Текст книги "Фавориты Екатерины Великой"

Потемкин и Зорич

Вернемся в 1777 год. Что еще было в 1777 году? У императрицы родился внук Александр, будущий император. В этом же году Петербург пережил страшное наводнение. Потемкин приехал в Петербург посмотреть, как обстоят дела во дворце, не упали ли до нуля его акции. Екатерина приняла его очень благосклонно. Завадовский ей уже поднаскучил своей меланхолией. Но Потемкин не задержался в столице надолго. Прежней любви было не вернуть, это он хорошо понимал. Надо было сохранить доверие, дружбу, то есть стать Екатерине «третьим плечом», как поется в одной популярной советской песне. Понимал он также, что если и будет где-то чувствовать себя полноправным хозяином, то это будут южные земли России, его любимая Новороссия. Там он уже развернул активную деятельность. Новые земли надо было освоить, то есть заселить колонистами. Но где взять людей? Потемкин выдвинул смелую идею – пригреть всех беглых крестьян и дать им в Новороссийской губернии вольную. План этот хотя бы частично, но удался. Он даже предложил императрице принять на поселение английских каторжан, которых Великобритания большими партиями отправляла в Австралию. По счастью, от этой идеи С.Р. Воронцов отговорил Екатерину, только английских каторжан нам не хватало. На новые поселения принимали армян, греков. Надо было строить города, возводить леса, разбивать сады и виноградники. Нужны были школы, больницы, типографии. Потемкин загорелся разведением шелководства. И главнейшей его задачей было строительство кораблей и оборонительных сооружений.

Поэтому он никак не мог задерживаться в столице надолго. Главное, удалить из дворца Завадовского, в котором он видел опасного соперника не только на ложе государыни, но и в делах политических, слишком уж тот был деловит, и связей у него было много, и вообще, мало ли что взбредет в голову Екатерине? Мало было удалить Завадовского из дворца, а на его место надо было самому найти замену. В любовниках государыни должен ходить свой человек.

Последнее Потемкину удалось, ему все удавалось. На место фаворита он определил своего адъютанта, гусара, серба по национальности. Семен Гаврилович Зорич был настолько хорош собой, что задачей было только показать его государыне, а в дальнейшем Потемкин не сомневался. Через малый срок Зорич получил чин флигель-адъютанта императрицы, а Потемкин со спокойным сердцем уехал в свою Новороссию.

Н.И. Павленко пишет: «… в Новороссию ехал не отверженный фаворит и не опальный придворный, а вельможа, облеченный доверием императрицы, которого по пути следования встречали и провожали едва ли не с царскими почестями. ‹…› Екатерина, отправляя вельможу в дальний путь, не ошиблась в нем, когда считала его верным, а Потемкин не ошибся в императрице, когда рассчитывал обрести в ней покровительницу, горячо поддерживающую все его начинания и сохранявшую при этом дружбу и привязанность, но уже не как к фавориту, а как к соратнику».

Зорич ходил во «временщиках» одиннадцать месяцев. Удивительна судьба этого обаятельного человека. У него всегда было хорошее настроение, он был остроумен, умен, добр, легко сходился с людьми, недаром говорят, что за одиннадцать месяцев «службы» в покоях императрицы он приобрел кучу друзей, которые сохранили с ним добрые отношения и после фавора. Конечно, красавец, как все они, любимцы Екатерины, конечно, «плохо образован». Да и где ему было учиться, если в годы войны он в общей сложности шесть лет провел в плену, но плен не испортил характера Зорича. Сгубила его всепожирающая страсть – он был картежник. Теперь по порядку.

«Кавалергардский корпус, III часть», оттуда я и черпаю большую часть информации. Настоящая фамилия Семена Гавриловича – Неранчич (1745–1799), Зорич – фамилия его дяди, премьер-майора русской службы, который взял мальчика на воспитание. В середине XVIII века многие сербы, устав от гонения турок, приняли русское подданство. Семен Зорич был дворянского рода, греческого вероисповедания, в отношении состояния – гол как сокол. В 12 лет дядя зачислил его в военную службу гусаром.

Семилетняя война началась в 1756 году, но Семен Зорич успел на ней повоевать. В 15 лет он уже вахмистр и на лихом коне бьется с пруссаками, но не повезло – попал в плен, где находился около девяти месяцев. Бежал или по обмену пленными вернулся в родную армию – здесь разночтения. За проявленную в бою храбрость получил чин поручика.

Началась первая турецкая война, Зорич опять в строю, «за проявленную храбрость» он уже секунд-майор. В плен к туркам он попал 3 июля 1770 года, получив в бою две раны копьем и одну саблей. Очевидец рассказывал: «Храбрый майор Зорич был окружен турками, защищался мужественно и решился дорого продать свою жизнь. Многие пали от руки его; наконец, видя необходимость уступить и поднятые над собою сабли, он закричал, указав на грудь свою: „Я капитан-паша!“ Это слово спасло ему жизнь. Капитан-паша у турок полный генерал, почему и отвезли Зорича в Константинополь, где он был представлен султану как русский генерал. Его ум, важный вид, осанка, рассказы о его мужестве – все побуждало султана отличить его».

Он вернулся в Россию только в 1775 году уже после заключения мира, получил за заслуги орден Святого Георгия IV степени. Когда-то всесильный Потемкин был его сослуживцем в армии, теперь он сделал Зорича своим адъютантом. По легенде, императрица впервые увидела Зорича в Царскосельском саду, где он в стельку пьяный лежал под липами, увидела и запомнила, так что Потемкину особенно и стараться в добывании «должности» для подопечного не пришлось. 22 сентября Семен Гаврилович Зорич пожалован в корнеты Кавалергардского корпуса с производством в генерал-майоры, а через два дня назначен шефом Ахтырского гусарского полка.

Дворцовые покои Екатерины были еще одним пленом для молодого гусара – третьим по счету. Понятно, что при его отчаянном нраве Зорич не мог долго терпеть золотой клетки. Играл, конечно, при всяком удобном случае и проигрывал. Он явно не оправдал ожиданий Потемкина, Зорич не мог быть ручным. Кавалергардский сборник биографий деликатно пишет, что Потемкин шептал на ушко государыне, что стыдно-де терпеть рядом с собой человека таких ограниченных познаний, как Зорич, мол, пора от него избавляться. Много лет спустя Семен Гаврилович завещал организованной им военной школе великолепную, собранную им картинную галерею, в ней были и подлинники, и копии с картин лучших западных мастеров. Не так уж темен и необразован был этот молодой гусар, во всяком случае, время, проведенное рядом с Екатериной и ее Эрмитажем не прошло для него даром. Императрица говорила о своем возлюбленном: «Можно сказать, что две души имел: любил доброе, но делал худо, был храбр в деле с неприятелем, но лично был трус». Знать бы, о какой трусости пишет Екатерина, если Зорич осмелился на отчаянный поступок – за все интриги он вызвал Потемкина на дуэль. Потемкин дуэли не принял, но перепуганная императрица тут же выслала Зорича за границу. Не последнюю роль в его отставке сыграли и карты: небось императрица говорила себе – эдак он и мой дворец проиграет.

В мае 1778 года Зорич получил окончательную отставку. Вернувшись из-за границы, он получил, по заведенному обычаю, подарки. Имение Шклов Екатерина выкупила для него у Чарторыйского за 450 000 рублей. Еще подарила 7000 душ крестьян, деньги, наверное, и тут не обошлось без серебряного сервиза.

В Шклове Семен Зорич зажил очень широко, эдаким безудержным в тратах барином. Он словно старался возместить себе сполна за бедную юность, добрать в счастье за потерянные годы в Семибашенном турецком замке. Теперь в его усадьбе бесконечный роскошный праздник: гости, пиры, балы, маскарады, тройки, карусели, фейерверки, охота, большая игра – и все это широко, без удержу. Но государыню он чтил, всегда отмечал и дни рождения ее, и тезоименитство. В ноябре 1778 года он в честь Екатерины основал Шкловское благородное училище для дворянских детей. Матушка-императрица изволила два раза посетить Шклов во время ее поездки в Могилев. Зорич расстарался встретить ее достойно: дом заново отремонтировали, из Саксонии был выписан роскошный сервиз. Государыню Зорич встретил у заранее построенной триумфальной арки, а вечером была представлена немецкая комическая опера, далее бал, ужин и фейерверк.

Как не был Зорич богат, ему все-таки удалось промотать свое огромное состояние. В карты ему везло, сочинили даже легенду, что он шулер. Вряд ли… Это как в анекдоте про фальшивомонетчика: «Из двух золотых сделал один и попал на каторгу». По мнению современников, Зорич проигрывал больше, чем выигрывал. Деньги сожрала еще неумеренная роскошь, слишком много гостей, желающих пожить за чужой счет. Среди гостей были и вовсе непотребные люди, вот их имена: польские графы Аннибал и Марк Зановичи. Они были виновниками аферы с печатанием фальшивых ассигнаций. Расследовать дело явился сам Потемкин. Братья во всем сознались, их арестовали. Зорич к их афере никакого отношения не имел, но то, что пригрел в своем доме преступников, тоже есть вина.

В 1784 году Семен Гаврилович был вынужден подать в отставку. Теперь было не до шика, денег осталось только на содержание училища, и он целиком отдался работе. Училище не называлось военным, но все признаки военного воспитания были налицо. Ученики составляли эскадрон из двух взводов – кирасирского и гусарского, а также три роты пехоты: две роты были гренадерские и одна егерская. Любимая игра взрослых мужчин в солдатики, но я думаю, что и юный дворяне играли в нее с удовольствием. Вначале учеников было 150, потом число их возросло до 300 мальчиков. Сам Зорич в училище был и военным начальником, и директором.

Павел I вернул Зорича на службу, назначив его шефом Изюмского полка, и произвел в генерал-лейтенанты. Здесь нашего гусара ждали крупные неприятности. Кавалергардский сборник деликатно пишет, что Зорич «запутался в полковых денежных суммах». В то, что он именно «запутался», а не просто запустил руку в полковую кассу с намерением украсть, я верю. Но к этому времени Зорич жил займами, долг банкам нужно было платить вовремя, а он был из тех людей, кто «времени не наблюдал». Из полковой кассы народу платят жалованье, а если деньги не получены в срок, то они бывают очень недовольны. В общем, Зорич со всеми переругался, подчиненные подали жалобу в высшую инстанцию.

При обследование полковой кассы обнаружилась недостача в 12 000 рублей, которые Зорич «издержал на частную потребу», из-за чего офицеры и нижние чины остались без жалованья. В донесении также было написано, что Зорич «употреблял нижних чинов и казенных лошадей для возведения собственных построек» – этим нас не удивишь, и советские и теперешние генералы очень часто так поступают. Удивительно другое, Зорич, хоть и разобрался с казенными деньгами и выплатил все сполна, по приказанию императора вынужден был уйти в отставку и был фактически сослан в Шклов.

Это случилось в 1798 году. Жизнь в Шклове теперь была безрадостной. На беду, через год случился пожар в училище. Это совсем доконало Семена Гавриловича. Вскоре он умер. А училище его перевели из Шклова в Москву, и на его базе был основан 1-й Московский кадетский корпус.

Все биографы Екатерины со злой насмешкой пересказывают разговор ее с Николаем Салтыковым по поводу Платона Зубова. Салтыков заметил, что выбор этого мальчика в фавориты не соответствует возрасту государыни (ей тогда было 60 лет). Екатерина, не смутившись, ответила: «Ну и что же! Я оказываю услугу государству, воспитывая даровитых молодых людей». Кому-то этот ответ покажется просто неприличным, а ведь в чем-то Екатерина была права. С «воспитанием» Платона Зубова у нее не получилось, но что касается Потемкина, Завадовского и даже скандалиста Семена Зорича, тут все сошлось с ответом. За одиннадцать месяцев общения с императрицей Зорич полюбил искусство, живопись, проникся ее идеями относительно воспитания молодежи, и мы, потомки, уже не можем сказать, что он был просто игрушкой «случая», памятью Зоричу будет первый кадетский корпус.

Корсаков Иван Николаевич (24 января 1754 – 18 февраля 1831)

Еще теплое после Зорича место занял двадцатичетырехлетний смоленский дворянин и капитан кирасирского полка Иван Николаевич Римский-Корсаков. Он происходил из знатного, но обедневшего рода. Его дальний предок из рода Сигизмунда – Корсак – приехал служить в Россию еще при великом князе Василии Дмитриевиче, сыне Дмитрия Донского. При царе Федоре Алексеевиче Корсаки добились приставки к своей фамилии (их все время путали с Корсаковыми) и стали прозываться Римскими-Корсаковыми. Батюшка Ивана Николаевича проживал в Смоленской губернии (родине Потемкина!) и дал сыну домашнее образование, считай – никакое: читать, писать умеет – и хорошо. В юном возрасте он был определен в лейб-гвардии конный полк сержантом, со временем его перевели в кирасирский полк, с которым он принимал участие в польской кампании 1768–1772 годов. Затем честно нес службу в мирное время, дослужился до капитана.

Рассказывая о сложном пути, который обычно проходил будущий фаворит к покоям императрицы, я первой «экзаменующей» назвала госпожу Перекусихину, что в корне неверно. Первым был как раз Потемкин. Бравый капитан попался ему на глаза, и это решило дело. С точки зрения светлейшего князя, Корсаков подходил на вакантное место по всем параметрам: красив, строен, язык подвешен хорошо, не просто необразован, но дремуч и к тому же легкомыслен, то есть совершенно неопасен.

Екатерине нужен был новый флигель-адъютант, Потемкин предложил четырех офицеров на выбор, и 1 июня 1778 года Корсак вошел в должность. За малое время он был пожалован в действительные камергеры, вскоре он уже генерал-майор, затем генерал-лейтенант, а грудь его украшает польский орден Белого орла, которым наградил его король Станислав Понятовский по просьбе императрицы.

Иван Николаевич не был дурным человеком, и способностями его природа не обидела – он играл на скрипке, вообще был очень музыкален (Н.А. Римский-Корсаков приходится ему внучатым племянником) и замечательно пел. Екатерина рассказывала о его вокале с восторгом. Поскольку из ее же собственного признания известно, что ей-то как раз медведь на ухо наступил, не очень понятны ее замечания об этом достоинстве возлюбленного. Известен анекдот: Екатерина нахваливала Корсакова Орлову: ах, какой голос – прямо соловей, на что Орлов заметил мрачно: соловьи поют только до Петрова дня. Этот соловей пел подольше – целых полтора года.

По счастью (а то вообще бы нечего о нем было писать), сохранилось письмо Екатерины к Гримму, где она дает характеристику Корсакову. Видимо, в своем послании к Екатерине французский корреспондент назвал ее увлечение «прихотью», и она дает ему ответ, который так и дышит юношеским задором: «Прихоть? Знаете ли вы, что эти слова вовсе не подходят, когда речь идет о Пирре, царе Эпирском, который приводит в смущение всех художников и отчаяние скульпторов? Не прихоть, милостивый государь, а восхищение, восторг перед несравненным творением природы. Произведение рук человеческих падают и разбиваются, как идолы, перед этим перлом создания Творца, образом и подобием Великого! Никогда Пирр не делал жеста или движения, которое не было бы полно благородства и грации. Он сияет, как солнце, и разливает свой блеск вокруг себя. В нем нет ничего изнеженного; он мужественен и именно таков, каким бы вы хотели, чтобы он был; одним словом, это Пирр, царь Эпирский. Все в нем гармонично; нет ничего, что бы выделялось; такое впечатление производят дары природы, особенные в своей красоте; искусство тут ни при чем; о манерности говорить не приходится». Батюшки… какие сравнения! Словно роль царя Пирра у нас исполняет сам Нижинский вкупе с Карузо!

Мое поколение было лишено гимназического образования – ни греческого, ни латыни, поэтому, чтобы «обновить» знания о Пирре Эпирском, я полезла в энциклопедию Брокгауза и Эфрона. Вот он – Пирр, царь эпиротов (319–272 до н. э.), знаменит тем, что всю жизнь боролся за трон, много воевал, первым из греков напал на Рим и одержал крупные победы, имел собственный флот, властвовал над Сицилией и т. д. И ни слова о его несравненной красоте. Почему Екатерина уверена, что древнегреческий царь «никогда не делала жеста или движения, которое не было бы полно благородства и грации»? Хотя это можно списать на мою неграмотность.

Вопрос в другом: кто назвал Корсакова Пирром – двор в насмешку или самой императрице вдруг вспомнилось красивое имя? Но известно, что Екатерина была очень привязана к Корсакову, баловала его подарками, заказала для него копию со своего портрета работы Эриксона, считала его не только своим любовником, но и другом. Все прекратилось вмиг. 1 октября 1779 года (даже точная дата известна, а может быть, измыслена поздними исследователями) Екатерина застала своего фаворита в недвусмысленной позе со своей подругой и наперсницей – Прасковьей Брюс. И Корсаков, и госпожа Брюс были немедленно удалены от двора. Императрица была в большом гневе, но остыла и пожаловала Корсакову дом на Дворцовой набережной (выкупила у Васильчикова), имение в Могилевской губернии, 6000 душ крестьян, 200 000 рублей, множество бриллиантов и драгоценностей, как писали, на сумму до 400 000 рублей.

Еще один анекдот: переехав в новый дом, Корсаков принялся его обустраивать по образцу дворцовых покоев императрицы и, в частности, завел библиотеку. Шкафы уже были, а книги следовало купить. Продавец осведомился с почтением: какие их сиятельство хочет иметь книги и на каких языках? Корсак ответил – книги могут быть любыми, главное, чтобы внизу были большие, а вверху маленькие, как у их величества.

Кажется, совершеннейший дурак, а поди ж ты… Дальнейшая жизнь Корсакова сложилась не менее экзотично. Здесь он боком задевает судьбу знатнейшего вельможи – Строганова. Александр Сергеевич Строганов был одним из самых богатых и образованных людей в России. Предки его были купцами и заработали капитал на добыче и продаже соли, при Петре I купцы стали баронами, при Петре III – графами. Александр Сергеевич был меценат, он возглавлял академию художеств, Россия обязана ему архитектором Воронихиным, а также возведением Казанского собора. Первый брак Строганова кончился разводом. Вторым браком он был женат на красавице и умнице Екатерине Петровне Трубецкой. Так вот эту известную на весь Петербург даму наш Пирр, царь эпиров, «перл создания Творца», и увел у мужа. А у дамы было уже двое детей – сын Павел и дочь Софья. Павел Строганов стал со временем очень заметной личностью. Он известен тем, что в Париже стал якобинцем, был затребован Екатериной в Россию, сослан за вольнодумства в имение Братцево под Москвой, а позднее, уже при Александре I, входил вместе с Новосильцевым, Чарторыйским, Кочубеем и самим императором в так называемый «Комитет народного спасения».

Я увлеклась, но уж больно материал хорош, так бы и пела. Но вернемся в Корсакову. Он был моложе Екатерины Петровны на десять лет, муж был ее значительно старше, это решило дело. И опять же если Корсаков был хорош для государыни, то госпоже Строгановой он тоже подходил. Влюбленные сбежали в Москву. Скандал был страшный! Обе столицы были в шоке – негодовали, злословили, предсказывали ужасы, все – кроме мужа. Видимо, первый развод уже закалил его и подготовил ко второму. Он не только не преследовал жену и ее любовника, но вел себя так, словно такое положение дел его вполне устраивало. Строганов дал жене развод, обеспечил ее деньгами, отдал в ее распоряжение дом и имение Братцево (сейчас это уже район Москвы).

Корсаков так и не обвенчался с Екатериной Петровной, в 1786 году у них родился сын, получивший уже при Павле I фамилию Ладомирский и дворянство, а также две дочери, ставшие при замужестве княгиней Голицыной и графиней Апраксиной. Но к самому Корсакову Павел отнесся строго. Он сослал его в Саратов. Царствование Павла было недолгим, Корсаков вернулся в Москву и вполне мирно продолжать жить «гражданским браком» (в XVIII веке, правда, вообще не было такого понятия) с Екатериной Петровной. Жизненные ухабы довели эту женщину до болезни. Видимо, у нее был инсульт, у нее отказали ноги, но голова оставалась ясной. Корсаков прожил с Екатериной Петровной до ее смертного часа в 1815 году, а потом переехал в свое могилевское имение и принялся тратить деньги, роскошествовал, как мог. А чем еще заняться в шестьдесят лет? Умер он в 1831 году в возрасте 77 лет и похоронен в Братцеве.