Текст книги "Последний рыцарь короля"

Когда разгневанный архиепископ выскочил из кабинета короля, капеллан, сопровождавший его, не успел ничего спросить, как де Бове, схватив его за грудки, притянул к себе и прошипел:

– Я хочу, чтобы за ней следили днем и ночью, чтобы глаз не спускали! Она должна оступиться рано или поздно. И когда она допустит ошибку, мы должны быть рядом, чтобы нанести решительный удар!

Взятие Дамьетты после быстрой высадки и короткого столкновения с сарацинами, не повлекшего за собой значительных потерь, было расценено как грандиозный успех, о котором в Европе не смели и мечтать. Теперь даже осторожные тамплиеры и госпитальеры, считавшиеся профессионалами по ведению войн во имя освобождения Святой земли, стали тешить себя надеждой, что и дальше все пойдет так же быстро, что завоевание Египта, а потом и Палестины произойдет без особых трудностей и задержек. После того, как новость о падении главной крепости мусульман разнеслась по миру, в лагерь крестоносцев начали прибывать новые рекруты из Европы и христиане с Востока. Кроме того, многие из местных жителей, потрясенные победой, решили принять христианство, и французский король не мог скрыть своей радости от того, что его стремление обратить в христианскую веру Египет начинает претворяться в жизнь.

Тем временем в Каире сарацины уже считали себя побежденными, ожидая со дня на день, что султан Негем-эд-дин умрет, и христиане наводнят Египет. Однако султан, вопреки всем опасениям, не умер. Едва он оправился и узнал о падении Дамьетты, то, разъяренный бегством своего войска, велел повесить полсотни командиров из числа тех, что приняли решение об отступлении. Хотя он еще не выздоровел до конца и был слаб, султан велел перевезти себя в Мансур, что находился севернее Каира, чтобы преградить путь крестоносцам. Нужно было удержать их от нападения хотя бы месяц или два – пока армия султана не подготовится к войне. Но как обмануть христиан?

Военачальники и вельможи обсуждали этот вопрос не раз, но не могли придумать достойного способа сопротивления крестоносцам. Султан лежал под роскошным балдахином, держал за руку свою первую жену Шеджер-Эдду. Она присутствовала на всех совещаниях в последнее время, поскольку помогала султану править во время его болезни. Близкий друг султана и его главная надежда, эмир Факр-Эддин стоял возле ложа султана и докладывал ему обстановку: франки и их король заняли Дамьетту, их флот расположился у соседнего с городом острова, к ним постоянно подходит подкрепление, христиане полны энтузиазма и уверены в победе. Если они решат выступить, сарацины не смогут сдержать их напора. Нужно хоть как-то отсрочить столкновение. Факр-Эддин говорил спокойно и отчетливо, но султан заметил, что эмир избегает смотреть ему в глаза.

– Есть что-то еще, что ты хочешь сказать мне, бей? – спросил султан, сверля взглядом лицо эмира.

– Сколько времени понадобится шейху Турану, чтобы добраться до Каира? – спросил Факр-Эддин. Туран-шейх, старший сын султана и наследник трона, не успел прибыть в Каир из Месопотамии до атаки французов.

– Месяц, может, чуть больше, но ведь это не то, что ты хочешь сказать мне? – заметив, что Факр-Эддин колеблется, султан велел всем остальным выйти, и в комнате помимо султана и его эмира осталась только Шеджер-Эдду.

– Мой господин, – с почтением начал эмир, – мне кажется, что династии Айюбидов угрожает еще один враг, может, даже еще более опасный, чем христиане. Мамлюки, мой господин, которым ты дал владения и власть, подняли головы и считают себя высшей силой в Египте. Если Туран-шейх окажется неспособным подчинить их себе, они полностью заберут себе власть. Они не слушают нас, их воины задирают наших воинов, они сеют раздор и сумятицу.

– Нет у мамлюков своих воинов! – вскричал султан и тут же слабо откинулся на подушки. Шеджер-Эдду отерла его покрытый испариной лоб. – Они всегда подчинялись династии Айюбидов, потому что помнят, кто они. Это бывшие рабы, доказавшие верной службой поколений свою надежность. Именно поэтому мы даем им власть и деньги: потому что они никогда не предадут нас. Ты, эмир, никогда не доверял им, поэтому и они недолюбливают тебя. Вот увидишь, они подчинятся моему сыну с той же радостью, что подчинялись мне.

– Рабы всегда ненавидят своих хозяев, мой господин, даже если едят с ними с одного золотого блюда, – вкрадчиво сказал Факр-Эддин, но султан ему не ответил.

– Махр-эд-Сарат вместе с другими мамлюкскими эмирами… – продолжал Факр-Эддин, но султан прервал его, подняв руку.

– Оставь его в покое. Ты должен сказать мне, как остановить крестоносцев.

– Люди не смогут сделать ничего, мой повелитель, – грустно заключил Факр-Эддин, – только Аллах может остановить франков. Они нахлынули, словно воды разбушевавшегося Нила, и теперь все зависит от того, что решат они. Мы же не в силах…

– Воистину устами твоими глаголет Аллах! – вскричал султан, радостно приподнимаясь на подушках. – Зови сюда всех, Факр-Эддин, я знаю, как задержать крестоносцев до самой осени в Дамьетте!

Глава 4

В зале, где бароны и король обсуждали дальнейшие действия, шли нешуточные споры. Крики разносились по всему дворцу, и королю приходилось прикладывать немало сил, чтобы сдерживать противников и не допустить ссор.

Герцог Бургундский, графы Суассонский и Артуасский, магистр ордена госпитальеров Гийом де Шатонеф и магистр ордена тамплиеров Гийом де Соннак вместе с другими влиятельными баронами и рыцарями предлагали королю воспользоваться ужасом, охватившим мусульман, и действовать как можно быстрее, чтобы захватить столицу Египта. Архиепископ де Бове поддерживал их, напоминая королю, как испортила воинов долгая зимовка на Кипре, когда они забыли о своем долге перед Христом и предались распутству.

Король же, поддерживаемый герцогом Анжуйским и остальными, хотел дождаться своего брата Альфонса Пуатьерского, который должен был прибыть в августе с подкреплением, во главе дворянского ополчения Французского королевства. Кроме того, на нескольких кораблях, прибывших за эти дни в Дамьетту, приехали рыцари из многих стран, в том числе группа из девяти английских рыцарей, и это казалось королю хорошим знаком: он надеялся, что к ним присоединится еще сотня-другая воинов.

Решительность короля преодолела сопротивление баронов, только когда к нему прибыли послы от султана и передали, что султан Негем-эд-дин вызывает Людовика на сражение 25 июня. Король принял вызов, и воины стали ждать конца месяца, чтобы отправиться на сражение.

Рыцари-англичане поселились возле Гийома Длинного Меча, который быстро нашел с ними общий язык. Вадик теперь частенько пропадал в их компании и разбил даже рядом свой шатер, где иногда оставался ночевать, если они с рыцарями напивались до чертиков. За двадцать дней, что отделяли нас от 25 июня, армия крестоносцев превратилась в скопище праздных безумцев, которые от бездействия и жары устраивали постоянные беспорядки. Король пытался найти им занятие: посылал их на разведку, организовывал ремонт стен города и башен – но это не спасало положения.

Нам тоже было совершенно нечем заняться, и мы все ждали, когда же вернутся Август и Вельф, чтобы забрать нас из этого сумасшедшего дома. Как только военные действия утихли, я вновь начала донимать отца Джакомо тем, что хочу развода. Мне нужно было торопиться и успеть до 25 июня, потому что потом Висконти и король с архиепископом уедут из Дамьетты. Но уговорить архиепископа де Бове было совершенно невозможно. Если на Кипре он вызывал меня к себе каждые три дня, то теперь старательно избегал встреч, словно надеялся таким образом уничтожить мою решительность. Зато активизировался Висконти: он приходил во дворец каждый божий день и требовал, чтобы я с ним поговорила.

Первое время я отказывалась принимать его, потому что боялась, хоть и не хотела себе в этом признаться. После его нападения на Кипре при одной мысли о нем волосы дыбом вставали на моей голове. К тому же мы жили в совершенно неприемлемых для визитов помещениях – наши три небольшие спальные комнаты выходили в одну большую, которая отделялась от коридора лишь широкой решетчатой дверью. Мы пришли к выводу, что в этих комнатах, должно быть, жили жены или наложницы султана, за которыми присматривали через решетку евнухи. Зная об этом, королева сказала мне, что я в любое время могу воспользоваться небольшой залой и принимать там своих гостей, но я не спешила никого приглашать. Граф де ла Марш поправлялся медленно и только недавно начал вставать с постели, мне можно было посещать его вместе с отцом Джакомо и Катей, но одна к нему я ходить не рисковала. С герцогом Бургундским мы тоже виделись мало – он патрулировал окрестности со своими рыцарями, не давая им впасть в леность и праздность, и только вечерами приходил во дворец, чтобы развлечь дам беседой и музыкой.

Наверное, мы все вспоминали наши вечера на корабле и на Кипре с одинаковой ностальгией – там мы были скрыты от посторонних глаз и кривотолков, чувствовали себя раскованней, а под присмотром дам-сплетниц было нелегко общаться. Кроме этих друзей, я иногда встречала Жоффруа де Базена, Жана де Бомона и Селира Анвуайе. С последним мне было довольно тяжело разговаривать, и всякий раз наши встречи становились все более мучительным испытанием моего терпения. Анвуайе, быстро изучив маршрут моих передвижений по городу, поджидал после утренней службы у выхода из храма и провожал до дворца султана или, если я хотела навестить де ла Марша, до дворца эмира. Вместе со мной были друзья, и только это сдерживало Анвуайе, но едва мы оставались один на один, чуть отстав от компании, пусть даже на долю секунды, Анвуайе начинал вешать мне на уши такую лапшу, что голова тяжелела. Его фразы с претензией на любезность и комплименты были такими пошлыми и глупыми, что я несколько раз сдерживала себя, чтобы не рассмеяться. Он претендовал на звание полной противоположности герцога, на которого стремился быть похожим, наблюдая мой восторг перед красивыми словами трубадура.

Но герцог был Мастером – слова, повинуясь его желанию, переплетались друг с другом и превращались в изысканные сети, куда так легко попадались все дамские сердца. Стараясь быть любезным со всеми, он сыпал комплиментами направо и налево, никогда не повторяясь и не позволяя себе банальностей. Он посвящал песни то одной, то другой, но, исполняя их, смотрел только на донну Анну. Анвуайе бесился, но ничего не мог поделать – герцог был лидером дамских симпатий.

Анвуайе пытался не раз передать письма и подарки – я все отсылала назад, даже не брала в руки, потому что боялась, что меня могут неправильно истолковать. Не знаю почему, но то ли из-за решеток на дверях, то ли из-за непривычной обстановки постоянно казалось, что за мной кто-то наблюдает, и это подозрение начало превращаться в такую же паранойю, как и Катькина боязнь сарацин. Висконти тоже пытался меня задобрить, но и к нему подарки возвращались нетронутыми.

И все же мне пришлось встретиться с Висконти еще не раз во время нашего бракоразводного процесса. Королева часто, словно нарочно, приглашала его в нашу компанию, и он сидел мрачный в общей толпе, а я делала вид, что вообще его не замечаю. В такие вечера герцог и Анвуайе становились моими сообщниками – я втягивала их в беседу и старалась, чтобы они постоянно были рядом. Тогда Висконти лишь прогуливался вокруг, словно ожидая, когда я отойду. Это была маленькая месть гадкому дону, мизерное торжество над этим мощным быком, в чьих объятьях мне пришлось пережить далеко не самые приятные мгновения.

Чем больше времени мы проводили в бездействии, тем больше засасывала всех гибельная праздность. Рыцари Креста забывали предмет священной войны, свои воинские доблести, кодекс рыцарей и христианскую добродетель. Так как им были обещаны богатства Египта и Востока, знатные владетели и бароны спешили истратить на пиры свое состояние, привезенное из Европы. Страсть к азартным играм овладела одинаково и баронами, и простыми оруженосцами, и они увлекались до такой степени, что проигрывали даже мечи. Несмотря на строгое указание короля не грабить местных жителей, вскоре начались погромы в домах купцов, которые якобы обдирали рыцарей, запрашивая слишком высокие цены за продукты. За то, чтобы иметь возможность вести торговлю, многие купцы были вынуждены платить рыцарям за право поставить свою палатку в лагере, и если купец платил достаточно, то рыцарь даже защищал его место от нападений остальных. Однако вскоре купцы поняли, что такая торговля только разоряет их, и не стали торговать, уйдя из лагеря.

Вино, азартные игры, чревоугодие на пирах – все это рано или поздно должно было породить еще один порок. В городе появились проститутки. Непонятно по какой причине вдруг столько женщин начали предлагать себя воинам – возможно, местное население так обеднело, что им просто некуда было податься. Некоторые, правда, пришли из Акры и Александрии, понимая, что здесь, среди множества мужчин, возможность заработать будет больше.

Развязность, с которой рыцари начали вести себя, значительно повлияла и на вечера при дворце. Порой беседы становились настолько невыносимо непристойными, что дамам приходилось уходить, потому что фразы резали слух. Даже братья короля предались позорному распутству прямо под носом у благочестивого монарха. Похоже, Людовик пожалел о том, что, понадеявшись на дисциплину войска, отложил наступление на Каир. Чем ближе подходил срок, тем с большей активностью начинал он сборы и строил планы нападения со своими баронами. Людовику хотелось подняться по Нилу к Каиру, повелев флотилии из плоскодонных судов сопровождать сухопутные силы.

Но именно 25 июня начался разлив Нила. Воды вот-вот должны были переполнить семь рукавов устья и затопить Дельту. Только тогда понял король франков свою ужасную ошибку – доверившись султану и приняв его вызов на эту дату, он совсем забыл про разлив Нила. Султану пришло на ум послать крестоносцам вызов на 25 июня, и зная, что до осени из Дамьетты рыцари никуда не двинутся, он мог теперь спокойно собирать войска из провинций и ждать приезда сына. Крестоносцы оказались в ловушке у природы, Аллах помог мусульманам, как и надеялся Факр-Эддин.

Эта новая отсрочка окончательно погубила воинов. Начались ссоры и раздоры, ругались по любой причине: из-за денег, еды, вещей, из-за пьяных разговоров и шуток, из-за женщин. Бедный король! Перед его глазами каждый день представало все более позорное зрелище: тщеславие, ненависть, зависть царили повсюду. Он пытался внушить своим воинам прежние добродетели, напоминал им об их высокой цели – они не слушали его. Его власть никогда не была так призрачна и слаба, как этим летом, даже его любимые братья не подчинялись ему.

Однажды вечером мы стали свидетелями грандиознейшей ссоры, причиной которой послужила женщина. Имя женщины очень часто лежит в основе многих событий, происходящих в мире. Недаром французы говорят «ищите женщину»: она, если и не является причиной, то всегда имеет отношение к событию. Так вот, имя женщины, что имела отношение к ссоре, было Катрин Уилфрид.

Все произошло на одном из праздников в большой зале. Было много народа, от гула голосов и духоты я чувствовала себя неважно, гнетущее впечатление от ужина добавлял Висконти, которого король посадил рядом со мной, разлучив с подругой. По другую руку сидел Жоффруа де Базен, который всячески пытался развлечь меня несчастную. Но радости от общения с ним я не испытывала, находясь в одном из своих самых хмурых расположений духа, когда все лишь раздражало. Казалось, атмосфера зала раскалена до предела, и все только и ждут момента, чтобы наброситься друг на друга и разорвать. Словно в большую клетку поместили сотни тигров и бросили один кусок мяса, и все они настороженно приглядывались друг к другу, не смея подойти первыми.

Но остальные, казалось, вовсе не чувствовали напряжения, поскольку ели и пили в полную меру, точнее, не зная меры. На этом пиру я впервые заметила, что Людовик разбавляет свое вино водой и ест очень скромную пищу, стараясь избегать изысканных блюд.

Скромность короля стала такой заметной, потому что другие ели иначе. Рядом со мной Висконти обгладывал несчастного фазана, и я просто удивлялась, сколько ест этот человек. Фазан был жирным, руки и лицо Николо лоснились, и мне становилось дурно всякий раз, как я к нему поворачивалась, поскольку вспоминала, как эти жирные руки и губы касались меня. От этого зрелища совсем пропал аппетит, я отодвинула тарелку и стала с тоской наблюдать за остальными. Вадик сидел в группе англичан, которыми верховодил Гийом Длинный Меч. Они так громко ржали над своими дурацкими английскими шутками, смысл которых был понятен им одним, что французы хмуро косились на них и старались затеять беседу еще более привлекательную. Катя, весьма недовольная тем, что Висконти посадили рядом со мной, время от времени приглядывала за нами, но возле нее сидели милые и общительные дамы и рыцари, среди которых особенно выделялись Жоффруа де Сержин и Матье де Марли.

Жоффруа де Сержин был очень приятным человеком, он излучал уверенность, и чувствовалось, что ему можно доверять. Он не носил бороды, лицо его было открытым, и каждая черта выражала аристократизм и благородство. Зрачки его серых глаз были обведены темной полосой, и от этого глаза словно излучали свет, а из-за темных ресниц глаза казались подведенными. Он говорил сдержанно, всегда по делу и вежливо, я никогда не видела его навеселе или кричащим непристойные слова. Он всегда держал себя под контролем и любил окружать себя такими же сдержанными людьми. Исключением был разве что Матье де Марли – смуглый короткостриженный низенький мужчина, который имел дар рассказывать даже самые грустные истории так, что вокруг все покатывались от смеха. При этом де Марли мог действительно сожалеть о происшедшем – но, волнуясь, он так произносил свои короткие, странные фразы, что рыцари хватались за животы, и де Марли, смущаясь, еще больше пускался в детали и описания, призванные прояснить ситуацию, но вместо этого доводившие слушателей до колик.

В самый разгар всеобщей пьянки, которая проходила довольно спокойно, Вадику вдруг пришла в голову дурацкая идея выпить «за присутствующих здесь дам». Если бы я сидела рядом с ним, он бы давно получил по башке тарелкой за то, что так развязно вел себя в присутствии короля. Мне вообще за него было очень стыдно, и к тому же я опасалась, что он может себя выдать, начнет болтать что-нибудь про наше путешествие по времени, про меня или Катю. Но Вадик, судя по всему, так вошел в роль, что не вылезал из шкуры Вильяма Уилфрида, даже когда мы оставались втроем. Итак, он с трудом поднялся и начал произносить этот дурацкий тост, вгоняя Катю в краску, как вдруг Гийом Длинный Меч по-дружески хлопнул его по плечу и спросил, смеясь, каких дам прежде всего хочет поздравить сир Уилфрид. Тот пробормотал имена нескольких придворных дам, упомянув среди них и графиню Артуасскую.

– Как, сир, вы упомянули всех, но забыли самую главную из дам! – сказал Длинный Меч.

– Королеву я упомянул… – пьяно доложил Вадик. Я и Катя от стыда готовы были провалиться сквозь землю, втайне мы уже продумывали грандиозную головомойку, которую устроим, едва только он останется с нами один на один.

– Я говорю о вашей жене, друг мой! Такую женщину, как мадам Уилфрид, не забывают, любезный! Разве вас не учили, что жену надо ценить выше всех других дам?

– О, моя жена знает, как я к ней отношусь! Вовсе не обязательно повторять это каждый раз!

– Берегитесь, сир Уилфрид, берегитесь! – расходясь не на шутку, насмешливо произнес Гийом Длинный Меч, демонстративно поправляя пояс, – а то я увлекусь вашей женой, и она очень скоро поймет, что у меня длинный не только меч!

Хохот мужчин перекрыл все остальные голоса и музыку.

– Помимо длинного меча, у вас еще и длинный язык! – гневно воскликнула Катя, вскочив с места и полыхая, как утренняя заря. Я замерла, потому что не ожидала, что она так воспримет эту глупую пьяную шутку. – Как вы смеете говорить так в присутствии дам!

Жоффруа де Сержин и Матье де Марли поднялись по обе стороны от Катрин Уилфрид и угрожающе коснулись рукояток мечей.

– Я вовсе не хотел обидеть вас, госпожа, – примирительно поднимая руки, сказал Длинный Меч. – Я лишь хотел восстановить справедливость.

– Думаю, вам стоит еще раз извиниться, сир, – засмеялся огромный Роберт Артуасский, – вы зашли слишком далеко. Вы не умеете держать себя в руках, впрочем, как и шутить. Это неудивительно, ведь вы связались с этими надменными сморчками и сами насквозь пропахли английскими туманами.

Гийом Длинный Меч, собиравшийся сесть на место, замер и резко выпрямился. Они с Робертом недолюбливали друг друга давно, но сейчас граф явно перешел все границы.

– Я требую, сударь, чтобы вы извинились перед моими друзьями! – прогремел Длинный Меч.

– Черта с два! – вскочив с места, взревел Роберт, и я испугалась, подумав, что он сейчас опрокинет стол. – Попробуйте меня заставить, грязная скотина! Или вы трусливы так же, как и ваши друзья?

Гийом Длинный Меч, опершись рукой о плечо ничего не понимающего Вадика, залез на стол и спрыгнул в центр, где обычно перед столами выступали шуты и музыканты. Роберт Артуасский последовал за ним.

– Остановитесь! – Людовик поднялся с кресла. – Роберт, будьте благоразумны, вернитесь за стол. Нельзя допустить, чтобы христиане ссорились и дрались между собой на радость врагам.

– Оставьте, сир, – бросил грубо Роберт, усмехаясь в лицо Гийому.

– Я прошу вас, – настойчиво повторил Людовик, – как брат и как король.

– Я вам не вассал, чтобы мне указывать! – рявкнул грубо Роберт. – Ничего не случится с войском, если одним вонючим засранцем в нем станет меньше!

После этих слов королева поднялась и демонстративно вышла из залы, не желая больше слушать подобные речи.

– Гийом, хоть вы проявите великодушие, – попросил король. – Я не одобряю подобного поведения своего брата и опасаюсь, что подобные проступки навлекут на нас гнев Божий. Как старший брат, я прошу прощения за неблагородный поступок Роберта и прошу вас воздержаться от поединка, в противном случае буду вынужден взять вас обоих под стражу, потому что поединки в походе запрещены. Гордыня здесь худший советник.

Ко всеобщему удивлению, Длинный Меч прислушался к королю и вложил оружие в ножны.

– Хорошо, – медленно сказал он, – я приму ваши извинения, но ни я, ни мои друзья здесь больше не останемся. Мы уйдем в Акру вместе с тамплиерами. Вернемся, когда закончится разлив.

Он махнул своим друзьям и вышел вон из залы, тяжело топая по полу. Граф Артуасский остался в глупом положении и рассердился на короля. Видно было, что Людовик любит его и страдает от тяжелого характера своего буйного брата. Если бы не вмешался герцог Анжуйский, который лестными речами смог успокоить Роберта и увел его из залы, Людовику пришлось бы выслушать много нелицеприятных слов в свой адрес. Однако уже тот факт, что брат отказался слушать короля, говорил о том, насколько зыбка была в реальности власть Людовика. Каждый был сам за себя, и это лишь ослабляло дисциплину и эффективность армии.

Роберт Артуасский был примером распущенности и неповиновения, но мне казалось, что Людовик сам избаловал его. Он был вторым после короля сыном Бланки Кастильской, и мальчики росли в тесной дружбе, их связывали общие интересы. Людовик во всем потакал своему младшему брату, не замечая, что его горячая любовь только портит того. Роберт вырос тщеславным, распущенным, своевольным и непокорным. В этой экспедиции он только вносил сумятицу и раздоры в ряды крестоносцев и был помехой на пути к общему спокойствию. Редкий задира и любитель помахать мечом, он, в отсутствие возможности драки с неприятелем, стравливал между собой рыцарей и сам участвовал в поединках, которые были строго запрещены королем. Но для графа Артуасского, как он успел продемонстрировать на этом ужине, слово короля ничего не значило.

Когда султан предложил крестоносцам выгодный мир, в котором обещал отдать Иерусалим христианам и беспрепятственно пропустить войско в Палестину, бароны посоветовали королю принять это предложение. Действительно, в нем было все, чего хотели получить христиане, придя в Египет, и мы уже тешили себя надеждой, что седьмой крестовый поход на этом и завершится.

Но тщеславие графа Артуасского, выступившего с гневной речью, воспрепятствовало заключению мира. Он кричал, что принимать подачку от мусульман постыдно и грешно, что они должны сами честно и с мечом в руках отвоевать все, за чем пришли сюда, иначе им не будет славы, а лишь позор. Многие из тех рыцарей, что намеревались хорошенько поживиться на Востоке, испугавшись, что из-за договора они вернутся домой без богатой добычи, поддержали Роберта. Они так яро выступали против, что Людовик прислушался к ним и отклонил предложение мирного договора.