Текст книги "Поджигатели (Книга 1)"

Поллит высоко поднял свою шляпу тульёй вниз и на глазах у всех опустил в неё голубой билет. Привычный глаз Монти сразу узнал: фунт!

Поллит передал шляпу ближайшему рабочему, и она пошла по рукам. С того места, где стоял Монти, можно было проследить её движение по лёгкому волнению рядов митингующих. Но вот движение прекратилось. Волна пробежала обратно к колонне, где стоял Поллит. Несколько человек поднялось на подножие колонны, высоко держа уже не одну, а несколько перевёрнутых шляп. Эти люди о чём-то совещались с Поллитом. Потом один из них потянулся к флагу, висевшему над толовой оратора, и снял его. Это был испанский республиканский флаг. Монти видел, как из шляп высыпали деньги в растянутое полотнище флага. Потом четыре человека взяли его за углы и снова спустились в толпу. Ряды присутствующих расступились, давая проход широко растянутому полотнищу.

Забыв обычную сдержанность, Монти поднялся на цыпочки. Он готов был даже взобраться на плечи соседей, чтобы лучше видеть. Он с трудом верил своим глазам: в огромной толпе не было человека, рука которого не бросила бы денег на флаг. Иная рука, не разжимаясь до последнего момента, словно в смущении опускала несколько пенсов. Монти видел, как руки всех, кто был поблизости от него, шарили по карманам, собирая всё, что там было.

Те четверо с флагом шли по рядам. Они приблизились к месту, где стоял Монти. Он видел, как руки его соседей в нетерпении сжимают деньги – несколько монет, которые удалось найти в карманах.

Монти уже ясно видел четверых, нёсших флаг. У них были хмурые лица очень усталых людей. По тёмным следам несмываемой угольной пыли, въевшейся в морщины у их глаз, Монти узнал горняков. Почему они очутились здесь, в Лондоне, эти люди? Разве в Лондоне есть угольные шахты?.. Или этот митинг собрал людей со всего королевства, чтобы их устами провозгласить солидарность английских рабочих с испанскими республиканцами, преграждавшими путь к обогащению Монти? Если так, то значит и все эти люди такие же враги его, Грили, как испанцы, пытающиеся отнять у него право распоряжаться недрами Пиренейского полуострова!

Он исподлобья, быстрым взглядом окинул лица окружающих, и ему почудилось, что все взгляды устремлены на его руки, до сих пор вместо денег судорожно сжимавшие зонтик. Чорт возьми, уж не воображают ли эти субъекты, что и он бросит свою лепту на флаг Испанской республики! Дать деньги на приобретение оружия, которое обратится против его собственных интересов?.. Как бы не так.

Он прижал ручку зонтика к подбородку и опустил глаза. Теперь он не видел ничего, кроме порыжевшего сукна на спине стоявшего впереди рабочего. Но ему продолжало казаться, что сотни взглядов попрежнему направлены на его руки, на карманы его пальто, на его лицо. Его воображению очень ясно рисовалась ненависть, горящая в каждом из этих взглядов. Разумеется, эти люди не могли не видеть в нём врага. Так же, как он видел своих врагов в них… А что они сделают, если он не бросит деньги на флаг? Ведь стоит им сдвинуть ряды, и он будет раздавлен этой страшной, враждебной массой тел. Никакая полиция никогда не узнает, что тут случилось…

Может быть, безопаснее швырнуть им несколько медяков, как бросил вон тот оборвыш в замасленном кепи или та женщина в дырявом пледе на плечах, – они ведь тоже опустили на трехцветное полотнище всего несколько мелких монет… Почему не сделать того же и ему?.. А четверо с флагом приближались. Все ближе к Монти расступались ряды. Сборщики шагали медленно, тяжёлой поступью усталых, но уверенно идущих к цели людей. Их лица были сосредоточенны. Монти отчётливо видел каждую их черту. Его сознание фиксировало эти черты, как фотографический аппарат. О, Монти узнал бы их теперь через тысячу лет, среди тысяч!.. Какие суровые лица, какие чужие!..

Ещё несколько шагов этой беспощадной четвёрки, и флаг будет около Монти…

Рука его скользнула по зонтику и опустилась в карман. Пальцы судорожно перебирали в кармане мелочь, а взгляд все был прикован к лицам сборщиков: что, если, увидев, как он бросает на флаг свою мелочь, эти люди остановятся? Они же не могут не знать, что в его бумажнике – чековая книжка и много длинных голубых и белых банкнот. У этих людей такие глаза, что, наверно, проникают сквозь сукно его пальто, сквозь кости его черепа. Может быть, они читают его мысли, угадывают его ненависть к ним, ко всей окружающей его толпе, к их словам и делам?!.

Страх метался в черепе Монти и колким ознобом спускался к коленкам, заставляя их вздрагивать мелкой-мелкой трусливой дрожью; страх стекал к пальцам, копавшимся в кармане. Этот большой широкоплечий мужчина, с головою Зевса, был сейчас так переполнен страхом, что с каждою секундой все больше утрачивал контроль над собой и представление об окружающей действительности. Воспалённое страхом воображение твердило ему, будто у всех десяти тысяч человек, собравшихся на площади, через несколько секунд, необходимых сборщикам для того, чтобы поравняться с Монти, не будет иного желания, как только знать размер его лепты. Боязнь толпы привела его к вздорной мысли, будто на его особе сосредоточено сейчас все внимание, вся ненависть собравшихся к классу хозяев, и его, Монти, маленькая ошибка приведёт к взрыву этой ненависти, и он, Монти Грили, джентльмен, делец и великолепный игрок в бридж, падёт жертвой их ненависти тут же, немедленно! Роковою ошибкой могли оказаться несколько мелких монет, зажатых в его потной руке… Так что же, что он должен сделать, чтобы отвести от себя нависшую угрозу? Как избежать взрыва ненависти этих молчаливых, страшных людей?..

Сознание Монти почти не участвовало в том, что делали дальше его руки. Словно посторонний, невнимательно наблюдавший за неким Монти Грили со стороны, он с трудом вспомнил потом, как дрожащие руки этого большого человека в сером пальто и таком же сером котелке выпустили на землю зонтик. Кажется, зонтик упал… Да, упал, и никто не нагнулся, чтобы поднять его из-под ног толпы. А дрожащая рука большого вспотевшего мужчины в сером пальто и сером котелке сама полезла во внутренний карман пиджака. Она достала бумажник, судорожным движением выдернула из него банкнот, с опаской, осторожно опустила в медленно проплывавший мимо Грили испанский флаг рыжую бумажку – полфунта…

При этом лицо Зевса искривила виноватая улыбка, и Зевс угодливо приподнял котелок… Кажется, он откупился!..

Но если он не ошибается, сборщики даже не замедлили шагов, когда на растянутое полотнище, колыхаясь на лету, как опавший вялый лист, упала кредитка Монти. Кажется, даже не повернули в его сторону лица, не посмотрели на него и никогда не узнают его. Но зато он ещё раз, навсегда запечатлел их лица – измождённые черты усталых людей, со следами угольной пыли в морщинах.

На следующий день Монти приехал на станцию часом позже, чем условился с Маргрет. Первым, кого Монти увидел на платформе, был Нед. Нед предложил итти пешком, но прогулка в две мили не устраивала Монти, он предпочёл позвонить в Грейт-Корт и подождать, пока оттуда пришлют автомобиль. В ожидании его братья расхаживали по садику около станции.

– Ты читал опровержение мисс Беннет по поводу того, что её патрон напечатал в своих газетах? – спросил Нед.

– Не знаю ни Беннет, ни её патрона, – пренебрежительно пробормотал Монти.

– Херст сфабриковал телеграмму «от своего московского корреспондента», будто советское Министерство иностранных дел заявило о намерении решительно вмешаться в дела Испании.

При слове «Испания» Монти проявил интерес:

– И что же?

Нед расхохотался:

– Оказалось, что единственная корреспондентка Херста в Москве, эта самая Беннет, никогда не посылала подобной телеграммы.

– Что же тут смешного? – недовольно проговорил Монти. – Можно только пожалеть: от Херста следовало ждать чего-нибудь поумней.

– От берлинского воздуха поглупел не только Херст.

– Кого ты имеешь в виду?

– Тебя, Монти!

Монти смотрел на Неда с нескрываемым возмущением.

– Мне надоело то, что ты суёшь нос не в свои дела!

– Народ прав: нужно помочь Испанской республике.

– Никогда!

– Тогда вы должны будете открыто признать свою солидарность с фашистами, заявить, что вы заинтересованы в победе фашизма в Испании, а с нею и во всей Европе.

– Франко – это тот порядок, какой нужен нам. А ты хотел бы, чтобы миллионы фунтов, вложенные в испанские дела, стали достоянием черни?

– Испанская республика – государство народа! – воскликнул Нед и, резко повернувшись, пошёл прочь.

Монти продолжал расхаживать взад и вперёд. Ему показалось, что по шляпе стукнула дождевая капля. Он посмотрел вверх. Действительно, небо, хмурившееся с утра, было сплошь затянуто тучами, Монти раскрыл зонтик. Когда машина подошла, Монти оглядел садик, ища Неда, но тот уже ушёл пешком.

Монти приехал в Грейт-Корт раньше, чем дошёл Нед. При входе в дом Монти брезгливо потянул носом: в холле пахло мокрой шерстью и грубой кожей. Он сразу понял, что этот неприятный запах исходит от нескольких понурых фигур, разместившихся на стульях вдоль стены. Эти люди сидели боком ко входу, и Монти бросилось в глаза: они все, как один, несмело примостились на кончиках стульев; все, как один, держали руки на коленях, как обычно снимаются у уличных фотографов простые люди. У ног каждого, возле стула, на полу, лежала мокрая шляпа.

Все это Монти охватил сразу, одним взглядом, прежде чем посмотрел на лица странных посетителей. Он подумал было, что это рабочие, приехавшие для отделки нового свинарника Бена, но тут же сообразил, что тогда им незачем было бы сидеть тут и отравлять воздух своим отвратительным запахом бедности. Мимоходом он поднял взгляд на лица молчаливых гостей и тотчас остановился как вкопанный. Его охватило нечто большее, чем простое удивление или даже изумление: перед ним были сборщики пожертвований на оружие испанцам! Да, да, те самые четверо угрюмых людей, что держали за углы испанский флаг, наполненный деньгами!.. А может быть, они только донельзя похожи на тех вчерашних: те же угрюмые взгляды, те же складки усталости и вот – угольная пыль, въевшаяся в морщины у глаз. Быть может, это тоже печать бедности, такая же, как запах их одежды?..

После короткого замешательства он быстро миновал холл и, найдя Маргрет, спросил, почти крикнул:

– Кто эти люди?!

У него был такой испуганный вид, что Маргрет в удивлении отпрянула.

– Что с вами?

– Что им нужно?

– Это делегация с наших копей в Лоу-Уотере…

– Они требуют денег для Испании?

– При чем тут Испания… Они хотят объясниться с Беном. – При этом Маргрет презрительно подняла плечи. – Будто на наших шахтах не принимается мер против обвалов или взрывов… Что-то в этом роде…

Поняв, что появление тут этих людей случайность, Монти овладел собою. Противный холодок в спине исчез.

– При чем же тут Бен? – возмущённо воскликнул он таким тоном, словно дело шло о его собственных копях. Обычная уверенность быстро возвращалась к нему. – В этих делах должна разбираться горная инспекция. Гоните их прочь!

– Что с тобой?.. Можно подумать, что…

Но он не дал ей договорить:

– К чорту! Это нетерпимая назойливость! – крикнул он, сознавая, что здесь не митинг, здесь нет десятитысячной толпы, в которой он чувствовал себя, как кролик. Если он и не был хозяином Грейт-Корта, то все же здесь он был в своей среде, под защитою законов своего общества, под охраною дворецкого и целой оравы слуг. Зевс мог себе позволить кричать так, чтобы каждое слово было слышно в холле «этим четырём».

– Если каждая шахта будет посылать сюда… таких, они превратят ваш дом в конюшню. Тут же нечем дышать! – И негромко спросил: – Что сказал им Бен?

Маргрет презрительно скривила рот:

– Бен?.. Сидит себе в свинарнике и предоставляет мне разделываться, как знаю.

Тогда Монти крикнул опять во весь голос:

– Если они не уберутся тотчас, я позвоню в полицию.

– Совершенно лишнее, – спокойно и негромко сказала Маргрет. – Они приходят уже третий раз. Посидят и уйдут, когда поймут, что им нечего ждать. – И уже совсем тихо добавила: – Мы не хотим скандала вокруг этого дела…

Она взяла Монти под руку и повела в буфетную, но на полпути он спохватился:

– Необходимо узнать их имена! Их внесут в такой список, понимаете: никто никогда не возьмёт на работу ни одного из них!

Он воскликнул это так, словно сделал радостное открытие.

Мгновение Маргрет смотрела на него, как бы не понимая, потом так же оживлённо сказала:

– Один из них, что-то вроде их предводителя, назвал себя Ноксом… Да, именно так: Гемфри Нокс… Сейчас я узнаю, как зовут остальных.

И она поспешила к двери, ведущей в холл.

Монти нагнал её и прошептал ей в ухо:

– Гемфри Нокс?.. Который из них?

Чуть-чуть приоткрыв дверь, она показала:

– Вот тот, крайний… Видите, в рыжем костюме… Ну, да я сейчас подойду к нему… следите за мной.

И она исчезла за дверью. Монти плотно притворил створки дверей и, присев на корточки, прильнул к замочной скважине. Ему было видно, как навстречу Маргрет поднялся высокий, худой мужчина лет сорока, с широкими, но сутуло сдвинутыми плечами и как-то странно, будто особенно устало висящими руками. Гемфри Нокс!.. Предводитель?.. Да, это один из тех, что вчера несли испанский флаг с деньгами на оружие, которое обратится против него, Монти, союзника генерала Франко… Гемфри Нокс!.. Ну что же, эти глубоко сидящие глаза с тёмными полосками на веках уже знакомы Монти. О, он их запомнил ещё вчера!.. Посмотрим, какое выражение появится в них, когда мистер Нокс поймёт, что внесён в чёрный список!..

Когда Маргрет вернулась, совершенно успокоившийся Монти спросил:

– А Бен все ещё в свинарнике?

– Где ему ещё быть?!

При этом она презрительно скривила губы.

– Можно за ним послать?

– Нет.

– Если бы вы знали причину моего приезда, Мэгги!

– Но вы же знаете Бена… У одной семьи врачи нашли острую форму туберкулёза.

– У семьи или у свиньи?

– У семьи свиней.

– Нужно добиться, чтобы на следующем заседании Комитета по невмешательству он непременно присутствовал: он должен помешать русским! Если они добьются эффективного контроля над портами мятежников, положение будет чертовски осложнено.

Маргрет лукаво подмигнула:

– А вы уже заинтересованы и в испанских делах?.. Вот Нед доберётся…

– Нед?! Хорошо, что напомнили. Сейчас же сплавьте этих шахтёров куда хотите. Нед идёт со станции. Если он встретится с этими в холле, скандал обеспечен!

– Пожалуй, вы правы! – Маргрет озабоченно потёрла висок и, оставив недопитую рюмку, поспешно вышла. Но, едва переступив порог холла, она увидела, что опоздала. Нед стоял, окружённый горняками. С полей его шляпы ещё падали капли воды.

Маргрет всегда была уверена, что хорошо относится к Неду. Он был для неё чем-то вроде домашнего медвежонка, скорее смешного, чем опасного, затевавшего драки с гостями, которых ему подсовывали на потеху другим. Если он скалил зубы, это не принималось всерьёз. Маргрет никогда ещё не испытывала чувства, внезапно овладевшего ею сейчас, когда она при входе в холл увидела Неда, – может быть, потому, что она никогда не видела его в ином окружении, чем её собственные гости. В их обществе несколько большая свобода костюма и резкая манера Неда говорить и держаться казались не чем иным, как занятной экстравагантностью. Но сейчас, когда она увидела его в таком же дешёвом, вымокшем костюме, какие были на рабочих, в этой немодной широкополой шляпе с обвисшими от воды полями, Нед показался ей чужим, одним из «этих».

– Где Бен? – спросил её Нед.

– Его нет дома.

– Он нам нужен.

Если бы Нед не произнёс этого «нам», Маргрет, может быть, ответила бы иначе, но теперь она резко сказала:

– Я уже говорила этим господам: лорда Крейфильда нет, и не будет.

На мгновенье ей показалось, что Нед сейчас, вот сию секунду, потеряет самообладание. Его лицо, с которого ещё не сошёл лёгкий загар, вспыхнуло.

Нед повернулся к шахтёрам:

– Я переговорю с сэром Бенджаменом и сообщу вам!

Горняки потянулись к выходу, убеждённые в том, что теперь их дело в шляпе.

Так же твёрдо была уверена в своём и Маргрет: когти медвежонка не могут быть опасны домашним!

Когда не было посторонних, в доме Крейфильдов не соблюдался обычай оставлять после обеда мужчин одних. Маргрет наравне с ними подсаживалась к камину с рюмкой и с папиросой и принимала участие в беседе.

А сегодня у неё и подавно не было намерения оставлять Бена с братьями. В этот послеобеденный час Беном овладевает сонливость, ему делается безразлично все на свете, кроме разве его свиней, и он может дать опрометчивые обещания. Может обещать Монтегю «выздороветь» и явиться на заседание Комитета по невмешательству, тогда как Маргрет считает, что именно этого-то и не следует делать. Для успеха франкистов нужно, чтобы комитет подольше не собирался. План снабжения оружием Франко, о котором рассказал толстяк Маранья, показался ей великолепным. Итальянское и немецкое оружие будет теперь грузиться в различных портах, не исключая английских, под видом продовольствия и других товаров. Для этого уже зафрахтованы суда под самыми разнообразными флагами – до греческого и норвежского включительно. О каждом таком судне будет точно известно Франко. Его военные корабли будут задерживать эти суда и отводить в свои порты в качестве призов с военной контрабандой. Во-первых, при таком способе ни немцев, ни итальянцев нельзя будет винить в посылке оружия; во-вторых, при известном искусстве, можно будет повернуть дело против русских, якобы пытающихся этим путём оказать помощь своим испанским друзьям. Чем больше времени будет в распоряжении франкистов, тем лучше. Чем дольше не соберётся комитет, которому рано или поздно все это станет известно, тоже тем лучше…

И второе, чего не следовало сегодня допускать, – это разговор Неда с Беном. Чего он хочет от Бена? Чтобы тот дал средства на улучшение шахт? Пусть убирается со всеми своими горняками! Охрана труда в шахтах и так уже стоит достаточно дорого. Ни пенни больше того, что требует закон!

Она решительно стукнула ножкой рюмки по каминной доске и сквозь пелену табачного дыма посмотрела на братьев.

Бен с усилием разжал сцепленные пальцы и прикрыл зевок. При всем желании он не мог заставить себя вслушаться в разговор и в полудрёме думал о своём: заболела его лучшая йоркширская самка Мадонна…

14

Серая каменистая пустыня Новой Кастилии подавляла Зинна своею суровостью. Ему, привыкшему к немецким пейзажам, плоскогорье представлялось библейски величественным. Даже теперь, прохладными осенними днями, его пугало это высокое солнце, не прикрытое облаками, и звонкая твёрдость почвы, лишённой растительности.

Никогда прежде Зинн не соприкасался так близко с будничной, повседневной жизнью пехотной части. Теперь он аккуратно приходил сюда в часы строевых занятий. Он искал доводы, достаточно убедительные для всех этих хороших, серьёзных и храбрых людей, пришедших сюда так же, как и он сам, защищать республику, что их нужно часами гонять по полю, требуя умения ходить в ногу и равнять ряды. Не то, чтобы он сам не понимал значения дисциплины и значения военного обучения, но ему было как-то неловко перед добровольцами. Как политический комиссар, именно он должен был внушать систематически и упорно, что дисциплина и военное обучение – залог стойкости бригады.

Однажды Зинн внимательно следил за тем, как пожилой капрал из батальона Тельмана, – все обличало в этом человеке бывалого солдата, – шагая рядом с бойцами, показывал им, как следует крепить фляжку, чтобы она не ударялась на ходу о лопату и не издавала шума.

– Шум может дорого стоить каждому из нас в отдельности и всему батальону в целом, – говорил капрал.

Какое маленькое дело и какой большой в нём смысл!

Зинну было приятно, что этот бывалый солдат – немец. Однако, поймав себя на этой мысли, Зинн поморщился, словно в ней было что-то постыдное для политического комиссара Интернациональной бригады. Он перешёл на другую сторону плаца, где обучался батальон Домбровского.

Назначение Зинна комиссаром было для него самого неожиданностью, большой и приятной. Не только потому, что оно означало доверие командования и партии, но и потому ещё, что в такой бригаде, как эта, комиссаром можно было назначить только человека, пользующегося безусловной популярностью среди бойцов и офицеров. Значит, Зинн обладал этой популярностью. Он понимал, что обязан ею не столько военным талантам и своей партийной безупречности, сколько, пожалуй, песням. Только здесь он увидел, что песни, певшиеся им в Германии, находили отклик далеко за её рубежом. Имя Зинна и его голос, оказывается, знали рабочие Австрии, Венгрии, Франции, Чехии, даже Болгарии, даже Италии, где слушание их было сопряжено с риском очутиться за колючей проволокой концлагеря или за решёткой тюрьмы. Такая популярность и обрадовала Зинна и несколько испугала.

– Рад, очень рад! – сказал генерал Матраи, прочитав приказ о назначении Зинна.

– Я даже не могу сказать, что рад: это для меня праздник.

– Мы с тобою почти в одном положении… – Добродушное лицо Матраи сделалось необыкновенно серьёзным, даже, как показалось Зинну, грустным. – Банда Хорти якшается с Муссолини и Гитлером. Одного этого было бы достаточно, чтобы в глазах простых людей всего мира сделать позорным слово «венгр». И вот, – гордость зазвучала в голосе Матраи, – я почувствовал себя здесь человеком, который должен доказать, что венгры, честные венгерские люди, такими и остались!

– Я тебя понимаю, – сказал Зинн.

Да, да, Матраи прав.

Трудная задача!

Не случайная московская встреча свела здесь генерала Матраи и певца Зинна. Это было закономерностью дружбы, великого единства лучших людей, всего передового человечества. Все они знали, зачем идут сюда и на что идут. Не было случайностью и то, что в батальонах интернациональных бригад было много посланцев народов, задавленных игом фашистской деспотии. Тут были немцы и итальянцы, болгары и сербы, венгры и сыны многих южноамериканских народов. Все они пришли на помощь испанскому народу, своему брату, такому же великодушному, как и их собственные народы, такому же храброму и вольнолюбивому, народу хлебопашцев и пастухов, моряков и зодчих, художников и певцов. Кто знает, быть может, наступит время, когда бригады иностранных добровольцев, сражавшихся в Испании, придут в свои собственные страны в роли освободителей? А пока надо было выполнять свой долг здесь. Интербригадовцы были гордостью бойцов среди массы испанцев, взявшихся за оружие, чтобы защищать свою страну; друзья Матраи понимали, что они только посланцы мировой семьи народов, борющихся за свободу. Но они несли своим братьям – испанцам – боевую дружбу трудящихся всех стран; они несли испанцам свой военный опыт. Тут, на полях и в горах Испании, они плечом к плечу с самими испанцами дрались против общего врага – фашизма.

Адъютант генерала Матраи, молодой испанец, поэт Хименес Руис, сказал:

– Одно из двух: мы победим – и снова расцветут города Испании и земля покроется посевами и садами, или победят они – и тогда ещё целый век над историей Испании будут витать зловещие тени Филиппа Второго и Торквемады.

– Филипп будет итальянского происхождения, а на заду Торквемады, под штанами, окажется метка: «Сделано в Германии», – смеясь, ответил Матраи.

Руис усмехнулся.

– Вероятно, вы правы, генерал, но и это будет не самое страшное.

– По-моему, хуже трудно придумать! – возразил Зинн.

Руис покачал головой.

– Не кажется ли вам, что гораздо опасней для нас, испанцев, и для всего мира, если окажется, что, потерев марку «Сделано в Германии», вы вдруг обнаружите под нею нечто совершенно неожиданное… – Он интригующе помолчал и закончил: – «Сделано в Англии» или «Сделано в Америке».

Послышалось несколько восклицаний.

– А что, по-вашему, – продолжал Руис, – случайность, что в первые же дни мятежники захватили не Мурсию, не Валенсию, не Каталонию и даже не Новую Кастилию с Мадридом, который им очень нужен? Нет, они заняли именно Андалузию, чтобы избавить от всяких случайностей рудники «Рио-Тинто» и опереться спиной на скалу Гибралтара; именно Галисию с Эль-Ферролем и Виго, чтобы иметь открытый выход в Бискайю, куда хорошо знают дорогу английские корабли?

Молча сидевший в уголке Арчибалд Крисс, высокий, худой англичанин, начальник связи бригады, осторожно, сразу всеми пятью пальцами, чтобы она не развалилась, вынул изо рта размахрившуюся сигару.

– К чорту такие разговоры, Руис!

– Я не о таких англичанах, как ты, Арчи!

– А таких, как я, миллионы!

– Но этими миллионами командует несколько десятков таких, которые владеют «Рио-Тинто», и Тин-Беральд, и Альмоденой, и…

– К чорту!

– Вот об этом я и говорю, – сказал Руис.

Бела Варга, венгр, командир разведывательного эскадрона, маленький, круглый и чёрный, с кудрявою гривой волос, отошёл от стола, за которым перерисовывал кроки.

Остановившись напротив Руиса, Варга расставил короткие крепкие ноги и, держа на отлёте дымящуюся сигару, громким и хриплым, будто простуженным, голосом воскликнул:

– К чорту в первую очередь всех негодяев всех национальностей, будь то венгры, англичане, кто угодно, – тех, кто впился в тело испанского народа и сосёт его кровь вместе с его собственными испанскими пиявками!.. Но пусть мне теперь членораздельно объяснят, почему нас держат в резерве?

– Нашу бригаду, Бела?

– Нашу бригаду, Хименес! Нашу отличную бригаду, люди которой сошлись со всего света для того, чтобы драться, а не сидеть в резерве!

Писавший за столом у окна начальник штаба, немец Людвиг Энкель, искоса посмотрел на генерала Матраи, внимательно следившего за спором своих офицеров.

– Мне, ему, ему, – все более горячась, говорил Варга, указывая коротким пальцем на окружающих офицеров, – Испания дороже, чем всем этим типам из мадридских дворцов, хотя мы и не испанцы!

Генерал поднялся из-за стола и, встав между Варгой и Руисом, обнял обоих за плечи.

– Весь вопрос именно в этом, – сказал он: – кому дорога Испания.

Руис задумчиво произнёс:

– Да, в этом все дело. Вы можете мне не поверить, но родина ещё никогда не была мне так дорога, как теперь, когда я очутился с вами… Это даже странно.

– Ничего странного, – сказал Матраи. – Разве наша сила не в железном единстве антифашистского фронта всех народов?

Медленно покачиваясь, Руис произнёс:

– Не знаю, была ли ещё у какого-нибудь народа такая трудная история? Пролил ли ещё какой-нибудь народ столько своей крови, как испанцы, в слепом подчинении королям и церкви?

– Да, чорт побери, – проворчал Крисс, – ваша испанская церковь вспоена человеческой кровью, она была страшна, как никакая другая.

– Была?! – воскликнул Руис. – Если бы только была! Посмотрите на неё сейчас, – это же клоака, в которой шипят и беснуются рептилии. Инквизиция перестала действовать открыто, она научилась маскироваться, но так же, как и во времена Торквемады, она гонит людей в тюрьмы и на эшафот. Она не сжигает их посреди площадей, но разве попасть в подвал Франко – это лучше, чем сгореть на костре? Инквизиторы не заседают больше в камере пыток, но посмотрите, что делают с людьми в застенках немецкой гестапо, польской дефензивы, итальянской овры! И кто загоняет туда жертвы? Попы! Кто провожает их на эшафот с крестом в одной руке и с верёвкой в другой, совсем как триста лет назад?.. Попы!

– Успокойтесь, мальчик, – ласково проговорил Матраи. – Скоро все это будет только материалом для какой-нибудь исторической поэмы о «великих инквизиторах», в назидание грядущим поколениям. Но эти поколения никогда уже не увидят ничего похожего на то, о чём ты рассказываешь, никогда не услышат стона жертв. Наша с тобою кровь, если ей суждено пролиться, – последняя, которая будет отдана в борьбе за освобождение человечества от чёрных пут поповщины.

– Ах, генерал, как я хочу вам верить!.. Как я верю!.. – Поэт подбежал к Матраи и схватил его руку двумя своими тонкими загорелыми руками. – Когда я слушаю вас, мне всегда кажется, что все мы пишем какую-то новую страницу прекрасной поэмы, большую и очень важную. И это так замечательно, что именно вы, и он, и он, и он, – Руис поочерёдно указывал на офицеров, – сыны народов, казавшихся далёкими от нас, стоите здесь, в одном ряду с испанцами. Это так прекрасно, генерал! Мне хотелось бы написать об этом стихи, такие замечательные, каких я никогда не смогу написать…

– Напишешь, Руис, – сказал Матраи и, освободив свою руку из горячих ладоней юноши, положил её ему на плечо. – Ты напишешь их потому, что твоя душа полна самых прекрасных стихов, самых прекрасных идей и чувств, какие могло породить сознание человека: чувств братства народов, идей единства и веры в победу нашего дела – самого правого дела, за какое когда-либо дрались солдаты. Разве мы с вами не продолжаем то, что русские начали в семнадцатом году?

– Это как большой праздник, – мечтательно проговорил поэт. – Наш общий праздник… И именно теперь, когда наш народ впервые по-настоящему взялся за создание своей истории, фашисты хотят перерезать нам глотку?

– Сначала они должны будут перерезать глотки нам.

– Вы говорите об интернационалистах, генерал?

Маленькой крепкой, как железо, рукой Матраи сжал плечо адъютанта:

– Руис, милый мой поэт! Я говорю и о нас, интернационалистах, и о вас, испанских патриотах. Мы – это значит все честные люди, взявшиеся за оружие, чтобы помочь испанскому народу отстоять своё право на такое государство, какое он хочет иметь… Я хорошо понимаю, Руис: наши силы, всех нас, собравшихся сюда с разных концов света, может быть, и не так уж велики по сравнению с силами самого испанского народа. Но он должен знать, и весь мир должен знать: мы здесь для того, чтобы отстоять вашу испанскую свободу, которая является частью нашей – венгерской, польской, французской, болгарской, китайской свободы…

И, словно продолжая мысль Матраи, Зинн вполголоса запел:

 
Франко и Гитлер, плох ваш расчёт!
Мы защищаем испанский народ…
 

И офицеры дружным хором подхватили:

 
Все планы Франко
Мы впрах разрушим…
 

Вестовой подошёл к Руису и шопотом что-то доложил.

– Пусть входит, – сказал Руис и негромко доложил генералу: – Новый товарищ…

Матраи кивнул и направился к столу, за которым все с тою же сосредоточенностью продолжал писать Энкель. Генерал был на половине пути к столу, когда дверь отворилась и в комнату вошёл Кеш.

Матраи подбежал к нему, схватил за плечи, сильным движением повернул к свету.

– Не может быть?.. Михаэль!

Повидимому, свет лампы ослепил Кеша после темноты улицы. Он снял очки и осторожно прикрыл пальцами глаза.

– Поздравляю, генерал, – сказал Кеш.

– С чем?

– Завтра вы выступаете!

Матраи радостно поднял стакан.

– Друзья!..

Он ничего больше не сказал, только оглядел своих офицеров и осушил стакан.