Текст книги "Миры Артёма Каменистого. S-T-I-K-S. Дикарь. Книга 1. Игры на выживание"

– Говорит, немчура химическим оружием состав бомбила. Потравился.

Старшина недовольно цыкнул в ответ:

– А он сам-то немой у тебя или что?

– Виноват!

– Ну, давай, рассказывай орелик, откуда ты такой красивый вылез?

Дикарь тоже хотел отдать честь, но потом решил не позориться, вспомнив, что стоит с непокрытой головой. Он скосил глаза на траншею, где расположилось пулеметное гнездо и расчет ПТРД. Единственная зацепка, которая у него была – это дата. Год, судя по всему, все же сорок первый: все бойцы вокруг ходили в обмотках, сапоги он увидел только на ногах командирского состава. Если ему не изменяет память, проблему с сапогами, вернее с их отсутствием, решили только в сорок третьем, а до этого солдаты Красной Армии воевали, в чем придется. Так что сейчас, по исчислению попавшего сюда отделения Красной Армии, либо конец лета сорок первого, либо сорок второй. Оставалось лишь надеяться, что в их мире ВОВ протекала по такому же сценарию, как и во Вселенной Дикаря. Эх, была – не была.

– Младший сержант Егор Журавлев, отдельный саперный батальон второго стрелкового корпуса пятидесятой армии Брянского фронта. – Господи, что он несет. – Участвовал в обороне на Брянском направлении. Потерял руку. Был эвакуирован в тыл по ранению. Санитарный поезд на пути следования был полностью уничтожен бомбардировкой немецкой авиации. Противник применил неизвестное химическое оружие. Отравился, чудом выжил. Больше выживших с поезда не обнаружил. С тех пор пробираюсь к своим.

Вроде складно выдал, не похоже, что прокололся с годом или названием части. Командирский состав многозначительно переглянулся между собой. Ага, они тут наверняка насчет кисляка голову ломают. Пусть еще подергаются, глядишь, его в покое оставят.

– Складно чешешь, сержант. Документы-то есть при себе?

– Никак нет, товарищ старшина. В поезде после ампутации лежал под морфием, очнулся уже под бомбежкой. Сидор свой не обнаружил. Выбрался из вагона в одном исподнем. Надышался химией, голова не на месте была. Одеждой и оружием разжился уже после, нашел подорвавшийся на мине немецкий патруль, там же обнаружил мертвого полицая. Вещи их.

Тут в разговор вмешался красномордый, раскормленный мордоворот в фуражке с васильковым околышем. Дикарю он не понравился с первого взгляда, чистенький, сапоги хромом сияют, словно только из кабинета, рожа заплыла, взгляд колючий и смотрит недобро. Пухлой рукой рукоятку маузера, торчавшую из деревянной кобуры, оглаживает, словно примеряется, как бы половчей его пристрелить. Типичный «молчи-молчи», особист. Он таких хмырей и в своем времени навидался. Не зря разведчик предупреждал на его счет. Опасный тип. А сейчас, судя по нездоровому блеску глаз, смотревших на него в упор из-под набрякших век, по особисту, видать, еще и перезагрузка крепко ударила. Адекватности от такой личности ждать не приходится.

– Да что там с ним разговаривать? Диверсант, с первого взгляда видно. К стенке паскуду, да и все разговоры. У нас новая атака на носу, некогда тут с ним цацкаться.

Ротный командир хмуро глянул на ретивого НКВДшника и осадил его низким голосом с нехорошей и слишком хорошо знакомой Дикарю хрипотцой.

– Остыньте, товарищ Нахрапин. Вам волю дай, так вы каждого окруженца под расстрельную статью подводить начнете. Посмотри на бойца – какой из больного да однорукого диверсант? То, что попал боец под раздачу, его вины нет, если не брешет, конечно. Но с этим потом уже разбираться будем. Нам бы сейчас о другом волноваться надо. Если противник не стесняется применять химическое оружие, – а мы уже с вами видели, что он не стесняется, – как думаете, что нас ждет в ближайшем будущем?

– Меня, товарищ Зотов, Родина направила защищать ее рубежи от разложенцев и предателей. И я это делать буду до последнего вздоха. Нюх у меня на вранье, а сейчас носом чую – врет этот субчик. Давай его ко мне в блиндаж, через час он нам все ставки, явки, пароли и приказы выложит.

Особист снова упер в Дикаря многообещающий взгляд. Так, дело принимает скверный оборот. У него не было ни малейшего желания отправляться на прогулку с этим начинавшим отъезжать в мир вечной охоты будущим пустышом. Добром для него это явно не кончится.

– Говорю же, остынь Семен Иваныч. У нас тут прорыв на носу, чертовщина какая-то творится, а ты все заговоры вскрыть пытаешься.

Договорить ему не дал очень характерный свист в воздухе. Все стоявшие вокруг, как один, попадали на землю. Дикарь, подстегнутый социальным инстинктом, тоже рухнул, где стоял. Рвануло неподалеку, противно просвистели в воздухе осколки, на голову посыпалась земля. Следом заныли новые мины. Немцы начали вторую атаку.

– Всем бойцам по местам, занять позиции. Ни шагу назад, товарищи, вы знаете что делать! – капитан забрал из рук ординарца ППШ и, согнувшись в три погибели, отполз к стрелковой ячейке. Следом за ним бойцы начали рассредоточение по своим местам. Дикаря за рукав дернул давешний разведчик – Антип Петрович.

– Так, паря, стрелять тебя пока, кажись, никто не собирается. Давай с нами, при мне побудешь. После боя посмотрим, что командиры насчет тебя решат.

Похоже, расстрел на месте откладывается на неопределенный период. Осталось только выжить в новой атаке гитлеровцев и пережить атаку мутантов. То, что они обязательно заявятся на грохот канонады, Дикарь не усомнился ни на миг.

Глава 10. Два солдата

Люди редко задумываются о собственной смерти. Не абстрактно: «вот когда-нибудь я могу умереть, когда буду старым и немощным, лежа в собственной постели», а вполне конкретно: «я что, умру прямо сейчас!?». Дикарь относился к большинству и к мыслям о смерти практически никогда не обращался. И уж тем более ему не доводилось бывать под минометным обстрелом. Улей предоставил ему две этих замечательных возможности одновременно.

В фильмах все это выглядело красиво – надрывный вой снарядов и мин, красочные, но не слишком точные взрывы, швыряющие тонны грунта в небеса, храбрые солдаты, мрачно пережидающие бомбежку в окопах. С места событий все выглядело под совершенно другим углом. Он никогда не задумывался, как много мыслей может пролететь в голове за ту пару секунд, когда уши терзает пронзительный свист падающей мины. И в течение этих мгновений, когда ты лежишь, скрючившись на дне окопа и гадая, прилетит ли смертоносный подарок в твое убежище или же он расшвыряет по округе внутренности солдата из соседней стрелковой ячейки. Эти секунды тянутся бесконечно, потому что не ясно, будет ли у тебя еще один шанс подумать после приземления снаряда или жизнь твоя оборвется здесь и сейчас. Никакой окопной романтикой тут и не пахло. Лишь липкий страх, сжимающий внутренности холодными пальцами.

Дикарь ватной рукой вытер пот и грязь со лба. После артобстрела дико захотелось курить, и это при том, что он никогда не страдал этой пагубной привычкой. Но вот сейчас все бы отдал за затяжку.

– Ты, я вижу, недавно на фронте? – старому разведчику не откажешь в наблюдательности. Пока Дикарь трясся от страха и сжимался в клубок на дне окопа, Антип Петрович наметанным взглядом с легкостью определил в нем необстрелянного новичка. И это притом, что ему явно сейчас очень нехорошо из-за отката – вон как лицо кривит от головной боли и слабости. Дикарь через это проходил и знает, о чем речь.

– Да меня, считай, в первом бою покалечило. На приступ рванули, вспышка, а очнулся уже в наших окопах, когда меня санитар на себе в медсанбат тягал. С той поры от взрывов в дрожь бросает.

Разведчик лишь понимающе хмыкнул в ответ.

– Да уж, вроде вот миномет-то плевый, пятьдесят миллиметров всего, а как мина взвоет, так сразу свет не мил. Залетит такой подарочек в окоп и тебе уже без разницы, гаубица в тебя попала или шутевая противопехотка.

Солдат задумчиво отряхнул колени от налипшей грязи, после чего уже более серьезно посмотрел на Дикаря.

– Ладно, браток, давай уже, приходи в себя, придется тебе чуток повоевать вместе с нами. К пулемету тебя не приглашаю, с одной рукой ты вряд ли с ним управишься, а вот что насчет противотанкового ружья? Ты с виду здоров как бык, даже со своим изъяном с этой дурой должен совладать. Давай, разбирайся, а мы с Глебкой пойдем «максим» наладим, а то вишь какая неприятность с Сажиным и Твалидзе приключилась. Придется теперь уже нам из пулемета немцев шугать. Проверить только сперва надо, чтобы кожух осколками не побило, а то дело швах.

Пулеметному расчету дальше по траншее действительно не повезло. Небольшая противопехотная мина залетела прямиком в их окопчик, разорвав тела в клочья. «Максим» перекосило, сорвало броневой лист пулевой защиты, его ствол в толстом, водяном кожухе печально уставился наверх. Сейчас разведчик вместе со своим вторым номером с натугой ставил его на свое место. ПТРД, с которым разведчики возились до минометного обстрела, осталось стоять прислоненным к стенке окопа рядом с Дикарем. Тот критически осмотрел допотопную железяку, больше похожую на чересчур длинный лом. Система противотанкового ружья Дегтярева была максимально простой и надежной, чтобы любой простофиля мог в ней разобраться. Оттягивай массивный затвор назад, суй патрон в патронник. Перезаряжать ее одной рукой будет не слишком удобно, но, по идее, он должен справиться, тут Антип был прав.

Немцы не стали затягивать с новой атакой: как только отгремел последний взрыв, на вырубку вновь вышли цепи солдат в серой форме, выползла четверка танков с белыми крестами на броне. Они постреливали из пулеметов и периодически притормаживали, чтобы дать выстрел по позициям артиллеристов. Там стояло всего две пушки-сорокапятки, но они вполне могли понаделать дыр в не слишком толстой броне немецких «двоек». Обстрел пока что шел с нулевым результатом и с той и с другой стороны, но это лишь вопрос времени и расстояния. Прошлая артиллеристская дуэль осталась за советскими солдатами, потеряв одну пушку, они смогли вывести из строя две немецких бронемашины.

Дикарь, пользуясь тем, что до немцев пока было слишком далеко, приблизился к разведчику и потрогал того за плечо. Антип резко обернулся, но увидев, кто его побеспокоил, сразу же расслабился.

– Ты чего не на позиции, давай к оружию, немцы подползают!

– Антип Петрович, у вас тут ведь тоже какую-то химию фашисты применили? Или я ошибаюсь?

Тот цепко посмотрел в ответ.

– Было такое: дым пустили такой вонючий, что думал, помру от этой вони. Голова теперь трещит так, что мочи нет. А чего спрашиваешь?

– Ты это, если вдруг увидишь, что из наших кто-то ведет себя странно, не реагирует ни на что или попытается напасть на своих – ты его обезоружь и свяжи. Лады?

– А с чего бы такому случиться? Недоговариваешь, Егор!

– Да ничего такого, просто доводилось видеть странное, как после дыма этого люди начали друг на дружку с голыми руками бросаться, душить и всякое такое. Словно помутнение рассудка. Так что ты держи ушки на макушке, мало ли.

– Ну, добре, учту. Все, шуруй к себе, некогда больше лясы точить. Глебка, итить тя в грызло, чего там с лентой возишься, как завтра надо?! Шевелись, давай, сонная тетеря!

С чувством выполненного долга, уже не обращая внимания на словесную перепалку солдат, Дикарь вернулся к себе в окоп. Шансы на то, что именно разведчик окажется иммунным, не слишком высоки, но и явных признаков наступающего обращения у него пока не было заметно. В отличие от того же ротного капитана: он при разговоре хрипел как рваный аккордеон; или вон взять его напарника Глеба; характерный рассеянный, отсутствующий взгляд, апатия, пожилому разведчику постоянно приходится его понукать, чтобы тот шевелился. Скорее всего, уже в самое ближайшее время солдаты с обеих сторон начнут потихоньку обращаться, как уже однажды было на заставе в Москве. И этот процесс вполне может стать опасным и непредсказуемым для окружающих. Мало того, что они могут просто-напросто наброситься прямо в разгар боя на ничего не подозревающих бывших друзей и сослуживцев, так с теряющего здравомыслие будущего пустыша станется причесать из автомата окружающих его людей. За примером далеко ходить не надо – НКВДшник едва не поставил Дикаря к стенке не далее, как двадцать минут назад.

Он был даже рад, что его окоп находился в самом дальнем конце траншеи. Тут у него намного меньше шансов нарваться на «дружественный огонь». Да и рвать когти в лес в случае чего удобно – кусты начинались буквально за спиной. Дикарь бы прямо сейчас рванул в них, предоставив извечным врагам разбираться между собой, но пока для бегства слишком рано. Его могут свои же просто шлепнуть очередью в спину, как предателя и труса. Стоило подождать, пока солдаты втянутся в бой, все их внимание будет поглощено противником. Да и вообще: сбегать с войны, о которой он столько читал и слышал, казалось чем-то позорным и низким. Вроде бы в Улье все это уже не имеет никакого значения, да и вообще дела давно минувших дней, но все же что-то не давало Дикарю просто взять и сбежать отсюда, несмотря на огромный список потенциальных угроз и проблем, вытекавших из этого его решения.

Между тем удачный выстрел из «сорокапятки» вывел из строя один из танков, его бензиновый движок вспыхнул как свечка. Наружу полезли вопящие танкисты, которые начали кататься по земле, пытаясь сбить пламя с тлеющей формы, совершенно не обращая внимания на стрельбу. Этим воспользовался разведчик, к тому времени уже разобравшийся с пострадавшим пулеметом, и принялся поливать скупыми очередями фигурки в черной танкистской форме. Но на этом удача советских артиллеристов подошла к концу – их позиции точечно накрыло серией мин, расшвырявших тела в стороны.

Дикарь решил, что ему пришла пора внести свою лепту в какофонию боя. Он притянул к себе потертый брезентовый подсумок с боеприпасом для противотанкового ружья. Четырнадцатимиллиметровый патрон, больше походивший на небольшой снаряд, с лязгом нырнул в казенник. Держать оружие даже одной рукой было несложно, весь вес оружия приходился на сошки. Дикарь принялся целиться в ближайшую серую коробку немецкого танка. Он понятия не имел о прицельной дальности этого оружия, но, если судить по габаритам и калибру применяемого патрона, она не должна быть меньше полукилометра, а, скорее всего, даже больше. До бронемашины было метров четыреста, хотя с открытого прицела она казалась не больше жука, при должной сноровке попасть в танк не должно стать большой проблемой. Вот только стрелять в лобовую броню, вряд ли будет эффективным способом перевода патронов. Дикарь попытался выудить хоть что-то из своей памяти, но тщетно. По логике вещей, стрелять нужно было либо в моторный отсек: бензиновые движки машин Вермахта, как показало недавнее попадание пушечного снаряда, сильно подвержены возгораниям; либо в движущее шасси, чтобы повредить гусеницы или каток и лишить танк способности передвигаться. Но в этом случае он все еще мог вести огонь, так что выстрел по движку явно предпочтительнее. Проблема в том, что немецкие танкисты понимали это не хуже него и старались не подставлять корму танка под прицельные выстрелы. Однако лесная вырубка с ямами и торчащими тут и там пнями не слишком подходила для прямолинейного движения: немцы были вынуждены маневрировать и впереди идущий танк вскоре подставил свой борт под его выстрел.

Длинная металлическая труба с приваренными к ней неуклюжим прикладом и нашлепкой дульного тормоза, которой, по сути, и являлось ПТРД, лягнуло отдачей в плечо, словно ретивый жеребец копытом. Даже со своими новыми физическими кондициями Дикарь едва не отправился на дно окопа. Выстрел был настолько оглушительным, что на мгновение звон в ушах перекрыл грохот боя. К сожалению, танк, в который он целился, продолжил двигаться, как ни в чем не бывало – бронебойная пуля срикошетила от брони, выбив впечатляющий сноп искр, видимый даже с такого расстояния, и унеслась в неизвестном направлении.

Как известно, первый блин всегда комом. Дикарь оттянул затвор, на дно окопа выпала дымящаяся гильза. Следующие выстрелы был сделаны в ходовую часть, танк вышел напрямую и приближался к позициям, поливая окопы курсовым пулеметом, целить больше было попросту некуда. С третьего раза он попал куда надо, у него получилось «разуть» танк – тот распустил металлическую ленту гусеницы по земле и принялся медленно кружиться на месте, загребая рыхлую лесную подстилку второй «гусянкой». Еще три выстрела и из решетки радиатора двигателя проклюнулись первые язычки пламени, затем на корме вспух бензиновый взрыв, пламя охватило весь танк целиком. Монстр Дегтярева прошивал несовершенные и слабо бронированные немецкие «двоечки» словно бумагу. Это уже позднее появившиеся на фронте в сорок третьем и сорок четвертом годах «четверки», «артштурмы» и «тигры» со своей 100-миллиметровой броней отправят ПТРД на заслуженный покой, но сейчас немцам против «русского аргумента» было противопоставить явно нечего. Антип накрыл из «максима» отступающие от горящего танка цепи противника и ползущих из него выживших танкистов. Поле усеяли тела в серой форме; сквозь перестук очередей Дикарь слышал, как разведчик лихо матерится, на чем свет стоит. Справа кинжальным огнем его поддержал еще один пулемет, там явно слышался характерный грохот ПД, уверенно закреплявший успех советских солдат огнем на подавление. Второй немецкий танк вывел из строя противотанковый расчет с правого фланга: они попали ему в боеукладку, вызвав детонацию боеприпаса. От мощного взрыва горящие обломки расшвыряло на десятки метров, все солдаты Вермахта неподалеку от взорвавшегося танка попадали, словно подкошенные. На этом атака захлебнулась во второй раз, немецкие солдаты вновь начали откатываться в лес.

Но немцы не были дураками, да и радиофикация у них была на высоком уровне, их командование быстро сделало соответствующие выводы. Позиции пулеметчиков и противотанковых расчетов начали обрабатывать из MG-34 «ганомага», а в воздухе вновь заныли мины. Решив не испытывать судьбу, Дикарь закинул за плечи свой рюкзак, который Антип оставил тут после начала боя вместе с обрезом, взял в охапку подсумок с остатками патронов к ПТРД и неуклюжую металлическую дуру, по недоразумению названную ружьем, и отправился на смену позиции. Расчет разведчиков вместе с «максимом» проделал то же самое, сейчас они располагались в новой стрелковой ячейке по соседству с Дикарем. После непродолжительного минометного обстрела все затихло, немцы, как видно, экономили боеприпасы либо ждали информацию от корректировщика.

Пользуясь передышкой, Дикарь отхлебнул из фляги живчика и открыл банку с тушенкой, про себя радуясь, что разведчик не догадался проверить его припасы. Аляповатые современные этикетки на полуфабрикатах могли выдать Антипу его вранье с головой, это не говоря уже про отчетливо читаемые сроки хранения, выбитые на консервной жести понизу. Наскоро перекусив, он зарыл следы преступления во влажную окопную землю и решил наведаться к разведчикам.

Тут все было не слишком радужно: за прошедшие с окончания второй немецкой атаки полчаса Глеб уже конкретно поплыл, только что слюни еще не начал пускать – лишь молча сидел, покачиваясь и тупо уставившись в пустоту. Дикарь уже неоднократно видел такое во время своих приключений в Москве, он понимал, что обращение солдата в пустыша вопрос нескольких минут. Пожилой разведчик с нескрываемой тревогой смотрел на своего напарника, однако не забывая при этом набивать пулеметную ленту. А Дикарь и понятия не имел, как ему объяснить Антипу то, что происходит с его товарищем. Да и есть ли в этом хоть какой-то смысл? Возможно, тот и сам скоро тоже обратится.

– Глебка, ты чего? Давай, браток, очухивайся. Немцов вон, опять отделали, как бог черепаху, теперь легче будет.

Как видно, откат от переноса тоже крепко ударил ему по мозгам, с рациональным мышлением все не очень хорошо. Антип упрямо игнорирует тот факт, что молодой солдатик его уже не слышит, ведь его разум плавает где-то на границе между человеческим сознанием и темной, голодной бездной, из которой уже не будет возврата. Хотя, если говорить совсем уж откровенно, Дикарь, вон, вернулся. Правда, там совершенно отдельная история: это, скорее, исключение, подтверждающее общее правило.

– Не очнется он уже, Антип Петрович. Связал бы ты его что ли, от греха подальше.

– Как это не очнется? Это ж Глебка, мы с ним два месяца уже не разлей-вода, с самого начала войны. Что ты такое несешь, рожа твоя бесстыжая!

– Я, Антип Петрович, знаю, о чем говорю. Ему совсем немного осталось, еще чуть-чуть и совсем рассудок помутится. Так что зафиксируй напарника своего, не усугубляй.

Солдат долгим тяжелым взглядом посмотрел в глаза Дикарю, открыл было рот чтобы что-то сказать, но, как видно, что-то такое там увидел, из-за чего передумал и, лишь тяжело вздохнув, встал и подошел к Глебу, все также сидевшему на земле с отсутствующим видом. После чего завел руки за спину своему напарнику и накинул ему на кисти рук лямку вещмешка. Молодой боец по-прежнему продолжал игнорировать все вокруг, полностью погрузившись в себя.

Дикарь с раздражением подумал о том, что надо было бы вообще вышибить мозги будущему пустышу, но как на это отреагирует старый разведчик, лучше даже не предполагать. Да и не по-людски это как-то: ведь технически Глеб еще человек, а не пустыш. К тому же не слишком-то опасен свежий зараженный, Дикарь с ним и одной рукой справится. Нагляделся уже на таких, они поначалу все вялые и пассивные. Это уже потом, если им повезет отожраться чуток мясной пищей, начинают шустрить, а пока проблем доставить он не должен.

Над полем боя повисла обманчивая тишина, прерываемая пением птиц и стрекотом кузнечиков; лишь густой чадный дым, поднимавшийся над разбитыми танками, да валявшиеся там и сям трупы портили общее мирное впечатление. Но вразрез с миролюбивым окружением, Дикарь ощутил все нарастающее внутреннее беспокойство. Он закрутил головой, но пока на горизонте не было видно ничего опасного. Однако, он прекрасно понимал, что это временно.

– Антип Петрович, у тебя пулемет готов к стрельбе?

Тот лишь мрачно пожал плечами в ответ.

– Вот ленту добью, чуток осталось – и можно заправлять.

– Поторопись, скоро он нам может понадобиться!

– Охолони, хлопчик, немцам нос утерли до красной юшки, теперь еще не скоро сунутся.

– А кто тебе сказал, что я про немцев говорю? Заряжай, не спорь.

Солдат недовольно пробурчал что-то в ответ, насупился еще больше, то ли от головных болей, то ли от недовольства, но просьбу Дикаря выполнил, изготовив оружие революции к стрельбе.

На позициях левее внезапно раздались невнятные вопли, а спустя минуту вспыхнула заполошная стрельба. Пожилой разведчик, и до этого сидевший как на иголках, сейчас резко подскочил на месте, с явным желанием присоединиться к всеобщему веселью.

– Плохая идея, Антип Петрович. Оставался бы ты на месте.

– Но там же стреляют! Наши стреляют! И не в немца, как не погляди. Может, их с тыла обошли?

– Ты никому там ничем не поможешь, разве что на шальную пулю нарвешься. Лучше сиди за своим пулеметом и бди.

– Хочешь, чтобы я своих на произвол судьбы бросил, гнида? – вспышка внезапного гнева потухла так же стремительно, как и возникла, теперь он выглядел совершено разбитым и потерянным.

– Расслабься, говорю.

– Что там, черт тебя дери, вообще творится?

– А то же самое, что и с Глебом! Люди массово с ума сходят. Ты врач? Нет, не врач. Да даже если бы и был врачом, толку от этого никакого. Так что не дергайся, сделай одолжение себе и мне.

– А как же немцы? Что, если они сейчас опять в атаку попрут? Кому отбиваться?

– Да расслабься ты, у немцев такая же катавасия творится, некому там в атаку сейчас идти, да и не будет уже.

– Ты же говорил, что это они нас химией потравили? Зачем им самих себя убивать?

– Не химия это, Антип Петрович. Считай, что все вокруг заразились страшной болезнью.

– И ты тоже?

– И я. Но у меня иммунитет, устойчивость к заразе. Правда, как сам видишь, со мной болезнь обошлась тоже не слишком ласково.

– Да уж, вижу. Выходит, ты все наперед знал? – еще один тяжелый взгляд советского бойца пригвоздил Дикаря к земле.

– Знал, только толку от того знания? Не помог бы я никому, от этой болезни лекарства нет. По крайней мере, я про него не слышал. Вероятнее всего, пустись я в разговоры про неизлечимую болезнь, меня бы просто ваш особист как разложенца шлепнул и дело с концом. Сам видел, как у него руки на это дело чесались, повод только дай. Да ты сам бы покрутил пальцем у виска и все. Что морщишься, скажешь, нет? Так и было бы, поверь мне на слово. Скажи-ка мне лучше, как ты себя чувствуешь?

– Голова трещит, сухость, во всем теле слабость. И под ложечкой сосет неприятно, словно я сивухи напился вчера без меры. Я теперь тоже, как Глеб слягу, да? – он с мрачностью и одновременно с надеждой посмотрел на Дикаря.

– Пока рано говорить, время покажет. На вот, хлебни, полегчает.

Дикарь сунул ему в руки флягу с живчиком. Нехороших симптомов у него не было заметно, голос не хрипел, взгляд хоть и осоловелый, но осмысленный. Остается надеяться, что ему повезет. Мужик этот понравился Дикарю своей основательностью, какой-то природной кондовостью; на таких вот людях, от земли, всегда все держится, они словно прочное основание любому начинанию. К тому же разведчик явно умел воевать, а в Улье это всегда полезный навык, он мог пригодиться впоследствии.

– Ох и вонючая же бурда! – он скривился от запаха живчика. Дикарь невольно усмехнулся, вспомнив свою собственную реакцию на главный напиток всех иммунных.

– А где ты видел, чтобы лекарство было вкусным?

– Твоя правда.

Солдат приложился к фляге, с гримасой проглотил и замер, прислушиваясь к собственным ощущениям. По его удивленной физиономии можно сделать вывод, что эффект от живчика он прочувствовал на себе в полной мере. Да и внешне заметно оживился, можно сказать, духом воспрянул.

Между тем суматоха на позициях советских войск нарастала, там и сям можно было услышать невнятные крики и шум, периодически перемежающиеся со стрельбой. То же самое можно было заметить и в окопах фрицев – там тоже стреляли, правда, криков из-за расстояния не было слышно. Как видно, обращение зашло в финальную фазу: тех, кто стоит на ногах, остается все меньше, а вот пустышей становится все больше и они массово набрасываются на своих бывших сослуживцев, на предмет перекусить мясным. Похоже, что этот кластер, с куском Второй Мировой войны на нем, относится к разряду сверхбыстрых, если верить классификации из буклета Холода. На московском кластере все происходило не в пример вальяжнее и неторопливее, на полное обращение людей потребовалось больше суток, проходил этот процесс с разной скоростью. Здесь же первые пустыши появились спустя всего пару часов после загрузки, обращение шло резкими темпами. Словно подтверждая мысли Дикаря, за его спиной завозился в путах, невнятно и слабенько заурчал Глеб. Дикарь присел на корточки рядом с бывшим солдатом и заглянул ему в лицо. За прошедшие полчаса тот неузнаваемо изменился: зрачок ненормально расширился, практически поглотив радужку, белок набряк нездоровой желтизной; мимические мышцы лица расслабились и обвисли, словно намекая на то, что бывший разведчик уже никогда не сможет улыбаться или хмуриться, разве что противно урчать. Антипа тоже привлекло ненормальное поведение его напарника, он приблизился и с нарастающей тревогой принялся его разглядывать.

– Чего это с ним?

– Я же тебе говорил: болезнь это – и болезнь неизлечимая. Нет тут больше Глеба, осталось лишь вот это. Задружиться с ним уже не получится; все, что его отныне беспокоит – это пожевать мяска. Твоего, например, мяска. Видишь, как в твою сторону тянется, понравился ты ему.

– Но как же так, неужто нет способа ему помочь? Я ж его как облупленного знаю, должен быть способ, – разведчик понурил голову и бормотал все менее разборчиво себе под нос. Он явно никак не мог смириться с мыслью, что его напарник обратился безвозвратно.

– Ну отчего же, помочь можно. Голову, например, ему прострелить. Не думаю, что он бы обрадовался возможности ходить в обличье тупоголовой людоедской твари.

– Что ты несешь: он же – человек, наш, советский, как его убить?! – пожилой солдат вскинулся, вновь вспыхнув гневом.

– Забудь, я же тебе говорил: это необратимо, был человек, да весь вышел. Сам в глаза ему посмотри и поймешь, что я прав. Не помочь тут ничем.

– Но может…

– Не может! Смирись, я говорю. Не хочешь стрелять – оставь так, но как по мне, первый вариант лучше. Справедливей что ли.

Видно было, что слова Дикаря пришлись Антипу не по нутру, но спорить он прекратил. Остается лишь надеяться, что он не выкинет какую-нибудь глупость.

Беседа была прервана грубым образом – из траншеи к ним выбрался уже знакомый красномордый НКВДшник. Выглядел он намного более пугающим, чем в прошлую встречу – лицо теперь было не просто красным, а багровым, глаза безумно сверкали в заплывших жиром щелках. К тому же он был обильно заляпан чьей-то кровью, а в руке сжимал свой маузер. И держал он его явно не для устрашения, сразу же взяв их на прицел. Дикарь оказался застигнутым врасплох и не успел среагировать на неожиданное и неприятное появление особиста.

– Прячетесь тут, значит, суки?! Там людей живьем едят, а вы тут отсиживаетесь, словно крысы! А ну встать, твари!

– Товарищ лейтенант, успокойтесь, мы же на боевом задании, как мы тут все бросим? Лучше объясните, что происходит!

Разведчик явно надеялся достучаться до благоразумия особиста. А вот Дикарь на этот счет иллюзий не питал – тот уже явно был на грани обращения. Хрипящий, как у больного злейшей ангиной голос; речь с неправильными паузами; плавающий, дикий взгляд – все симптомы налицо, здравомыслия от этого субъекта ждать не стоит. И тот своими дальнейшими действиями подтвердил самые худшие опасения. Он вскинул пистолет, целясь в голову разведчику. Дикарь понял, что времени ему отведено доли секунды. Он рывком поднял с земли урчащего Глеба и толкнул его на НКВДшника, благо его нынешняя сила это позволяла. Пустыш своим весом навалился на противника, повалив того на землю. Даже со связанными руками он смог вцепиться зубами в мясистую, красную шею ГБшника и принялся ее рвать. Треснули два выстрела. Дикарь почувствовал, как пуля пронеслась в каком-то десятке сантиметров от его головы, обдав потоком воздуха. Он прыгнул к возившейся на земле парочке, схватился за пистолет, который судорожно сжимала рука особиста, и кое-как вырвал маузер из его хватки. Прицелился и выстрелил в затылок пустыша, после чего откинул его в сторону.

Особисту помощь уже не понадобилась – его горло заливала кровь из разорванной сонной артерии, он уже начал закатывать глаза, натужно хрипел и сучил ногами.