Мф. 15:4)

Трудно мне писать воспоминания детства: горят передо мною эти слова! Не хочется вспоминать мое тяжелое детство, дела, слова и речи, которые сеялись в моей душе родителями, далеко тогда стоявшими от Церкви. Грехи родителей терзали мою детскую душу; я все знала, я все понимала в свои пятнадцать лет.

«А если бы не было такой обстановки дома, – сказал мне старец, – так ты бы и не ходила в монастырь, ты бы не прибегала к Богу, а вот с твоим горем-то ты и молилась».

Но в старости и перед смертью, пережив очень многое, родители мои каялись, пришли к Церкви и умерли православными.

Старец говорил: «А раз они каялись, то Господь им простил. Все прощено и забыто. И вы должны все-все забыть и простить, раз Церковь их приняла. Ведь могло быть, что они бы не покаялись. Значит, и вам все забыть, все простить надо».

Все прощаю, все хочу забыть, молюсь о них, взывая к Богу: да успокоит Господь души их! Если невольно в моих записках будет осуждение, то только потому, что я пишу правду, что иначе написать нельзя.

Отец часто рассказывал мне, что, когда мне было три года, я болела скарлатиной и надежды на выздоровление не было. Папа пришел ко всенощной 6 декабря (19-го по новому стилю) на день святителя Николая и, встав перед иконой, плакал навзрыд, вымаливая мне жизнь. «Если бы ты только видела, как я просил Николая-угодника оставить мне тебя!» – говорил отец, и всегда со слезами.

В спальной комнате у отца висела икона, но я не видела отца молящимся. Хотя бывало, он посылал меня подать «за упокой» своих родных, давал мне на свечи и на нищих, прислушивался к снам, принимал «со святыми» приходского священника, в пост на первой, четвертой и седьмой неделе не было мясных блюд. Так что назвать моего отца неверующим нельзя.

Вот одно его стихотворение, посвященное мне:

 
Ночью захожу я в комнату твою
Посмотреть, как спит дочурка дорогая,
А потом я встану на колени, горячо молю:
«Сохрани ей жизнь, о Матерь Пресвятая!
Ты вложи ей в душу благородство,
К людям состраданье,
Укрепи в ней разум, дай ей справедливость.
Вот мое желание, вот моя молитва,
Ты услышь, Владычица, окажи мне милость!»
 

Отец был с двух лет сиротой, воспитывался в пансионе. Он сам рос не в семье и, создав свою семью, тяготился потом ею. Только первые годы они жили хорошо, а это я мало помню, но все же эти малые воспоминания согревают душу.

Детство Зои Бездетновой прошло в Угличе.

Фото из семейного альбома: Углич в 1917 году

Помню, как мы с родителями в огромной лодке весело плывем по Волге до местечка, называемого Улейма. С нами еще одна большая семья с детьми, прислугой. Погода – великолепная: светит солнце, поют птицы, летняя природа сияет во всей своей нетронутой красоте. Лодка пристает к берегу, и все радостно наслаждаются гулянием в тишине леса. Прислуга разжигает самовар, готовит пикник из привезенных с собою продуктов.

И вот мы все уже вокруг богато уставленного стола, нас фотографируют. Этот снимок я берегла всю жизнь, показывала его своим друзьям, детям и внукам, говоря им: «В начале нашего века, когда я была еще младенцем, были и у нас в семье годы счастья и радости. Смотрите, как мы все прекрасно и скромно одеты: девочки – в белых длинных платьицах, мужчины – в пиджаках, несмотря на лето, ибо снять сюртук в обществе дамы считалось неприличным. А дамы – в огромных шляпах с цветами, пышных платьях с длинными рукавами… Даже прислуга – в фартуках с кружевом, в лентах и бантах. Все богато, но скромно, пристойно. Нельзя было иначе. Ни пьянства, ни грубых шуток, ни песен диких, ни жестов вольных. Да, все держали себя, как будто ходили пред лицом Господа».

Пикник на Дивной горе. Зоя – вторая слева, крайний слева – ее папа Вениамин Федорович, мама Мария Георгиевна – крайняя справа. 1906 год

Про Бога забыли! Поэтому недолго сияло наше счастье. Враг рода человеческого не дремал. Надо усердно молиться, защищая свое счастье от козней вражеских. А кто не стоит на страже своей души, не призывает ежедневно, ежечасно на помощь силу Божию, на тех, как темная туча, находят всевозможные искушения.

Пресвятая Богородица защитит тех, кто к Ней обращается. В молитвах к Ней есть такие слова: «Радуйся, всех искушений, от мира, плоти и дьявола находящих, попрание!»

Но, видно, мало у нас молились. Нас, детей, никто не научил еще молиться. Пошли в семье раздоры, неудовольствия, слезы. В чем было дело – младенцы не понимали, но горе у нас было налицо: мать наша, Мария Георгиевна, уезжала от семьи надолго, желая быть в финансовом отношении самостоятельной и независимой от мужа. Она решила выучиться на врача и завести свой зубоврачебный кабинет. Отец наш ее не отпускал, сказав, что не даст ей на это денег, а в дальнейшем не будет обеспечивать жизнь супруги в Москве, куда наша мать решила уехать на два-три года.

Однако мама не послушалась и уехала. Детское горе не поддается описанию! Хотя была у нас в доме и прислуга, и нянька, и горничная, но… без хозяйки в доме мы все осиротели. Любимой нашей игрой стали «горюны».

Горюны

Коле – три года. Мы садились рядом на диван и, прижавшись друг к другу, начинали поочередно изливать свою детскую скорбь в коротких фразах:

– Бедные мы детки, одни мы остались!

– Уехала наша мамочка!

– Нам так скучно без мамы!

– Никто нас не пожалеет!

– Никто нас не целует, не ласкает!

– Никому-то мы не нужны!

– Папу мы почти не видим!

– Папа приходит поздно, усталый!

– Нет мамы – не с кем поговорить!

Сидим так – и причитаем, и плачем. Доведем себя до горьких слез, обнимемся и рыдаем.

Но вот пришло от мамы письмо. Рая уже читала по складам, письмо было на ее имя. Сестра прочла:

– «Дети, попросите отца выслать мне денег. Я очень нуждаюсь, денег на билет домой у меня нет. А на Рождество я могла бы приехать, повидать всех вас, очень скучаю. Мама».

Мама Зои Мария Георгиевна с сыном Колей

В тот же вечер, дождавшись возвращения отца из больницы[1]1
  Отец был главврачом и директором больницы в Угличе.


[Закрыть], мы наперебой просили его выслать нашей матери денег. Просили мы горячо, со слезами, но отец резко ответил:

– Не надо было маме уезжать. Я предупреждал, что денег я ей высылать не стану.

Больше приставать к отцу мы не смели. Однако мы решили сами собрать деньги и выслать их маме. Но где их взять? Мы и считать-то деньги еще не умели.

Бегая без присмотра по улицам, мы видели, что в одном месте города принимают кости животных и дают за них какие-то монетки. Тогда мы решили собирать по оврагам и помойным ямам кости и сдавать их. Предоставленные сами себе нашей нянькой, надеющейся на наше благоразумие, мы стали усердно лазать по канавам, откосам, кустарникам, собирая в мешок объеденные собаками кости животных. Найденные кости мы мыли в лужах, скребли, очищали, сушили, складывали в мешок, затем слабыми ручонками тащили мешок с костями в пункт, где их у нас охотно принимали, давая нам за них какие-то медные монетки.

Но где же нам было прятать денежки? Для этого мы разрезали крышку детского барабана и опускали в щелку монетку за монеткой. Вскоре барабан наш отяжелел и весело позвякивал медью, когда мы с радостью его трясли. Мы собирались наполнить барабан доверху и усердно трудились. Как быть дальше – мы не знали.

Однажды в нашу детскую комнату зашел отец. Случайно взгляд его упал на забытый нами на столе барабан. Отец удивился его тяжести и тому, что внутри барабана звенели монеты.

– Откуда в барабане деньги? – спросил отец.

Мы смущенно молчали. Отец спрашивал каждого из нас поодиночке, но мы твердо договорились не выдавать никому нашей тайны. Отец никогда нас не бил, не наказывал, но тут строго пригрозил ремнем, так как заподозрил, что мы воруем монеты у прислуги. Мы испугались и со слезами открыли ему, что собираем деньги для мамы.

– Где вы берете деньги? – спросил папа.

Всхлипывая, утирая слезы, мы рассказали отцу, как собирали кости, с каким трудом их мыли и тащили в мешке по улицам, чтобы получить монетки для мамы.

Отец молчал, потом ушел к себе в кабинет, и через открытую дверь я видела, что мой папа плакал. Он сидел за столом, обхватив голову руками, а слезы ручьем катились по его щекам. Я стояла у двери, папа подозвал нас и сказал:

– Мои милые, добрые детки! Как вы осрамили меня на весь город! Вас ведь все знают! Скажут: «Это дети директора больницы Бездетнова! И они собирают кости, они сдают их!» Как вы еще не подхватили болезни, беря ручонками эту грязь? Покажите мне ручки. Бедные замарашки! Видно, что без мамы растут. Больше не собирайте костей. Я вам дам деньги. Вы завтра же пойдете с няней на почту и пошлете матери нужную сумму.

Мы кинулись к отцу на шею и покрыли поцелуями его влажные щеки.

На Рождество мы дождались свою мамочку. Она вошла в дом вся занесенная снегом, замерзшая после езды на извозчике при сильном морозе. Мы кинулись к ней. Но мать строго нас отстранила: «Не подходите, простудитесь: я холодная! Вот согреюсь, напьюсь горячего чаю, тогда и будем обниматься». Какими долгими казались нам эти минуты, пока мама переоделась в теплый халат, согрелась чаем!

Недолгой была наша радость. Промелькнули Святки, и после Крещения мать наша опять уехала учиться.

Мы подрастали, и отец решил нанять учителей для обучения нас начальной грамоте и для подготовки меня с Раей к гимназии.

После разгрома революции 1905 года в нашем провинциальном городе Угличе появилось много молодежи из Москвы, скрывающейся от царской полиции. Отец, захваченный идеями революции, открыл двери дома для беглых студентов. Желая дать кров и заработок молодым людям, он нанял их учителями в наш дом. Один должен был учить Раю и меня грамоте, другой – математике. Но это продолжалось недолго. У отца стали пропадать ценные вещи. Заподозрив в воровстве молодых учителей, отец выгнал их одного за другим и принял новых. Вскоре уважаемый всеми доктор разочаровался в этих «идейных» людях. «Проходимцы, – ругал их отец, – приглядятся к дому и обворовывают: опять часы со стены пропали!»

Но время шло, нас надо было учить, и отец решил отвезти Раю и меня в Москву, определить в Институт благородных девиц, называемый Елизаветинским.

Мы поехали и были допущены на приемные экзамены. Я ехала неохотно, не хотелось мне уезжать из дома и расставаться с отцом, которого я очень любила. Поэтому на экзаменах я сознательно молчала или отвечала так плохо, что получила неудовлетворительные оценки. Раечка держалась бодро, великолепно отвечала и была принята в институт. Отец был огорчен моим поведением, качал головой и говорил мне: «Подвела ты меня, дочка!» А я ликовала, целовала своего дорогого папу и утешала его тем, что остаюсь жить вместе с ним.

Вернувшись в Углич, отец определил меня в гимназию. Но в мои девять лет учение меня не привлекало. Все силы я полагала на то, чтобы выдумать какую-либо шалость, чем-то напроказить. Уроков я не учила, на двойки и колы не реагировала. Жаловаться на меня было некому. Учителя знали, что матери с нами нет, а отец занят в больнице.

Так прошел год. Наконец весной, когда детей распускают на каникулы, отец пошел на родительское собрание за моим табелем. Он вернулся мрачнее тучи.

– Доченька, – сказал он мне грустно, – я сгорал от стыда за тебя. Ведь ты самая плохая ученица, по всем предметам у тебя двойки! И ведешь ты себя в гимназии так, что все учителя от тебя в ужасе. Почему так? Я знаю, я виноват, я мало тебя вижу, а мамы с вами нет… Но что же нам делать? Как ты огорчила меня! Я не ждал этого от любимой дочки.

По лицу отца текли слезы. Я кинулась к папе на шею, обнимала его, целовала, обещала исправиться:

– Папочка! Я не буду больше шалить, я буду хорошо учиться, прости меня!

– Где тебе теперь хорошо учиться? Ты себя зарекомендовала как лентяйка и озорница. Это моя-то дочь!

– Нет, я исправлюсь! Увидишь, папа, на одни пятерки буду учиться, буду стараться что есть силы! – обещала я.

Отец не верил и грустно качал головой.

– Папочка, поверь, ты меня не узнаешь! – не унималась я.

– Ну, посмотрим, – ответил отец.