Текст книги "Последний рыцарь короля"

Глава 3

В три часа пополудни король и его войско перешли по деревянному мосту из лодок, который сарацины, в спешке бежавшие из города, забыли сжечь, через Нил и вошли в покинутый город. На узких улочках, причудливо изгибающихся и непредсказуемых, валялись тела убитых рабов и пленников, которым не удалось убежать от меча сарацин. Кровавые лужи, затекшие в углубления на неровной каменной мостовой, уже высохли, и кругом летали мухи, своим жужжанием воспевая смерть. Молчание в городе было неестественным и напряженным, рыцари шли с мечами наготове и знали, что за решетками маленьких окошек за ними из-за занавесок наблюдают тысячи глаз. Там, в домах, прятались женщины, дети, мирные жители Дамьетты и – кто знает? – возможно, враги.

Король двигался впереди, так же медленно, как и другие, но в его глазах блестела не осторожность, а любопытство – он во всем полагался на волю Бога, поэтому относился к противнику спокойно, понимая, что если Господь решит, что Людовику нужно погибнуть, он погибнет, даже если будет очень осторожен. Они проверили основные военные гарнизоны и башни, осмотрели разрушенную стену, горящие постройки. Отдельные отряды принялись за тушение огня.

Из домов по одному стали появляться люди. Король велел своим рыцарям воздержаться от грабежей и разбоев и не трогать никого из мирных жителей города. Теперь он не сомневался: сарацины бежали из города, бежали в страхе. Это не было ни уловкой, ни ловушкой.

Пока рыцари тушили горящие постройки и обследовали оставшиеся здания, король вызвал из лагеря епископов и прелатов и отправился сразу в самую большую мечеть города, которая в 1219 году была переделана в церковь королем Иоанном и посвящена Пресвятой Деве, а потом, с возвращением мусульман, вновь стала мечетью. Теперь из нее во второй раз сделали церковь Божьей Матери. Все пилигримы вслед за епископами отправились совершать благодарственное молебствие в большую мечеть, капелланы и легаты, удалив из нее испуганных жителей, пропели торжественными голосами «Те Deum». Гимны христиан мощной волной поднимались над мечетью и дрожали в воздухе. То был момент торжества их веры.

Пока король и его армия обходили город, на одной из башен, возвышавшейся над городом, стоял человек. Он был одет как европеец, как рыцарь, но на его голове лежала бедуинская шаль. Его лицо было скрыто под плотной кожаной маской так, что открытыми оказывались только подбородок и рот. Он улыбался, глядя, как крестоносцы наводняют город пестрой толпой. В глазах, скрытых в узких прорезях маски, полоскалось желтое пламя пожарищ.

– Но как можно было оставлять нас только с двумя отрядами? – возмущенно говорила Катя, торопливо шагая возле Вадика и меня. – Вы понимаете, что сарацины могут просто обмануть короля, заманить в ловушку в городе? А что если это история с Троянским конем?

– Я же сказал тебе, – терпеливо повторил Вадик в четвертый раз, – что пять минут назад они прислали за епископами, чтобы те отслужили молебен в честь взятия Дамьетты. Город пуст и абсолютно безопасен, они его проверили. Никаких ловушек и уж тем более деревянных коней, напичканных воинами. Сарацины ушли, их там нет!

– А если они нападут на нас, пока король будет молиться в городе? – не унималась Катя. – Может, они обманули его? Не зря же они не сожгли мост!

– Они про него забыли. Сарацин больше нет, они отступили. А у нас теперь будет целый город. Сейчас бывшие рабы помогут кораблям бросить якоря в более удобных бухтах, и мы тоже отправимся в Дамьетту.

– А как же раненые? – я остановилась, задержав рукой Катю и Вадика. – Мы не можем оставить здесь де ла Марша.

– Никто никого не оставит. Рыцари графа Суассонского уже похоронили погибших, теперь они займутся транспортировкой раненых. Все будет хорошо, не волнуйтесь, – Вадик потрепал Катю по плечу и отошел.

– Именно когда он так говорит, – сказала Катя, скрестив на груди руки, – я начинаю волноваться еще больше.

– У тебя паранойя и навязчивые идеи, – успокаивая ее, сказала я. – Пойдем, навестим де ла Марша, а то он совсем один, бедняга.

Свет пробивался сквозь узорчатую решетку на маленьких окошках мечети, и ее резная тень, лежащая на лицах молящихся, напоминала донне Анне цветную мозаику на витражах готических храмов Европы. Удивительно, но казалось, что распятие на стене перед ними и статуи святых по бокам не смогли бы придать мечети дух церкви, не будь этих удивительных решеток на окнах. Стены были расписаны арабской вязью, которая в глазах христиан превращалась в бессмысленные узоры.

Донна Анна стояла здесь впервые, и мысли помимо воли уносили ее на улицы города, по которым она только что прошла. Ни пение епископов, ни хор верующих не могли отвлечь от увиденных мельком образов, что поймал взгляд случайно, пока она торопилась на мессу.

Прежде всего, когда она вошла в город, ее поразила огромная, высокая полуразрушенная оборонительная стена и закопченная наполовину башня, возвышавшаяся над ней. Если посмотреть на эту часть города, почерневшую от пожарища и пугающе мощную, то создавалось впечатление, будто она стоит перед полуразрушенным черным замком сказочной колдуньи. И еще она подумала, глядя на стену, что рыцари никогда бы не взяли этот город так быстро и легко, если бы мусульмане не испугались, а взялись защищать Дамьетту.

Вторым впечатлением стало тело христианина, которое она увидела случайно и мельком, обернувшись и посмотрев в переулок. Он сидел, низко опустив голову, поджав одну ногу под себя, правая его рука лежала на каменной мостовой с приоткрытой ладонью, словно он спал, но показывал, что просит милостыню. Его грубая рубаха была забрызгана кровью, которая, наверно, накапала с головы, потому что пряди волос прилипли к лицу, и на голове блестела запекшаяся кровь. Должно быть, он хотел убежать, но его настигли в этом переулке сарацины и, подскочив к нему верхом, ударили мечом по голове. Многих погибших христиане уже убрали с улиц – от них остались только кровавые лужи и пятна крови на мостовой и стенах, залепленные зелеными мухами, которые поднимались тучами от крови, если мимо кто-то проходил.

И, наконец, она сама не знала почему, но запомнила истоптанные шелковые восточные туфли без задников на грязных ногах мусульманской женщины, которая промелькнула в арке улицы, толкая перед собой чумазого мальчишку и скрываясь с ним за деревянной дверью дома.

– Донна Анна! – чья-то рука легла на плечо, отвлекая от мыслей. Она обернулась. Все уже выходили из церкви, месса закончилась, и Анна поняла, что простояла богослужение, уставившись в одну точку и думая о посторонних вещах. Королева Маргарита подошла к ней и, ласково коснувшись, вывела из задумчивости.

– Вы идете, донна Анна? – она кивнула в сторону выхода.

– Да, но я совершенно не представляю, куда идти, – ответила донна. – Мы будем жить в городе или рядом с ним?

– Рыцари, скорее всего, останутся снаружи, а мы поселимся здесь. Король уже распорядился передать остальные мечети и все дворцы под жилища для баронов. Раненых перенесли во дворец эмира, что находится рядом с резиденцией султана. Похоже, что нам не слишком грозит походная жизнь, которой меня так пугал супруг.

– Значит, вы будете жить во дворце султана? – спросила донна. – Наверно, там очень красиво.

– У вас еще будет возможность все увидеть своими глазами, донна Анна. Я как раз хотела пригласить вас и ваших друзей на праздник в честь успешного взятия Дамьетты. Вы придете?

– Почту за честь, Ваше Величество! – воскликнула донна.

– Если у вас есть, что мне сказать… – вдруг сказала королева.

Донна хотела спросить, где же остановится она со своими друзьями, но посчитала, что это будет излишним.

– Нет, Ваше Величество.

– Как знаете, – королева величественно вышла из мечети.

Анна обернулась и посмотрела вокруг: капелланы тушили свечи, убирали книги, в храме почти никого не оставалось. Куда идти теперь? Где остановиться? К кому обратиться за советом? Если бы здесь был Герцог д'Эсте, она бы даже не волновалась об этом, но его нет… То, что братья д'Эсте до сих пор так и не нашли их, начинало ее беспокоить. Что же они так долго? Почему не едут?

Герцог Бургундский был занят, помогая баронам распределять территорию вокруг города между рыцарями, поэтому обратиться к нему не представлялось возможным. Граф Маршский ранен и, скорее всего, уже отдыхает во дворце эмира под присмотром врачей. К дону Висконти обращаться было бесполезно, да Анна даже не знала, где его искать. Донна устало преклонила колени у статуи Девы Марии и вышла на крыльцо бывшей мечети, где ее ждали Катрин и Вильям.

– Что теперь? – спросила она у растерянных друзей. Те пожали плечами.

– Скоро вернется Николетта с вещами и слугами, куда же мы пойдем? – спросила Катрин.

– Неужели нам не у кого спросить совета?

Анна, закусив губу, продумывала дальнейшие действия, но ей совершенно ничего не приходило в голову.

Архиепископ де Бове отвернулся от капеллана, чтобы скрыть от него довольную улыбку. Радость в его сердце была полностью созвучна тому торжеству, что праздновала европейская культура в мусульманских интерьерах. Комнаты, отведенные ему под жилье, архиепископ велел заполнить только европейской мебелью с корабля, на котором путешествовал, и кресла, скамьи, стулья, столы, светильники смотрелись в воздушных апартаментах, украшенных резьбой, так же чуждо, как и стрелы, пронзающие тела воинов. Он чувствовал победу, он праздновал ее, но выше всего прочего ему понравилась та новость, что только что донес капеллан. И чем ничтожнее была она по сравнению с грандиозным торжеством, который праздновали все христиане, тем больше радости вселяла в сердце архиепископа де Бове.

– Значит, наша знаменитая донна осталась на улице? – спросил он только для того, чтобы еще раз услышать, как донна Анна стоит под лучами жаркого солнца, не зная, куда податься.

– Но она наверняка устроится в каком-нибудь доме. Просто для этого нужно время, – заметил капеллан.

– Да, но она не будет мозолить глаза мне и остальным, и о ней все скоро забудут. Возможно, сбив с себя спесь, она раздумает разводиться с мужем. Это спасет нас от позора. Это спасет Францию от повторения скандального бракоразводного процесса, что устроила некогда Альенора Аквитанская. Это спасет всех.

Архиепископ подумал, что в тот день на стороне церкви было Небо, ведь таким образом ему вовсе не нужно было приводить в действие план, который он держал про запас, на случай, если донна Анна все же будет настаивать на аннулировании брака.

За стенами города, вернувшись после мессы, бароны старались держать под контролем стихийно возникавший лагерь крестоносцев. Король послал их сюда с четкими указаниями, сколько воинов и каких именно должно остаться на подступах к городу, остальные должны были разбить лагерь на острове Маалот, в бухтах которого стоял христианский флот. На остров, подчиняясь строгой дисциплине, уже ушли тамплиеры – рыцари ордена Храма, а также рыцари ордена госпитальеров, туда же бароны пытались спровадить и большинство рыцарей-одиночек, которые были непредсказуемы, так как никому не подчинялись. Одиночки были опасны тем, что их нравственные побуждения к походу были часто довольно низки, ими управляла только жажда наживы. Они не так-то просто соглашались уходить от Дамьетты, где чаяли поживиться, понимая, что уступают город другим. Но на острове Маалот, как рассчитывал король, они будут под строгим присмотром тамплиеров и госпитальеров и, возможно, понемногу привыкнут подчиняться дисциплине. Возле города оставались только рыцари баронов короля или же влиятельные рыцари-одиночки.

Одним из таких был Гийом Длинный Меч, который по силе и ярости мог превзойти, пожалуй, только графа Артуасского, а среди язвительных насмешников ему и вовсе не было равных. Он действовал самостоятельно и любил подчинять других себе, поэтому он не поддался на уговоры баронов, заявив, что ему здесь «веселее».

Очень немногие из сеньоров беспрекословно подчинялись указам Людовика ІΧ, ведь они были независимы от него, потому что участвовали в походе на свои собственные средства, и король пользовался властью над ними и сопровождавшими их воинами только в отдельных случаях – и то они не всегда ему повиновались. Это было губительно для дисциплины и военных действий, такая независимая армия легко могла рассыпаться на мелкие отряды и пропасть, но все, что мог сделать король – это попытаться объединить их общей идеей и целью похода, внушить, что сюда их привело общее дело, и показать на собственном примере образец поведения и дисциплины.

После того, как лагерь крестоносцев равномерно вырос вокруг города, бароны смогли вернуться к себе и в последних лучах солнца кое-как распределили между собой мечети и дворцы. Они торопились, так как после захода солнца во дворце, где остановилась королева, ожидался праздник в честь взятия Дамьетты.

Даже ночью было жарко и душно, поэтому большинство дам были одеты в легкие шелковые сюрко и котты, отчего, передвигаясь по залам в летящих платьях, они были похожи на ярких сказочных птиц.

Мы с Катей шли по великолепным залам и прохладным галереям, выходящим на дворики с фонтанами, и с трудом верили в свое счастье. Пять минут назад, когда мы вошли во дворец султана, мы не замечали этой красоты: великолепных арок, резных окошек, благоухания мирта и экзотических цветов; даже клетки с леопардами, беспорядочно мечущимися и раздраженными от голода, не привлекали нас. Мы устало прошли в зал, удивляясь про себя, каким образом нам удалось переодеться во дворике мечети в прекрасные праздничные сюрко и сделать прически в темноте. Судя по реакции окружающих, наши наряды пришлись всем по вкусу. Королева встретила нас, как старых знакомых, как подруг, сердечно взяла за руки и проводила к королю. Людовик разговаривал с Жуанвиллем, когда мы подошли к ним. Увидев нас, король так же тепло, как и королева, поприветствовал меня, чем невольно удивил. В самом деле, с чего это король и королева так рады мне? Замешательство сковало немного мою любезность и веселье. И тут кто-то схватил меня за руку и резко дернул вниз. Я наклонилась к принцу Филиппу.

– Сударь, куда вы уводите нашу гостью? – строго, но с ноткой нежности спросил король.

– Она моя пленница, – заявил маленький принц.

Мы с королевой засмеялись при виде удивленного короля, и я впервые почувствовала себя легко рядом с первым лицом Франции.

– Погодите немного, – остановил Филиппа король, – донна Анна обязательно присоединится к вам, но позже.

Принц даже не стал капризничать, отпустил мою руку и послушно отошел.

– Просто удивительно, как он слушается вас, – сказала Катя, осмелев. Она впервые стояла так близко к Людовику, и первые минуты я боялась, что король смутится от ее внимательного изучающего взгляда.

– Первая добродетель в детях – это послушание, – заметил король. И тут же поменял тему:– Где вы остановились, донна Анна?

Этот вопрос застал меня врасплох, и я молчала, не зная, что ответить.

– По правде говоря, – осторожно начала я, – мы еще не знаем, где остановимся.

– Мне кажется, что вам не стоит мешкать в выборе жилья, потому что практически все удобные места уже разобраны, – король слегка нахмурился, словно с трудом заставляя себя принять решение. – Вы, наверно, вряд ли сможете найти апартаменты, подходящие для вас и вашей свиты, донна.

– О, Ваше Величество, – с внезапно нахлынувшей на меня беспечностью произнесла я, – моя свита очень мала, а я вовсе не привередлива. Я не нуждаюсь в огромном доме с десятком комнат, мне вполне хватит и шатра. Поэтому, если я не найду жилье, мы просто разобьем палатку за городскими стенами.

– Нет, – покачал головой Жуанвилль, наблюдавший за этой сценой, – донна, вам нельзя…

Король жестом прервал его. Его голубые глаза внимательно и напряженно вглядывались в меня, словно он пытался уловить в Анне нечто неверное и плохое, некий изъян, который бы все ему объяснил. Я видела, как он бросил взгляд на королеву, и краем зрения заметила, что та слегка кивнула. Наконец, он спросил меня:

– Донна, у нас во дворце остались четыре маленькие комнатки, и я хотел бы, чтобы вы поселились там.

Что он хочет от меня? Испытать «простоту» Анны? Помочь? Должна ли я принять или отклонить его приглашение? Или же это приказ, которому следует подчиниться беспрекословно?.. Вот если бы здесь был Герцог… Что ж, пришло время самостоятельно принимать решения. И брать ответственность на себя.

– Я с радостью приму ваше предложение, сир, – сказала я, присев перед ним. С другой стороны, это даже обрадовало: на какое-то время проблема с жильем была решена. Но почему король так странно себя ведет?

Времени размышлять об этом не было. Послав Вадика за вещами и слугами, мы отправились вместе с королевой и королем в большой зал, где уже был накрыт стол. Ополоснули руки и сели есть, и так как за весь день это была первая спокойная и приличная трапеза, некоторое время все только и делали, что уплетали за обе щеки жаркое. Музыканты, расположившись в углу, наигрывали веселую музыку, потом подали фрукты, и вошли акробаты, которых королева взяла с собой в поход. Наконец все наелись и вышли в сад, где тоже были накрыты столы с финиками, яблоками, гранатами, мандаринами, сладостями и водой с вином. Здесь все потихоньку разбились на группы и расселись под деревьями среди уснувших цветов, издающих тонкий, сладкий аромат. Миртовые кустарники так благоухали, что кружилась голова.

Десять придворных дам, взяв в руки колокольчики с привязанными к ним длинными разноцветными ленточками, встали по парам друг напротив друга, и музыканты заиграли тихую музыку. Дамы, тихонько позвякивая колокольчиками, наклонились в стороны, потом друг другу и начали медленно танцевать. Их движения были нежные, воздушные, молодые женщины игриво улыбались, поворачиваясь в разные стороны и звеня маленькими колокольчиками, а музыка становилась все быстрее, и колокольчики звенели все громче и чаще. И вот девушки уже кружатся и подпрыгивают, касаясь колокольчиками друг друга, сплетая руки и двигаясь вместе. Когда, запыхавшись, они остановились, зазвенев сразу всеми колокольчиками в высоко поднятых руках, все зааплодировали. Пока дамы отдыхали, развлекать публику взялись певцы. Один рыцарь вывел свою жену перед музыкантами, и они станцевали трогательный танец, словно иллюстрируя этим сцену прощания влюбленных, о которой пел трубадур.

Герцог Бургундский передал поводья подошедшему слуге и, похлопав коня по шее, бегом поднялся по ступеням, ведущим во дворец. Его задержали в лагере, пришлось согласиться поужинать там со своими рыцарями, но весь этот день он только и думал о том, где находится донна Анна. Теперь единственной надеждой было встретить ее здесь, и если бы не необходимость увидеть ее, он бы не пошел сегодня во дворец на праздник – слишком невесело было у него на душе, ведь лучший друг был тяжело ранен.

Его провели в сад, и в неясном свете факелов, среди множества лиц он искал лицо своей донны. Машинально взяв яблоко из корзины с фруктами, он осторожно высматривал Анну, стараясь увидеть ее первым. Он никак не ожидал, что она окажется рядом с королевой, сидящая на подушках возле ее кресла. Герцог, встав под деревом, положил руку на ветвь и наклонил голову, наблюдая. В свете факелов она испугала его: он не узнавал в этой девушке донну Анну. Ее лицо было озарено трепещущим огнем, она улыбалась, ее ровные белые зубы блестели в пламени костра, круглые щеки с ямочками и румянцем настаивали на юности и беззаботности. На голове была прозрачная, еле заметная вуаль, блестел усыпанный топазами золотой обруч, по обе стороны лица спускались две косы. Под золотым сюрко виднелась белая котта. Она не казалась взрослой женщиной, она была совсем еще девчонкой, которая, присев возле королевы, явно наслаждалась подобной свободой, смеясь так звонко и открыто, аплодируя музыкантам и певцам, разыгрывавшим забавные сценки, что, казалось, все это ей в новинку. Он вспомнил, как однажды в Аквитании, когда он устроил праздник в ее честь, донна Анна едва заметно улыбалась в ответ на шутки лицедеев, но зато с волнением слушала песни. Все песни, кроме тех, что ей пел он…

Так кто же она, черт возьми? Где настоящая Анна: та, что была строга, или же та, что принимает участие в веселии? Она словно смеется над ним!

Герцог с досадой отбросил яблоко в сторону.

– Герцог! – послышался упрек из-за деревьев и появился Вильям, потирая макушку. – Вы меня чуть не убили этим камнем.

– Извините, друг мой, – сказал герцог Бургундский, – я не заметил вас.

– Вы что же? уходите? – Вильям задержал его и почти насильно потащил к компании, несмотря на слабое сопротивление герцога.

– Герцог! – воскликнула королева, заметив его. Он вынужден был приблизиться к ней и поприветствовать ее, а заодно и всех дам. Он заметил возле донны Анны и Катрин: она резала яблоко маленькому принцу, который полностью завладел ее вниманием, и протягивала ему кусочек за кусочком, улыбаясь, когда тот брал еду ртом прямо из ее рук, словно птенец.

– Вот кто нам сыграет! – весело воскликнула королева и велела музыканту принести лютню. Протягивая ее сопротивляющемуся герцогу, королева умоляюще говорила:– Ну, прошу вас, сир, мне никогда не доводилось слышать, как вы играете, неужели вы откажете даме? О вашем мастерстве так много говорят…

– Мои друзья сильно преувеличивают, я уже очень много лет не играю, – отнекивался герцог, испуганно отодвигая от себя лютню.

– Сыграйте, герцог, – вдруг донна Анна поднялась и вместе с королевой заставила его взять инструмент. – Разве может истинный рыцарь отказать просьбе дамы?

Герцог вцепился в лютню так, что струны дрогнули. Он уже ничего не понимал в донне Анне, но подчинился ее просьбе. Сев на предложенный табурет напротив королевы, он осмотрел лютню, отрегулировал струны и приготовился играть.

На протяжении нескольких лет он проделывал ту же операцию со своим собственным инструментом: доставал его из чехла, настраивал и готовился играть, но в тот момент, когда пальцы были готовы дотронуться до струн, в нем самом обрывалась струна и, дрожа от боли, он откладывал лютню в сторону. И вот кошмар этих лет окончен, и он может сыграть, но тысячи мелодий, что он знал, и сотни других, что сочинил сам, вдруг исчезли из его памяти. Пауза затянулась. Герцог взял себя в руки и просто провел пальцем, задевая каждую струну, словно проверяя, как она звучит. Потом он погладил изгиб лютни так, как если бы это было тело любимой женщины – нежно и страстно. И вновь дотронулся до струн. Он соблазнил ее, и лютня стала с ним одним целым, так что, играя на ней, он словно претворял в звуки все свои мысли и переживания. Лютня стала ключом, которым он открыл двери своей души, приглашая всякого, кто слышал его музыку, в путешествие по миру своих фантазий. И слушатели вместе с ним поднимались на высокие горы, где воздух свеж и спокоен и наравне с человеком парят орлы, и боролись со злом, побеждая и торжествуя, и проваливались в пропасти отчаяния и одиночества. Вместе с ним они встречали веселые вечера и наблюдали за величественным рассветом, словно это было возрождение всего мира, и вместе с ним грезили о безумном головокружении души, охваченной пламенем любви.

– Во дает! – прошептал Вильям на ухо Катрин. Та тоже с изумлением смотрела на герцога: такой восхитительной мелодии она еще в этом веке не слышала.

Когда лютня умолкла, вздох пронесся по рядам слушателей, и герцог неуверенно поднял голову. Все говорили ему, как прекрасно он сыграл, восхищались его мастерством и талантом, но они не знали, что высшей наградой ему стали блестевшие от слез глаза донны Анны. Заметив, что он увидел, как она плачет, Анна вытерла влажные щеки и виновато улыбнулась.

– Герцог, – осмелел граф Суассонский, когда умолкли похвалы, – раз уж вы удостоили нас своей игрой, то, может, вы нам споете?

– Спойте, герцог, спойте! – раздалось вокруг.

– Нет, – на этот раз решительно ответил герцог, – это невозможно. Я больше не пою.

– Ну, хотя бы не про любовь, а про сражения, – взмолилась королева.

– Я не могу петь, – горько ответил герцог, протягивая лютню музыканту. – Я потерял голос.

– Нет, не может быть! – воскликнула королева. – Герцог, вы обманываете нас? Как может Мастер потерять дар? Спойте!

Герцог посмотрел на донну Анну.

– Я пообещал однажды… – начал он, но донна прервала его.

– Герцог, тот человек, которому вы дали обещание никогда не петь, обрек вас на страдания, но поверьте, он сам горько пожалел об этом. И очень много раз, когда ему было грустно и одиноко, он вспоминал ваш голос, и тот давал ему силы жить. Я хочу услышать его и убедиться, что он так же прекрасен, как и раньше.

«Совсем завралась», – недовольно подумал Вильям Уилфрид, покосившись на донну Анну.

– Значит, хотите убедиться? – с горечью произнес герцог, но, посмотрев на донну, понял, что она не смеется над ним. – Хорошо, донна Анна, хорошо, Ваше Величество… я сыграю и спою… один только раз.

Он встал и, пройдясь мимо сидящих дам, преклонил колено перед Маргаритой де Бомон.

– Прошу вас, сударыня, поддержать неумелого певца и стать хотя бы на время предметом его восхищения. Это старинный обычай, – поворачиваясь и улыбаясь всем, сказал герцог Бургундский. – Дама должна разрешить певцу петь, только видя перед собой прекрасную женщину, мужчина может дать волю музыке и голосу.

Раскрасневшаяся Маргарита де Бомон кивнула, давая разрешение.

Поднявшись, герцог заиграл новую мелодию. Казалось, что так звучит лунный свет, и каждый из слушателей перенесся вслед за певцом в таинственный ночной сад, и сердце каждого замерло в ожидании встречи:

 
Сад на Масличной горе…
Облачно, звезды, луна.
Коленопреклонно молюсь,
Чтоб появилась Она.
 
 
Эту чашу любви,
Отче, прошу тебя я,
Мимо не пронеси,
Дай мне испить до дна.
 
 
Ветви призрачных пальм
Как перекрестки судьбы,
Что предстоит пройти нам
Для достиженья мечты.
 
 
Шорох неспешных шагов,
Вздох нерешительный, взгляд…
В плену моей милой оков
Я пью с ее губ сладкий яд.
 

Его голос заливался, словно внутри его горла сидел соловей, и герцог ощутил полную свободу. Он прогуливался в кругу зрителей, легко и беззаботно, чувствуя, как все они находятся под его властью. Все осталось так же, как и много лет назад, – нет, даже лучше, потому что Она теперь кричала браво вместе со всеми.

Это была чудесная ночь: рыцари, опьяненные победой, и дамы, восхищенные прелестью Востока, не хотели расходиться. Это был момент их торжества, ведь очень немногие верили в возможность столь быстрой победы над Дамьеттой. Радостные христиане играли в шахматы, шашки, кости, пели песни, танцевали, рассказывали истории, шутили…

Катрин Уилфрид заботливо накрыла маленького принца, который заснул рядом, положив свою белокурую голову ей на колени.

– Кажется, мой сын вас присвоил, мадам, – улыбнулась королева. – Он сегодня очень устал.

– Может, отнести его в кроватку, Ваше Величество? – спросила Катрин.

– Нет, не стоит, я потом его возьму у вас, пусть пока поспит здесь.

Донна Анна и герцог Бургундский прогуливались возле фонтана, стараясь не подходить друг к другу слишком близко.

– Герцог, – наконец сказала Анна после долгого молчания. – Я должна попросить у вас прощения.

– За что? – спросил герцог.

– За то, что однажды одна женщина запретила вам петь. За то, что она не понимала вас, за то, что…

– Но я ни в чем…

– Нет… пожалуйста, дайте мне сказать, – донна Анна перебирала подвески на поясе, украшенные камнями и золотой нитью, это украшение спускалось почти до ее ног. – Я давно, с того самого дня, когда увидела, как вы страдаете без музыки, кляла себя за тот поступок. Вы не представляете, герцог, как я ненавижу себя за то, что лишила вас возможности дарить людям прекрасное. Вы, вы… Я сегодня услышала музыку, которой нет равных в моем време… то есть которую я больше никогда и нигде не слышала. Но я теперь изменилась, мой друг, и я ненавижу ту, что заставила вас принести клятву. И я хочу, чтобы вы поклялись мне здесь, снова, что будете петь, будете петь всегда.

– Донна Анна… – герцог удивленно смотрел на нее, не зная, что говорить. Все, что ему хотелось в тот момент – лишь крепко обнять ее и прижать к себе. Ему казалось, что если он дотронется до ее волос, они, как струны лютни, заиграют в его руках. Она говорила странно, запинаясь, умолкая, в волнении подыскивая нужные слова, но говорила то, чего он никогда не надеялся услышать от нее.

– Вы уверены, что хотите этого, донна Анна? – осторожно спросил он.

Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Очень.

– Я клянусь, – опускаясь на колено перед ней, прошептал он, – я клянусь, что отныне, как и прежде, буду петь. Петь только для вас и о вас, моя Донна.

Донна Анна на мгновение засомневалась – не перестаралась ли она в своем стремлении вернуть герцогу свободу творчества? Ведь теперь он опять станет ухаживать за ней, как прежде.

– Но хочу, чтобы вы знали, герцог, я считаю вас своим другом, – она подчеркнула последнее слово, давая понять, что дальше не пойдет.

– Я знаю, донна Анна, я помню, – он не смог скрыть горечь, зазвеневшую в его словах.

Когда донна Анна и Катрин добрались до покоев, отведенных им королем, то в темноте, едва раздевшись, они устало упали на кровати, решив, что с вещами разберутся завтра.

– Ваше Величество, – с трудом веря, что он расслышал правильно, спросил архиепископ де Бове, – вы – что?..

– Я отдал донне Анне несколько комнат во дворце, – терпеливо повторил король.

Архиепископ призвал на помощь всю свою силу воли, чтобы от злости не накричать на короля. Он так надеялся, что проблема с донной решена, а теперь все оказалось даже хуже, чем было. Теперь она будет жить во дворце, в самом центре внимания и событий, и избавиться от нее будет намного сложнее. Стараясь сдержать дрожь в голосе от перехватывающей горло ярости, он тихо сказал:

– Вы совершаете большую ошибку, позволяя этой женщине оставаться здесь. Ее надо выслать отсюда.

– Вы знаете лучше меня, что донна Анна вправе сама решать, оставаться ей здесь или нет. К тому же я решил, что если она будет жить во дворце, то будет под присмотром, и тогда нам будет проще определить, какие слухи о ней верны, а какие нет. Королева позволила ей принимать гостей в малой зале, и нам будет известно, кто и когда приходит к донне Анне. Но если вы хотите знать мое личное мнение, то эта женщина даже не подозревает, какого монстра из нее сделали сплетни и слухи. Это сущее дитя, наивное и беспечное…

– Осторожно, Ваше Величество, осторожно! – предупредил его архиепископ. – Теперь эта женщина внушает мне гораздо большее опасение, чем прежде. Не стоит поддаваться ее дешевым уловкам, она хитра и коварна, как тысячи демонов.