Текст книги "Поджигатели (Книга 1)"

13

Автомобиль с ходу брал крутые повороты. На его заднем сиденье, забившись в угол, сидел Гитлер. Казалось бы, здесь, без свидетелей, он мог дать полную волю владевшему им бешенству. Но именно потому, что не было зрителей, перед которыми стоило разыгрывать спектакль, Гитлер молчал. Он не собирался признаваться сидевшему впереди адъютанту, что полчаса тому назад не был допущен на совещание, ради которого прилетел на Рейн. С ним, рейхсканцлером и фюрером, они обошлись, как с лакеем! Ему предложили подождать результатов совещания у себя в Годесберге… Его вызовут, когда будет нужно…

Этого унижения он не простит им никогда!.. Никогда! Впрочем, дело не в унижении, а в том, что он не будет знать, о чём они там говорят.

Фриц Тиссен был, как всегда, любезен и приводил убедительные соображения, почему Гитлеру не следует присутствовать на совещании.

– Вы должны меня понять, – сказал Тиссен: – это же совершенно частная встреча…

Но Гитлер отлично понимал, в чём тут дело. Происходил торг между Тиссеном, ведущим за собою стальных, угольных и железорудных королей Германии, с одной стороны, и Карлом Бошем, представляющим всю свору химических фабрикантов, – с другой. Во главе химической колонны шествует, конечно, «ИГФИ». Оттуда текли когда-то деньги в шлейхеровский «комитет Гинденбурга», сумевший протащить на президентский пост выжившего из ума фельдмаршала. Оттуда Рем черпал средства на свои авантюры. Да, чорт побери, Курт Шрейбер был, конечно, прав. Нужно найти путь к соглашению между ними. Едва ли это уж так трудно. Неужели они не могут поделить между собой: недра Рура – Тиссену, Круппу и Стиннесам, калий и прочая химия – Шмитцу?..

Преступник даже в самых простых житейских случаях ищет сложных путей к обману. Так и Гитлер. Он полагал, что не сможет угодить рурским магнатам железа и угля, не надув генералов рейхсвера, которые вывели его жалкую ладью провокатора в открытое море большой политики. Он действовал, как шулер: путал карты всех, чтобы попытаться в этой путанице набрать побольше козырей, настоящих или фальшивых – всё равно. Было похоже на то, что он не отдаёт себе отчёта в главном: наиболее спутанными являются его собственные карты. Даже тут, в машине, один на один с самим собою, он не смел признаться самому себе, что хотя его и именуют «канцлером», в сущности он выполняет те же функции, что и в 1918 – 1919 годах, когда он был мелким шпиком у начальника разведки рейхсвера мюнхенского округа капитана Рема. Правда, его теперь больше не называли по номеру «агент 18-бис», больше не использовали для организации провокационных групп, получивших наименование национал-социалистской «рабочей» партии, ему больше не платили по десяти марок «с головы» каждого подведённого под арест спартаковца, но… но звание рейхсканцлера не избавило его от положения лакея у истинных хозяев Германии. При этом он попал на трудную должность лакея двух господ – юнкерско-генеральской камарильи и промышленно-банковского капитала; его роль попрежнему заключалась в том, чтобы организовать всякие провокационные партии и группы с целью взрыва одних в интересах других; ему попрежнему платили ровно столько, во сколько оценивали голову того или иного уничтоженного политического противника. И его так же заставляли ждать за дверью решения хозяев, как он бывало ожидал его в коридоре мюнхенской разведки.

Его вытащили из клоаки баварского бюро Рема ради того, чтобы он своим кликушеским хрипом «народного оратора» и своим воображаемым пришествием из «низов» помог обмануть германский народ и поставить этот народ, как ландскнехта о семидесяти миллионах голов, на службу мировой реакции, чьи алчные взоры были обращены на восток.

А пока Гитлер, как маньяк, мечтал об осуществлении «личных» планов, не замечая того, что они внушены ему хозяевами. Первым шагом к осуществлению этих планов ему представлялось безраздельное господство над Германией, надо всей Европой, – его личное господство!..

Гитлер стиснул пальцы так, что хрустнули суставы. Европа!.. Если Курт Шрейбер не хвастает, говоря, что кредиты, обещанные американцами, практически не ограничены, то мысли об овладении всей Европой вовсе уж не такая утопия! Тогда можно будет послать к чорту Гевелинга с его мелкими подачками и этих скопидомов из Комитэ де форж, способных натереть мозоли на языке, торгуясь из-за каждого сантима. К чорту их!.. Скорее бы покончить с Ремом!

Впрочем, из всего этого, чорт возьми, не следует, что его можно заставлять ждать решения в прихожей. Господам хотелось заставить его поволноваться? Что же, на этот раз сила в их руках. Но он возьмёт своё! Он отплатит им и за это унижение и за страх!..

Он принял все меры к тому, чтобы ни Шлейхер, ни Рем, ни даже Геринг не узнали о совещании и, тем более, не могли на него проникнуть. Он отдал надлежащий приказ Гиммлеру, за попытку приехать сюда каждый из этих троих заплатил бы головой. Но где гарантия, что кто-нибудь из сидящих в замке Шрейбера не заинтересован в его, Гитлера, гибели больше, чем в гибели Шлейхера или Рема? Разве исключено, что кто-нибудь уже принял меры к тому, чтобы он, Гитлер, никогда не вернулся отсюда в Берлин?..

Дорога сделала крутой поворот. На мгновение в полосе света появилась человеческая фигура, прижавшаяся к придорожной скале. Гитлер испуганно откинулся на спинку сиденья: вот оно!.. Он пригнулся, пряча голову. Ноги его судорожно упёрлись в переднюю стенку кабины, словно понуждая машину к ещё более быстрому движению.

Но фигура на дороге так же мгновенно исчезла в темноте, как и появилась. Страх, жаркой волной ожёгший лицо, медленно холодной струёй стекал вдоль спины, расслабил мышцы, неприятным зудом защекотал пальцы ног…

Автомобиль стремительно пронёсся мимо маленького городка, прилепившегося у самой реки, над пристанью. Мелькнули огни, стены домов. Прозвучал, словно обронённый оркестром, обрывок весёлой музыки. Из-за поворота реки вынырнул ярко освещённый пароход. И снова впереди не было ничего, кроме мрака, раздвигаемого лучами автомобильных фар…

Одинокий пешеход, прижавшийся к скале, отделился от неё, как только автомобиль промчался мимо него. Он закурил и снова зашагал по шоссе. Тот, кто увидел бы в короткой вспышке спички его лицо, без сомнения, успел бы узнать Паркера, занесённого в список пассажиров теплохода «Фридрих Великий» под именем Чарльза Друммонда, инженера и коммерсанта.

Не доходя метров пятидесяти до развалин башни «Семи жён», Паркер свернул в тёмную аллею старых лип и вскоре очутился перед уединённой маленькой виллой, погруженной в полную темноту. Ему пришлось дважды позвонить, прежде чем дверь отворилась. Он ни слова не сказал вышедшей к нему заспанной старухе, только сделал пальцами несколько знаков, похожих на те, какими объясняются глухонемые. Старуха так же молча провела его в комнату, слабо освещённую лампой под низким абажуром. Окна комнаты были плотно затянуты толстыми шторами. Стоял неприятный запах давно не проветривавшегося помещения.

Дверь за Паркером затворилась, и он остался в одиночестве.

Прошло около получаса. Паркеру показалось, что он услышал слабый звонок.

Через минуту в комнату вошёл Кроне.

Удостоверившись в том, что каждый из них видит перед собой именно того, кто был ему нужен, они перебросились несколькими короткими фразами. В заключение Кроне сказал:

– Больше мы с вами не должны встречаться. Связь мы будем осуществлять… через Геринга.

Как ни был спокоен Паркер, Кроне все же уловил лёгкое движение бровей, выдавшее удивление.

– Было бы лучше, если бы вас прислали с паспортом журналиста, – сказал Кроне. – Но раз уже вы «инженер», Геринг подходит больше других…

– Конечно, сэр, – скромно согласился Паркер.

– Ну что же, «инженер Чарльз Друммонд»… В первый раз вы попросите у него свидания по телефону.

– Слушаю, сэр.

– Из моей телеграммы вы узнаете день и час, когда нужно позвонить Герингу. Вы должны быть абсолютно точны.

– Разумеется, сэр.

Кроне прошёлся по комнате, вспоминая, не упустил ли чего-нибудь.

– Не знаю, когда мы с вами сможем снова встретиться. Было приятно увидеть своего человека. Постарайтесь не быть простаком. Это будет стоить шеи и вам и… может быть, мне.

Не подавая Паркеру руки, Кроне кивнул головой и вышел.

Подавленный и злой, Гитлер поднялся в номер гостиницы в Годесберге. Он ничего не ответил на нетерпеливый вопрос Геббельса. Только когда вышел адъютант и когда Геббельс повторил вопрос, Гитлер с неохотою рассказал о происшедшем в замке Шрейбера.

– И вы уехали? – в неподдельном ужасе воскликнул Геббельс.

– Не мог же я сидеть в прихожей!

Грубое ругательство по адресу Тиссена сорвалось с уст Геббельса.

– Как можно было делать такую глупость! – крикнул он, обращаясь к Гитлеру. – Унижение! Мало мы их вынесли! Ещё бы одна ночь… одна-единственная ночь… – он сделал широкий жест, – и больше никаких препятствий!.. Вы не должны были оставлять их без присмотра. Такие события происходят раз в жизни.

– Теперь поздно, – устало пробормотал Гитлер.

– Гесс был прав: вас нельзя было пускать одного… Унижение! А когда ремовские молодцы будут выпускать нам кишки – это будет веселее?

При имени Рема Гитлер вскинул голову и, багровея, крикнул:

– Этого не будет! Не будет, я вам говорю! Тиссен понимает, что это было бы крахом.

– Для нас.

– И для него тоже!

– Он выложил бы ещё немного денег, и глотки штурмовиков были бы заткнуты.

Гитлер бросил на Геббельса гневный взгляд.

– Не дёргайте мне нервы, Юпп… Слышите? Оставьте меня в покое!.. Уйдите, убирайтесь!..

В его голосе прозвучала угроза.

Геббельс присмирел. Припадая на одну ногу, он забегал по комнате.

– Придётся туда поехать, – сказал он уже совершенно спокойно. – Может быть, я сумею пролезть на это совещание.

– Чорта с два!.. Впрочем, вам это, может быть, и удастся.

– Если нет, по крайней мере буду знать, кто ещё туда явится и когда это кончится.

– Я с вами! – сказал Гитлер, шагнув к двери.

Он не мог решиться отпустить на такое совещание даже этого, самого верного своего приспешника. Но Геббельс потянул его за рукав и силою усадил в кресло.

– Вам там нечего делать.

– Нечего делать?! Мне там нечего делать?! – хрипло выкрикнул Гитлер. – А содержать партию будете вы? Вы найдёте мне других кредиторов?

Геббельс в раздражении швырнул на стол шляпу, которую уже держал в руках.

– Вы, повидимому, забыли, кто привёл к вам Шрейбера! – Он, подбоченившись, стоял перед Гитлером.

– В Руре найдутся деньги и без Шрейбера! – крикнул Гитлер. – Там знают, кому их дать. Во всяком случае, не вам! Вы мне не нужны… Мне никто не нужен! – Гитлер вскочил и с угрожающим видом подошёл к телефону.

Геббельс отстранил его руку от трубки.

– Ага! Испугались! – торжествующе сказал Гитлер. – Вы знаете, что достаточно одного моего слова – и…

– Я ничего не боюсь.

– Не врите, Юпп, вы всегда чего-нибудь боитесь. Ну, ну, будет, Юпп, – неожиданно мирно сказал Гитлер. – Меня-то вы можете не бояться. – Он подошёл к Геббельсу, положил ему руку на плечо.

Геббельс исподлобья посмотрел на Гитлера.

– Величайшая неосторожность, какую вы можете совершить, – проговорил он, – это поссориться со Шрейбером!

– Он взял в разговорах со мною неподходящий тон.

– Реже с ним встречайтесь. Не афишируйте эту дружбу.

– В ней нет ничего предосудительного.

– Никто не должен знать, что деньги идут из-за границы.

– Гамбург – не заграница.

– Но Шрейбер – это не столько Гамбург, сколько Лондон, не столько Лондон, сколько Нью-Йорк.

– Об этом знают сто человек.

– Достаточно.

– Ваша обязанность, Юпп, чтобы люди знали то, что им следует знать.

– Довольно тяжёлая обязанность, мой фюрер!.. Я забыл сказать: если Шрейбер представит вам на-днях… того американца… третий раз приезжающего к нам…

– Ванденгейма?

– Да… Держите себя с ним… – Геббельс запнулся, подыскивая слово. Ему хотелось сказать: «почтительно», но он не решался, зная заносчивость Гитлера. Ограничился тем, что сказал: – …как друг.

– Они дадут денег?

– Это во многом зависит от него.

– Нам… мне?

– Да, – уверенно сказал Геббельс.

Гитлер потёр лоб.

– Вы думаете, Ванденгейм кое-что привёз?

– Достаточно для Рура.

– Рур – Руром. Сейчас меня больше занимает «ИГФИ».

– Они обещают помочь и в этом. Если вам удастся поставить на ноги тяжёлую промышленность и химию…

Гитлер перебил:

– На чорта это будет нужно, если они не позволят мне вооружаться!

– Шрейбер уверяет, что Ванденгейм за тем и приехал, чтобы предпринять кое-что в этом направлении.

Гитлеру хотелось ещё и ещё раз слышать подтверждение этому. Оно звучало для него как музыка. Он возбуждённо вскочил с кресла. На лице его отразилась неподдельная радость:

– Слушайте, Юпп!.. У наших американских друзей не должно появиться даже подозрения, что мы помним эти глупые разговоры Штрассера: сорок девять процентов – предпринимателям, сорок один – государству и десять – рабочим. Бред безумца!

– Было бы ещё полезнее, мой фюрер, чтобы наши собственные промышленники уверовали в то, что эти штрассеровские глупости никогда не принимались нами всерьёз.

– Сейчас меня интересуют американцы… Понимаете ли, вы, Юпп, ведь Америка… Америка… Это же Америка!

– Да, конечно… – неопределённо пробормотал Геббельс.

Но со свойственной ему непоследовательностью Гитлер тут же многозначительно проговорил:

– Напомните нашим друзьям с берегов Рейна, что на дурацкий вопрос Штрассера, останется ли в случае прихода национал-социалистов к власти собственность, прибыль и руководство хозяйством в руках предпринимателей, – я ещё в 1930 году ясно ответил: «Понятно! Ведь я же не безумец, чтобы разрушать своё собственное хозяйство».

Гитлер пробежал по комнате, быстро потирая руки.

– Вы не представляете себе, Юпп, как вы меня обрадовали! – Вдруг он остановился и с беспокойством спросил: – А не может случиться, чтобы американцы… давали деньги Шлейхеру… или Рему?

– Янки хотят иметь солидные гарантии. Чего они могут ждать от Рема с его шайкой? А со Шлейхером им, вероятно, не удастся сговориться насчёт России. Он нерешителен. Едва ли им удастся повернуть его на восток так быстро, как это нужно американцам.

– А мои цели их устраивают? – спросил Гитлер.

– Они знают, чего вы хотите и чего они сами хотят от нас.

– Скажите им, Юпп: пока жив Рем, я не засну спокойно.

– Они не станут спорить, если мы скажем, что одним из условий соглашения является уничтожение Рема. – Геббельс посмотрел на часы. – Мне пора, а то там успеют закончить разговоры…

– Поезжайте, Юпп, поезжайте и знайте, что за вами стою я!

Геббельс, почти не скрывая иронии, отвесил Гитлеру почтительный поклон, взял со стола смятую шляпу и, прежде чем надеть её, проговорил:

– Позвольте мне, мой фюрер, напомнить вам слова нашего Клаузевица: сильным духом является не тот, кто способен на сильные жесты, а тот, кто при самых сильных переживаниях остаётся в равновесии, кто, несмотря на все сердечные бури, наделён умением ориентироваться так, как ориентируется компас на корабле, кидаемом бурей.

Отвесив новый поклон, Геббельс вышел. Гитлеру показалось, что в почтительности поклона сквозила плохо скрытая ирония. Оставшись один, Гитлер стал гадать: кто из двух возьмёт верх – Тиссен или Бош? Если Тиссен, Рему теперь же конец. А если Бош?.. Может быть, тогда конец ему, Гитлеру?.. Нет, этого не может быть. Шрейбер найдёт путь к объединению промышленников. Ведь он, Гитлер, ясно сказал Бошу и просил Шрейбера повторить ему ещё тысячу раз: если Химический трест сумеет поделить власть со Стальным трестом, государство будет стоять за их спиной.

Сказанное тут только что Геббельсом насчёт этого американца может сильно изменить игру в его, Гитлера, пользу. Шрейбер, наверно, объяснил Ванденгейму: американские миллиарды, вложенные в немецкую промышленность по планам Дауэса и Юнга, может гарантировать только он, Гитлер. Желательное американским монополиям направление использования капиталов для восстановления военной мощи Германии может обеспечить только он, Гитлер. Кто ещё с такой ясностью высказал свои намерения насчёт востока? Кто ещё с такой непримиримостью заявил, что покончить с коммунизмом – истинная и конечная цель всей его политики? Американцы не могут этого не понять. А раз так, они будут на его стороне. И этот Ванденгейм тоже… Нужно будет принять его поскорее. Только бы он пришёл, не раздумывал.

Покончить бы с Ремом и Шлейхером, а с Бошем-то и с химиками он сговорится… Сговорится!.. Сговорится!..

В это самое время в одной из просторных комнат замка барона Курта фон Шрейбера, пользуясь перерывом в совещании, главный директор концерна «ИГ Фарбениндустри» профессор Карл Бош ходил из угла в угол, заложив руки за спину. Он диктовал своему секретарю по печати статью для завтрашнего номера «Франкфуртер цейтунг».

«…Новая волна доверия и уверенности прокатилась по германской промышленности. Причину этого я вижу в том, что германское правительство впервые не только даёт обещания, но также и действует… Доверие, которое германские экономические круги чувствуют к руководству национал-социалистской партии, показало себя как могущественный фактор в оживлении германской промышленности… Подводя итог, я как промышленник, несущий ответственность за огромное предприятие с сотнею тысяч рабочих, по праву собственного опыта заявляю, что только твёрдая воля национал-социалистов может добиться результатов, нужных германскому народу…»

Бош остановился и спросил секретаря:

– Много получилось?

– Ещё несколько строк, и статья будет надлежащего размера.

– Хорошо, продолжим… – сказал Бош и стал диктовать: – «Из масс подымается почти не воспринимаемый, но весьма влиятельный коллективный флюид. Это тот поток, который и производит „германское чудо“. Этот поток встречается с невидимыми волнами, которые исходят от Гитлера. Эта игра обмена духовными силами заменила в Германии наших дней партийный парламент… – он на минуту задумался и решительно продолжал, притопывая после каждого слова носком ноги: – Не в голосованиях, а в живых, определённых чувством связях между вождями и последователями, укреплённых такими встречами с народом, находится политический центр тяжести нового государства…» – приостановившись, Бош протянул руку: – Покажите-ка, что там получилось, – и пробегая взглядом написанное, пробормотал почти про себя: – Хм… несколько непонятно… но это даже хорошо: простые люди склонны считать непонятное умным, – и он вернул листок секретарю.

В заключительных строках статьи Бош хотел охарактеризовать того, кому промышленники решили вручить всю полноту власти в Германии.

Но ему помешали. В комнату вошли Курт Шрейбер и Фриц Тиссен.

– Может быть, продолжим? – спросил Тиссен.

Снизу, из высокого гулкого вестибюля, доносился хриплый голос Геббельса, кричавшего в телефон:

– Да, да! Приезжайте как можно скорей!

Тиссен не обратил на это внимания, но Бош остановился и подозрительно спросил:

– Что за барбос там лает?

Шрейбер рассмеялся и ничего не ответил.

14

Оправдательный приговор лейпцигского суда прозвучал против воли судей на весь мир как пощёчина немецкому фашизму. Казалось бы, этот приговор должен был быть последним этапом, увенчавшим полугодовое предварительное заключение Димитрова и девяностодвухдневную борьбу на процессе. И все же, несмотря на оправдательный приговор, несмотря на полный провал легенды о поджоге рейхстага коммунистами, Геринг не решался освободить Димитрова.

Он сказал Гессу:

– Или я найду способ уничтожить его, прежде чем он выйдет из тюрьмы, или он не проведёт в Германии ни одного часа на свободе: прямо из тюрьмы – в самолёт!

– Так действуйте! – насмешливо сказал Гесс. – Не сегодня-завтра Димитрову вручат советский паспорт.

Неожиданно Гесс добавил:

– Когда-нибудь, когда вы будете рассказывать внукам сказки о бескорыстной дружбе, вы обязаны будете вспомнить Рудольфа Гесса: я приготовил вам неплохой сюрприз.

Геринг насторожился: ему не очень нравились одолжения этого человека. Они всегда обходились довольно дорого. Он выжидательно посмотрел на Гесса.

– По данным… одного человека… – начал тот.

– Какого? – нетерпеливо вырвалось у Геринга.

– Вам очень хочется знать?

– Очень.

– Цените мою откровенность: мне рассказал об этом Александер.

«Значит, не блеф», – подумал Геринг. Начальник разведки рейхсвера слов на ветер не бросает. Тут было из-за чего навострить уши.

Но вместо того чтобы выложить главное, Гесс вдруг спросил:

– Помните ту пару борзых, что вы мне показывали на прошлой неделе?

– Веста и Вега? – с удивлением спросил Геринг.

– Меняю на них свою новость!

– Исключено! Совершенно исключено!.. Они приготовлены… в подарок моей невесте.

– Хорошо, новость остаётся при мне…

На жирном лице Геринга отразилась досада. А Гесс подзадорил:

– Дело может быть сделано наверняка и без всяких хлопот для вас.

Геринг ударил себя в грудь.

– Что хотите, только не эти борзые!

– Именно эти борзые, – упрямо ответил Гесс.

– Ваши сюрпризы обходятся втридорога.

– Значит… делать без вас?

– Берите собак! – выкрикнул Геринг. – Но я вам когда-нибудь отплачу!

Гесс рассмеялся:

– Один человек Александера доложил, что ему сделали предложение: подсунуть адскую машину в самолёт, в который Димитров пересядет в Кенигсберге.

– Кто сделал предложение лётчику?

– Не знаю.

– Фамилия человека? – резко спросил Геринг.

– Этого Александер не скажет ни мне, ни вам.

– На человека можно положиться?

– Повидимому.

Геринг потёр пухлые ладони и даже прихлопнул ими от удовольствия:

– На этот раз Димитрову не уйти!

– Ваше дело освободить и доставить заключённых на аэродром к последнему самолёту, отлетающему послезавтра в Кенигсберг.

– Вы получите своё! – наконец воскликнул Геринг. С актёрской торжественностью он подошёл к Гессу и потряс ему руку. – Следующим номером должен быть Тельман!

– Фюрер хочет, чтобы с Тельманом вы не повторили ошибку Лейпцига, – сказал Гесс.

– Именно над этим мы сейчас и работаем, именно над этим! – возбуждённо проговорил Геринг, растопыривая пальцы, словно силясь схватить кого-то за горло. – Мы уже арестовали Реттера и двух его помощников.

– Соучастники Тельмана?

– Да нет же! – раздражённый неосведомлённостью Гесса, воскликнул Геринг. – Реттер – адвокат Тельмана.

– За каким же чортом вы его арестовали?

– Мы дадим Тельману своего адвоката.

– Судебная реформа, обещанная фюрером, даёт к этому полную возможность.

– Вот именно. Но я бы просил вас поторопить фюрера с этой реформой. Новый «народный суд» должен быть признан верховной, последней инстанцией, чтобы осуждённому некуда было апеллировать.

– Решение готово. Фюрер желает, чтобы в существе своём «народный суд» явился чрезвычайным судом с самыми широкими полномочиями. Фюрер отменил параграф о необходимости признания подсудимым своей вины.

– Это правильно, – с удовлетворением сказал Геринг. – С этими «признаниями» немыслимо много возни. Далеко не каждый так легко «сознаётся», как Торглер…

Подумав, повторил:

– Правильно, очень правильно: признание не является необходимостью. Это развязывает руки судьям. Кстати о судьях: кто намечен в состав народного суда?

– Окончательного решения фюрера ещё нет. Но вы можете быть покойны: там будут надёжные люди.

– Решение о представителях рейхсвера в составе суда остаётся в силе?

– Да.

– Смотрите, чтобы туда не проникли какие-нибудь либералы, вроде этого Гаусса.

– Нашли либерала! – с усмешкой заметил Гесс.

– Вы меня поняли: я бы не хотел видеть там не вполне наших людей.

– Таких не будет. А если кто-нибудь и окажется не на высоте, в чём я сомневаюсь, его поправят остальные. Один против семнадцати – нуль. Закон о народном суде, как его задумал фюрер, обеспечивает от всяких случайностей. Приговор подсудимому будет вынесен, хотя бы сам господь бог считал его невиновным. Фюрер считает, что этот суд правомочен вынести приговор даже в том случае, если в деле вовсе отсутствуют доказательства вины обвиняемого. Приговор должен выноситься не на основании каких-то там бумажных формальностей, а по здравому смыслу, которого, к сожалению, так нехватает германскому своду законов. Один из членов прусского суда доктор Дитрих прекрасно понял мысль фюрера. Он разъяснил: раз обвиняемый коммунист или вообще крамольник – кончено. Закон уже не нужен. Вот в чём и заключается здравый смысл суда нового типа. Для него закон – это воля фюрера. Каждый судья должен помнить, что за его стулом постоянно стоит тень фюрера. В каждом приговоре должен присутствовать дух фюрера. Судья, забывающий об этом, сам должен стать подсудимым.

– Дай бог, дай бог… – мечтательно пробормотал Геринг.

– А что касается первого процесса, каким будет в этом суде процесс Тельмана, то прокурором в нём будет Йорнс.

– Тот самый Йорнс? – с оживлением спросил Геринг.

– Да, убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург – достаточная рекомендация для человека, которому предстоит обвинять Тельмана. Он обеспечит ему петлю.

Неожиданно Геринг стукнул кулаком по столу.

– Какая там ещё петля?! – крикнул он. – Фюрер обещал мне: топор и только топор.

– Этот подарок фюрер вам сделает, – с кривой усмешкой ответил Гесс. – Мы уже подготовляем общественное мнение именно к такому исходу, чтобы Тельману не удалось выскользнуть из петли, как выскользнул Димитров. Кстати, фюреру стало известно, что так называемое «Международное объединение юристов» прислало в Берлин врача-француза, чтобы выяснить состояние здоровья Тельмана. Этого врача зовут Кордо. Фюрер хочет, чтобы этот Кордо не получил возможности исследовать Тельмана, во избежание слишком громкого скандала.

– Никакого скандала не будет, – уверенно ответил Геринг, – этот Кордо уже делал попытки увидеть Тельмана, но я приказал ответить ему, что у нас достаточно своих врачей и, если будет нужно, они сами сумеют сообщить миру сведения о его здоровье. А если этот Кордо будет не в меру любопытен, я найду способ отучить его от неуместной настойчивости. Я никого не допускаю к Тельману. Его должны подготовить к свиданию со мной. Я, я лично буду говорить с ним.

– Вы?

– Да, да, я сам! Вы увидите, – и пальцы Геринга сжались в кулак, – вы увидите, он поднесёт нам своё раскаяние на блюде.

– Мы помечтаем в другой раз, а сейчас… фюрер просит вас позаботиться о том, чтобы с болгарами все было сделано чисто.

– Фюрер знает?

– Да!

Гесс уже собрался было проститься, но вдруг с напускной небрежностью сказал:

– Кстати, вы, конечно, уже знаете о Бёлле! – и пристально взглянул на Геринга. Но тот ничем себя не выдал.

– Ещё какая-нибудь афёра?

– Нет… он убит.

Геринг сделал вид, будто удивлён:

– Когда, кем?

– Два дня назад… Это не дело рук… – Гесс не договорил, испытующе глядя на собеседника.

С напускным неудовольствием Геринг проворчал:

– Вероятно, опять Рем. Пора укоротить ему руки. Он начинает себе много позволять.