Текст книги "Я с вами до скончания века…"

Злополучнейший из всех судей в мире убедился, что все усилия его сохранить жизнь Невинному остались безуспешными и ничто не помогло расположить обвинителей к прекращению возбужденного ими дела. С высоты судейского седалища он мог заметить, что волнение в народе увеличивается, а посему, решившись пожертвовать Праведником для удовлетворения врагов Его, правитель пожелал всенародно выполнить одно знаменательное действие, бывшее в употребление как у язычников, так и иудеев, – омовение рук, которое, по мысли Пилата, должно было свидетельствовать о том, что он неповинен в смерти Господа Иисуса Христа. Между язычниками было распространено древнее поверье, что в случае пролития крови человека или даже животных для очищения вины необходимо омыть руки водой, а у иудеев был закон, по которому старейшины города, ближайшего к тому месту, где найдено тело человека, неизвестно кем убитого, обязаны были в доказательство своей невинности торжественно омыть руки с известными обрядами (Втор. 21, 6; ср. Пс. 25, 6; 72, 13). Соблюдением древнего обычая Пилат думал успокоить свою слабую совесть и, кроме того, омовением рук на возвышенном месте, ввиду всего народа, хотел показать всем присутствовавшим, и особенно стоявшим в отдалении и не имевшим возможности слышать слова его, что он снимает с себя всякую ответственность в пролитии крови Невинного и осуждает Иисуса против воли, лишь в угодность врагам Его. Совершив омовение рук, правитель сказал: неповинен есмь от крове Праведнаго сего, вы узрите. В этих словах скрывалось глубокое противоречие или, по выражению блаженного Феофилакта, «мудрование, очевидно ложное, потому что хотя сам он называл Иисуса праведником, однако предал Его убийцам». Пилат умыл руки не от крови, а в крови Праведника: сделав все, что можно было сделать, по соображениям человеческой предусмотрительности, в оправдание повидимому строгого беспристрастия суда, он не сделал самого главного, т. е. не довел до конца своей защиты Невинного и склонился на сторону врагов Его. И эти враги были так бесстрашны, что готовы были принять на себя все последствия богоубийственного дела. В ответ Пилату народ закричал: кровь Его на нас и на чадех наших! «Такова безрассудная ярость, – замечает святитель Иоанн Златоуст, – такова злая страсть! Не позво ляет видеть то, что должно видеть. Они были жестоки и бесчеловечны к своим детям и отрекались от самой природы, но Господь не подтвердил согласием сего голоса не только против детей, а и против их самих: даже и из них самих принял покаявшихся и удостоил бесчисленных благ, кровь Его была на детях их, но не на всех, а только на тех, которые подражали нечестию и беззаконию отцов, и только те, которые были сынами их не по преемству природы, а по произвольному безумию, подверглись бедствиям. И не тотчас навел на них наказания и бедствия, но спустя сорок и более лет после креста: Он хотел дать им время на покаяние, чтобы они оставили свои грехи и загладили преступления». На нераскаянных же и неверующих иудеев проклятие их предков обрушилось всей тяжестью – и «памятник их бедствия – целая вселенная, по которой они рассеяны» (святитель Григорий Богослов).

Суд окончился ужасным проклятием, которым иудеи наказали себя за пролитие невинной крови. Пилат решил быть по прошению их и, желая сделать угодное народу, предал Господа в их волю – на распятие.

У евреев существовал обычай: осужденного на смерть преступника казнить не сразу после осуждения, а через несколько дней. Глашатай несколько раз всенародно объявлял его имя, вину, свидетелей преступления и род казни, ему назначенной, вызывая всякого, кто может идти в суд и защищать несчастного. И у римлян был закон, изданный Тиверием, по которому смертная казнь совершалась не раньше чем через 10 дней после приговора. Но для Иисуса Христа, хотя Он судим был и по римским, и по иудейским законам, ни тот, ни другой обычай не был соблюден. Он тотчас же был предан воинам на распятие.

Крестное шествие
Мф. 27, 31–32; Мк. 15, 20–21; Лк. 23, 26–32; Ин. 19, 16–17

По обычаю, имевшему у иудеев обязательную силу, и по римскому закону Тиверия смертная казнь была совершаема над осужденными спустя несколько дней по произнесении приговора. В таком случае глашатай всенародно объявлял о судебном определении, вызывая желающих представить к облегчению участи приговоренного новые дополнительные и объяснительные показания. Но такую отсрочку давали только обыкновенным преступникам, и притом в дни простые, непраздничные; Господь Иисус, как нарушитель общественного спокойствия, обвиненный в главных преступлениях и по иудейским, и по римским законам, в богохульстве и мятеже, по мнению врагов Его, не имел права на какую-либо льготу. Наступление покоя субботы с вечера того дня, а также великого праздника Пасхи и опресноков (Ин. 19, 31), могло служить для лицемерных блюстителей Моисеева закона новым побуждением поспешить с исполнением смертного приговора. И эта поспешность, которой сначала они хотели избежать из опасения возмущения (Мф. 26, 4, 5), теперь казалась необходимой, ввиду благоприятного для них настроения народа.

Агнец непорочный и пречистый, предуведеный прежде сложения мира предвечным советом Триипостасного Божества в искупительную жертву за грехи всего человечества (1 Пет. 1, 19, 20; 2, 24), был предан в руки воинов, которые у римлян обыкновенно исполняли судебные приговоры. Они сняли с Божественного Страдальца багряницу поругания и одели Его в собственные одежды Его, без сомнения, для того, чтобы все жители Иерусалима, даже случайные свидетели шествия к месту распятия, могли узнать Того, Кого так часто видели в храме и на улицах города. Орудие казни было готово. Тут же, на улице, ожидали Господа Иисуса Христа два спутника – разбойники, приговоренные вместе с Ним к распятию. Осужденные, по обычаю римскому, сами на себе несли орудие казни до места исполнения приговора в ближайшей окрестности города (Чис. 15, 35–36; 3 Цар. 21, 18; Деян. 7, 58; Евр. 13, 12). Со своей стороны, иудеи, памятуя слова Моисея (Втор. 21, 23), по замечанию святителя Иоанна Златоуста, «так гнушались древом креста, что не позволяли себе даже прикоснуться к нему». Подобно Исааку, древнему прообразу, несшему дрова для своего всесожжения (Быт. 22, 6), Искупитель наш должен был Сам нести древо крестное для своего жертвоприношения. И вот, Божественный Крестоносец, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «вышел, неся крест, как знак победы над державой смерти»: «в глазах нечестивцев, – по замечанию святителя Льва Великого, – это было великим посмешищем, но для верных – великим Таинством, потому что славнейший Победитель диавола и могущественнейший Завоеватель враждебных сил в прекрасном виде нес трофей Своей победы и держал на раменах несокрушимого терпения спасительное знамение, назначенное для поклонения всех Царств и народов».

Открылось необычайное, единственное, крестное шествие Ходатая Завета Новаго (Евр. 12, 24), Начальника и Совершителя веры, Иисуса, претерпевшего такое над Собой поругание от грешников (ст. 2, 3). Теперь настало то время, когда ученики Господа и все, чаявшие избавления во Ирусалиме (Лк. 2, 38), должны были припомнить и уразуметь предуказание Его: блажен, иже еще не соблазнится о Мне (Мф. 11, 6). Тот, Кто греха не сотвори, ни обретеся лесть во устех Его (1 Пет. 2, 22), Кто ходил по всем городам и селениям проповедая Евангелие Царствия Небесного, благодетельствуя и исцеляя всяк недуг и всякую язю в людех (Мф. 4, 23; Деян. 10, 38), Кого недавно еще народ, собравшийся в Иерусалиме, встречал с радостными криками осанна (Мф. 21, 9–10), Искупитель падшего человечества, смиривший Себя до последнего предела человеческого уничижения – до смерти, смерти же крестныя (Флп. 2, 8), шествовал с двумя злодеями по стогнам Иерусалима к месту казни, влача на раменах тяжелый крест. Путь направлялся к западу, к Судным вратам, через которые обыкновенно выводили осужденных за город. Господь наш Иисус Христос, около суток не имевший покоя ни на минуту, влачимый из одного места в другое для допросов, повсюду подвергаемый поруганию и насмешкам, заплеваниям, заушениям, побоям, претерпевший страшное бичевание, изнемог на пути и преклонился под тяжестью креста. Видя, что изнуренный и обессиленный Страдалец не может нести далее креста Своего, и зная, что из иудеев никто не решится опозорить себя прикосновением к нечистому дереву, воины захватили возвращавшегося с поля некоего Симона Киринеянина и заставили его нести крест Господа. Это был язычник, чужестранец, родом из ливийского города Киринеи, а посему иудейские обычаи, понятия и предрассудки для него не имели обязательной силы. Так человек, отчужденный жития Израилева и чуждый от завет обетования, упования не имущий (Еф. 2, 12), сверх чаяния, удостоился разделить с Господом тяжесть креста Его. Этим обстоятельством, по толкованию святителя Льва Великого, «предзнаменовалась вера тех язычников, для коих крест Христов имел быть не соблазном, но славой, ибо неслучайно, но таинственно и знаменовательно произошло, что, когда иудеи злобились против Христа, для страдания с Ним явился не израильтянин, а иноземец. Через сие преложение креста перешло умилостивление кровью пречистого Агнца и полнота всех Таинств от обрезания к необрезанию, от чад плотских к чадам духовным».

О самом Симоне известно, что он был близок к ученикам Христовым, потому что евангелист Марк говорит о сыновьях его Александре и Руфе как о людях, которых хорошо знали в христианском обществе (Мк. 15, 21). Полагают, что апостол Павел в своем Послании к Римлянам именно этого Руфа называл избранным о Господе и память его он настолько уважал, что мать его именовал своей матерью (Рим. 16, 13). Вполне вероятно, что Симон и сыновья его Александр и Руф были начатком Христианской Церкви у киринейцев.

Итак, страшное шествие продолжалось: впереди шел Началовождь спасения нашего Господь Иисус Христос, за Ним – Симон Киринеянин, два разбойника, воины и великое множество народа, привлеченного любопытством видеть плачевное зрелище. Господь хранил глубокое молчание и не беседовал с народом, как бы давая разуметь, что прошло время слышать для имеющих уши и настало другое – созерцать для имеющих очи. В толпе народа следовали за Иисусом и женщины, которые плакали и рыдали о Нем.

Одна женщина, жившая в доме прямо у Крестного пути, подошла ко Господу и отерла Его окровавленный лик полотенцем. Предание сохранило имя этой женщины – Вероника. По мнению одних, Вероника – сродница царя Ирода, другие считают, что это исцеленная Христом кровоточивая жена. Может быть, она и то, и другое вместе. Ведь по Евангелию кровоточивая была очень богата, потому что много лет понапрасну лечилась она у разных врачей, пока прикосновение к ризе Христовой не исцелило ее. А здесь Вероника, выйдя на пыльную дорогу Иерусалимскую в зной предполуденного часа и подав Христу убрус – полотенце, получила на нем запечатленный Образ Его.

Слезы женщин были естественным выражением глубокой горести сердец чувствительных при ужасном зрелище, и в этом смысле могли ли они быть отринуты Тем, Кто также, уступая влечению человеческой природы, при гробе Своего друга восскорбел, возмутился духом и прослезился (Ин. 11, 33, 35)? Но страдания, перенесенные Им, и смерть, на которую Он шел, были превыше слез сострадания, хотя бы и самых искренних: тут нужны были слезы не о Нем, совершающем дело, от века предуставленное (Лк. 22, 22), которое должно было совершиться, а нужны были горькие слезы о том, что Иерусалим и весь народ израильский не уразумели времене посещения своего и за отвержение Мессии испытают на себе гнев Божий (19, 44). Нужно было плакать о себе и своем потомстве, а не о Том, Которого «страдание было не невольно и не вопреки желанию: неприятно и не заслуживает одобрения сострадание, когда страждет кто по собственному изволению» (преподобный Исидор Пелусиот). Желая указать сострадательным женам истинный предмет сожаления, Господь, молчанием отвечавший на самые настоятельные вопросы на суде синедриона, Пилата и во дворце Ирода, теперь отверзает уста Свои и обращает к плачущим и рыдающим внушительную речь. Дщери иерусалимски, – сказал Господь, обратившись в ту сторону, откуда слышались плач и вопли, – не плачитеся о Мне, обаче себе плачите и чад ваших, – и при этом духовному взору Его представились приближающиеся дни грозного посещения Божия, когда настанут для богоубийственного народа такие бедствия, что чадородие, этот видимый знак благословения Божия (Втор. 28, 4; Пс. 126, 3; 127, 3–4), честь и слава жен (Быт. 24, 60; 30, 1–13; Пс. 112, 9), потеряет свою цену, а бесчадие, почитаемое тяжким несчастьем (Ис. 47, 9; 49, 21; Ос. 9, 14), сделается завидным: яко се дние грядут, в няже рекут: блажены неплоды и утробы, яже не родиша, и сосцы, иже не доиша. И эти бедствия будут так велики, что застигнутые ими, поспешая укрыться от врагов в расселинах гор и холмов, будут желать, чтобы эти горы и холмы обрушились на них всей своей тяжестью и мгновенно прекратили плачевное существование их: образное выражение невыносимых страданий (Ос. 10, 8; Откр. 6, 16): тогда начнут глаголати горам: падите на ны, и холмом: покрыйте ны. И может ли быть иначе? Если невинному не дают пощады, что же сделают с преступным народом: зане еще в сурове древе сия творят, в сусе что будет? Истребительный огонь приближается к Иудее: если зеленое дерево горит, то еще скорее будет истреблено сухое. «Если, – как бы так говорит Господь, – римляне так поступили со Мною, деревом влажным, плодоносным, вечно зеленеющим и вечно живущим силой Божества и плодами учения Своего всех питающими, то чего не причинят они вам, т. е. народу, дереву сухому, лишенному всякой животворной праведности и не приносящему никакого плода?» (блаженный Феофилакт). Великие народные бедствия и у древних пророков иногда представлялись под образом пламени, истребляющего и зеленеющие, и сухие деревья (Иез. 20, 47), а Предтеча Господень Иоанн сравнивал фарисеев и саддукеев с деревом, не приносящим плода и годным лишь к сожжению (Мф. 3, 10), так что слова Господа, по всей вероятности, были в то время общеупотребительным народным присловьем.

Эта последняя проповедь покаяния, произнесенная без всякого укора и проникнутая глубоким чувством сострадания и любви к преступному народу, должна была запечатлеться в памяти слушателей тем тверже, что она изречена в самом преддверии креста. Многие из них, без сомнения, дожили до опустошительной войны с римлянами, последовавшей через тридцать лет, и могли быть свидетелямиочевидцами исполнения предречения Господа. Кровь Праведника, которую они призывали на себя, пала на них, на детей их, на все потомство их; она пала и на всех участников страшного события. Предатель Иуда умер смертью самоубийцы. Каиафа, льстивый угодник римлян, в следующем году лишен первосвященства. Дом Анны в следующем же колене был разорен бешеной толпою, которая волочила сына его по улицам, бичевала и била до тех пор, пока он не умер. Кровь иудеев лилась рекой во время войны и разрушения Иерусалима. Они кричали Пилату: распни, распни! – и вот римляне, как бы в отмщение, распинали их самих тысячами вокруг стен города. Они дали предателю тридцать сребреников, а сами были продаваемы победителями в рабство еще за меньшую цену. Они выбрали для себя Варавву – и не стало для них Мессии: потеряв свое отечество и свою самостоятельность, они влачат свое существование среди иноплеменных народов из века в век.

В годы Второй мировой войны (1939–1945) погибло 6 миллионов евреев – все еврейство Европы, треть народа. А ведь еврейскому народу тогда угрожало полное уничтожение (6 млн. жили в России и 6 млн. В США). В чем причина такой трагедии? – она явилась следствием великой катастрофы отпадения от Бога, непризнания Христа.

Распятие
Мф. 27, 33–56; Мк. 15, 22–41; Лк. 23, 33–49; Ин. 19, 18–30

Во время земной жизни Господа за стеной Иерусалима, к северо-западу, в близком расстоянии от города, находился небольшой кругообразный холм, называвшийся Голгофою или, по изъяснению святых евангелистов, Лобным местом (Мф. 27, 33; Ин. 19, 17). Такое название он получил или потому, что там были разбросаны черепа и кости казненных, или потому, что лишенный растительности представлял некоторое сходство с черепом (ср. 4 Цар. 9, 35). По древнему преданию, сохраненному святыми отцами, на этом холме, предназначенном Божиим определением быть местом удовлетворения за грех перваго Адама смертью втораго Адама (1 Кор. 15, 45), был погребен наш падший прародитель. Так Господь, по выражению святителя Иоанна Златоуста, «водрузил знамение победы на том Самом месте, где Царствовала смерть», «дабы там же последовало и разрушение смерти, где было начало ее» (блаженный Феофилакт).

Злые делатели давно уже сговорились убить Наследника Небесного Домовладыки вне виноградника (Мф. 21, 38, 39). Но, исполняя свое дело, они неведомо для себя самих послужили велией тайне (1 Тим. 3, 16) домостроительства спасения падшего человечества, – тайне, сокровенной от век и родов (Кол. 1, 26) и постигаемой лишь смиренной и благоговейной верой. В законе Моисеевом в день очищения было повелено изгонять из стана или города некоторых животных по исповедании над ними грехов всего народа, а других жертвенных животных сожигать также вне стана (Лев. 16, 21, 27). Когда настал великий день всемирного очищения – день, который Господь назвал по преимуществу Своим (Ин. 8, 56), ветхозаветное прообразование исполнилось на Агнце Божием, взявшем на Себя грех мира (1, 29). Таким образом, замечает св. апостол, Иисус, да освятит люди Своею Кровию, вне врат пострадати изволил (Евр. 13, 12). На Голгофе утвержден был крест Христов – новый жертвенник (ст. 10), престол благодати (4, 16), «алтарь не храма, но всего мира» (святитель Лев Великий). Здесь, пред лицом неба и земли, в жертве всемирной милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася (Пс. 84, 11); здесь открылись чудеса любви Божией, явившие миру в крайнем уничижении славу Божества: Начальника жизни (Деян. 3, 15) и жертва умилостивления (Рим. 3, 25), Господь славы (1 Кор. 2, 8) и Муж скорбей, презренный и умаленный пред людьми (Исх. 53, 3); Праведник (1 Пет. 3, 18), причтенный к злодеям и сделавшийся Ходатаем за преступников (Исх. 53, 12). В святейшем жертвоприношении Голгофском наш Искупитель, по выражению святителя Григория Богослова, был «Архиереем и жертвой», священнодействуя Себя Самого в умилостивительную жертву за грехи всего мира, или, как говорит святитель Иоанн Златоуст, «Один и Тот же был жертвою и Священником, – жертвой по плоти, Священником по духу; Один и Тот же приносил и был приносим по плоти». Искупительная сила жертвы Христовой, принесенной на Голгофе, так необъятно велика, что простирается на весь человеческий род и на все времена и удовлетворяет за все грехи. Господь «принесся единожды и довлеет навсегда» (святитель Иоанн Златоуст); жертва Его «все совершила и навсегда пребывает верной» (святитель Афанасий Александрийский), потому что, по учению святителя Кирилла Александрийского, «не мал был Умирающий за нас, не чувственное овча, не простой человек, не Ангел только, но вочеловечившийся Бог. Не таково было беззаконие грешников, какова правда Умершего за нас; не столько мы согрешили, сколько совершил правды положивший за нас душу – положивший, когда хотел, и паки приявший, когда восхотел».

Жертвоприношение Голгофское совершено на кресте, по толкованию святых отцов, для того, чтобы явить миру широту и долготу и глубину и высоту любви Христовой, превосходящей всякое разумение (Еф. 3, 18). Все, что совершилось на древе крестном, было «врачеванием нашей немощи, возвращающим ветхого Адама туда, откуда он ниспал, и приводящим к древу жизни, от которого удалил нас плод древа познания, безвременно и неблагоразумно вкушенный. Для сего древо за древо и руки за руку, руки, мужественно распростертые за руку невоздержно простертую, руки, пригвожденные за руку своевольную, руки, совокупляющие воедино концы мира за руку извергшую Адама. Для сего вознесение на крест за падение, желчь за вкушение, терновый венец за худое владычество, смерть за смерть, тьма для света, погребение за возвращение в землю» (святитель Григорий Богослов). Таким образом, «как грех вошел в мир посредством плода древесного, так и спасение – посредством древа крестного» (святитель Афанасий Александрийский). Чтобы искупить нас от клятвы законныя (Гал. 3, 13) и снять тяготевший на человечестве грех прародительский, надлежало Искупителю нашему вознести грехи наши на теле Своем на древо (1 Пет. 2, 24), сделаться за нас клятвою (Гал. 3, 13) и пригвоздить ее Собою ко кресту. Вид креста четверочастен, по разумению святого Симеона Солунского, «ради пригвожденного на нем Христа, Сына Божия, горнее и дольнее и все существующее сотворшего и содержащего, горнее соединившего с тем, что на земле, свыше нисшедшего долу, из долу же возвысившего нас горе, из ада воздвигшего и из земных соделавшего нас небесными, в Себе Самом все соединившего и концы мира созвавшего к поклонению истинному и живому Богу, высотой Божества и смирением воплощения все усвоившего Себе, высокостью славы и глубиной нищеты и смирения, и широтой милости и любви воссоздавшего нас». Возвысясь на кресте, на воздухе, по объяснению святителя Афанасия Александрийского, Христос показал победу над князем власти воздушныя (Еф. 2, 2) и, простирая руки Свои к народу непокорному (Исх. 65, 2), «одной рукой привлекал к Себе ветхий народ, а другой – званных из язычников и тех и других соединял в Себе». Святитель Григорий Нисский, толкуя слова апостола (Еф. 3, 18), говорит, что «он созерцал образ креста, который являет всепроницающую силу и промышление Явившегося на нем, и потому каждый рог назвал приличными именами: нижний – глубиной, верхний – высотой, а те, которые простираются поперек с той и другой стороны, долготой и широтой, чем ясно означается то, что нет ничего из существующего, что не было бы объято Божественным естеством, преНебесное ли то, преисподнее ли или горизонтально простирающееся во все стороны до пределов существующего. Ибо, присовокупляет святой отец, высотой апостол означает преНебесное, глубиной – преисподнее, а долготой и широтой – пределы того, что находится среди оных, содержимое вседержащей силой». Святитель Василий Великий видит в четверочастном составе креста указание на четыре страны света и говорит, что предпочтена крестная смерть для того, чтобы «все части мира приведены были ко спасению частями креста».

Смирив Себя даже до смерти (Флп. 2, 8), Господь избрал род смерти поноснейшей и мучительнейшей, чтобы еще яснее показать, какое неисчерпаемое богатство славы сокрыто в тайне домостроительства нашего спасения (Кол. 1, 27).

Распятие почиталось самой ужасной, жестокой и позорной казнью, к которой обыкновенно приговаривали разбойников, убийц, мятежников и преступных рабов, и мучения распятых были так велики, что можно сравнить их с муками адовыми, о которых упоминает Псалмопевец (Пс. 114, 3). Когда крестное шествие достигло Голгофы, исполнители казни занялись постановкой и укреплением креста Господня в средине, а по сторонам – двух крестов для приведенных с Господом разбойников. По обычаю, принятому у римлян, прежде утверждали в земле кресты, а потом уже поднимали осужденных и иногда привязывали, а чаще пригвождали к ним (Ин. 3, 14; 8, 28; 12, 32, 33). Во время этих приготовлений было выполнено наставление Соломона, которое, по крайней мере, для иудеев имело обязательную силу и особенно в случае, подобном настоящему: дадите сикера сущим в печалех и вино пити сущим в болезнех, да забудут убожества и болезней не воспомянут ктому (Притч. 31, 6, 7). Следуя этому правилу в отношении к больным и несчастным, сострадательные люди еще ревностнее и охотнее исполняли его в отношении к осужденным на смерть. Они приносили на место казни вино, смешанное со смирной и другими ароматическими веществами, и давали пить его осужденному на смерть. От примеси благовоний вино приобретало остроту и горький вяжущий вкус и могло служить не только к утолению жажды и укреплению сил, но и к помрачению сознания и притуплению чувствительности к предстоящим ужасам смерти. Был принесен на Голгофу и полный сосуд уксуса (Ин. 19, 29), быть может, для потребностей самих распинателей, потому что римские воины обыкновенно утоляли свою жажду уксусом. И вот, как «бывает в беспорядочной толпе, где всякий делает свое» (блаженный Феофилакт), и как могло случиться на Голгофе, куда собралось множество народа, одни предлагали Божественному Страдальцу заготовленное вино со смирной, но Он, желая претерпеть жестокие мучения и смерть с полным и ясным сознанием, не принял этого пития; другие же, как бы спеша исполнить пророческое слово Псалмопевца: даша в снедь Мою желчь и в жажду Мою напоиша Мя оцта (Пс. 68, 22), поднесли Господу сосуд с уксусом, смешанным с желчью, но Муж скорбей, взявший на Себя немощи и болезни всего человечества (Исх. 53, 3, 4), хотел претерпеть их, не уменьшая силы страданий, а посему, отведав питие, не пожелал пить.

Когда кресты были поставлены и утверждены в земле, исполнители приговора сняли с Господа Иисуса Христа одежды, приподняли Его на крест, распростерли руки Его и прибили гвоздями к дереву так же, как и ноги. Был, по счислению еврейскому, третий час дня. С Ним распяли двух злодеев разбойников, одного по правую, а другого по левую сторону. Это было сделано, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, к большему «поношению» Его, но на Самом деле послужило к большему «подтверждению истины». Злобные враги, неприметно для себя, исполнили древнее пророчество Исаии: и со беззаконными вменися (53, 12).

Судебный порядок римлян требовал, чтобы вина распинаемых была объявляема народу иногда через особого глашатая, который, предшествуя осужденному до места казни, возвещал ее вслух всех, или, что случалось чаще, посредством надписи на дощечке с обозначением имени, места происхождения и преступления казнимого. Такую дощечку обыкновенно несли перед осужденным на место казни или иногда вешали на него, и по распятии прикрепляли ко кресту над головой его, чтобы всякий мог видеть и читать сделанную на ней надпись. Пилат воспользовался этим обстоятельством, чтобы снова, и еще жесточе, уязвить первосвященников и членов синедриона: вина, за которую осужден Господь, выражена им в таких словах: сей есть Иисус Назорей Царь иудейский. Эта надпись была изображена на дощечке, укрепленной над головой Распятого, на трех языках: еврейском, греческом и римском, с той целью, чтобы не только палестинские евреи, но и чужестранцы, пришедшие на праздник Пасхи из дальних мест, могли читать и понимать ее. Первосвященники, прочитав надпись, сообразили, какой великий позор для них скрыт в кратких, но знаменательных словах. Они должны были ожидать, что иудеи прочтут надпись с негодованием на своих начальников, предавших имя Царя иудейского такому поруганию, а язычники – со злой насмешкой над ненавистным им народом. В крайнем смущении хитрые враги Христовы стали просить Пилата о перемене надписи: не пиши: Царь иудейский, но яко сам рече: Царь есть иудейский. В таком случае вина падала на Самого Господа: Он объявлялся самозванным обманщиком, а это неминуемо увеличило бы озлобление против Него во всех зрителях Голгофского события. По-видимому расчет был верный. Но Пилат, сделавший им столько уступок, на этот раз остался непреклонным и отвечал: еже писах, писах. И между тем, сам не ведая, он написал великую истину. «Пилат, – рассуждает один из учителей Церкви, – что написал, то написал; поелику Господь что сказал, то сказал. Он сказал: Аз поставлен есмь Царь от Него над Сионом, горою святою Его (Пс. 2, 6) сказал, что Ему должно пострадать, дабы внити в славу Свою (Лк. 24, 26), – и вот пригвоздившие его ко кресту сим самым, так сказать, возвели Его на престол; оставалось провозгласить нового Царя, и Пилат-язычник посредством трехязычной надписи торжественно провозглашает Его, вопреки властям иудейским, вслух всех народов: пророческий символ событий, имевших вскоре последовать! Народ иудейский, продолжая отвергать иго Царства Христова, видел и доселе, к посрамлению своему, видит, как народ языческий, один за другим, признают распятого Иисуса своим Царем, Спасителем и Господом».

Итак, на Голгофе открылась пред всем миром тайна креста Христова, представленная предвечным советом Триипостасного Божества и до сего времени сокровенная от век и родов (Кол. 1, 26). Агнец непорочный и пречистый, предназначенный еще прежде создания мира (1 Пет. 1, 19, 20) в искупительную и умилостивительную жертву за грехи всего человечества (1 Ин. 2, 2) вознесен на крестный жертвенник. Посреди земли (Пс. 73, 12) водружено новое древо жизни. Язвы Господа, изливая четыре струи на землю, пораженную древним проклятием за грех прародителей (Быт. 3, 17), освящают ее и как бы уготовляют в жилище новозаветных чад второго Адама. Какое необычайное зрелище, не только для душ избранных, чаявших избавления во Иерусалиме (Лк. 2, 38), но и для самих Ангелов, с благоговейным трепетом окружавших крест, как престол Господа славы (1 Кор. 2, 8)!

Но в то время, когда на кресте совершалась тайна спасения падшего человечества, вокруг креста, у самых стоп Господа, враг нашего спасения напрягал все усилия к возбуждению самых лютых страстей в исчадиях тьмы и к уязвлению, так сказать, пяты победного Семени жены (Быт. 3, 15). Вслед за тем, как был утвержден крест и прикреплена к нему надпись, надлежало исполниться во всей точности древнему пророчеству царя Давида, который, в пламенных выражениях описывая страдания Мессии Христа на кресте, говорил о разделе риз Его: разделиша ризы Моя себе и о одежди Моей меташа жребий (Пс. 21, 19). Воины, окончив распятие, как бы в возмездие за свое дело, поспешили воспользоваться одеждами Господа. Кинув жребий, кому что взять, они разделили одежды между собою на четыре части. Оставалась нижняя одежда – хитон; особенность его состояла в том, что он был несшитый, но весь сверху донизу сотканный пречистыми руками Богоматери. Распинатели тотчас сообразили что «раздранный, он ни на что не был бы годен» (святитель Кирилл Александрийский), а поэтому пожалели раздирать его на части и сказали друг другу: не предерем его, но метнем жребий о нем, кому будет. Так и поступили, – и затем, выполняя принятый в подобных случаях порядок, сели на Голгофе на страже из предосторожности, чтобы распятые не были преждевременно сняты с крестов.