Текст книги "От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания"

О матери

Иногда мама в хорошем настроении говорила мне: «Меня Бог наказал за мои грехи». Всю жизнь она любила нашего отца и не желала ничего иного, только бы его вернуть. Слезы, страдания, ревность, молитвы, злоба, проклятия, скандалы – вот что проходило перед глазами семьи. Ни один доктор не признавал ее душевнобольной, ни в одном санатории ее не держали (у нее было большое знакомство среди докторов, так как в молодости она работала в клиниках). Но с годами у нее явно развился психоз, и церковная религиозность уступила общественной работе.

Я прожила с матерью до семнадцати лет. Я ее не любила, да и она меня тоже. Ведь я была во всем на стороне отца. Но я не оставляла матери и помогала ей, как только хватало сил. Жила она с моими детьми на даче, часто бывала у меня дома. Но жить с ней было невозможно. Она критиковала воспитание детей, считала, что надо идти в ногу с веком. Сама она работала и служила до шестидесяти пяти лет, энергии было в ней много, но ее не любили: она везде «выметала сор» и т. д. и была тяжелым человеком в общежитии и в семье, когда жила с нами в деревне.

Дети Зои Вениаминовны – Коля, Наташа, Сережа с бабушкой Марией Георгиевной. Начало 30-х годов

И всегда она мечтала о том, чтобы отомстить Вере Дмитриевне и чтобы отец к ней вернулся. Мы, дети, еле удерживали ее от мести и поездки в Углич. Мама то истово молилась у Иверской и на последние гроши покупала свечи и вино в церковь (доставала где-либо, ведь тогда его не было в продаже), то ездила по общественному заданию с плакатами антиалкогольной кампании, а то опять затихала, выключала радио и отмаливала грехи. Никого не слушала, жила одна и делала что хотела. Жаль было ее ужасно. Я ей и шила, и перешивала, и брала ее на дачу, и часто навещала ее.

Война. Мама сама устроилась в санаторий. Москва опустела, голодали все, и санатории и больницы были свободны. После бомбежки санаторий эвакуировали на пароходе вниз по Волге. Мама писала, что вот уже два месяца едет, как на курорте. Потом пошли письма из Казани. Я нашла знакомых и через них посылала матери передачи. Жалованье мое 800 рублей; из них 200 – матери. В то время на них можно было купить 100 грамм масла, 400 грамм хлеба, 20 кусков сахара – вот и все.

В Казани ее посещала моя подруга В.Н. Маме семьдесят девять лет, питание в санатории – лапша на воде и зоо грамм хлеба. Она пишет: «Вот кончится война, я приеду к тебе и буду с тобой жить. Я теперь стала другая, я молюсь Богу о вас».

В Москве холод, голод, бомбежки. Я поехала к больному отцу. Наступала Пасха, а выехать не удавалось, не было машины. Иду к заутрене 4–5 апреля в восемь часов. Вдруг власти дали разрешение на службу в двенадцать часов ночи. Четыре часа в церкви ожидали все и я. Читали Деяния апостолов, про обращение Павла. В полночь объявили крестный ход, но без свечей – затемнение не было снято. Я не пошла, так как устала от тесноты и духоты, осталась в храме одна. В притворе диакон возгласил: «Христос воскресе!» И рядом ясно, громко моя мать сказала мне: «Христос воскресе!» Да-да, это был голос моей матери, стоявшей рядом со мной. Я была потрясена и всю заутреню стояла под впечатлением этого слухового видения. Этот голос я помнила долго. Вернулась из храма к отцу.

– Ты со мной с первым похристосовалась? – спросил он.

– Нет, папочка! Сегодня моя мать сказала мне: «Христос воскресе!» Рядом никого не было, а голос ее был слышен ясно, громко.

– Уж не умерла ли она? – охнул он.

Через неделю я вернулась в Москву и послала запрос о матери. Пришло и письмо от моей подруги В. Н., и официальное уведомление, что моя мать умерла в ночь с 4 на 5 апреля. Человек, который разрушал во мне веру в детстве, смеялся над моим мужем, моей верующей семьей, человек, которого я не любила в жизни, к которому не имела уважения, хотя и знала, что она больна… Мама, перед которой я так виновата за все, своим голосом явила мне слова «Христос воскресе!» и утвердила во мне веру в бессмертие души.

Незадолго до этого, когда мне сообщили, что мать моя ослабла и что питание плохое (а ей было почти восемьдесят лет), я тотчас же послала В.Н. телеграмму: «Сходите к маме, скажите ей, что Зоя просит прощения за все». В.Н. показала маме телеграмму. Она рассказала мне потом:

– Вышла ко мне тихая старушка. «За что она прощения просит? Написано: за все. Ну что это она?»

И мама начала расхваливать меня.

– Да не может быть, – удивлялась я. – Это не меня, а мою сестру! Ведь мама ее любила, а не меня.

– Нет, поверьте мне, она только вас хвалила. Она была слаба, но в полной памяти. Все ваши письма хранила и читала, ведь ей никто не писал, кроме вас.

Сестра и брат не писали ей и не помогали. О дети, дети! Как много было горечи в жизни, что не верится в эту последнюю сладкую каплю! Но это было так.

Упокой, Господи, душу усопшей рабы твоей Марии, вмени ей ее страдания за искупление и дай ее душе покой! Преподобный отче Серафиме, моли Бога о нас!

Как и говорил мне монах, келейник старца, мои родители покаялись и пришли к вере в Бога. Господи, будь милостлив к покаявшимся рабам Твоим!

Весточка из Троице-Сергиевой лавры

Не могла я понять ни сердцем, ни умом, как это могло случиться, что Лавра закрыта. Такая святыня всей России! Монахов сослали, выгнали всех. В трапезной устроили театр и танцплощадку. Мощи преподобного Сергия неизвестно где, их вскрывали, глумились. Чертоги-палаты отданы педучилищу, в кельях общежитие учащихся. Как же так? Как допустил преподобный Сергий все это? Как это все надо пережить? Какое смущение! Как неясно все! Господи, помоги!

Был Сергиев день 1926 года – мы жили тогда в подвале: купили у частника, выехав из студенческого общежития. Муж был у обедни, сынишка Коля, которому было полтора года, спал, а я, беременная на пятом месяце, пекла пирог с капустой. Был готов самовар и пирог на столе. Стук в дверь – и дверь открылась (это я не заперла ее). На пороге высокая фигура монаха в скуфье. А я что-то и не испугалась, а прямо говорю ему:

– Вот как, батюшка, пришли! Пожалуйте прямо к столу на пирог.

И монах мне говорит:

– Вот так зашел, прямо на пирог! А я к вам пятнадцать ступенек вниз по изогнутой лестнице в подвал шел, знал куда.

Будто мы давно друг друга знаем, и страха у меня и сомнений нет.

– Откуда вы? – спрашиваю я.

– Я монах из Троице-Сергиевой лавры.

Перекрестился и сел за стол пить чай с пирогом. Стали беседовать; я, конечно, с вопросами:

– Ну как же такое богохульство допущено было?

– По делам нашим. Так и надо. Жили мы не по-монашески там. Я вот у мощей стоял, а была в жизни одна суета да грех. По делам нам, монахам, заслужили мы изгнание.

– Ну а мощи-то преподобного Сергия?

– И он с нами страдает теперь. Глумились, вскрывали, но оставили с нами страдать.

– Где же вы теперь будете жить? Куда пойдете?

– Да недолго остается монахам жить. Кто в Сибирь, кто в тюрьму.

– Ну а вы лично куда едете?

– Мне пора уходить. Спасибо.

Встал.

– Подождите, батюшка, сейчас муж вернется, поговорим еще.

Монах точно испугался, что муж придет и увидит его, и пошел к двери, а я опять:

– Да муж-то мой верующий, он хороший человек, подождите, поговорим.

Хотела дать монаху рубль денег, а он быстро уходит, точно убегает. Дверь хлопнула, и вошел муж.

– А ты на лестнице встретил монаха? Вот сейчас ушел!

– Нет, никого не видел. А тебе не приснилось? Ты не испугалась? Кто же он?

– Да вот и стакан его, и пирог он поел, будто давно знакомый, родной. Да вот как сказала, что муж придет, так он точно испугался и быстро ушел.

– Да, монахи теперь боятся… Но как же ты пустила его?

– Не знаю как!

Саровский старец Афанасий в Москве

В 1930 году тревожно было в Москве. Раскулачивание крестьян привело сельское хозяйство к разрухе, был голод. Масса народу заполняла Москву, люди ночевали по поездам, просили милостыню. А в Москве обыски, аресты, процессы «вредителей», промпартии…

Я задержалась у всенощной, желая поговорить с моим духовным отцом. Он стоял, и народ подходил и подходил к нему. Слышу – просят устроить на ночлег куда-нибудь. Вот подошел седой старичок и тоже говорит:

– Устройте ночевать, я из Сарова.

Я подошла и стала просить:

– Благословите взять к нам из Сарова.

Подумал отец Сергий и согласился. А старичок-то был отец Афанасий из Саровской дальней пустыни. Там уже всех разогнали, сослали в Сибирь.

– А я вот в Москву приехал да по святым местам, что остались, хожу.

Месяца три отец Афанасий жил в Москве и часто то днем, то вечером приходил, оставался ночевать. Такой он был чистенький, легкий, приветливый. Сядет на диван, а вокруг него мои ребята: Коля шести лет, Наташа четырех лет и трехлетний Сережа. Сядут они, и он им снова и снова рассказывает, как он в Сарове жил, как он заблудился, как с медведем встретился, как ягоды и грибы собирал. Так и казалось мне, что сам преподобный Серафим его к нам послал или сам посетил нас.

Такое нелегкое житие без прописки было в 1930 году опасно. Везде шли обыски, людей ловили и высылали, но отец Афанасий очень хитро приходил к нам, и мы не боялись его ночевок. У нас всегда была отдельная квартира. Потом он уехал, прислал письмо. Мы послали посылку, получили письмо еще, но скоро письма прекратились – очевидно, он был арестован и сослан в Сибирь, а может, и умер – ему было восемьдесят лет.

Упокой, Господи, его душу в селении праведных! Преподобный отче Серафиме, моли Бога о нас!

От внешнего к внутреннему
Путь Николая Пестова «из Савла в Павла»

 
Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил.
 

А.С. Пушкин. «Борис Годунов»

Книга составлена внуками Николая Евграфовича Пестова – протоиереем Николаем Соколовым и ныне почившим епископом Новосибирским и Бердским Сергием (Соколовым). Книга основана на автобиографии, которую Николай Евграфович писал по просьбе друзей, его дневниках, из которых сохранилась лишь часть, а также воспоминаниях близких.

От составителей

14 января 1982 года в Москве на девяностом году жизни скончался профессор, доктор химических наук Николай Евграфович Пестов.

Если в научных кругах он был известен как ученый в области неорганической химии, то в религиозных кругах не только Москвы, но и во многих городах и областях нашей Родины его знали и ценили как религиозного писателя, духовного руководителя и глубоко верующего христианина, который «не зарыл в землю» данные ему от Бога таланты, но собирал и собирает на них и сейчас «сторичный урожай» – по обращению ко Христу и укреплению в вере душ человеческих.

Трудно представить себе жизнь более полную, интересную, поучительную, насыщенную всевозможными событиями, чем девяностолетняя жизнь Николая Евграфовича. Детство, отрочество, проведенные им на Волге, юность и годы учебы в Москве, Первая мировая война и тяжелые годы революции и Гражданской войны, в которых он принимал деятельное участие, могут дать материал для нескольких крупных монографий.

Николай Евграфович был лично знаком с Его Святейшеством Патриархом Московским и всея Руси Пименом, который высоко ценил богословские труды Николая Евграфовича. После его смерти Святейший Патриарх в 1984 году дал свое благословение на написание биографии профессора Н.Е. Пестова, что и было сделано внуком покойного.

В основу книги была положена автобиография, которую Николай Евграфович написал в возрасте восьмидесяти лет по просьбе многочисленных своих друзей и знакомых. По своему смирению он почти никому ее не показывал, за исключением самых близких ему людей, а незадолго до смерти он многое из написанного уничтожил. Осталось несколько черновых листков из его автобиографии и отрывочные записи в дневниках, которые с воспоминаниями родственников и фрагментами исторических документов после незначительной редакции и предлагаются читателю.

Основная задача его автобиографии была в стремлении показать свой путь ко Христу.

«Был Савлом, а стал Павлом», – говорил он не раз о себе, вспоминая дни своей молодости.

Следует заметить, что он никак не считал себя равным апостолу Павлу, а этими словами лишь подчеркивал громадный духовный переворот, происшедший в его душе в тот период.

Труд о Николае Евграфовиче является одновременно и долгом памяти перед супругой его – Зоей Вениаминовной, с которой покойный прожил более пятидесяти лет.

Родные Н.Е. Пестова приносят глубокую благодарность всем близким к Николаю Евграфовичу людям, кто своими воспоминаниями дополнил и позволил восстановить недостающий биографический материал.

Предисловие

Трудно говорить о себе, не испытывая удовлетворения от прожитой с Божьей помощью жизни, от сознания необходимости и значимости проделанных за жизнь трудов, от сознания целеустремленности в решениях при выборе для себя области деятельности и работы в различные периоды жизни. Также и тяжело сознаваться в своих жизненных ошибках и недостатках.

Но все же я решаюсь поведать о важнейших событиях своей жизни, описывая вместе с тем духовную обстановку и трансформацию в жизни России за время моей более восьмидесятилетней жизни. Вместе с тем думается, что будет интересно знать, как произошло перерождение моей души при переходе (трансформации) «из Савла в Павла». Таков, наверное, должен быть путь каждой человеческой души по мере ее созревания в земной жизни.

Из темной области безверия каждой душе необходимо переселиться в светлое Христово Царство, которое может начаться для каждой души еще в настоящей земной жизни.

Благо, если этот процесс начался в душе еще с детства. Но такие случаи (к сожалению) теперь далеко не часты…

Г.Б.Р.[2]2
  Г.Б.Р. расшифровывается как «грешный Божий раб». Такая подпись стоит под богословскими работами Н.Е. Пестова. (Прим. сост.)


[Закрыть]

Детство и юность

Я родился 17(4) августа в 1892 году в Нижнем Новгороде (г. Горький) и был последним, десятым, ребенком у моего отца, Евграфа Федоровича Пестова, от его второго брака.

Со стороны отца я был мещанином. Дед мой, Федор Кузьмин, в молодости был бурлаком на Волге. (В семье хранился и передавался из поколения в поколение бурлацкий ключ, за который бурлаки крепили бечеву к барже.) И был он, очевидно, личностью незаурядной, так как сумел вырваться из нищеты и обосноваться в Нижнем Новгороде. Отец получил от него в наследство маленький магазинчик, но вскоре, будучи очень доверчивым и добрым человеком, был обворован своими же приказчиками и разорился. Магазин перешел в собственность компании «Арабажи», а Евграф Федорович стал в нем старшим продавцом. Компания «Арабажи» занималась в основном торговлей вином и сухофруктами. И магазин, в котором работал отец, торговал всевозможными винами и сладостями.

При моем рождении семья состояла из отца, матери, брата Владимира, трех сестер (Ольги, Зинаиды, Веры) и одной прислуги – моей няни Анны. Трое старших детей моего отца жили в других городах и двое умерли в раннем детстве. Своего старшего брата Александра я видел всего лишь один раз в жизни. Между нами была разница около тридцати лет. Он работал на Волге в компании купцов Башкировых, торговавших мукой.

Своего отца я почти не помню, так как он умер, когда мне было всего шесть лет. Помню только, что он был очень добрый и часто болел. После смерти отца компания «Арабажи» платила нашей семье пенсию двадцать пять рублей в месяц. На эти деньги, плюс еще заработок матери (она хорошо шила, и у нее было много богатых заказчиц), и жила наша семья.

Мать моя, Ольга Константиновна, происходила из купеческой семьи Баташевых и отличалась скромностью, трудолюбием, сердечностью и необыкновенной душевной теплотой. После смерти мужа она своими трудами содержала не только нашу семью, но помогала всем, кому чем могла.

Крестили всех Пестовых у Ильи Пророка на Ильинке, а меня – у Похвалы Богородицы…

Духовным оплотом в семье была моя няня – благочестивая, уже пожилая старообрядка из заволжских лесов.

Мама Николая Евграфовича с детьми

В семье справлялась Пасха с куличами и крашеными яйцами; в Великом посту ездили всей семьей говеть в монастырь (верст двадцать от Нижнего), где кормили очень вкусной рыбьей ухой; на Рождество в доме устраивалась елка; в Троицын день квартира украшалась зеленью. Но я не помню, чтобы кто-нибудь молился, кроме няни. Меня к молитве не приучали…

В памяти моей сохранились лишь некоторые обстоятельства из моего раннего детства.

Когда случается мне вспоминать детство, прежде всего встает передо мной наш маленький домик в Плотничном переулке. Я до сих пор люблю такие домики: приветливые, уютные, со множеством пристроек, с простым забором из барачного леса и палисадником, в котором росли кусты сирени и жимолости. В памяти моей этот тихий уголок остался навсегда светлым синонимом удобства, домовитости и тихой беззаботной жизни. В светлых уютных комнатах с неуклюжими широкими печами, выложенными голубыми изразцами, с простой, но удобной мебелью прошло мое детство.

Коля Пестов в 1897 году

Из него почему-то мне врезались в память два факта или, вернее, два эпизода. Один из них – как я в первый раз, четырех лет от роду, вышел на задний двор нашего дома, на котором обычно отдыхали ломовые извозчики – здоровенные мужики с большими лохматыми бородами и красными лицами. На мне были надеты штаны. Их надели на меня впервые, и я был чрезвычайно горд этим. До этого времени одевали в платье, как и всех мальчиков в то время. Моему счастью не было границ. Послышались возгласы:

– Смотрите! Коля-то в штанах.

– Совсем большой стал!

– Мужчина!

И, взяв мою маленькую руку двумя пальцами, пожимали ее.

Другой – как я очень сильно плакал и упрашивал отца взять меня на ярмарку, куда отец собирался. Пока я так капризничал, мне в руки попалось маленькое семечко от подсолнуха. Не помню, как это произошло, но семечко оказалось у меня в носу. Прошло несколько дней. Однажды утром я почувствовал в носу резкую боль. Я стал плакать и жаловаться взрослым, но мой плач опять посчитали капризом. Через день нос распух и из него стала постоянно сочиться влага с довольно неприятным запахом. Тут уж на меня обратили внимание и повезли к доктору. Тот после нескольких хирургических манипуляций извлек у меня из носа проросшее семя подсолнуха. На моем носу с тех пор остался маленький шрамик.

Эти два случая я помню очень хорошо, как будто бы они случились со мной только вчера.

Брат и сестра Николая Евграфовича – Володя и Зина

Я очень рано выучился читать. Сначала дело шло довольно туго: помню, я никак не мог помириться с ъ и с ь, встречающимися в середине слова. Первыми моими книгами были произведения Пушкина и «Робинзон Крузо» Д. Дефо. Среди книг, прочитанных мною в детстве, были произведения Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность», Жуковского, Тургенева, Загоскина, Гончарова – многие из этих прочитанных книг сильно на меня влияли.

С семи лет я занимался с сестрами русским языком, литературой, арифметикой. Раз в неделю приходил диакон из Ильинской церкви и занимался со мной Законом Божиим.

Когда мне исполнилось одиннадцать лет, мать и сестры решили меня отдать в Нижегородское Владимирское реальное училище. Выдержав успешно вступительные экзамены, я был принят в первый класс реального училища.

Шел 1903 год.

Будучи в первом классе реального училища, я был в театре на спектакле «Князь Серебряный». Он произвел на меня сильнейшее впечатление. Я узнал, что есть книга – повесть А. Толстого «Князь Серебряный», – и моей заветной мечтой стало приобретение этой книги. Бюджет нашей семьи был тогда ограниченный. Поэтому я постеснялся просить денег на покупку книги «Князь Серебряный» и стал копить деньги, даваемые мне на завтрак в училище по три копейки каждое утро. Скопив семьдесят копеек, я купил книгу «Князь Серебряный» и теперь ее берегу как реликвию моего детства. Образ князя Серебряного глубоко запал в мое детское сердце. Я преклонялся перед его мужеством, прямотой характера и его доблестью при защите крестьян от царских опричников.

С юношеской горячностью я всегда чем-либо увлекался. Оформлял коллекцию бабочек, а впоследствии заполнял альбом с марками.

Помню, как на улице я с товарищами увлеченно играл в городки и бабки. Биту я кидал очень точно, и поэтому команда, в которой мне доводилось играть, всегда выигрывала.

Летние каникулы я проводил в имении моей состоятельной тетушки на берегу Волги. Здесь укреплялось мое тело: много приходилось грести на лодке, так как имение находилось в трех километрах от пристани.

Много купался и научился хорошо плавать. Проверяя свою способность в этом отношении, я дважды переплывал Волгу, на что требовалось около получаса. Удочкой ловил рыбу и ночами раков: для последнего нужно было нащупать ногой их норы на берегу речек. Рак хватал клешней за большой палец ноги. Я резко выдергивал ногу из воды, разнимал клешню и кидал рака в сетку.

В старших классах реального училища увлекался астрономией и много времени проводил на специальной вышке с большой астрономической трубой. Я мог целыми ночами просиживать на вышке, наблюдая луну, планеты и звездное небо.

Изучая химию, я завел дома химическую лабораторию. В этом мне помогала моя сестра-фармацевт. Это увлечение повлекло довольно неприятное происшествие.

Я собрал стеклянный аппарат Кипа для получения водорода из цинка и серной кислоты. Поместил его на полочке, подвешенной на веревочках вверху своей комнаты у вытяжки в дымовую трубу, около голландской печки. Среди ночи, при выделении водорода, брызги от серной кислоты попали на веревочку. Вся установка рухнула на пол, который был залит серной кислотой с осколками стекла.

В дальнейшем я увлекся языком эсперанто и завел переписку с заграничными эсперантистами. Мне приходили письма из Швейцарии, Италии, Франции, Австрии и даже Южной Америки (Аргентины). Перевел на эсперанто один из рассказов Чехова и послал в итальянский журнал.

Часто в старших классах реального училища воспитанники ставили любительские спектакли, в которых я принимал самое деятельное участие…

В альбоме племянницы Николая Евграфовича сохранилась фотография тех лет. На сцене – группа реалистов в костюмах к «Женитьбе» Н.В. Гоголя. В центре стоит невеста в белом платье и фате. Роль невесты играл Коля Пестов[3]3
  Здесь и далее курсивом выделены примечания составителей.


[Закрыть].

…К этому периоду относятся и мои первые юношеские романтические увлечения… Имел большой успех…

За Волгой были большие луга, где в изобилии росли фиалки. Я очень любил собирать эти цветы. Однажды, набрав букет фиалок, я решил подарить их одной барышне, которая мне очень нравилась. Решив сделать своей «даме» неожиданный сюрприз, я положил букет в фуражку и надел ее на голову. Мой подарок был принят с восторгом. Вечером, ложась спать, я почувствовал за ухом боль. Дотронулся рукой и обнаружил небольшую опухоль. Оказалось, это в фиалках был клещ, который незамедлительно вцепился в мое тело, как только я надел на голову фуражку с фиалками. Окрыленный своим успехом, я в тот момент не почувствовал боли, но потом… Несколько дней мне за ухом смазывали какой-то неприятно пахнущей жидкостью, пока наконец клещ не вышел из ранки. Боль и досада не давали мне покоя. Все эти дни из-за моего состояния я не мог показываться в обществе. Когда я поправился, то к своему вразумлению увидел, что мои фиалки забыты…

– А в молодости ты, Коля, был большой сердцеед, – посмеивались позже мои восьмидесятилетние сестры.

В эти же годы происходила во мне сильная внутренняя работа. Меня волновали и мучили разные вечные вопросы, в том числе и вопросы религиозные. К этому периоду относится мое знакомство с марксистской литературой, а также с трудами Ренана и других писателей и философов рационалистического направления. Именно книга Ренана «Жизнь Иисуса» сыграла роковую роль в становлении моего юношеского мировоззрения. Эта книга отвела меня от Бога, прочитав ее, я стал атеистом. Это и неудивительно. Семена веры не имели во мне достаточно корней, чтобы укрепиться, и вот выросли тернии и заглушили их. Все религиозное воспитание, которое я получал, сводилось лишь к чисто формальному исполнению обрядов и обычаев Православия. Ни в ком из окружавших меня людей я не видел проявления христианской любви и добродетелей. Все делалось только напоказ, потому что так было принято, а на самом деле все кругом погрязло в пороке и разврате. Над верой смеялись…

В 1909 году я окончил семь классов реального училища и поступил в дополнительный класс, окончание которого давало право на поступление в высшее учебное заведение. 4 июля 1910 года на торжественном акте в присутствии вице-губернатора мне вручили «Свидетельство об окончании реального училища».

На пикнике. Николай Пестов – на заборе. 1910-е годы

Среди воспитывавших и окружавших меня людей я не могу не вспомнить своего родственника, мужа моей сестры Зинаиды, Эрвина Александровича Аллендорфа[4]4
  Аллендорф Э.А. (1865–1920) – скончался в Нижнем Новгороде, где и погребен.


[Закрыть]. Именно ему я обязан многими положительными чертами моего характера. В юношеские годы мне часто приходилось гостить у Аллендорфов, и Эрвин Александрович проявлял по отношению ко мне поистине отеческую заботу.

В 1895 году Эрвин Александрович окончил Императорский Дворянский институт им. Александра II. По происхождению он был прусским дворянином. По неизвестным мне причинам его семья эмигрировала в Россию. Дядя Эря, как я его называл, официально считал себя лютеранином, но я не замечал в нем никаких признаков религии. Со мною на религиозные темы он никогда не говорил, как, впрочем, и все члены нашей семьи. Летом я часто жил у него на даче. Садясь за стол, никогда не молились ни у нас в семье, ни у дяди Эри. Детей у Зины не было. Эрвин Александрович преподавал в гимназиях русский язык. Он был очень добрый, деликатный, чрезвычайно аккуратный, благовоспитанный и всеми уважаемый человек. Все свои силы и знания он щедро отдавал своей педагогической деятельности. Мне было с кого брать пример… Во многом он заменял мне рано умершего отца.

Полюбив химию, я по совету своих родных (дяди Эри) держал конкурсный экзамен и поступил на химический факультет Императорского Московского высшего технического училища (теперь МВТУ им. Н.Э. Баумана).

Существенную помощь в моем устройстве в Москве оказал мой крестный отец Николай Матвеевич Башкиров, богатый купец, имевший в Москве на Старой Басманной свой дом. У него я и поселился. Училище находилось на Коровьем Броду, и я доходил до него за двадцать минут.

…Москва меня очаровала. Я был счастлив тем, что живу в городе, побывать в котором я мечтал с юношеских лет. Проходя по улицам со старинными названиями Басманная, Моховая, Земляной Вал, Маросейка, я чувствовал себя как бы участником тех исторических событий, которые происходили на этих улицах в разные периоды русской истории… Улица, на которой я жил в то время, называлась Старая Басманная (ул. К. Маркса[5]5
  В 1994 году улице вернули историческое название.


[Закрыть]). Так она называлась потому, что на ней раньше (в XVI в.) жили басманники, то есть дворцовые пекари.

Так случилось, что именно на этой улице Николай Евграфович прожил более 50 лет.

…Покровительствуя своему бедному крестнику, Н.М. Башкиров ежемесячно давал мне на расходы пятнадцать рублей, и ежедневно меня кормили обедом. Обедал я всегда на кухне или в швейцарской, и обед мой состоял из трех блюд – щи, каша и кружка кваса с хлебом. За эти годы, что я жил в доме Башкирова, я так привык к щам, что уже не мог обходиться без них…

Из воспоминаний супруги Зои Вениаминовны

«На протяжении всей своей жизни Николай Евграфович ежедневно съедал за обедом тарелку щей. „Были бы щи, больше ничего не надо“, – говорил он часто. Своих благодетелей Башкировых Николай Евграфович вспоминал с любовью и всегда поминал их в молитвах.

Учась в училище, Николай Евграфович, по его словам, „никогда не просиживал штанов на лекциях“, а большей частью занимался самостоятельно в лабораториях и библиотеках, практически стараясь узнать то, что другие студенты узнавали из учебников».

Экзамены в училище я сдавал раньше всех и обычно всегда успешно. Материально я не нуждался, давал уроки школьникам и пользовался помощью моего крестного отца. Со второго курса я получил хорошую стипендию и более не терял времени на уроки.

Юнкер Н.Е. Пестов. 1914 год

Летом, на каникулах, я уезжал на Волгу в родной Нижний. Приблизительно два месяца из трех я работал контролером на пароходе «Илья Муромец», принадлежавшем компании «Самолет». Деньги, заработанные за эти месяцы, давали мне возможность помогать материально матери и самому не нуждаться. Остальное время я проводил на даче в Крестах… Когда я учился в Москве, несколько раз довелось мне побывать на галерке Большого театра. Слушал «Жизнь за царя», «Евгения Онегина» и «Риголетто». Особенно понравилась и запомнилась песенка герцога «Если б милые девицы». Она вполне соответствовала моему духовному состоянию в то время…