Текст книги "Неизвестные рассказы сыщиков Ивана Путилина, Михаила Чулицкого и Аркадия Кошко"

Суд сурово отнёсся к этому супругу убийце, приговорив его к 20 годам каторжных работ.

Месяца через два после суда я на Арбате столкнулся нос к носу со швейцаром «с понятиями». Я остановил его:

– А про Глашку-то вы мне тогда зря наболтали! Ведь убийцей вашей квартирантки оказался её собственный муж!

Но он не растерялся, выразительно пожал плечами, вежливо приподнял фуражку над головой и, глядя мне прямо в глаза, проговорил:

– Что ж, господин начальник, и у господина Пинкертона-с случались ошибки! – и, сразив меня столь веским аргументом, «начитанный» швейцар проследовал своей дорогой.

«Талант»{21}21
  Печатается по Кошко А.Ф. «Талант» // Иллюстрированная Россия. Париж, 1927. № 21. С.14–20.


[Закрыть]

Павел Иванович Свистунов принадлежал к той опасной разновидности дураков, которые, не сознавая своего убожества, мнят себя в лучшем случае талантами, в худшем – гениями. Всё для них просто и очевидно, они безошибочно читают в сердцах людей, словом, сквозь землю на аршин видят. Этот самый Свистунов явился ко мне неожиданно, назвался коллежским секретарём и тверским домовладельцем и горячо просил принять его на службу в сыскную полицию.

– Поверьте, господин начальник, – говорил он мне, – розыск – моя сфера, к нему я чувствую непреодолимое влечение. Часто в моей личной жизни я разрешал самые головоломные задачи, находя истину по едва уловимым признакам. Впрочем, испробуйте мои силы, и вы сами в этом убедитесь.

После некоторых колебаний, наведя о нём справки в Твери, я принял наконец на службу этого «самородка».

Свистунов с первого же раза произвёл на меня отрицательное впечатление, но в ближайшие месяцы он оставил далеко позади мои самые пессимистические ожидания, приобретя среди товарищей самую легендарную репутацию. То он по запаху крови арестовывал предполагаемого убийцу, последний же оказывался мирным мясником, то задерживал жену крупного сановника, принимая её за обычную воровку по магазинам. Построения его всегда отличались чрезмерной хитроумностью, тонкой «продуманностью» и бесконечной сложностью, преступления же, которые ему мерещились на каждом шагу, оказывались мыльным пузырём.

Здесь я хочу рассказать о случае, побудившем меня расстаться со Свистуновым. Дело было так. Как-то Великим постом Свистунов отпросился у меня в двухнедельный отпуск в Тверь. Я охотно его отпустил, но не прошло и двух дней, как он неожиданно предстал предо мной в моём кабинете. Войдя, он тщательно запер двери, огляделся по сторонам и с видом заговорщика приблизился ко мне.

– Каким образом вы здесь, не в Твери? – спросил я его.

– Помилуйте, господин начальник, какая тут Тверь, когда дело идёт о спасении человеческой жизни. Мой долг – предотвратить те потоки крови, которые неизбежно прольются сегодня, по всей вероятности, у «Яра». Я рад, что наконец выпадает мне случай доказать вам всю мою энергию, прозорливость и находчивость. Мне удалось не только опознать будущих убийц, но и установить намечаемую жертву и место предполагаемого действия, словом, главнейшая работа мной уже сделана, и остаётся лишь командировать в моё распоряжение людей для производства нужных арестов, – и Свистунов победоносно на меня поглядел.

– Всё это прекрасно, поздравляю вас, но я желал бы предварительно выслушать ваш подробный доклад обо всём этом.

– Проснулся я сегодня у себя в Твери рано утром, выпил стакан кофе и от нечего делать решил тряхнуть стариной. Прежде я любил этак утром отправиться на вокзал посмотреть на приезжих из столиц, а то и позавтракать. Сделал я то же и сегодня. Буфет первого класса, куда я вошёл, был почти пуст. Но за одним из столиков сидела какая-то пара: бритый высокий мужчина и с ним прекрасивая, нарядная, слегка подмазанная женщина. Знаете ли, господин начальник, я верю своим предчувствиям, а первому впечатлению придаю решающее значение. Едва взглянул я на них, как что-то кольнуло меня в сердце, а, присмотревшись внимательнее, я вынес от них самое отвратительное впечатление. Особенно отталкивающим показался мне мужчина. Этакие выпуклые надбровные дуги, несколько приплюснутый нос, сильно развитые челюсти – вообще, типично преступная морда. Во мне проснулись мои природные инстинкты, и сильно потянуло меня последить за ними.

Сделал я это чрезвычайно ловко. Заняв недалеко от них столик, я потребовал стакан чая и газету. Как бы читая, я прикрывался ею, но сам внимательно вслушивался в их беседу. Они говорили вполголоса, но тем не менее до меня долетели следующие фразы: «Ну, матушка, захочешь жрать, так и не на то ещё пойдешь…», «Конечно, – отвечала она, – а всё-таки как бы не влипнуть нам с этим делом». После паузы мужчина сказал: «Во всяком случае, эти деньги на улице не валяются!». Затем они заговорили ещё тише, и до моего жадного слуха долетали отдельные бессвязные, но жуткие слова: «зарезать»… «золотые яйца», «снявши голову» и т. п. Разговор был, разумеется, высоко подозрительный. Я решил поставить крест на свой отпуск и пока что не упускать их из виду. Я сказал себе: проеду с ними и понаблюдаю дорогой, если паче чаяния, мои предчувствия не подтвердятся новыми фактами, то вернусь обратно, в противном же случае прослежу их до конца и самолично раскрою преступление, буде таковое окажется.

С приближением поезда мужчина отправился в кассу. Я встал ему в затылок. Он купил два билета II класса до Москвы. Я сделал то же. Войдя с ними в один и тот же вагон, я занял место в одном с ними купе. Но вскоре мужчина дал на чай появившемуся проводнику, и последний перенёс их вещи в соседнее пустое купе. К великой своей досаде я остался один. «Что делать теперь?» – подумал я, и мысли роем понеслись в моей голове. Уж не пробуравить ли мне стенку пробочником перочинного ножа? Но от этой затеи пришлось отказаться: и стенка толста, да и много ли увидишь и услышишь сквозь подобную дырочку. Я вышел в коридор. Он был пуст. Оглядевшись, я потихоньку подошёл к их двери и приложил ухо. До моего слуха ясно донёсся его голос. Он говорил: «Тебе представляется блестящий случай доказать мне и свою любовь, и силу своих женских чар и обаяния. Замани его в какой-нибудь вертеп, а там ударом кинжала в сердце ты с ним покончишь. Смелей, помни награду, что ожидает тебя». Затем послышались женские рыдания и мольба. Мужчина, видимо, был непреклонен и настоял на своём. После чего последовали клятвы, поцелуи и примирение. Я отпрянул от двери, спугнутый вновь вошедшим пассажиром. Впрочем, слышанного мною было достаточно, и я поздравлял себя с удачей. В Москве моя парочка уселась на извозчика, я – на другого, и мы двинулись. Они подъехали к «Лоскутной» гостинице, а я проехал несколько дальше, вылез и вернулся к ней. Что было мне делать? Войти и навести справку? Но какую и о ком? Времени прошло слишком мало, и вновь приехавшие вряд ли успели вручить свои паспорта. К тому же подобные расспросы не обещали больших результатов и могли лишь спугнуть преступников. Озабоченный, я прогуливался около гостиницы, как вдруг из подъезда снова вышла моя дама. С минуту, как бы в нерешительности, поколебалась, а затем быстро куда-то отправилась. Я, разумеется, за ней. Чем больше я наблюдал, тем сильнее росло моё убеждение в том, что прогулка эта делается ею неспроста. Не требуется большого опыта, господин начальник, чтобы отличить просто фланирующую женщину от преступницы, выполняющей какой-то задуманный план. Моя особа часто озиралась, словно боясь погони, останавливалась у витрин, оглядывалась. Сомнений не было: она стремилась к преступной цели.

– Почему вы это знаете? Быть может, эта женщина просто спешила на какое-нибудь тайное рандеву.

– Нет, господин начальник, поверьте, этого не было. У женщины, идущей на свидание, обычно весёлый, суетливый, приятно взволнованный вид. У этой же лицо было мрачно, озабоченные складки на лбу, и чуть ли не испуг на лице. Слежки она, разумеется, не заметила, но оно и не удивительно, потому что следил я, Свистунов, а это что-нибудь да значит. Таким образом, дошла она по Тверской до гостиницы «Люкс»[100]100
  Тверская улица, 36.


[Закрыть] и, ещё раз оглядевшись по сторонам, юркнула в подъезд. Я с беззаботным видом последовал за нею. Нас вместе подняли на лифте во второй этаж. Я вежливо пропустил её вперед и видел, как она исчезла в 7 номере. Проболтавшись с 10 минут по коридорам, я спустился в вестибюль и принялся рассматривать выставленные фамилии постояльцев. Против седьмого номера значилось «В.И. Мешков». Я собрался уходить, но в это время моя дама спустилась по лестнице в обществе старика лет пятидесяти. Шуба старика была распахнута, и в его галстуке я заметил дорогую булавку. «Несчастный! – подумал я. – Идёшь на заклание и сам не ведаешь». Сели они на извозчика и поехали в «Прагу»[101]101
  У Арбатских ворот, 2.


[Закрыть]. За ними и я. Я слышал, как дама сердилась на метрдотеля и требовала непременно отдельный кабинет. Ещё бы ей не сердиться! Ведь без кабинета план её был неисполним. Кабинеты оказались занятыми, и волей-неволей пришлось им пройти в общий зал. Я тоже занял столик, решив не спускать с неё глаз. Долго ли подсыпать яду в стакан! Однако всё обошлось благополучно, и снова мы вместе одевались и выходили из ресторана. Садясь на извозчика, она бросила фразу: «Итак, голубчик, до вечера, вернее – до ночи, так как к «Яру» не стоит ехать ранее 12 часов». Она уехала, а старик пошёл пешком. Кинувшись к извозчику, я счёл нужным тихо бросить старику фразу: «Остерегайтесь этой женщины, с нею вас ждёт смерть». Старик остановился, удивлённо посмотрел и добродушно сказал: «Отстань ты от меня, милый человек». Затем он медленно пошёл дальше.

Моя особа вернулась в «Лоскутную» гостиницу. Я вошёл следом за дамой и, прикинувшись подвыпившим, подозвал к себе швейцара, сунул ему рублёвку и спросил: «Скажи, голубчик, кто эта красавица и из какого номера? Я более часу уже её преследую, но слова от неё добиться не могу». Швейцар оскалил зубы и тихо проговорил: «Эта дамочка, ваше сиятельство, сегодня прибыла с мужем с вокзала, занимают они у нас 22-й номер, а как ихняя фамилия – сказать не могу, так как утром паспортов своих они не дали и сказали: «Некогда, мол, сейчас, дадим опосля». Ага, подумал я, хоть документы, наверное, и хорошо подделаны, но на всякий случай оттягивают. На этом я закончил свои наблюдения и, явившись сюда, прошу вашего разрешения на их арест.

Зная бездарность Свистунова, я не нашёл возможным арестовать этих людей, но послал к ним агента с вежливой просьбой пожаловать в Сыскную полицию. Свистунову я сказал:

– Мне некогда, а потому допросите лично этих людей здесь же, у меня в кабинете, вот за тем столом. Кстати, я посмотрю, как вы справитесь с этой задачей.

– Помилуйте, господин начальник, ничего не может быть проще. Мной собраны неопровержимые улики, негодяи припёрты к стенке, и я в пять минут доведу их до полного сознания.

– Ну, это мы посмотрим.

Конечно, я ничего толкового не ждал от допроса Свистунова, но, сознаюсь откровенно, что уж очень хотелось мне поглядеть на проявление его «следственных талантов».

Не обрадовался я своей затее.

Вошли приглашённые и с растерянным видом приблизились ко мне.

– У меня нет времени лично вас допрашивать, господа. Но ваши показания запишет мой чиновник. Садитесь к его столу.

Они покорно повиновались. Я сделал вид, что пишу, но на самом деле не спускал со Свистунова глаз. Этот болван был поистине «великолепен». Усевшись важно в кресло, брезгливо оттопырив нижнюю губу, он неторопливо вытаскивал какие-то бумаги из откуда-то взявшегося портфеля. Подтянув медленно галстук, сильно задрав голову кверху, он сделал долгую паузу и затем совершенно неожиданно повернулся и голосом, на три диапазона ниже обычного, гаркнул:

– Твоё имя, негодяй?

Мужчина так и подпрыгнул.

– Кто вам дал право меня оскорблять и тыкать? – воскликнул он возмущённо.

Свистунов зловеще загоготал:

– Ладно, ладно. На пытке, поди, иную песню запоёшь.

– Чёрт знает что такое, – сказал допрашиваемый, – что это, явь или кошмар? – и, обретясь ко мне, он взмолился: – Господин начальник, ради Бога, оградите меня от этого субъекта.

– Послушайте, Павел Иванович, – сказал я, – будьте сдержаннее, не забывайте, что обвинение ещё не доказано и ваш тон решительно недопустим.

Свистунов, ехидно улыбнувшись и ничего мне не ответив, продолжал:

– Извольте, извольте, хорошо-с. Пока кандалы не украшают ваших ножек, будем кратки. Скажите, глубокоуважаемый подсудимый, как ваше имя и чем пробавляться изволите?

– Я Николай Иванович Семёнов, по сцене Оренбургский, по профессии актёр.

– Да ну, актёр! А не инженер, не доктор? Ну что ж – так и запишем. Скажите, а эта особа – ваша жена?

– Да, жена, Елизавета Александровна, по сцене Мимозова.

– Ах, вот как. Тоже жрица Мельпомены.

– Послушайте, – сказал актёр, – нельзя ли обойтись без этих прибауток? Скажите, для чего мы сюда вызваны и в чём мы обвиняемся?

– Извольте, извольте. Вы обвиняетесь в том, что, прибыв сегодня из Твери, намереваетесь убить и ограбить некоего Мешкова, и, более того, полиции известно, что местом вашего злодеяния вы избрали «Яр».

При этих словах актриса заёрзала на стуле, а лицо её мужа выразило неподдельное изумление.

– Во всём том, что вы сказали, верно лишь то, что мы прибыли из Твери. Всё остальное – сплошной бред.

– Вот-с как… Послушайте, сударыня, быть может, вы нам скажете, куда вы отлучались сегодня из гостиницы вскоре после приезда?

– Я? Я никуда не отлучалась, насколько помню, – отвечала актриса дрогнувшим голосом.

– А голосок-то вас выдаёт, дрожит. Хи-хи. Напрягите вашу память, может, и припомните, куда вы ходили.

– Да, действительно, припоминаю. Я ходила на Тверскую к моей портнихе, заказывала ей платье к предстоящему сезону.

Свистунов разразился раскатистым сатанинским смехом, а затем со всего маху хлопнул кулаком по столу и заорал во всю глотку:

– Врёшь, подлая, врёшь!

Тут я решительно вмешался:

– Послушайте, вы совершенно неприличны и ведёте себя непозволительно. Я лично допрошу обвиняемых. Господа, я прошу вас извинить несдержанность моего чиновника. Пожалуйте сюда ко мне. Однако для пользы дела я желал бы вас допросить поочерёдно.

Я позвонил, и актёр вышел из моего кабинета в сопровождении агента. Едва за ним закрылась дверь, как обвиняемая взмолилась:

– Ради бога, ради всего святого, господин начальник, не выдавайте меня. Этот тип, – она ткнула в Свистунова, – чуть не разбил мою семейную жизнь. Ни к какой портнихе я не ходила, а была в «Люксе» в 7 номере, где живёт мой старый друг Мешков, широко оплачивающий мои туалеты. Совестно мне в этом признаваться, но раз дело идёт о каком-то убийстве, то вам я вынуждена говорить правду, лишь бы не узнал её мой муж.

– Ишь, какую сладкую антимонию развела! – сказал Свистунов. – Мы, видимо, имеем дело с ловкой закоренелой преступницей. Не забывайте, господин начальник, что в моих руках имеются неопровержимые доказательства: помните разговор в Твери, а особенно в вагоне?

– Скажите, сударыня, о чём вы беседовали с вашим мужем на вокзале в Твери перед приходом поезда?

– Насколько помню, мы беседовали о предстоящем деле и заработке. Знакомый антрепренёр Казанский написал нам в Тверь, приглашая мужа на амплуа резонёра, а меня – гранд-кокет. Ему он предлагал триста, а мне пятьсот в месяц, и по бенефису каждому. Мы ответили согласием, но обсуждали на вокзале этот вопрос.

Свистунов вылез опять на позицию:

– Допустим, что это так, – сказал он с иронией, – но я готов сейчас присягнуть в том, что следующие слова были произнесены вашим мужем: «Тебе предстоит случай доказать свою любовь и силу своих женских чар и обаяния. Замани его куда-либо в вертеп и ударом кинжала с ним покончи. Помни награду, ожидающую тебя».

– Послушайте, откуда вам знакомы эти слова и где вы могли их слышать из уст моего мужа? – спросила она с удивлением и улыбкой.

Свистунов победоносно отвечал:

– В купе, в перегоне между Тверью и Москвой.

Тут актриса откинулась на спинку кресла и разразилась неудержимым смехом. Душивший её хохот прерывался отдельными словами:

– Не агент, а золото! Какая наблюдательность, какая сметка, ни дать ни взять – настоящий Шерлок Холмс. Ха-ха-ха…

– Послушайте, сударыня, вы забываете, что здесь не сцена, а полиция, – сказал я строго.

Стараясь успокоиться, она проговорила:

– Ах, ради бога извините меня, но ведь и вам же знакомо чувство юмора. Ведь поймите, это сущий анекдот, водевиль чистейшей воды. Действительно, муж говорил всё это, мы с ним скуки ради повторяли наиболее сильные места 2-го действия из пьесы «Сила любви», которой Казанский намеревался открыть сезон.

У Свистунова вытянулось лицо. Я молчал.

– Вы, кажется, ещё не верите мне, – спросила она, – так позвоните сейчас в театральное бюро Рассохиной и узнайте у Казанского, ангажирован ли им актёр Семенов-Оренбургский и актриса Мимозова? Да, наконец, многие актёры и актрисы набранной им труппы поручатся за нас. Если вы хотите, я сейчас же представлю вам обе тетрадки с ролями, где вы найдёте слова, столь напугавшие вашего агента. Да, наконец, позвоните в «Люкс», справьтесь у Мешкова, только, ради бога, осторожнее.

Её искренность была до того очевидной, что я не счёл нужным что-либо проверять. Пригласив к себе снова актёра Оренбургского, я принёс им обоим мои искренние извинения, и они, более или менее удовлетворённые, быстро удалились.

– Не дурен финал! – сказал я Свистунову. – Ещё полгода такой деятельности, и вы превратите мне московскую Сыскную полицию в оффенбаховскую оперетку. Нет, может быть, вы и очень талантливы, но талант ваш брызжет в ином направлении. Так уж применяйте его где-нибудь в другом месте.

Свистунов последовал моему «совету» и, переселяясь в Тверь, принялся наводнять местную газетку своими высокопоэтическими произведениями. Исполать[102]102
  Слава.


[Закрыть] ему!

Атаман Серьга{22}22
  Печатается по Кошко А.Ф. Атаман «Серьга» // Иллюстрированная Россия. Париж, 1927. № 47. С.12–16, № 48 С. 9–11.


[Закрыть]

В конце апреля 19… года я получил письмо от моего ныне покойного брата, занимавшего тогда пост пермского губернатора[103]103
  Иван Францевич Кошко (1859–1927) занимал пост пензенского губернатора в 1907-1910 гг.


[Закрыть], с просьбой направить к нему несколько способных агентов для ликвидации свирепствовавшей в губернии шайки разбойников атамана Серьги. Это были остатки ликвидированной в 1906 г. шайки знаменитого разбойника Лбова[104]104
  Александр Михайлович Лбов (1876-1908), участник 1-й русской революции. Весной-летом 1907 года организованная им банда провела ряд громких экспроприаций в Пермской губернии. Опасаясь ареста, осенью он был вынужден уехать в Вятку, где в феврале 1908 года был арестован, а в мае – повешен.


[Закрыть].

Пермская полиция, как писал тогда мой брат, тщетно пыталась изловить Серьгу и его сподвижников. Наглость Серьги стала доходить до того, что он открыто стал издеваться над местной полицией. Обычно, совершив свой очередной налёт, Серьга со своей шайкой исчезал, оставляя на месте преступления заявление о содеянном, сопровождаемое издевательствами по адресу полиции.

Я решил послать в Пермскую губернию из штата московской сыскной полиции четырёх человек: двух – в Екатеринбург и двух – в Пермь. Во главе их я поставил талантливого сыщика Панкратьева. Они выехали в конце мая. Прошло около месяца, прежде чем я получил первый рапорт Панкратьева.

«Подъезжая к Перми, – сообщал мне Панкратьев, – я решил предоставить полную свободу действий моим людям, полагаясь на их долголетний опыт. Для установления связи я выбрал адрес пермского полицеймейстера Церешкевича. Для писем был установлен особый шифр, ключ которого был известен только нам пятерым. С Церешкевичем я условился, что буду с ним встречаться на конспиративной квартире по Сибирскому тракту у самой заставы.

Расставшись с моими людьми, я приступил к ознакомлению с городом, его площадями, базарами, притонами – словом, теми местами, где я надеялся услышать что-нибудь о Серьге и его шайке.

В конце второй недели мне посчастливилось. Я сидел в одном грязном трактире и наблюдал за посетителями. В это время с соседнего стола до меня донёсся разговор, который приковал всё моё внимание. Один из сидевших говорил:

– Ничего, Мишка, не унывай. Помаемся ещё в городе денька три-четыре, а там и айда на вольную волюшку.

Другой отвечал:

– А почём ты знаешь, что там хорошо будет?

– Известное дело, у Серьги нашему брату неплохо.

Я насторожился, но они продолжали свой разговор шёпотом. Я, разумеется, решил не спускать с них глаз и часа через два вышел на улицу и последовал осторожно за ними. Привели они меня в тот же ночлежный дом, где я уже ночевал дня три тому назад. Там они подошли к человеку, лежащему как раз рядом со мною на нарах, долго шептались с ним, затем ушли в противоположный угол и улеглись.

Мой сосед не спал. Поглядев на меня внимательно, он вдруг спросил:

– Чего невесело глядишь, приятель?

Я озлобленно сплюнул и, не торопясь, ответил:

– С чего мне веселиться, когда с голоду чуть не околеваю.

– Эвона, такой здоровенный парень, а работы себе не найдёт.

Я злобно усмехнулся:

– Ишь тоже гусь нашёлся – работы. А кто меня на эту самую работу-то возьмёт? Ведь документ у меня не дворянский.

– Работа разная бывает, – говорит, – а когда брюхо с голоду подведёт, разборчив не будешь.

– Известное дело, – сказал я примирительно.

– То-то! А ты говоришь, работы нет. Раскинь умом, а там после с тобой побеседуем.

И, повернувшись на бок, он закрыл глаза и вскоре захрапел.

На следующий день я взял его под наблюдение, носился за ним, не спускал глаз, раз пять переменив шапку (старый приём, но верное средство не быть узнанным издалека). Вечером мы очутились в той же ночлежке. Я радостно сообщил ему:

– Нынче удачно купил бимбары с арканом (золотые часы с цепочкой). Погляди, какие отменные, а «сламить»[105]105
  Сбыть.


[Закрыть] кому и не знаю.

– Вот дурак, – отвечает, – поди за перегородку к малинщику[106]106
  Хозяин ночлежки (примечание автора).


[Закрыть], он тебе десятку отвалит.

Я так и сделал, пожертвовав своими собственными часами и получив за них 12 рублей и бутылку водки.

Много зависти перевидал я на своём веку, но таких жадных глаз, десятками впившихся в мою бутылку, я никогда и нигде не видел.

Выбив пробку в потолок, я великодушно протянул бутылку моему соседу. Он не заставил себя просить и, к счастью, отхватил добрых три четверти. Остальную четверть я кое-как выпил. Мой знакомый стал сразу разговорчивее: заговорил о вольной волюшке, о лесах и дубравах и кончил тем, что обещал мне предоставить не жизнь, а малину. Я, будто охмелев, разоткровенничался, сознался ему, что документ у меня «липовый», полученный здесь, в Перми, от одного большого специалиста по этой части. Засыпая, мы условились обо всём переговорить завтра, и я обещал полтину на похмелье. Проснулись мы рано и, опохмелившись, начали беседу.

– Вот что я тебе скажу, – заявил мне мой новый приятель, – ты жалуешься на жизнь, на голодовку и всё прочее. Так хочешь вступить в нашу артель и зажить припеваючи?

– Мне не то что в артель, а хоть к самому чёрту в услужение, и то не откажусь, – отвечаю.

– Ну, вот и ладно. Слыхал, поди, про атамана Серьгу да его молодцов?

– Слышал.

– Ну так вот, если хочешь, проведу к нему – может, и сговоришься с ним.

– Разлюбезное дело. Погуляю вволю, а там что Бог даст.

– Так-то оно так, а законы тамошние знаешь?

– Какие законы?

– А такие, что за измену товарищам и за самомалейшее зло против них – голову с плеч долой.

Я усмехнулся.

– Этому меня не учи. Слава те Господи, с сибирской «шпаной» да с «иванами»[107]107
  Авторитетными ворами.


[Закрыть] в ладу и в мире, а не то что…

– Э-э-э. Да ты тёртый калач, – перебил он меня, – одним только ты мне не нравишься, что ухватки и замашки у тебя словно не наши, будто у образованного.

– Так что ж, я образованный и есть – гимназию кончил.

– Да ну?

– Вот тебе и ну.

– А знаешь, наш атаман тоже из образованных и давно подыскивает себе подходящего человека. Ты как раз попадёшь в точку. Так вот, ежели решился, то послезавтра погружайся со мною в поезд. Тут я ещё, кстати, двух молодцов завербовал, вместях и двинемся.

Мы хлопнули по рукам, и мой тип, назвавшийся Стрелком, уговорил меня зайти в трактир закусить, благо имелись деньги. Дорогой он мне рассказал, что прозвали его в шайке Стрелком за меткую стрельбу.

В трактире я напоил его вдребезги и, оставив высыпаться в задней комнате, поспешил на конспиративную квартиру. Итак, послезавтра я отправляюсь поездом в неизвестном мне направлении. Полагаю, что долгое время сведений о себе дать не смогу. Предполагаю пробраться в шайку и, узнав о каком-либо готовящемся шумном налёте, известить заблаговременно местные власти».

На этом заканчивался рапорт Панкратьева, датированный 14 июня, и с тех пор сведений о Панкратьеве не имелось. Получив в конце августа радостную телеграмму о разгроме шайки Серьги, я с нетерпением стал ожидать возвращения моего талантливого и храброго агента. На четвёртый день он появился загоревший, обветренный, дышащий здоровьем и энергией.

Панкратьев был прекрасным рассказчиком, и я решил доставить себе удовольствие, пригласив его обедать, заранее предвкушая провести вечер не без приятности. После кофе и ликёров я усадил моего собеседника в удобное кресло, протянул ему ящик с сигарами и, устроившись поуютнее против него, с трубкой любимого «кэпстэна» в зубах приготовился слушать.

– Через два дня после отправки моего рапорта, – начал свой рассказ Панкратьев, – мы, то есть Стрелок и те два оборванца, что невольно навели меня на знакомство с ним, пробрались ночью на вокзал и уселись в вагон III-го класса поезда, идущего в Екатеринбург. Стрелок запасся топором, сунул мне в руку пилу, нашим спутникам – рубанок и молоток, и мы под видом плотников, возвращающихся домой с отхожего промысла, пустились в дорогу.

Я не спал, желая приблизительно заметить расстояние до станции, на которой нам предстояло вылезть, так как Стрелок, взявший, видимо, из осторожности билеты до Екатеринбурга, предупредил нас, что мы до него не доедем. И, действительно, протащившись в поезде часов шесть, мы вылезли на глухом разъезде, значившемся под № 38.

Перепрыгнув через канаву, мы тотчас же углубились в лес. Было уже светло. Пройдя приблизительно с версту, Стрелок остановился у какого-то камня, раздвинул кусты и извлёк откуда-то винтовку, две заряженные обоймы и длинный нож. Отняв от нас плотничьи инструменты, он спрятал их в потайное место, и мы двинулась дальше.

Чем дальше мы шли, тем лес становился гуще. Этак мы прошествовали до вечера, пройдя, думаю, не менее двадцати вёрст. Мы шли по уральским перевалам и, часто взбираясь на вершины пустынных холмов, видели внизу перед нами целый океан леса.

Наконец, мы добрались до какого-то ручья, пересекавшего нам дорогу.

– Ну, ребята, скидывай сапоги, – приказал Стрелок, – мы с версту пройдём вверх по ручью, чтобы затерять наши следы.

Пришлось повиноваться, и тут начались мои муки. К счастью, я шёл последним, а потому никто не видел моих гримас, вызываемых то острым камнем, то корчагой[108]108
  Большой глиняный или чугунный горшок. Составители предполагают, что автор имел в виду корягу – вряд ли по дремучему лесу были раскиданы горшки – но в результате ошибки корректора или наборщика «коряга» была заменена на «корчагу».


[Закрыть], предательски торчащими под водой. Наконец, мы выбрались из ручья, прошли ещё версты три тёмным бором и очутились у высокого дубового тына. Пройдя вдоль него шагов сто, Стрелок пронзительно свистнул в пальцы; по ту сторону кто-то ответил таким же свистом, и послышался голос:

– Эй, кто там?

– Иволга! – ответил Стрелок, назвав, очевидно, пароль.

Дубовые ворота раскрылись, и мы были пропущены.

Не скрою, что жутко почувствовал я себя, но утешался мыслью: пройдёт неделька-другая, и я, так или иначе, выберусь на свободу. Однако расчёты мои были не основательны: более 2 месяцев пришлось мне провести в этом станище. Вот вам по возможности краткое описание его и жизни, в нём царящей.

Небольшая лужайка десятины[109]109
  1 десятина равняется 1,092 гектара.


[Закрыть] в полторы, обнесённая высоким дубовым тыном, посреди неё кристальной чистоты родник, бьющий из земли и тут же невдалеке пропадающий в глубокой трещине; на лужайке разбросано семь ладно срубленных изб, из них атаманская выделялась своей резьбой. На этом клочке земли проживало двадцать пять отпетых молодцев во главе с атаманом Серьгой; имелось и несколько женщин, не то силой захваченных в прежних налётах, не то добровольно примкнувших к шайке – красавицы писаные, одна лучше другой – они ведали общим котлом, одеждой и бельём «артели». Вооружения и продовольствия имелось с избытком. Лес изобиловал дичью и зверем, а, кроме того, нередко доверенные люди выезжали то в Пермь, то в Екатеринбург, пополняя продовольственные запасы.

Атаман Серьга представлялся мне типом довольно необычайным. Не лишённый некоторого образования, невероятный циник, эгоист до мозга костей, порочный во всех отношениях, он задыхался в условиях обычного существования. Он порвал со всем миром и основал своеобразную коммуну в непроходимых дебрях Урала. Время от времени как бы для встряски он вылетал из своего разбойничьего гнезда и, свершив со своими «молодцами» какой-либо дерзкий разбойный набег, возвращался обратно с добычей.

Недели полторы он ко мне приглядывался и прислушивался, ни о чём не расспрашивая. Я исподволь рассказывал всем и каждому о своём якобы лихом прошлом, об удали и дерзости моей. День за днём я завоёвывал у него всё больше и больше доверия и, наконец, стал ему решительно необходим. Впрочем, так и должно было быть, раз я являлся единственным для него собеседником среди окружающих безнадёжно безграмотных людей. Меня одели: дали суконную поддёвку, крепкие сапоги и выдали оружие. Бежали дни, и меня стала охватывать тревога. Выбраться отсюда я не мог, так как дремучие леса раскинулись на сотни вёрст кругом, а о предстоящей вылазке ничего не было слышно. Разбойники, пользуясь чудным летом, нежились на солнце, охотились, пьянствовали, бабничали и, живя животной жизнью, ни о чём не думали. Так прошло месяца два. Я окончательно впал в хандру и проклинал уже тот час, когда решился на эту рискованную авантюру. Наконец 10-го августа атаман призвал меня к себе в избу, запер за мной дверь и, усадив на скамью, стал быстрыми шагами разгуливать по избе. Я невольно залюбовался им: довольно высокий, крепко и хорошо сложенный, с большими карими глазами, сверкающими то волнением, то злобой, с презрительной улыбкой на тонких губах – он являл яркое сочетание мужественности, жестокости и силы. Наконец, он заговорил:

– Засиделись мои люди, пора и на потеху. Я обмозговал тут одну штуку, и ты, Студент, должен мне помочь. (За мою «учёность» меня в шайке прозвали Студентом).

– Что же, атаман, за мной дело не станет, – отвечал я.

– Вот видишь ли, в чём дело, – продолжал он, – я задумал дело немалое: тут до последнего времени по четвергам и воскресениям ходил сибирский экспресс из Перми на Екатеринбург. Хочу между нашими разъездами подзадержать его да ощупать. Добыча, надо думать, достанется немалая, но план следует разработать в точности, до мелочей. Для этого мне необходимо разузнать, не изменено ли прежнее расписание поездов, и с этой целью я думаю послать тебя в Пермь. Конечно, у меня нашлись бы и без тебя люди, да и ехать так далеко не понадобилось бы, но со слов Стрелка я знаю, что тебе в Перми известен специалист по липовым паспортам. Так вот, составь подробный список наших молодцов с приметами каждого и закажи своему мастеру двадцать шесть документов, считая меня. Хоть шайку распускать я и не думаю, но, почём знать, не ровен час – всё может случиться, а если разойдёмся – каждому паспорт понадобится. Берёшься ли выполнить это поручение?