Текст книги "Неизвестные рассказы сыщиков Ивана Путилина, Михаила Чулицкого и Аркадия Кошко"

Тонкая махинация

Поздним зимним вечером, усталый от работы, разминая ноги, я расхаживал по своему обширному служебному кабинету, как вдруг из соседних комнат донёсся до меня шум. Остановясь, я прислушался. Какой-то сердитый возмущённый голос вопил:

– Потрудитесь немедленно исполнить мою просьбу – я желаю видеть начальника, и вы не имеете право мне в этом отказывать!

Я нажал кнопку.

– Что там за крики? – спросил я явившегося на звонок дежурного надзирателя.

– Там, господин начальник, привезли громилу, и он шумит, непременно желает вас видеть.

– За что он арестован? – спросил я.

– Был пойман на месте преступления, намереваясь ограбить квартиру в 20-м номере по Страстному бульвару.

– А-а-а… – протянул я равнодушно. – Посадите его в камеру.

– Слушаю. Но позвольте доложить, что арестованный мало походит на громилу и называет себя статским советником Вершининым.

Это меня несколько удивило, и я приказал позвать его. Вскоре в мой кабинет чуть ли не вбежал толстый запыхавшийся человек, на вид лет пятидесяти, весьма благообразный. Его хорошо сшитое платье было в довольно растерзанном виде, галстук съехал на сторону, и весь он был олицетворением недоумения, растерянности и страха. Не дождавшись моего приглашения, он плюхнулся в кресло и порывисто заговорил:

– Извините меня, ради бога, за моё внедрение к вам, но со мной произошло такое, что есть от чего потерять голову.

Я с любопытством его оглядывал:

– Кто вы и что с вами случилось?

Он тотчас же заговорил:

– Я статский советник Игорь Константинович Вершинин. Служу по Министерству Финансов. А случилось со мной нечто совершенно невероятное. Меня обвиняют в ограблении квартиры, и, несмотря на всю вздорность подобного обвинения, я до того растерян, до того выведен из равновесия, что и сам минутами спрашиваю себя, уж не собирался ли я в самом деле совершить нечто подобное?

– Успокойтесь, придите в себя и говорите толком, в чём дело!

Статский советник потёр себе виски, потянул себя за нос, измученно поглядел на меня и начал так:

– Необходимость заставляет меня быть с вами совершенно откровенным. Года два тому назад я женился на Елизавете Николаевне Корсаковой, молоденькой, богатой и во всех отношениях достойной девушке. Несмотря на большую разницу лет (мне скоро пятьдесят, а ей двадцать), мы горячо и пламенно любили друг друга и были счастливы. Единственное, что омрачало несколько нашу жизнь, – это глупая ревность, увы, присущая в сильной степени нам обоим. Поводов значительных к ней мы не подавали, но часто и беспричинно ревновали друг друга. Наши друзья и знакомые знали нашу слабость и часто подтрунивали над нами. Теперь я перехожу к делу. Четыре дня тому назад, т. е. во вторник, под вечер ко мне на квартиру ввалился совершенно незнакомый мне тип и огорошил меня фразой:

– Я явился к вам, чтобы поставить вас в известность об измене вашей жены.

Я так и подпрыгнул:

– Что-оо?!

– Да, да, именно, жена вам изменяет с моим приятелем и изменяет самым бессовестным, самым циничным образом!

– Вы нагло врёте! – вскричал я. – Жена моя выше всяких подозрений!

– Как это скучно! – ответил он, морщась с досадой. – Все мужья на один лад!

Мне страстно захотелось схватить этого наглеца за шиворот и выбросить вон, но, пересилив себя, я сухо сказал:

– Ваши обвинения лживы и пошлы, но если ваши идиотские заявления и были бы правдой, то спрашивается, какое вам дело до меня и моей семейной жизни?

– Разумеется, никакого, но мне необходимо до зарезу пятьсот рублей, и я резонно полагаю, что вы их мне уплатите. Ведь услуга, мною Вам оказываемая, немаловажна.

– Ваша наивность превосходит ваше нахальство, – усмехнулся я, – неужели воображаете вы, что я поверю первому встречному, даже и при предъявлении им мнимых вещественных доказательств?

– Нет, я этого не воображаю и не собираюсь предъявлять вам ни перехваченных писем, ни потерянных подвязок. Я предлагаю вам большее: вы сможете собственными глазами убедиться в неверности вашей супруги, застав, так сказать, на месте преступления. Причём имейте в виду, что никаких задатков я от вас не потребую. Вы человек в Москве довольно известный, понятие о чести и доме для вас не пустой звук, а потому я удовольствуюсь лишь вашим честным словом в том, что деньги мне будут вами заплачены на следующий же день после происшествия. Согласны вы на это?

Конечно, я поступил недостойно и малодушно. Мне не следовало бы продолжать это позорное торжище, но вспыхнувшая ревность, оскорблённое самолюбие и страстное желание узнать правду взяли верх, и я раздражённо сказал:

– Не сомневаюсь, что вы вольно или невольно заблуждаетесь, а потому охотно даю честное слово заплатить вам пятьсот рублей, если вы дадите мне возможность убедиться в этой небылице. Но помните, что я с вами разделаюсь по-своему, если сообщённое вами окажется ложью, в чем я, впрочем, не сомневаюсь!

Мой гнусный посетитель ободрился и оживлённо заговорил:

– Мне доподлинно известно, что в субботу в 10 часов вечера Елизавета Николаевна будет на квартире моего приятеля на очередном rendez-vous[85]85
  Свидание.


[Закрыть]. Он довольно видный артист, очень некрасив, но, несмотря на это, пользуется сверхъестественным успехом у женщин. Он холост, занимает недурную квартиру в пять комнат, держит прислугу. Она у него и за горничную, и за кухарку. Девица эта очень бойкая, поведения неважного, и мне, конечно, без труда за десятку другую рублей удастся втянуть её в нашу игру. Игра же будет заключаться в следующем: в субботу вечером ровно в половину девятого вы явитесь в Филипповское кафе на углу Тверской и Страстного. Там за столиком направо от входа вы встретите меня, и мы отправимся на квартиру к артисту. Пройдем чёрным ходом на кухню, где Катя, так зовут прислугу, спрячет вас за ситцевым пологом. Она же известит вас о приезде вашей жены и в критическую минуту укажет комнату, куда вы и ворвётесь.

С отвращением согласился я на этот план, и мой мучитель, заявив, что явится за расчётом в воскресенье в полдень, откланялся и испарился. С его уходом я пережил много горестных минут. Мне не удалось, видимо, скрыть перед женой моего удручённого настроения, и за вечерним чаем она с особой нежностью и лаской обращалась ко мне.

«Ишь, змея подколодная», – подумал я.

На следующий день та же нежность – пытается, очевидно, усыпить мою бдительность. В четверг настроение жены резко изменилось. Какая-то тревога, грусть, рассеянность. В пятницу вдруг заявляет:

– Игрушка (это моё уменьшительное имя), завтра вечером я думаю съездить к Лили. Что ты на это скажешь?

Сердце остановилось, в глазах запрыгали искры. Неужели же прав был этот гнусный доносчик? Но, совладав с собой, я по возможности непринуждённо ответил:

– Ну что же, съезди, а я завтра отправлюсь в клуб, сыграю несколько роберов в винт.

Жена весьма недоверчиво на меня покосилась. Неужели чует опасность? И я дальнейшим своим поведением постарался рассеять всякое подозрение, если оно только в ней возникло.

В субботу ровно в 8 часов вечера жена, расцеловав меня, уехала к подруге. В начале 9-го я вышел из дому и ровно в 8½ был в кафе Филиппова. «Яго» меня дожидался, и мы с ним отправились по Страстному бульвару, дошли до № 20, зашли во двор и по чёрной лестнице поднялись в 4-й этаж. Мой провожатый тихонько постучал в дверь 36-й квартиры. Нам открыла нарядная субретка[86]86
  В комедиях и водевилях – весёлая, плутоватая горничная.


[Закрыть], в кокетливом переднике с рюшкой на голове.

– Ну вот, – сказал мой спутник, – роль моя кончена. Катя вас спрячет, предупредит, а там действуйте сами. Завтра ровно в 12 часов буду у вас. Честь имею кланяться.

И он исчез…

– Пожалуйте, барин, – засуетилась Катя, – вот сюда за полог. Здесь никто вас не увидит. Постель и подушки чистые, если не побрезгуете, то и прилечь можно.

Я растянулся, держа в руке захваченный стек[87]87
  Хлыст.


[Закрыть] для расправы. Прошло минут десять.

– А как узнаем мы, что дама приехала? – спросил я горничную.

– А они-с позвонят, звонок здесь в кухне.

– А если барин сам откроет?

– Всё едино. Барин позовёт меня насчёт чая.

Не буду вам описывать моих переживаний. Скажу лишь, что было тяжело. Сердце стучало, в голове проносились волнующие образы жены в объятиях актера, и, охваченный злобой, я крепко сжимал ручку стека. Катя взяла со мной довольно непринуждённый тон.

– А как вас звать, барин? – спросила она.

Я удивлённо поглядел на неё, но ответил:

– Игорь Константинович, – и уже совершенно рассеяно, занятый своими мыслями, неожиданно для себя добавил, – дома меня называют Игрушкой.

Смазливая субретка, согнувшись пополам, хихикнула в передник:

– Игрушка? Вот так имечко!

В кухонную дверь кто-то зацарапал.

– Что это, Катя? – встрепенулся я.

Тут Катя неестественно громко мне ответила:

– Не беспокойтесь, Игорь Константинович! Никто не помешает нашей любви. А люблю я тебя, Игрушка, пуще жизни!

Последнюю фразу она положительно проорала. Не успел я опомниться от подобной декларации, как вдруг произошло нечто такое, о чём толком и рассказать трудно. Катя кинулась за полог, извилась гибкой пантерой, упала мне на грудь и принялась осыпать меня бешеными поцелуями. Но на этом дело не кончилось. Кто-то ворвался в кухню, рванул полог, и перед нами предстала, словно привидение, жена! Можете себе представить картину: я, как жук, лежу на спине, барахтаясь руками и ногами, ко мне прильнула Катя, и я беспомощно мычу, не имея возможности от неё освободиться. Сознаюсь, положение идиотское. Вытаращив глаза на жену, я помахиваю на неё стеком, словно отгоняя прочь. Жена прошипела: «Негодяй!», повернулась и скрылась. Её примеру последовала и Катя, потушив лампочку, и я очутился в одиночестве и полной темноте. Всё это произошло с кинематографической быстротой. Спустив ноги с постели и обтерев вспотевший лоб, я попробовал прийти в себя. Однако из этого ничего не вышло. Всё происшедшее казалось столь невероятным, что невольно я спрашивал себя: «Не брежу ли? Не вступаю ли в загробную жизнь?»

Красные пылающие угли в печи жутко светились в темноте, пробуждая мысли об аде. Однако, несколько успокоившись, я решил как следует поговорить с актёром и бросился из кухни в комнаты. Открыв дверь, попал в тёмный коридорчик, и мне в лицо повеяло могильным холодом. Чиркнув спичку, я разыскал электрическую кнопку. Коридор был пуст. Я прошёл направо в какую-то комнату, затем в другую, третью и, наконец, обошёл всю квартиру. Сомнений не было. Она давно была необитаема: собачий холод, мебель и картины в чехлах, повсюду толстый слой пыли. В полном обалдении направился я снова к кухне. Новый сюрприз. Меня встретили городовой с маузером в руках, старший дворник с дубиной да дежурный сподручный с железным ломом.

– Что, с… сын, попался?! – воскликнул красноносый городовой. – Я тебя, мазурика, давно выслеживаю. Вяжи его, ребята!

– Позвольте! – запротестовал я. – Вы, кажется, с ума сошли? Я статский советник Вершинин!

– Ладно, ладно, рассказывай. Много тут вас, статских советников по Москве-матушке шляется. Ты форточник или парадник, вот кто ты! Статские советники по нежилым квартирам не шляются!

Тут меня осенила неудачная мысль. Чувствуя, что моё пребывание здесь труднообъяснимо, я пустился на ложь:

– Чего вы ко мне пристали? И у статского советника может быть любовь. А здешняя прислуга Катя мне давно приглянулась.

Тут я состроил, надо думать, весьма идиотскую улыбку. Городовой и дворники злорадно загоготали:

– Эвона, куда загнул! Да врёшь, не отвертишься. Генерал два месяца как в заграницы уехал и прислугу свою отпустил. Да и было ей лет под шестьдесят. Ну, да что с ним разговаривать! – и городовой сгрёб меня за шиворот, ткнул коленом, и меня поволокли.

Досказав свою странную повесть, статский советник в изнеможении прислонился к спинке кресла, закрыл глаза, тяжело вздохнул и затих на некоторое время.

Сделав долгую паузу, я спросил:

– Что же вы думаете обо всём этом?

– Ничего, решительно ничего не думаю, – поглядев на меня уныло, сказал Вершинин, – я чувствую себя вне времени и пространства, и всё происшедшее со мной мне представляется каким-то явлением четвёртого измерения. Для меня всё сумбурно, хаотично, без начала и конца, словом, не происшествие, а какая-то бредовая идея!

– Полноте, успокойтесь, придите в себя, вы просто стали жертвой ловкого и дерзкого мошенника!

– О, если бы так, – безнадёжно воскликнул статский советник, – но, увы, вы забываете, что я не заплатил ни единой копейки, а, следовательно, не имелось основания для мошеннической проделки!

– Да, вы правы, я неправильно выразился. Вы явились не жертвой мошенника, а лишь его невольным пособником.

Статский советник в изнеможении поглядел на меня и понёс сущую ерунду:

– Конечно, господин Кошко, ваша широкая репутация, ваш профессиональный навык позволяют вам читать в сердцах людей, и, конечно, иногда по едва уловимым признакам вы распознаёте истину, но и вы можете ошибаться. Вот вы смотрите на меня, и, Бог вас знает, что вы думаете. Быть может, вам кажется, что перед вами сидит истинный убийца Андрея Ющинского[88]88
  Тело одиннадцатилетнего Андрея Ющинского было найдено 20 марта 1911 года в предместье Киева. В его убийстве был обвинён Мендель Бейлис, однако на судебном процессе он был оправдан. Истинный убийца так и не был установлен. Подробнее – в книге В. Введенского, И. Погонина, Н. Свечина «Повседневная жизнь петербургской сыскной полиции», раздел 6.3.6, дело № 38.


[Закрыть], но клянусь вам, я неповинен в смерти его! – и Вершинин истерично разрыдался.

– Полноте, полноте, возьмите себя в руки! Вы ни в чём не виноваты, дело ваше мне кажется ясным. Держу пари, что я не ошибаюсь. Жертвой стали не вы, а ваша жена. Я убеждён, что мошенник обратился к вашей жене с предложением доказать ей вашу неверность, содрал с неё куш и, подстроя ваше rendez-vous с мнимой горничной, несомненной его сообщницей, самолично привёз вашу супругу на место действия.

Статский советник приподнял голову, и отблеск мысли засветился в его глазах.

– Если моё предположение правильно, – продолжал я, – то многое в вашем рассказе становится понятным: поведение горничной, её громкое восклицание «Игрушка», тотчас же после царапанья в дверь её неожиданные объятия и поцелуи, совпавшие с появлением вашей жены, и т. д. Впрочем, мы это сейчас выясним. У вас есть дома телефон?

– Есть…

– Какой номер?

Статский советник потёр себе лоб, пытаясь припомнить, а затем судорожно полез в бумажник и протянул мне визитную карточку.

Я позвонил:

– Это вы, госпожа Вершинина?

– Да, кто говорит?

– С вами говорит начальник московской сыскной полиции. У меня в кабинете сидит ваш супруг, и я желал бы повидать и вас у себя. Будьте любезны ко мне пожаловать.

– Для чего, позвольте вас спросить? – послышался в ответ её раздражённый голос.

– По делу вашего мужа, вернее, по вашему общему делу.

– Отныне у меня с этим господином никаких дел быть не может. К тому же уже ночь. Да и вообще, напрасно вы с ним разговариваете. Посадили бы его в какой-нибудь клоповник с крысами, куда было бы лучше!

– Ваш гнев, сударыня, совершенно неуместен. Супруг ваш ни в чём не виноват. Вы оба стали жертвой мошенника, и для поимки его ваше показание мне необходимо. И так ещё раз прошу вас немедленно пожаловать.

После долгих препирательств она, наконец, согласилась, и минут через двадцать в мой кабинет входила молодая стройная женщина. Она волком взглянула на мужа.

– Лизочка, детка моя, – залепетал статский советник, – ты напрасно на меня сердишься, я ни в чём не виноват, и вот господин Кошко тебе всё расскажет. О, он всё, всё знает!

Она вопросительно на меня уставилась.

– Ваш муж говорит правду, – сказал я.

– Послушайте, – возмущённо воскликнула она, – я застала их, так сказать, на месте преступления, и спорить не приходится.

– Напрасно вы так думаете! Скажите, сколько вы заплатили мошеннику?

– Не мошеннику, а человеку, оказавшему мне крупную услугу! Я заплатила пятьсот рублей – это правда, но за подобную истину готова была бы уплатить и вдвое.

– И совершенно напрасно! – перебил я.

Тут я рассказал ей возможно подробнее, в чём было дело, и, видимо, убедил её. Моё предположение вполне оправдалось. Оказывается, всё тот же тип явился к ней, убедил в неверности мужа, предложил те же неоспоримые доказательства, с той лишь разницей, что просимые пятьсот рублей он пожелал получить от неё немедленно у кухонной двери, после того как у неё не останется сомнений, что муж её на кухне любезничает с прислугой. Эти строгие условия были поставлены самой госпожой Вершининой, боявшейся быть обманутой ловким жуликом. Мошенник, расставшись со статским советником и оставив его на кухне с Катей, помчался к Вершининой и немедленно привез как её, так и сопутствующего ей страха ради её кузена. Царапанием в дверь мошенник дал условный сигнал. Его сообщница громко заговорила о любви к «Игрушке». Госпожа Вершинина была убеждена и, тут же передав мошеннику 500 рублей, ворвалась в кухню.

Примирение супругов было весьма трогательно. Однако, настрадавшись вдоволь, они вскипели негодованием и горячо просили во что бы то ни стало разыскать мошенников. Я обещал попробовать, и не прошло недели, как оба они были арестованы. Попались они довольно просто. Приказав в ту же ночь произвести тщательный обыск на месте действия, я выяснил следующее: в злополучной квартире проживал отставной генерал-лейтенант Дурасов, более двух месяцев отсутствовавший из Москвы. Его квартира, разумеется, оказалась нетронутой. На кухне же сообщница мошенника, поспешно удирая, забыла впопыхах на окне сумочку. В ней, кроме шпилек, зеркальца и губной помады, оказалась квитанция на заказное письмо. По штемпелю мои люди обратились в соответствующее почтовое отделение, где и выяснили, что под номером этой квитанции было отправлено заказное письму в Пензу. Я приказал протелеграфировать начальнику пензенского сыскного отделения Упонеку. Тот справился в местном почтовом отделении, и по рассыльной книге было установлено, что вышеозначенное письмо было получено некой Натальей Михайловной Пушкиной, содержательницей местного шантана. Пушкина предъявила письмо. Оно оказалось от Клары Львовны Елькиной. Последняя просила Пушкину предоставить ей ангажемент, жаловалась на тяжёлую жизнь, просила немедленно ответить и тут же прилагала подробный московский адрес. По получении этих сведений мои люди нагрянули с обыском и арестовали не только Елькину, но и какого-то долговязого субъекта, приметами походившего на «Яго». Впрочем, он им и оказался, так как был признан не только обоими Вершиниными, но и их прислугой. Запираться было бесцельно, и мошенники сознались, отбыв вскоре за свои художества шестимесячное тюремное заключение.

Кража с музыкой

Как-то ранним июльским утром к подъезду здания Сыскной полиции на Гнездниковском[89]89
  Московская сыскная полиция размещалась по адресу: Малый Гнездниковский переулок, 5. В этом же здании находилась квартира начальника сыскной полиции.


[Закрыть] подкатил автомобиль. Мне передали карточку, на ней значилось: «Князь Андрей Дмитриевич Z.».

– Просите.

В мой кабинет вошёл высокий стройный мужчина лет сорока пяти с породистым, несколько усталым лицом.

– Покорнейше прошу, садитесь, чем могу служить?

Князь сел и тотчас же заговорил:

– Я, господин Кошко, примчался к вам прямо из своего подмосковного имения и прошу вашей помощи в неприятности, меня постигшей. Дело, видите ли, сводится к следующему: вчера, 11-го июля, вернее, в сегодняшнюю ночь, у меня пропала ценная семейная реликвия, что несказанно меня огорчает. Пропала она при весьма странных обстоятельствах.

Вчера в день именин моей жены состоялся у нас приём. К обеду мы с княгиней пригласили человек семьдесят родни, друзей и знакомых. Вечером наша молодёжь пожелала танцевать, и танцы затянулись часов до 4 утра. Мой скромный деревенский штат прислуги был недостаточен, и моим дворецким было взято в помощь четыре лакея из Английского клуба, из старослужащих. На этот день был нанят военный оркестр Н-ского полка, расквартированного, как вам известно, в Москве. Таким образом, в эту ночь у меня в доме из посторонних незнакомых людей находилось человек двадцать музыкантов-солдат и четверо клубных лакеев.

Оркестр был размещён в прохладной комнате, одной дверью выходящей в столовую, другой – в зал. Направо от последней в углу зала был сооружён открытый буфет с крюшоном. Среди ваз в этом буфете был и огромный серебряный ковш в старорусском стиле. Длиной он был около аршина, шириной вершков в шесть, весом, я думаю, фунтов в двенадцать[90]90
  1 фунт – 410 граммов.


[Закрыть]. Эта массивная чеканная братина была подарена моему деду императором Николаем Павловичем, и её историческая семейная ценность для меня огромна. Вот она-то и пропала. Когда в пятом часу разъехались гости и рассчитанные музыканты удалились, я направился к себе в спальню и намеревался ложиться, как вдруг ко мне явился старик дворецкий и тревожно заявил:

– У нас, ваше сиятельство, не всё благополучно.

– Что такое, что случилось?

– Пропала серебряная братина.

– Как пропала?! Что за вздор!

– Точно так, ваше сиятельство, я сам ума не приложу, а только исчезла-с. Я самолично отпускал музыкантов. Каждый из них мимо меня прошёл и унести вазы не мог. Ведь вещица, слава Тебе, Господи, немаленькая, в карман не спрячешь. Опять же, у каждого солдата по инструменту в руках, да и время жаркое, солдатики были в мундирах, без шинелей.

Я приказал поискать во всём доме, но результатов никаких. Приказал не выпускать из дому нанятых лакеев до моего возвращения, а сам чуть свет помчался к вам. Ради бога, приложите все силы к розыску столь дорогой для меня вещи.

Подумав, я спросил:

– Не говорил ли вам дворецкий, когда в последний раз он видел пропавшую вещь?

– Да, он мне сказал, что часа в 4 утра, когда ещё оставалось лишь человек шесть-семь из самой близкой родни, он, проходя по залу, видел ещё ковш на месте, пропажу же он обнаружил минут через 10-15 после ухода оркестра.

– Таким образом, ваша ваза похищена кем-либо из музыкантов, не правда ли?

– И да, и нет. Да – потому что никто другой не мог её похитит. Нет – потому что я дворецкому заранее отдал приказ самым внимательным образом следить за каждым уходящим солдатом, старательно пропуская каждого из них по очереди мимо себя. Оркестр был не струнным, инструменты без футляров. Да и в какой футляр запрячешь этакую глыбу металла?

– В дворецком вашем вы уверены?

– О да! Как в нём, так и в моих лакеях. Все они служат у меня чуть ли не по двадцать лет. Лакеи же из Английского клуба из дому не выходили, да и сейчас, так сказать, сидят у меня под арестом. Поиски же во всём доме, повторяю, ни к чему не привели. Между тем пропавшая ваза не иголка, и спрятать её довольно мудрёно.

Помолчав, я сказал:

– С вашего разрешения я всё же отправлю к вам трёх-четырёх агентов для детального обыска, а там посмотрим.

Я записал адрес князя, и мы расстались.

К вечеру вернулись мои люди, не добившись, в сущности, ничего: весь деревенский дом князя был ими обшарен, вся прислуга старательно допрошена, но новых данных никаких. Если до этого времени я и мог ещё подозревать, предполагая, что одному из них, быть может, удалось вынести или выбросить как-нибудь похищенную вазу сообщнику, поджидавшему под окнами дома, то теперь и это предположение отпадало, так как дворецким и старыми слугами князя было в точности удостоверено, что ни одни из нанятых лакеев от 3½ до 4½ часов не отлучался из столовой и буфетной, убирая столы и посуду после ужина. Ваза же, как известно, исчезла именно в этот промежуток времени. Таким образом, подозрение против музыкантов усиливалось.

Вызвав к себе капельмейстера Н-ского полка, я спросил, не ловил ли он в воровстве кого-либо из своих музыкантов. Он не без достоинства ответил:

– Помилуйте! Никогда!

Я попросил его дать мне список тех учреждений и частных домов, в которых ему приходилось играть с оркестром за последние три месяца. Он дал мне пять-шесть адресов.

– Я имею некоторое основание полагать, что в вашем оркестре не всё обстоит благополучно, и если вы дорожите его репутацией, то для пользы дела не сообщайте вашим музыкантам о нашей беседе. Я наведу ещё дополнительные справки и, быть может, вынужден буду опять вызвать вас.

– Я всегда к вашим услугам, – ответил он.

По данным мне адресам я навёл справки, что с месяц тому назад в Серебряном Бору на одной из богатых дач московского коммерсанта Ясюнинского после расшибательной вечеринки всё с тем же злополучным оркестром пропала из гостиной ценная ваза старого Севра, и что, не желая поднимать истории, хозяева воздержались от заявлений. Теперь из подробных допросов выяснилось, что ваза пропала также при весьма странных обстоятельствах: Ясюнинские также подозревали музыкантов, но не были столь категоричны.

– Может, оно, конечно, и солдатики, а, может быть, и деверь с евонными повадками, всё возможно…

Получив, так сказать, косвенное подтверждение своих подозрений, я решил приняться за оркестр. Вновь вызвав к себе капельмейстера, я рассказал ему и про серебряную братину, и про Севрскую вазу и заявил, что его помощь мне решительно необходима:

– С разрешения командира полка и при вашем содействии в ваш оркестр будет включён мой агент, виртуоз на альте, он послужит у вас месяц-другой, понаблюдает, а там увидим, но помните – вы службой своей отвечаете за соблюдение тайны.

Так и было сделано: я съездил к командиру полка, рассказал ему о тени, бросаемой на его оркестр, предложил свои меры, получил от него санкцию, и дня через три в оркестре полка появился бравый щеголеватый солдат с лихо закрученными усами а-ля Вильгельм, с серебряным кольцом на мизинце и медным инструментом приятного тона.

Результатов ждать пришлось недолго. Недели через две агент, выложив мне на стол скрипку, рапортовал:

– Это, господин начальник, Стейнер 1774 года. Вчера эта скрипка похищена одним из музыкантов. Вор арестован с поличным и привезён мной сюда.

Дело было так.

Этой ночью наш оркестр был приглашён в один из особняков, значащийся под 38-м номером на Арбате. Играли мы часов до 4. Перед самым уходом нас угостили на славу. Отвели в буфетную комнату и не только накормили, но и вволю напоили, так что, придя из буфетной в зал, многие из нас заклевали носом. Я хоть пил немного, а представился будто совсем спящим. Однако не сплю, а наблюдаю, так как знаю, что пропажи в прежних домах совершались именно под самый конец вечера, так сказать, перед уходом. Кончили мы последний кадриль, и господин капельмейстер говорит:

– Ну, братцы, передохните хорошенько, а там отжарим последний вальс, и айда домой.

Солдаты положили инструменты, да и вышли: кто на двор покурить, а кто просто ноги поразмять. Гляжу только, остались «турецкий барабан» да «флейта». Я же прислонился к стене, уселся на стуле и будто заснул. Переглянулась «флейта» с «барабаном», о чём-то пошептались, и затем «флейта» шмыгнула в соседнюю гостиную, а его сообщник, обхватив барабан, как-то повернул его край и, сняв один бок, будто у ёлочной бонбоньерки, отвалил крышку. В это время появилась «флейта» и, косясь на меня, подскочила к приоткрытому барабану, сунула в него откуда-то взявшуюся скрипку, после чего барабан был приведён в обычный вид. Правда, в последнем вальсе гудел он не совсем обычно, но барабанщик налегал больше на медные тарелки, да и позднее время, выпитое вино, словом, сошло незаметно.

Получив расчёт и захватив инструменты, мы ушли. Ушёл как ни в чём не бывало и барабанщик, неся на спине свою бонбоньерку с драже.

Едва вернулись мы в казармы, как, вызвав двух городовых, я задержал и «барабан», и «флейту», отобрав в присутствии всех музыкантов у барабанщика скрипку.

Воры запираться не стали и покаялись в целом ряде краж, но серебряной братины мне князю вернуть не удалось, так как, по признанию мошенников, она была ими расплавлена и продана на толкучке по весу.

«Барабан» и «флейта» получили по году тюрьмы.