Текст книги "Поджигатели (Книга 1)"

13

Американское «просперити» 20-х годов имело своеобразные последствия для ряда родовых поместий аристократов Старого Света. Их старинные замки были разобраны по камешку, упакованы со всем, что в них было, – от гобеленов до привидений, – и перевезены за океан, в резиденции американских миллионеров.

Не все замки совершили такое далёкое путешествие. Некоторые из них были перенесены лишь на сотню-другую километров, в более живописные места. Были, наконец, и такие, которые остались на месте в увеличенных в пять, в десять раз поместьях.

Подобного рода судьбы постигли старинные родовые гнезда аристократии во многих странах Западной Европы: в Германии, Франции, Австрии и даже в Англии и Шотландии.

Один из таких замков был перенесён волею нового владельца с берегов сурового шотландского «лоха» на не менее поэтический, но мало подходящий для его суровых форм солнечный островок посреди прозрачно-голубого озера в Итальянских Альпах.

Это было огромное строение, служившее когда-то прибежищем нескольким поколениям клана хайлендеров и славившееся тем, что едва ли не каждое из этих поколений оставило в нём своё привидение. Многие тысячи долларов были затрачены на то, чтобы засадить пространство вокруг замка вереском и скромным шотландским дроком. Вероятно, новый владелец не пожалел бы денег и на то, чтобы заставить переселиться вместе с замком стаи шотландских ворон, свивших себе гнезда между зубцами его башен. Но вороны не поняли того, что являются неотъемлемою деталью пейзажа, и остались в родной Шотландии. В Швейцарии их места на башнях заняли мириады ласточек.

Большую часть времени замок пустовал. В его роскошно отделанных залах и комнатах царила тишина. Солнце едва пробивалось сквозь замазанные мелом стекла высоких стрельчатых окон. Далеко не каждый год появлялся тут кто-нибудь из членов семьи владельца. Полторы сотни слуг были единственным населением замка и всего островка, приобретённого да так, повидимому, и забытого мистером Джоном Алленом Ванденгеймом Третьим.

Он вспомнил о своём замке лишь тогда, когда понадобилось найти нейтральную почву для важного разговора, который должен был состояться между несколькими американскими дельцами-монополистами и представителями германского капитала и нацистской партии. Одни из них не желали появляться в Германии, других неудобно было приглашать в Штаты. Кроме того, ни в Германии, ни в Штатах не удалось бы уберечься от пронырливых газетчиков. А обеим сторонам меньше всего хотелось, чтобы кто-либо совал нос в их дела.

Вот почему в августе 1934 года с окон замка смыли, наконец, мел и солнцу удалось заглянуть в его пышные покои.

Американцы прибыли с юга, через Италию, и сели на яхту Ванденгейма в Комо. Немцы прибыли с севера и отплыли на остров от пристани Менаджио.

Все было организовано так, что история до сих пор не знает имён всех «туристов», якобы собравшихся поиграть в гольф и поккер на уединённом швейцарском островке. Известно только, что в числе немецких гостей, кроме непременных членов таких совещаний Яльмара Шахта и банкира Курта Шрейбера, находились Фриц Тиссен, Крупп фон Болен, Шмитц и Бош и что, кроме ранее совещавшихся с Ванденгеймом в Америке немецких генеральных консулов фон Типпельскирха и фон Киллингера, приехал Геринг. Это те, чьи имена, несмотря на конспирацию, не остались неузнанными. Имена остальных до сих пор неизвестны.

Кроне удалось проникнуть в замок под видом секретаря Геринга. Но ни на одно из совещаний он не попал, как, впрочем, и никакой другой секретарь – как с американской, так и с немецкой стороны. Краткие протоколы велись поверенным Ванденгейма – адвокатом Фостером Долласом. Какое употребление он сделал этим протоколам, пока неизвестно. Доллас не из тех, кто продаёт свои тайны раньше, чем они могут принести ему верную тысячу процентов.

Кроне бродил по замку, томясь незнанием того, что происходит в зале заседаний. Он напрасно ломал себе голову над тем, как подсмотреть или подслушать. Тщетно исследовал исподтишка все помещения, примыкающие к залу. Даже на чердаке он наткнулся на здоровенного субъекта, встретившего его совсем не ласковым взглядом.

Он уже решил отказаться от дальнейших попыток узнать содержание бесед путём подслушивания и начал раздумывать над тем, каким образом можно было бы просмотреть записи Долласа, когда к нему пришла неожиданная помощь в лице высокого худого человека с красным лицом, в котором он узнал Фрэнка Паркера. Вечером Паркер подсел к Кроне, тянувшему пепермент в полутёмном уголке веранды.

Паркер представился Кроне так, как если бы видел его впервые. После двух рюмок он сказал:

– Быть может, побродим по саду?.. Вечер великолепен.

Кроне никогда не был любителем природы. Но ему не нужно было объяснять, почему Паркер не хочет с ним разговаривать там, где есть стены. Он с энтузиазмом ответил:

– Вы правы, вечер прелестен! Только захватим свои стаканы.

И они сошли в парк.

– Я чувствую себя, как в потёмках, – признался Кроне.

– Непривычная обстановка, – заметил Паркер.

– Вы не можете раздобыть протоколы Долласа?

– Зачем они вам?

– Надо же знать, о чём там говорится.

– Я вас для этого и нашёл, – в тоне Паркера появился покровительственный оттенок, который не понравился Кроне. – Скажите дворецкому, что вас не удовлетворяет комната, и попросите спальню с балконом.

– Ну и что?

– Одна такая комната осталась рядом с моею.

– Мне недостаточно вашего пересказа.

– Оттуда вы сможете слушать то, что говорится в зале.

– Вы, Паркер, молодец!

– Все было продумано заранее.

– Обидно, что я пропустил сегодняшнее совещание.

– Больше болтали немцы. Они напрямик сказали нашим, что если наладить правильное сотрудничество между Германией и Америкой, то можно будет в конце концов поделить рынки России и Китая и даже говорить об освоении этих пространств.

– Они правы.

– Наши не возражают. Вопрос в том, каким способом устранить помехи.

– Русских?

– Да.

– А официальная линия?

– Линия Рузвельта и прочих?

– Да.

– Все понимают, что с этим пора кончить.

– Что предлагают немцы?

– Они хотели бы действовать напрямик: убить того, убить другого… Они простоваты, – проговорил Паркер.

– Может быть, не такие уж простаки… Вспомните Гардинга.

– Отравить можно было Гардинга, но не Рузвельта. Он популярен у среднего американца.

– Этим он и опасен.

– Кампания, которую наци собираются открыть против Рузвельта, подействует не хуже пуль! Кроме того, немцы считают, что мы должны помочь созданию националистических обществ в Штатах.

– При их компетентном содействии? – иронически заметил Кроне.

– На кой чорт они там? У Дюпона и Форда и так налажено дело: Крусейдерз, Сэнтинел и другие шайки. Кстати, – добавил Паркер, – нашим сегодня чертовски понравилось то, что немцы рассказывали об организации у них борьбы с рабочим движением. У нас, наверно, испробуют что-нибудь в этом роде и перестроят эти банды на немецкий лад.

– Да, в Германии не помитингуешь, – согласился Кроне.

– Ванденгейм сказал: мы будем дураками, если не заведём у себя таких же порядков!

– А говорилось что-нибудь насчёт Австрии?

– Не очень много. Наши не хотят мешать там Гитлеру.

– Но тут придётся поспорить с англичанами.

– Им нетрудно заткнуть глотку, – беспечно заявил Паркер. – Нажать на вопрос о долгах – и они живо подожмут хвост…

– А главное, главное? – в нетерпении спросил Кроне.

– Сначала они хотят решить всё, что должно предшествовать кардинальному решению русского вопроса.

– Но он будет поставлен?

– Непременно! Все дальнейшее вы сможете уже слышать из своей комнаты.

– Но нам с вами не следует больше встречаться, – сказал Кроне.

– Это и не будет нужно. Только постарайтесь выведать у Геринга и сообщить нам истинные намерения немцев: не держат ли они какой-нибудь камень за пазухой.

– Скажите Ванденгейму, чтобы он не переоценивал упорства немцев, когда они будут набивать себе цену.

– Ну, небось, нашим не впервой нанимать себе на службу гангстеров, – с усмешкой сказал Паркер.

– Но немчуре чертовски хочется сохранить вид людей, которые и сами сумеют устроить свои дела на востоке, хотя они и отлично понимают, что без наших денег не смогут ничего сделать. Пусть наши только поднажмут, и немцы пойдут на любые уступки, чтобы спеться.

– Это ваше личное мнение?

– Я передаю смысл разговора между Герингом и Гессом перед отъездом сюда.

– Я доложу хозяину… Между прочим, имейте в виду: чем ближе к делу, тем больше нас занимает мнение немецких военных.

– Скажите мне ещё раз, Фрэнк: смогут немцы свободно войти в Австрию и Чехию?

– Безусловно!

– И правильно: им не следует вставлять палки в колеса в Европе, если мы не хотим иметь хлопоты с красными на Дальнем Востоке.

– Судя по разговорам, наши сделают все для того, чтобы помочь японцам справиться с красными на Востоке, прежде чем дать им самим под зад.

– Это сложное дело, Фрэнк.

– Наши понимают.

– Надеюсь! – Кроне протянул руку. – Снова на несколько лет?

– Судя по всему, мы будем встречаться в Берлине. Мне, кажется, предстоит торчать там. – И, пожимая Кроне руку, Паркер спросил: – Вы ведь знаете Роу, Мак?

– Знаю.

– Наших очень интересуют источники его информации в Германии.

– Мало ли что кого интересует… – уклончиво пробормотал Кроне.

– Вы не думаете, что эти источники находятся довольно высоко?

Кроне пожал плечами:

– Что вы называете «высоко»?

– У нас подозревают… – Паркер секунду колебался, словно не решаясь высказаться до конца, – подозревают в нечистой игре Канариса.

Кроне удивлённо взглянул на Паркера.

– Именно его, Мак, – повторил тот, – как это ни невероятно!

– Невероятно? – Кроне пожал снова плечами. – Как будто этот Канарис не такая же каналья, как любой из его агентов.

– Ну, всё-таки… Начальник всей имперской разведки!

– Почему он должен быть лучше нашего Говера?

– Но, но, Кроне! Вы далеко хватаете!

Кроне не видел ничего невероятного в наличии связи начальника германской разведки Канариса с Интеллидженс сервис, и ему казалось смешным, что это может заботить американскую секретную службу. Однако он больше ни о чём не спросил Паркера, а тот не сказал ему, что этот вопрос важен для американцев потому, что Канарис состоит и их собственным агентом!..

Кроне выпил в этот вечер больше, чем обычно. Это заметил даже Геринг, вернувшись с совещания. Кроне попытался вызвать Геринга на откровенность, но мысли того были где-то далеко.

– Пойдёмте-ка, Кроне, я вам кое-что покажу! – сказал он с таинственным видом и, пыхтя, стал взбираться по лестнице на второй этаж того крыла замка, где были расположены жилые апартаменты Ванденгейма. Кроне последовал за ним.

Они в молчании миновали несколько комнат. Не в силах скрыть волнение, Геринг остановился перед небольшою резною дверью, толкнул её и жестом предложил Кроне войти. Сам же, из-за его плеча, нажал выключатель. Кроне увидел залитый мягким верхним светом большой зал. Стены его были затянуты гобеленами в виде огромных медальонов. Посреди каждого медальона висел рыцарский щит с гербом. Все это походило бы на геральдический зал, если бы середина пола не была занята просторным купальным бассейном. Льющийся с потолка мягкий свет отражался в жёлтом металле, которым был облицован бассейн, и делал воду похожей на огромный слиток красноватого стекла.

Кроне увидел, что глаза Геринга в экстатическом восторге остановились на этом водоёме.

– Смотрите, Кроне, – толстые красные руки Геринга с жадностью потянулись к бассейну, – он из чистого золота!

Словно боясь, что видение рассеется, Геринг на цыпочках приблизился к краю водоёма и сделал попытку присесть на корточки. Толстые ноги и огромный живот не позволили ему этого. Он тяжело опустился на одно колено и погладил рукою полированный металл облицовки.

– Вот что здорово – то здорово! – Он с напряжением, опираясь на руку Кроне, поднялся и уставился в темножелтую и, казалось, горячую от пронизывающего её отражённого света воду. – Это замечательно, Кроне!

И он снова, как зачарованный, уставился на золотистую воду.

14

Сентябрь выдался дождливым. Было ещё совсем тепло, но на протяжении недели не бывало и дня, чтобы небо не изливало на Берлин потоков воды. Водосточные трубы высоких домов непрерывно рокотали от струившихся в них каскадов. Щёткам метельщиков нечего было делать: вода смывала с асфальта все. Зелень бульваров потемнела от воды, пропитавшей, казалось, даже листву. Тиргартен сочился влагою, как неотжатая губка. Проносившиеся по лужам автомобили обдавали стены домов мутными струями. Шпрее, с её обычно тёмными, радужными от нефти ленивыми водами, подошла под самые края набережных.

Хотя Кроне и советовал воспользоваться подземкой, Отто понял, что дойти до станции – выше его сил. И на протяжении нескольких шагов, что ему пришлось пробежать до стоянки такси, вода успела забраться за воротник, а начищенные сапоги были забрызганы грязью.

Кроне пригласил Отто для разговора. Телефонный вызов, едва не заставивший Отто упасть в обморок, был сделан Кроне ещё из больницы, где он выздоравливал после раны в спину.

Направляясь теперь на свидание с Кроне, Отто старался себя уверить, что для опасений нет никаких оснований. Если бы они хотели его прикончить, то могли бы сделать это уже десять раз. Вероятно, Кроне ни о чём не догадывается. Нужно только придумать версию поумнее.

Но ничего мало-мальски правдоподобного не приходило в голову: ведь Кроне-то знал, что Хайнес не мог в него стрелять, так как был убит рукою Отто.

Чем дальше думал Отто, тем хуже делалось его настроение. Наконец он задал себе вопрос: «Зачем я сам тащусь к нему в пасть? Не разумней ли бежать? Бежать без оглядки, скажем, в Голландию или, ещё лучше, в Швейцарию?..» Отто не сомневался в том, что ему удастся перейти границу. Особенно, если он сейчас же вернётся в канцелярию Гаусса и выпишет себе служебный пропуск в пограничную зону.

Отто рисовались заманчивые картины жизни в Швейцарии. Он предложит издателям купить его разоблачительные мемуары. Великолепные, ошеломляющие заголовки: «Записки ремовского адъютанта», или ещё лучше: «Я убил Рема». Правда, он Рема не убивал, но это неважно. Ради рекламы можно кое-что и присочинить.

Но он сам тут же оборвал эти мечты: ему проделают дырку в затылке, прежде чем он допишет первый десяток страниц своих разоблачений.

Кроне встретил его так, словно они расстались при самых будничных обстоятельствах.

Во время разговора Кроне несколько раз умолкал, закашлявшись.

– Вы простудились? – с деланым участием спросил Отто.

– Да, – лицо Кроне искривилось в болезненной улыбке. – Благодаря вентиляции в моих лёгких, – иронически сказал он.

Отто с трудом заставил себя сосредоточиться настолько, чтобы слушать Кроне. К счастью, тот сегодня больше говорил, чем спрашивал. Отто впервые слышал такое откровенное и ясное изложение программы действий гитлеровской агентуры во всей Европе. Потом Кроне перешёл к разъяснению методов, какими эта программа должна быть осуществлена.

Это было практическое руководство к тем общим соображениям, которые генерал Шверер не так давно узнал из агентурной стенограммы разговора посла Кестнера с журналисткой Женевьевой Табуи. Кроне не называл пока ни одного имени, но слово «убрать» фигурировало так часто, что программа убийств показалась Отто рассчитанной на целые десятилетия. Она распространялась на весь мир. От Бухареста до Нью-Йорка. Речь шла о необходимости смести с пути целые группы немецких и зарубежных антифашистов, своих и чужих политических деятелей. По словам Кроне, у нацистов имелись для этих целей отряды опытных агентов во всех странах.

– Вы утомлены? – спросил вдруг Кроне, заметив бледность Отто.

– Нет, нет! Что вы! – поспешно ответил Отто, боясь, что Кроне может счесть его слабым, неспособным нести возлагаемое на него бремя осведомлённости в сложной механике преступлений. Внушить Кроне такое опасение значило выйти в тираж.

Отто сделал беззаботное лицо.

– Должен сознаться: за то время, что вас не было, жизнь показалась мне довольно пресной!

– Зато теперь… – Кроне выдержал небольшую паузу, – я смогу доставить вам удовольствие. Вы ведь не бывали в Итальянской Швейцарии?

И тоном, каким в дружеской компании излагают план увеселительной поездки, Кроне сообщил Отто, что тому нужно побывать в Лугано для встречи с несколькими усташами террористической организации Анте Павелича, которых итальянская овра отобрала для исполнения очень важного поручения: должен быть уничтожен югославский король Александр, проводящий политику сближения с Францией. Король Александр задумал и другое: войти в сношения с Советской Россией! На этом пути он нашёл себе наставника в лице французского министра иностранных дел Барту.

– Этот проклятый француз, – голос Кроне стал жёстким, – заслуживает того, чтобы…

«Боже правый! – подумал Отто. – Если так говорить имеет право Кроне, то что же может Гиммлер?!»

– Когда нужно выехать? – покорно спросил он.

– Завтра подайте рапорт о болезни.

– Что я должен делать в Лугано?

– Остановиться в отеле «Цюрхерхоф» и ждать моих распоряжений. Я приеду туда.

– О-о! – воскликнул Отто и с угодливой улыбкой, за которою постарался скрыть разочарование, добавил: – Значит, мне не будет скучно!

– Там мы с вами незнакомы.

С этими словами Кроне поднялся.

15

В то лето тучи висели не только над Берлином. Холодный туман, гонимый на Европу от британских берегов, сменялся дыханием жаркого африканского ветра. Эти резкие смены погоды раздражали нервы людей, и без того взвинченные политической обстановкой. Непрекращающиеся правительственные кризисы во Франции привлекали к себе не меньшее внимание мировой общественности, чем манёвры фашистской банды, пришедшей к власти в Германии.

Министерская карусель, порождаемая интригами правых, продолжалась бесконечно. Фактически в Третьей республике хозяйничали авантюристы и казнокрады. Это были одни и те же захватанные карты одной и той же краплёной колоды, которую без конца перетасовывали руки «двухсот семейств». Всякие лавали, шотаны, думерги, тардье и фландены сменяли друг друга. На их лопатках светились сквозь фраки бубновые тузы потенциальных каторжников, и если бы к власти пришёл народ, немногие из этих политических шулеров избежали бы переселения в Кайенну. Шпионаж в пользу Германии и профашистская политика ради выгодных биржевых спекуляций – по системе Боннэ; шпионская деятельность в пользу фашистской Италии и соучастие в подделке облигаций – в духе Кьяппа; убийства политических противников – в стиле де ла Рокка; шантаж по системе Морраса – одной десятой всего этого было бы достаточно, чтобы скомпрометировать любую буржуазную партию, любое правительство. Но пресса, субсидируемая самими же преступниками, распоряжавшимися во французском казначействе, как в собственном кармане, покупаемая оптом и в розницу банкирами и промышленниками, подкупаемая немецкой гестапо и итальянской овра, – продажная пресса извергала потоки лжи с целью обелить преступников и потопить в грязи их разоблачителей.

И все же в этой тяжёлой обстановке, несмотря на все усилия реакции, на шантаж и угрозы, невзирая на открытые вооружённые выступления фашистских и фашиствующих лиг, всяких «Боевых крестов», «Аксьон франсзз», «Солидаритэ франсэз», «национальных корпоративных партий» и т.п., – несмотря на откровенное покровительство властей рыцарям ножа и кастета, – французский народ без страха вышел на улицу. Его возмущало бесконечное повторение в «новых» кабинетах затрёпанных имён старых политических жуликов. Народ оскорбляли нескончаемые афёры всяких стависских, которые грабили страну среди бела дня и прятались за спины своих соучастников из кабинета министров. Все это оскорбляло простых людей Франции, только и слышавших песенку о необходимости повысить налоги и понизить заработную плату. В феврале, в мае и в июле сотни тысяч людей вышли на демонстрации. Величественный и грозный поток возмущённых парижан, во главе которых шли руководители коммунистической партии, привёл в трепет обитателей отелей миллионеров, беспардонных крикунов Бурбонского дворца и пешку-президента, сидящего в Елисейском дворце под охраной ажанов. Всем стало ясно, что следующая волна народного гнева уже не будет носить формы мирной демонстрации.

И вот «хозяева Франции» выдвинули фигуры, которые казались им подходящими для такой ситуации. На сцену вылез член семьи банкиров и коммерсантов, тонкий знаток изысканной литературы и собиратель редкостей, обладатель дисканта, кастрат, пресловутый «вождь» социалистов, матёрый предатель Леон Блюм. За ним появился выбившийся из мелких булочников в крупного парижского биржевика «вождь» радикал-социалистов, сторожевой пёс биржи Эдуард Даладье. Эти два испытанных интригана пошли навстречу народным колоннам «с протянутою для пожатия рукою», намереваясь помешать идущим во главе народного движения коммунистам занять в нём ведущее положение.

Этот манёвр не помог: когда в феврале 1934 года де ла Рокк и Поццо ди Борго вывели на улицу банды своих фашистов, они встретили жестокий отпор.

Вовлекая все более широкие слои трудящегося люда Франции, лавина народного движения продолжала мощно катиться вперёд. 27 июля, в день двадцатой годовщины смерти Жана Жореса, несколько сотен тысяч парижан продефилировали перед Пантеоном, чтобы отметить первую победу – договор между коммунистами и социалистами о совместных действиях. Леон Блюм был против единства действий с коммунистами, но массы заставили его подписать договор. Это был крепкий удар по социал-предателям и по фашизму. В лагере реакции началось смятение: вырисовывалась перспектива поражения правых партий на предстоящих выборах. Но «двести семейств» не желали сдаваться или хотя бы отступать. По их приказу открылись шлюзы клеветы. Дело поручили «Боевым крестам» и «Аксьон франсэз». Грязные фашистские листки «Фламбо» и «Гренгуар» затеяли травлю лидеров левых партий. Префект парижской полиции, пресловутый Жан Кьяпп, обладавший «секретными досье», способными наповал уложить любого бывшего, нынешнего и будущего министра, пригрозил членам кабинета и палаты, что пустит эти досье в ход против всякого, кто вздумает заступиться за жертв «Гренгуара» и «Фламбо».

– А если и этого окажется мало, – крикнул Кьяпп председателю палаты депутатов Эррио, – я явлюсь сюда с автоматическим пистолетом и буду стрелять!

– В кого? – спросил потрясённый Эррио.

– В кого попало!..

Кьяппа поддержал Ибарнегарэ – друг и соратник де ла Рокка.

– Если легальных возможностей у нас не будет (стрельбу в палате он считал, повидимому, легальной), мы прибегнем к другим средствам!

Атмосфера накалялась. «Кампания» правых, накачиваемая деньгами из сейфов «двухсот», получала все больший размах. Нажимали и фашисты из-за рубежа. Дорио на деньги немецкой гестапо купил провокационный бульварный листок «Либертэ». Де ла Рокк за одиннадцать миллионов франков, неизвестно откуда взявшихся у него, приобрёл большую газету «Пти журналы».

«Кампания» развивалась. В «чёрном списке» де ла Рокка после консультации с Берлином появились крестики против имён намеченных жертв.

Над Парижем висела серая сетка дождя. Под ногами хлюпала слякоть. Годар и Анри теперь выходили из метро у палаты депутатов и встречались только в подъезде Второго бюро.

Это было влиянием их службы, или, вернее говоря, их нынешней профессии. Вместо сближения, которое было бы верным результатом их долгой совместной службы в других условиях, скажем в армии, эта служба способствовала тому, что с каждым днём они отходили друг от друга все дальше и дальше. Изо дня в день каждый из них обнаруживал в другом все новые отрицательные черты, которых не замечал ранее. С каждым днём ощутимее становилось желание не только подмечать для себя недостатки другого, но рука как бы сама собой тянулась к перу, чтобы занести эти наблюдения в личное досье друга.

Так постепенно из друзей они превратились сначала в равнодушных, а потом и в придирчивых наблюдателей, не прощающих друг другу ни недостатков, ни ошибок.

Пропало желание выйти на станцию раньше, чтобы пройти несколько кварталов с приятелем. Годару казалось даже, что исчезла необходимость посидеть на скамье под каштанами. Словно и энфизема не была больше энфиземой, раз не с кем стало о ней говорить, и сердце не билось день ото дня все с большей натугой.

Одним словом, майор Годар и капитан Анри иногда сходились теперь в подъезде бюро и тогда обменивались равнодушным кивком. А чаще и входили они туда в разное время. Разницы в две-три минуты было достаточно, чтобы не столкнуться в подъезде…

В тот день, о котором идёт речь, генерал Леганье вызвал к себе Анри. Тот увидел в его кабинете Годара. Годар принёс известие, что через редакцию «Салона» от Роу в Лондон прошло интересное сообщение: на-днях в Швейцарию, на Луганское озеро, собираются приехать немцы. Их поездка находилась в какой-то связи с намерениями югославского короля Александра.

Генерал вопросительно уставился на Анри.

– Не кажется ли вам, капитан, что если это сообщение имеет какое бы то ни было отношение к нам, то я должен был бы услышать об этой поездке не от Годара, а от вас?

– У меня нет данных о том, что поездка имеет отношение к нам.

– Неужели я должен вам объяснять, что все относящееся к королю Александру интересует Францию? – генерал разгладил какие-то ему одному видимые складки несуществующей скатерти. – Если Роу обеспокоен, значит, дело идёт не о простом слухе!

Генерал быстро и точно водрузил пенсне на место и скользнул по обоим офицерам быстрым взглядом.

– Я пришёл в бюро не для того, чтобы присутствовать на похоронах французской секретной службы. Я хочу знать то же, что знают другие – англичане, итальянцы, поляки. Хотя бы столько же!

– Не так уж мало, мой генерал, – усмехнулся Годар.

– Но и не так много, как можно было требовать от этого же бюро несколько лет тому назад! – Леганье сделал короткую паузу. – Если вы устали, Годар, поезжайте отдохнуть.

– Но, мой генерал…

– Сегодня же вам будут изготовлены надлежащие документы. А вы, Анри, как лучший друг майора…

Анри поднял взгляд на генерала.

– Разве я дал повод, мой генерал?

– …Вы, как друг Годара, можете сопровождать его. И вам будут сегодня же изготовлены необходимые документы. Поедете в Лугано. И если я по вашем приезде туда не буду знать, что общего между этим визитом бошей и королём Александром, ваш отдых будет продлён на неопределённо долгое время. Но не думаю, чтобы мне удалось выхлопотать прибавку к пенсии, полагающейся вам по чину…

Через три дня явно преуспевающий коммерсант – капитан Анри – и усатый парижский рантье – майор Годар – порознь вышли из подъезда вокзала в Лугано. Капитан Анри бросил элегантный чемодан в маленький голубой автобус аристократического пансиона «Вилла Моника». Годар, захлёбываясь кашлем и будто бы не глядя, кому отдаёт свой потрёпанный саквояж, сунул его в руку комиссионера скромного «Отель-дез'Альп».

Французские офицеры прибыли в Лугано раньше Отто и Кроне. Те появились только через три дня и тоже порознь.

В потоке туристов французам было нелегко обнаружить немцев. Анри заметно нервничал и уже вторично во время якобы случайной встречи с Годаром в кафе настаивал на том, что поиски нужно бросить: они обречены на неудачу. Поездка бездарно организована: у Второго бюро нет здесь своей агентуры, и он не видит возможности выполнить поручение генерала.

– Можешь ехать, – пробормотал Годар. – И доложи генералу, что уходишь в отставку.

– А ты?

– Дай мне подышать чистым воздухом… У меня здесь почти пропал кашель.

– Тебя посылали не за этим! Ты поедешь со мной! – настойчиво проговорил Анри.

– Какое тебе дело до меня?

– Я вовсе не желаю, чтобы генерал считал дураком одного меня.

– Конечно, вдвоём веселее быть дураками… Тем не менее, я остаюсь тут.

Годар, кряхтя, поднялся и пошёл прочь. Новый костюм сидел на нём так же мешком, как и тот, в котором он обычно являлся в бюро. И плечи его так же были осыпаны перхотью. Он даже тем же самым движением забросил за спину руки.

Анри с ненавистью глядел ему вслед. Не мог он уехать один. Не мог!.. Но как уговорить майора покинуть Лугано?

Неподалёку от набережной Годар опустился на скамью. Аллея была обсажена кустами роз. Господи боже, как хороша могла бы быть жизнь, если бы на свете не существовало эмфиземы! Эмфиземы и Второго бюро. Но разве забудешь о них даже среди этих роз?

Годар полез в карман за платком, и его рука наткнулась на жёсткий конверт письма, полученного сегодня «до востребования». Уезжая из Парижа, он приказал своему помощнику уведомлять его обо всём, что будет поступать в «Салон». И вот сегодня есть новость: Роу писал своим шефам в Лондон, что направил в Лугано, «где собралось довольно изысканное общество, свою корреспондентку, которая будет держать редакцию в известности обо всём, что может произойти там интересного». Получив это письмо, Годар повеселел было и сделал попытку через портье установить, нет ли в отеле какой-нибудь иностранной журналистки, но таковой не оказалось. Повидимому, корреспондентка Роу остановилась в другой гостинице.

Годар рассеянно следил за гуляющими. Сколько беззаботной молодёжи! Погодите, и у вас, мои дорогие, будет какая-нибудь дрянь, вроде эмфиземы, а может быть, и что-нибудь похуже!.. Он смеялся в душе над бодрящимися старичками. Пусть вот этот гемороидальный драбант не делает вида, будто его больше всего на свете занимает та блондинка. Впрочем, блондинка действительно прелестна. И сам Годар непременно приволокнулся бы за нею… лет двадцать назад.

И вдруг эта самая блондинка остановилась против Годара:

– Простите, мсье, где здесь почта?

Годар собрался было ответить, но вспомнил, что и ему самому нужно на почту: из Парижа могли прийти новые известия.

Он задыхался, с трудом поспевая за бойко постукивающей каблуками блондинкой. Было стыдно признаться, что такой аллюр ему не под силу.

Тому, что он отправился с нею на почту, блондинка, повидимому, придала совсем иной смысл, чем необходимость справиться о письмах. Но что ему за дело до её мыслей? Не станет же он за нею волочиться!

И тут внезапно все его праздные мысли исчезли, словно выбитые из головы одним ударом: конторщик за решёткой спросил блондинку:

– Я правильно читаю: рю Ларрей?

– Да.

Чувствуя, как под ним колышется земля, Годар впился взглядом в узкий конверт, поданный блондинкой конторщику: «Ларрей, 7, редакция „Салон“.

Годар вышел на улицу, купил несколько роз и, прислонившись к стене, так как кашель совершенно обессилил его, стал ждать блондинку.

Заметив его одышку, она сама предложила на обратном пути посидеть на бульваре. Она надавала ему кучу рецептов домашних средств от кашля, которые применял её папа.