Текст книги "Перед падением"

Скотт отрицательно качает головой.

– Все дело в том, что он еще молод. Такое часто бывает. Я сам в свое время испытал нечто подобное.

Элеонора кивает, и в ее глазах появляется лучик надежды.

– Но вы это переросли, не правда ли?

– Перерос? Нет. Просто все перегорело. Я так пил, что у меня все в душе перегорело.

На некоторое время в кухне воцаряется молчание. Скотт и Элеонора думают примерно об одном: иногда лучший способ научиться не играть с огнем – шагнуть прямо в пламя и обжечься.

– Я вовсе не хочу сказать, что с Дугом будет то же самое, – поясняет Скотт. – Но не следует обольщаться, думая, что однажды утром он проснется и скажет: «Знаешь, я был кретином».

Элеонора кивает.

– А тут еще эти деньги, – тихо говорит она. – Стоит мне об этом подумать – и сразу тошнота подкатывает.

– Вы говорите о завещании?

Элеонора снова кивает:

– Это очень большие деньги.

– Сколько они оставили вам?

– Ему. Это… это его деньги. Они не…

– Ему всего четыре года.

– Я знаю. Мне хотелось бы… Я желаю, чтобы все эти деньги просто оставались на счете до тех пор, пока… он не станет достаточно взрослым, чтобы…

– Я вас понимаю, – говорит Скотт. – Но ведь для мальчика нужно покупать еду. Содержание ребенка требует средств. Кто будет оплачивать его обучение в школе?

Элеонора не знает, что ответить.

– Может, я справлюсь? – тихо произносит она, немного подумав. – Я понимаю, мальчику нужна красивая одежда…

– А сами вы собираетесь ходить в тряпье?

Элеонора еще раз кивает. Скотт собирается растолковать ей бессмысленность подобной идеи, обреченной на провал, но тут же понимает, что она и сама это знает.

– Я полагаю, Дуг смотрит на все иначе, – говорит он.

– Он хочет… Нет, вы только представьте! Он говорит: «Таунхаус в городе мы определенно оставим, а вот особняк в Лондоне мы, пожалуй, можем продать. А когда будем туда ездить, станем останавливаться в отеле». Когда мы успели превратиться в людей, которые ездят в Лондон? И об этом говорит человек, владеющий половиной захудалого ресторана, который никогда не будет открыт, потому что недостроен!

– Теперь он мог бы закончить строительство.

Элеонора стискивает зубы.

– Нет. Только не на деньги, завещанные ребенку. Мы их не заработали. Это деньги Джей-Джея.

Скотт видит, как мальчик зевает и трет ладошкой глаза.

– Уверен, Дуг с вами не согласен.

Элеонора сцепляет кисти рук так крепко, что у нее белеют костяшки пальцев.

– Он говорит – мы оба хотим одного и того же. А я ему: если мы оба хотим одного и того же, то почему ты кричишь?

– Он вас напугал?

Элеонора долго задумчиво смотрит на Скотта.

– А вы знаете, что про вас говорят, будто у вас был роман с моей сестрой?

– Да, – отвечает Скотт. – Я об этом знаю. Но это неправда.

В глазах Элеоноры читается сомнение – она явно не знает, можно ли ему верить.

– Когда-нибудь я расскажу вам, что значит быть вылечившимся алкоголиком. Или, по крайней мере, человеком, находящимся в процессе лечения. Главное, что помогает держаться, – это умение сосредоточиться на работе.

– А что у вас с этой богатой наследницей?

Скотт отрицательно качает головой.

– Она просто приютила меня на время. Ей нравилось, что у нее есть тайна, нечто такое, о чем не знает никто. Я был для Лейлы вещью, которую нельзя купить за деньги. Впрочем, я полагаю, это не вся правда.

Скотт хочет продолжить, но тут вдруг на кухню входит Джей-Джей. Элеонора, выпрямившись, быстро проводит ладонью по глазам.

– Ну что, дорогой, мультики закончились?

Мальчик кивает.

– Тогда пойдем почитаем книжку, а потом будем готовиться ко сну.

Джей-Джей снова кивает, а потом указывает на Скотта.

– Ты хочешь, чтобы он тебе почитал? – уточняет Элеонора.

Следует еще один кивок.

– С удовольствием, – говорит Скотт.

ЭЛЕОНОРА УВОДИТ МАЛЬЧИКА НАВЕРХ, чтобы уложить в кровать. Скотт тем временем звонит Эли, старому рыбаку, у которого он арендует дом на Мартас-Вайнъярд. Он хочет узнать о делах на острове, в частности, как поживает без него трехногий пес.

– Надеюсь, журналисты вам не очень досаждают? – интересуется он.

– Нет, сэр, – отвечает Эли. – Они меня не беспокоят. Но вот что я вам скажу, мистер Бэрроуз. Сегодня приходили люди с ордером.

– Какие люди?

– Из полиции. Они взломали замок на сарае и все оттуда забрали.

Скотт чувствует, как вдоль позвоночника у него бегут мурашки.

– Картины?

– Да, сэр. Все до единой.

Скотт надолго умолкает. Он пытается понять, что это может означать. Его работы, дело всей жизни, попали в чужие руки. Что с ними будет? Не нанесут ли картинам ущерба? Чего от него потребуют за их возврат? Потом ему приходит в голову еще одна мысль. Может, их забрали, чтобы делать то, что и положено делать с картинами, – смотреть на них.

– Ладно, – говорит он в трубку. – Не беспокойтесь, Эли. Мы их вернем.

После того как мальчик почистил зубы, надел пижаму и улегся в постель, укрывшись одеялом, Скотт садится в кресло-качалку и читает ему на ночь, выбирая книжку одну за другой из внушительной стопки. Элеонора стоит в дверях, не зная, что лучше – уйти или остаться.

После третьей книжки глаза мальчика начинают слипаться, но он не хочет, чтобы Скотт уходил. Элеонора, подойдя, осторожно ложится на кровать рядом с ребенком. Скотт продолжает читать даже тогда, когда засыпает не только Джей-Джей, но и его тетя, а солнце окончательно уходит за горизонт. В доме наступает полная тишина. Скотт, испытывающий непривычные ощущения, откладывает очередную книжку и ложится на пол.

Внизу звонит телефон. Элеонора просыпается и осторожно, стараясь не разбудить ребенка, выбирается из кровати. Скотт слышит, как она, ступая как можно тише, спускается по лестнице. Затем до него доносятся приглушенные звуки ее голоса. Положив трубку, она снова поднимается наверх и останавливается в дверях. На ее лице Скотт видит странное выражение.

– Что? – спрашивает он.

Элеонора с усилием сглатывает и, резко вдохнув, медленно выдыхает. Если бы не дверной косяк, за который женщина цепляется изо всех сил, она бы, наверное, упала.

– Нашли остальные тела.

Часть 3

Экранное время

Где жизнь пересекается с искусством? Гэс Франклин может установить это с точностью системы навигатора. Искусство и жизнь вступают в прямое соприкосновение в авиационном ангаре на Лонг-Айленде. Именно там сейчас висят огромные картины. На них падает скудный свет, с трудом просачивающийся через мутноватые окошки. Гигантские двери ангара закрыты, чтобы внутрь не проникли журналисты со своими камерами. На проволочных петлях висят двенадцать поражающих своей реалистичностью полотен, на которых изображены последствия страшных аварий и катастроф, а также природных стихийных бедствий. По настоянию Гэса все сделано максимально аккуратно, чтобы не нанести картинам ущерба. Несмотря на охотничий пыл О’Брайена, Франклин по-прежнему уверен, что, конфисковывать картины не было никакой необходимости. По его мнению, вывезя их в ангар, следствие лишь причинило ненужное беспокойство автору полотен, который волею судьбы оказался в упавшем самолете и чудом остался жив.

И вот теперь Гэс Франклин стоит, окруженный группой людей – агентов ФБР, а также представителей компании-авиаперевозчика и фирмы, которая построила потерпевший аварию самолет. Все они разглядывают картины не как произведения искусства, а воспринимают их в качестве возможных улик. Собравшиеся задаются вопросом: может быть, на полотнах есть ключ к гибели девяти человек и авиалайнера стоимостью в несколько миллионов долларов? Посреди ангара на специальном помосте разложили обломки самолета, которые удалось обнаружить и извлечь из воды.

Гэс остановился перед самой большой картиной, точнее триптихом: слева изображен сельский дом, справа – приближающийся торнадо, в центре – молодая женщина, стоящая на краю кукурузного поля. Франклин вглядывается в высоченные кукурузные стебли, прищурившись, внимательно изучает лицо женщины. Будучи до мозга костей инженером, он не в состоянии оценить ни мастерство художника, ни вложенный в картины эмоциональный заряд. И все же Гэс не может не признать, что картины привнесли в ангар некое дополнительное напряжение.

В тот самый момент, когда Гэс со всей отчетливостью осознает это, в голову ему приходит еще одна мысль.

На всех картинах изображена одна и та же женщина.

– Ну, что скажете? – спрашивает Франклина агент комиссии по ценным бумагам и биржам Хекс.

Гэс неопределенно качает головой. «Человек устроен таким образом, что всегда ищет связь между событиями», – думает он. К нему подходит его помощница Марси и сообщает, что водолазы, похоже, нашли недостающие обломки самолета.

Помещение, в котором до этого царило молчание, наполняется гулом возбужденных голосов. Однако Гэс, стоя посреди ангара, полного искореженного металла, не сводит глаз с изображенного на одной из картин тонущего мужчины. Обломки реальны, картина – всего лишь плод воображения художника. Постояв еще какое-то время неподвижно, Гэс кивает и пересекает ангар, чтобы сделать звонок с аппарата спецсвязи. В любом расследовании наступает момент, когда кажется, что поиски истины не закончатся никогда. А затем она вдруг всплывает на поверхность.

Мэйберри, правая рука Гэса, успел связаться с кораблем береговой охраны, с которого были обнаружены остатки самолета. Он докладывает Франклину, что водолазы с укрепленными на шлемах специальными камерами уже готовятся к погружению. Изображение с камер будет транслироваться по специальному каналу связи, который уже установлен.

Час спустя Гэс сидит в ангаре за пластиковым столом – в течение двух последних недель он ел в основном здесь. Остальные члены его команды стоят у него за спиной и, держа в руках пластиковые стаканчики, пьют кофе из «Данкин Донатс». Мэйберри говорит по спутниковому телефону с капитаном корабля береговой охраны.

– Материалы съемки сейчас будут показаны, – сообщает он.

Гэс двигает монитор, стараясь установить его под наилучшим углом, хотя понимает, что это нисколько не ускорит дело. Все нервничают. На какое-то время на экране возникает окно с надписью «материал не передан». Затем внезапно в окне появляется синий фон, свидетельствующий о том, что сигнал принят. Еще через несколько секунд он на дисплее сменяется зеленоватой колышущейся мглой – это картинка, транслируемая с подводных трех камер. Все они укреплены на шлемах водолазов и из-за этого то и дело покачиваются и накреняются в разные стороны. Гэсу требуется несколько секунд, чтобы сориентироваться. Водолазы находятся совсем рядом с очень крупным белым предметом, который весьма похож на фюзеляж самолета, разломившийся пополам. В месте разлома можно различить какие-то толстые красные линии.

– Кажется, это логотип, – говорит эксперт Ройс и показывает остальным фото самолета с выписанными на борту наклонными красными буквами «Галл-Уинг».

– У нас есть возможность передать водолазам мое пожелание? – спрашивает Гэс, обращаясь к остальным. – Было бы здорово, если они найдут идентификационный номер воздушного судна.

Далее следуют попытки снова связаться по спутниковому телефону с капитаном или с кем-нибудь из членов экипажа корабля береговой охраны. К тому времени, когда просьбу Гэса передают водолазам, они уже успевают приступить к осмотру обломков самолета. На мониторе компьютера видно их продвижение от носа к хвосту. Когда водолазы минуют левое крыло, Гэс успевает рассмотреть, что оно обломано, для чего наверняка требовалось очень большое усилие. Металл в месте разрыва сильно искорежен. Гэс смотрит на фрагмент крыла, лежащий на помосте.

– Хвоста нет, – сообщает Ройс.

Гэс снова переводит взгляд на монитор. По боку фюзеляжа скользят лучи фонарей. Хвостовой части действительно не видно. Самолет наполовину зарылся в донный ил.

– Да нет, кажется, хвост вон там, – говорит женщина из авиакомпании. – Видите, он лежит подальше?

Гэс напряженно прищуривается, и ему начинает казаться, что в самом деле с трудом различает в мутной зелени какой-то предмет, по форме напоминающий хвост самолета. Он чуть наклонен и слегка покачивается под напором подводного течения. Затем объектив камеры, укрепленной на шлеме водолаза, поворачивается в другую сторону, и все, кто смотрит на дисплей, видят страшную дыру в корпусе воздушного судна, там, где когда-то был хвост. Через нее можно разглядеть весь салон до самой кабины пилотов.

– Корпус деформирован, – говорит один из инженеров.

– Вижу, – угрюмо обрывает Гэс. Ему не нужны рассуждения, не подтвержденные фактами. Обнаруженные фрагменты самолета должны быть подняты на поверхность и доставлены в ангар для тщательного изучения. Хорошо, что они находятся на сравнительно небольшой глубине. Однако на следующей неделе ожидается еще один ураган, поэтому действовать нужно быстро.

В кадре появляется один из аквалангистов. Размеренно работая ластами, он показывает рукой сначала на дыру в фюзеляже, которая образовалась на месте хвоста, потом на собственную грудь. Камера, с которой идет изображение, делает короткое движение сначала вниз, потом вверх – тот, кто носит ее на себе, кивает. Водолаз разворачивается.

Гэс наклоняется вперед, к монитору, понимая всю напряженность момента. Водолазы проникают на территорию кладбища.

Выполнять работу или наблюдать за тем, как это делает кто-то другой, – две разные вещи. Особый случай – работать на глубине, в пятидесяти метрах от поверхности океана, в коконе гидрокостюма, с баллонами со сжатым воздухом за спиной, с маской на лице, позволяющей видеть только то, что освещает укрепленная на голове лампа. Вы чувствуете давление толщи воды и сконцентрированы на том, чтобы, преодолевая его, дышать ровно и размеренно, хотя в любой другой ситуации делаете это рефлекторно, автоматически и без всяких усилий. Воздух ощутимо распирает вашу грудь. Специальные грузы не дают вам всплыть на поверхность, но они же затрудняют ваши действия, заставляя мышцы работать с напряжением. В такие моменты для человека не существует ничего постороннего – только то, что он видит перед собой, и то, чем он занят.

Гэс, как и остальные участники комиссии по расследованию, всего лишь смотрит на монитор. И все же, когда водолазы осторожно проникают внутрь корпуса самолета, где находятся тела погибших, он ощущает приступ первобытного ужаса, от которого холодеет в животе.

Внутри фюзеляжа царит мрак. Вместе с хвостовой частью от воздушного судна отделились кормовой туалет и бортовая кухня. Место разрыва корпуса щетинится острыми металлическими зазубринами. Прямо перед объективом камеры, с которой идет трансляция, размеренно движутся освещенные фонарем ласты водолаза, первым продвигающегося вперед. Свет его фонаря кажется приглушенным. Именно он выхватывает из темноты подголовник кресла и плавающее вокруг него облако волос, похожее на заросли водорослей. Они мелькают на экране лишь на секунду, потому что их сразу же загораживает человек с аквалангами на спине. Все, кто смотрит на монитор, инстинктивно наклоняются вправо, хотя совершенно очевидно, что это ничего не даст.

– Ну, давай же, двигайся, – бормочет сквозь стиснутые зубы Мэйберри.

– Спокойно, – тут же реагирует Гэс.

Камера – вместе с головой оператора – поворачивается, и Гэс видит, что панели внутренней отделки салона сильно покоробились, а местами потрескались. Мимо объектива что-то медленно проплывает – это одна детская кроссовка. У Гэса за спиной кто-то из женщин сдавленно ахает. Затем в свете фонаря возникают тела четырех пассажиров – Дэвида и Мэгги Уайтхед, их дочери Рэйчел и Бена Киплинга. Раздувшиеся трупы колышутся в воде, пристегнутые ремнями к сиденьям.

Тела Джила Баруха, телохранителя семьи Уайтхед, нигде не видно.

Гэс на несколько секунд закрывает глаза. Когда он открывает их, камера уже миновала пассажирские кресла. Идущий первым водолаз оборачивается назад и на что-то указывает. Оператор камеры подплывает к нему.

– Что это за дырки? – спрашивает Мэйберри.

Гэс наклоняется к компьютеру так, что его лицо почти касается монитора. Объектив камеры увеличивает изображение, и становятся отчетливо видны небольшие отверстия вокруг замка кабины пилотов.

– Это похоже на… – начинает было один из инженеров и умолкает.

Пулевые пробоины.

Камера придвигается еще ближе. Гэс видит шесть отверстий, одно из них – на том месте, где с внутренней стороны двери находится замок.

Выходит, думает Гэс, кто-то стрелял в дверь, стараясь проникнуть в кабину. Может, выстрелами пилоты были убиты, и именно это стало причиной катастрофы?

Объектив камеры начинает двигаться вправо и вверх. Гэс тем временем продолжает размышлять. Итак, кто-то действительно стрелял в дверь кабины пилотов. Кто? Удалось ли ему – или им – проникнуть внутрь?

Затем на мониторе возникает картина, от которой все, кто присутствует в ангаре, изумленно вскрикивают. Гэс видит труп командира экипажа Джеймса Мелоди в воздушном пузыре, образовавшемся под закругленным потолком носовой кухни, с внешней стороны кабины.

Джеймс Мелоди
6 марта 1973—26 августа 2015

ОДНАЖДЫ ОН ВСТРЕЧАЛСЯ С ЧАРЛЬЗОМ МЭНСОНОМ. По крайней мере, так утверждала Дарла, мать Джеймса Мелоди. «Это было так мило. Чарли держал тебя на коленях». Дарла прибыла в США из английского Корнуолла по туристической визе в 1964 году и осталась в Америке навсегда. «Я приехала вместе с “Битлз”», – говорила она, хотя музыканты прославленной рок-группы прилетели в Америку из Ливерпуля другим рейсом. До 1967 года Дарла жила в Венеции, штат Калифорния, а затем поселилась в Вествуде. Джеймс всегда старался навестить мать, когда оказывался в одном из крупных аэропортов Лос-Анджелеса – Бэрбанке, Онтарио, Лонг-бич или, скажем, Санта-Монике, – а его рейс надолго задерживали.

Когда он оставался ночевать, мать, выпив несколько порций шерри, иногда по секрету сообщала Джеймсу, что его настоящим отцом был Чарли Мэнсон. Впрочем, она рассказывала много историй, достоверность которых вызывала серьезные сомнения. «Роберт Кеннеди приезжал в Лос-Анджелес в октябре 1964 года. Мы встречались с ним в вестибюле отеля “Амбассадор”». Джеймс привык не обращать на них внимания. К сорока годам он смирился с тем, что никогда не узнает, кто являлся его биологическим отцом. Это была одна из тайн, на которые так щедра жизнь. А Джеймс любил тайны, но не так, как его мать. Любую, даже самую фантасмагорическую и абсурдную теорию Дарла принимала на веру сразу же и бесповоротно. Что же касается Джеймса, он в своем отношении к жизни руководствовался изречением Альберта Эйнштейна, сказавшего: «Наука без религии ущербна. Религия без науки слепа».

Будучи пилотом, Джеймс повидал многое. Ему не раз приходилось управлять самолетом в сложных условиях, когда судьбу пассажиров и его самого решали только он и Господь Бог.

Он любил еще одно изречение Эйнштейна: «Чем дальше уходит человечество по пути духовного и интеллектуального развития, тем очевиднее для меня то, что подлинная религиозность достигается не из-за страха перед жизнью и смертью, не благодаря слепой вере, а через стремление к знанию».

Джеймс был большим поклонником автора теории относительности. Дарла же искала ответы на вопросы, которые ставила перед ней жизнь, в мутной воде псевдорелигиозных, высосанных кем-то из пальца умственных построений. Джеймс предпочитал исходить из того, что любая проблема может иметь научное решение. Взять, к примеру, классический вопрос: чем объяснить наличие всего сущего? Для тех, кто опирается в своих убеждениях на религию, ответ, разумеется, один – существованием Бога. Но Джеймса больше привлекал иной, научный подход к объяснению существования Вселенной. Удивляться этому не следовало – профессия пилота предполагала изучение основ математики и физики. Профессия астронавта – а Джеймс одно время всерьез подумывал о том, чтобы вступить в ряды исследователей космического пространства, – требовала по-настоящему глубокого знания этих предметов.

Когда его рейс задерживали, Джеймс Мелоди погружался в чтение. Расположившись у бассейна в каком-нибудь аризонском отеле, он штудировал Спинозу, в баре ночного клуба в Берлине коротал время, глотая статьи, посвященные общественным наукам, в том числе экономике. Терпеливо собирал факты. Этим он был занят и сейчас, в жаркий августовский день, сидя в одном из ресторанчиков в Вествуде и ожидая мать. Термометр показывал около 30 градусов, скорость юго-западного ветра составляла 10 миль в час. Потягивая из бокала коктейль «Мимоза» – смесь шампанского и апельсинового сока со льдом, Джеймс читал статью, посвященную появлению на свет рыжей телицы на израильской ферме на западном берегу реки Иордан. Это событие вызвало волнения как среди иудеев, так и среди христиан-фундаменталистов, поскольку и в Ветхом, и в Новом Завете говорится, что приход нового Мессии не может состояться до тех пор, пока на Храмовой горе в Иерусалиме не будет возведен Третий храм. А Третий храм, как известно, не может быть построен до тех пор, пока земля не будет очищена пеплом рыжей телицы.

Как объяснялось в статье – Мелоди, впрочем, об этом уже было известно, – в 19-й главе Книги Чисел написано: «Вот устав закона, который заповедал Господь, говоря: скажи сынам Израилевым, пусть приведут тебе рыжую телицу без порока, у которой нет недостатка и на которой не было ярма». При этом жертвенное животное не должно было использоваться для каких-либо домашних работ. История с рыжей телицей была примером того, что у иудеев называется хок – библейский закон, не поддающийся пониманию, но соблюдаемый просто ради служения Творцу.

Журнал «Экономист» опубликовал этот материал не по причине его большого религиозного значения, а потому, что он в очередной раз привлек внимание к вопросу о территориальной принадлежности Храмовой горы.

Прочитав статью, Джеймс вырвал ее из журнала, аккуратно сложил страницы и попросил проходящего мимо официанта выбросить их в мусорную корзину. Он не хотел, чтобы мать, прихватив журнал с собой, обнаружила в нем статью и использовала ее для создания еще одного «пунктика». В последний раз она примерно при таких же обстоятельствах на девять лет погрузилась в пучину сайентологии. В течение всего этого времени Дарла без конца упрекала Джеймса в том, что он психологически подавляет ее, и в конце концов прервала с ним всякое общение. Джеймса это не слишком опечалило, хотя, конечно, он переживал за мать. Когда Дарла спустя годы вынырнула на поверхность, она повела себя так, словно ничего не случилось. Когда Джеймс пытался выяснить, что произошло и продолжает ли она контактировать с сайентологами, она всякий раз отвечала: «Эти глупцы думают, что они знают все на свете. Но, как говорит нам Тао Те Чинг, «“познание других – путь к мудрости, а познание себя – путь к просветлению”».

Джеймс посмотрел вслед официанту, удаляющемуся в сторону кухни, и испытал желание пойти за ним и удостовериться, что он действительно выбросил журнальные страницы в урну. Он пожалел, что не попросил молодого человека спрятать их понадежнее. Затем стал ругать себя за то, что не разорвал их на мелкие кусочки, но в итоге подавил внезапно возникший порыв. Джеймс знал, что подобным эмоциям лучше не поддаваться. Этот опыт достался ему дорогой ценой. Он успокоил себя тем, что достиг главной цели – статья была удалена из журнала и оказалась в месте, недосягаемом для его матери.

Это было сделано очень вовремя, потому что как раз в этот момент его мать подкатила к ресторану на скутере «вентура-4 мобилити», разумеется, ярко-красного цвета, с Т-образным рулем. Поставив машину на слегка перекошенную подножку, Дарла приветственно помахала сыну рукой. Когда она приблизилась к его столику, Джеймс встал. Остальные посетителя ресторана зашевелились, раздвигая в стороны стулья, чтобы дать ей пройти. Дарлу никак нельзя назвать толстой – она весила всего 90 фунтов. Инвалидом она тоже не была, двигалась легко и свободно. Однако всем своим видом она сразу же недвусмысленно дала понять окружающим, что ресторан почтила своим присутствием королева.

– Привет, дорогой, – сказала она, опускаясь на стул, предупредительно пододвинутый ей Джеймсом. – Что будем пить?

– Я пью «Мимозу». Заказать тебе?

– Да, пожалуйста.

Джеймс махнул рукой, подзывая официанта. Дарла развернула салфетку и положила ее себе на колени.

– Ну а теперь скажи мне, что я прекрасно выгляжу.

– Это в самом деле так, – улыбнулся Мелоди. – Ты выглядишь просто великолепно.

Он говорил с матерью особым, не свойственным ему обычно покровительственным тоном – так взрослые люди разговаривают с детьми, имеющими задержку в развитии. Матери это нравилось – при условии, что Джеймс не перегибал палку.

– Ты тоже неплохо смотришься, – заметила Дарла. – Мне нравятся твои усы.

Джеймс потрогал верхнюю губу – он только сейчас понял, что мать впервые видит его с тех пор, как он решил поэкспериментировать со своим лицом.

– Немного напоминаю Эррола Флинна, верно?

– Жаль только, что они у тебя такие седые. Может, их слегка подкрасить в черный цвет?

– А мне кажется, седые усы придают моей внешности солидность и утонченность, – возразил Джеймс.

Официант поставил перед его матерью бокал с коктейлем.

– Спасибо, – поблагодарила его Дарла. – Пожалуйста, держите наготове еще один – я ужасно хочу пить.

– Да, мэм, – ответил официант и удалился.

С годами британский акцент Дарлы трансформировался в нечто искусственное, наигранное. Джеймс не раз это отмечал. Однако во внешности и манерах его матери было нечто такое, благодаря чему ее речь звучала вполне аристократически. «Да, мы говорим именно так, дорогой».

– Я изучил меню, в том числе фирменные блюда, – сказал Джеймс. – Говорят, здесь божественно готовят телятину.

– Очень хорошо, – улыбнулась Дарла.

Она всегда любила поесть. «Я сенсуалистка», – часто говорила Дарла. Когда ей было двадцать пять, это звучало интригующе, но в семьдесят такая фраза казалась по меньшей мере неуместной.

– Ты слышал про рыжую телицу? – спросила Дарла, когда заказ был сделан.

Джеймс испытал короткий приступ паники. Он сначала решил, что мать каким-то образом все же прочитала статью, но тут же вспомнил: она ведь практически круглосуточно смотрит канал Си-эн-эн. Должно быть, рыжая телица упоминалась в одной из передач.

– Да, – ответил Джеймс, – и мне бы очень хотелось узнать твое мнение по этому поводу. Но сначала давай поговорим кое о чем другом.

По реакции матери Джеймс понял, что зациклиться на рыжей телице она еще не успела.

– Я начал играть на губной гармошке, – сообщил он. – Пытаюсь пробудить в себе музыкальные способности. Правда, не уверен, что они у меня есть…

Дарла вручила свой опустевший бокал официанту, который, подойдя как раз вовремя, поставил перед ней новую порцию напитка.

– На губной гармошке играл твой отчим.

– Который?

Дарла либо не расслышала вопрос Джеймса, либо решила его проигнорировать.

– Он был очень музыкальным. Возможно, его способности каким-то образом передались тебе.

– Мне кажется, так не бывает.

– Честно говоря, это всегда казалось немного глупым, – сказала Дарла, прихлебывая коктейль.

– Что, игра на губной гармошке?

– Нет. Вообще музыка. Бог знает, сколько у меня было музыкантов. То, что я вытворяла с Миком Джаггером, заставило бы покраснеть даже шлюху.

– Мама, – укоризненно бросил Джеймс и посмотрел по сторонам. К счастью, они сидели достаточно далеко от других посетителей ресторана, так что ни одна голова не повернулась в их сторону.

– Перестань, Джеймс. Не будь ханжой.

– В общем, мне это нравится. Я имею в виду игру на губной гармошке. – Джек сунул руку во внутренний карман пиджака. – Вот она, смотри. Совсем небольшая, так что я могу носить ее с собой. Иногда я играю на ней во время полета, когда включен автопилот.

– А это не опасно?

– Конечно, нет. Почему ты так считаешь?

– Все, что я знаю про безопасность полетов, – это то, что нельзя держать мобильный телефон включенным во время взлета и посадки.

– Это правило уже отменили. И потом, неужели ты думаешь, что звуковые волны от губной гармошки могут повлиять на работу навигационной системы…

– Хорошо-хорошо, тебе виднее – ты ведь летчик.

Джек кивнул. Через три часа он должен был совершить рейс на «Лире» до аэропорта Тетерборо и там взять на борт новый экипаж. Затем – короткий перелет до Мартас-Вайнъярд и обратно. Переночевать Джеймс должен был в арендованной квартире в Сохо, а на следующий день вылететь на Тайвань.

Допив второй бокал, Дарла заказала третий. «У них такие маленькие порции, дорогой».

Джеймс заметил, что запястье правой руки матери обвязано красной ниткой, и понял: она снова увлеклась кабалистикой.

Когда Джеймс рассказывал, что одно время входил в секту, участники которой верили в конец света, это отчасти было правдой. В конце 70-х годов они с матерью в течение пяти лет жили в северной части штата Калифорния, в поселении, занимавшем шесть акров земли. Члены общины называли себя борцами за возрождение божьих заповедей, а саму секту – для краткости – Борцы за возрождение. Руководил ею священник по имени Джей Эл Бейкер. Он был убежден, что конец света наступит 9 августа 1978 года. Как-то раз во время путешествия на плоту по горной реке у Джея случилось видение. Вернувшись домой, он проштудировал источники – Ветхий и Новый Завет – и пришел к выводу, что Библия содержит в себе некое скрытое послание. Чем старательнее он его искал, делая пометки на полях религиозных текстов, тем больше укреплялся в убеждении, что речь идет о дате Судного дня.

Дарла встретила Джея на Хайт-стрит. Из собственности у него были только старая гитара и списанный школьный автобус. Последователей набралось одиннадцать человек, преимущественно женщин. В скором времени их число разрослось и приблизилось к сотне. Джей Эл был вполне симпатичным мужчиной, хотя разглядеть его лицо мешала грива длинных спутанных волос и густая борода. Еще он обладал ораторским даром, глубоким, сильным и мелодичным голосом. Он любил, когда последователи, слушая его, рассаживались пересекающимися кругами, похожими на олимпийские кольца. Расхаживая между ними, Джей вдохновенно излагал свою теорию, согласно которой на небо должны были вознестись лишь самые чистые души. Чистота, с его точки зрения, означала очень многое. Для того чтобы ее достичь, нужно было молиться по восемь часов в день, много и тяжело трудиться и заботиться о других членах общины. Люди, стремящиеся к чистоте души, должны были полностью отказаться от употребления в пищу кур, цыплят и яиц, мыться, используя вместо мыла природные вещества, например пепел от березовых дров. На территории общины запрещалось смотреть телевизор, слушать радио или магнитофонные записи.