Текст книги "Языковые средства актуализации категории «безличность»"

При исследовании «безличности» многие лингвисты делают замечания о неточности, неадекватности данного термина. В частности, на неточность терминов «безличное предложение» и «безличный глагол» указывал еще А. А. Потебня: «Под безличностью глагола давно привыкли понимать не отсутствие грамматического лица, а известные его свойства» [Потебня 1958, с. 95], т. к. «<…> в понятие о глаголе непременно входит отношение к лицу» [Потебня 1958: 91], причем А. А. Потебня говорит в данном случае о том, что в форме глагола-сказуемого с обязательностью актуализируется то или иное грамматической значение категории лица. А. М. Пешковский, утверждал, что «<…> полной безличности в сказуемом вообще быть не может» [Пешковский 2001: 316], а форма 3‐го лица ед. ч. не является чисто формально закрепленной «безличной» формой, но указывает на внешний по отношению к говорящему и слушающему мир, совокупно актуализируемый в формах 3‐го лица ед. ч. [Пешковский 2001: 317]. Также Г. А. Золотова полагает, что в силу обязательного наличия носителя предикативного признака в любых предложениях, в том числе и безличных, термин «безличные» в отношении предложений с семантикой метеорологических явлений точнее было бы назвать «неличными» по причине неличности носителя предикативного признака, его локативной семантики. По этой же причине Ю. С. Степанов эти предложения предлагает назвать «локус-предложениями» [Степанов 1981: 149]. Однако, наиболее четко и однозначно аргументировал свою позицию в этом вопросе В. М. Павлов, который полагал, что закрепленность значения 3‐го лица за сказуемым безличного предложения, которая не является чисто формальной, расходится с буквальным значением термина «безличность» [Павлов 1992 (b), с. 73].

По поводу использования термина «безличность», «безличный» в зарубежной лингвистике также нет однозначно принятой позиции. На неоднозначность этого термина указывают многие лингвисты, например, Д. Денисон отмечает, что терминологические споры по этому поводу ведутся давно и не привели к какому‐либо определенному результату. Лингвист говорит о том, что неопределенность по поводу собственно безличности ведет к неопределенности в выявлении признаков безличных глаголов, а, следовательно, к неясности в отношении того, какие изменения в их семантике нужно исследовать и описывать [Denison 1993, с. 61]. Н. Вален указывает на невозможность однозначного определения характеристик терминов «безличность/безличный», а также на разнообразие толкования и использования данных терминов в лингвистической литературе. С одной стороны, термин «безличный» (impersonal) используется для описания специфической группы глаголов и устойчивых словосочетаний (impersonal verbs and expressions), а также выявляемой общей категориальной семантики данных глагольных лексем. С другой стороны, данный термин применяется при описании определенного типа конструкции (impersonal constructions), выявляемой на основе поверхностной синтаксической структуры [Wahlén 1925, с. 5].

Тем не менее, термин «безличный» используется многими зарубежными исследователями [Denison 1990; Gaaf 1904; Fischer, Leek 1983; Jespersen 1949], при этом часто делаются ссылки на неадекватное отражение данной терминологией описываемого явления и указывается на то, что данный термин используется либо из‐за отсутствия более приемлемого, либо по причине его общепринятости и традиционности.

Проанализируем основания для использования терминов «безличность», «безличный» в целях обозначения определенного типа предиката, с одной стороны, и для описания особенностей определенного типа структуры, с другой стороны.

1. Особенности семантики предиката безличных структур

Выявление данного признака обусловлено наблюдаемым во многих индоевропейских языках фактом наличия особой группы предикатов с парадигматическими ограничениями – в их парадигмах наличествует только особая форма, омонимичная форме 3‐го л. ед.ч.[10]10
  Также ограничения касаются экспликации родовых значений в тех языках, где грамматический род является хорошо сформированной категорией.


[Закрыть]. Данные предикаты традиционно называются «безличными». На материале английского языка принято говорить о «безличных» глаголах в древнеанглийском языке, так как современная форма «безличного» предложения не позволяет выявить все вышеуказанные признаки безличного предиката на морфологическом уровне.

Среди древнеанглийских безличных глаголов отчетливо выделяются несколько семантических классов (классификация по: [Denison 1990, с. 122]):

1) глаголы, обозначающие природные явления (OE ringan = to rain);

2) глаголы, обозначающие события и действия, не подвластные контролю экспериенцера – последний выражается в морфологических формах датива или аккузатива. В свою очередь эта группа распадается на две подгруппы:

2.1 глаголы физического, ментального или эмоционального состояния-переживания (experience) (OE hyngrian = to be hungry, OE ofhreowan = to rue);

2.2 глаголы, обозначающие необходимость, долженствование, случаемость (OE gelimpan = to happen)

Однако, ученые признают разную степень безличности семантики этих глаголов. Подлинно безличными признаются только глаголы первой группы (глаголы, обозначающие природные явления) [Gaaf 1904, § I]. Либо данный класс глаголов (обозначающих природные явления), в общем признаваемый прототипическим для данной категории, исключается из общего репертуара безличных глаголов, к которому некоторые ученые относят только глаголы двуместные, включающие позиции для обозначения экпириенцера и каузатора: Him gelicade hire þeawas. [Fischer, Leek 1983, с. 346], где одушевленный экспириенцер выражен в дативной форме him, а семантический аргумент источника-каузатора – hire þeawas – в форме номинатива. Но и на этом споры не прекращаются. Так, Д. Денисон утверждает, что двуместность не является обязательной для безличных глаголов, существуют безличные глаголы, требующие заполнения только одной аргументной позиции. Например: глагол OE hyngarian = to be hungry, как и другие глаголы физического состояния, требует только экспериенцера, а глагол OE gelimpan = to happen – только источника-каузатора (как глагол случаемости) [Denison 1990, с. 119]. Оба приведенных в качестве примеров Д. Денисоном глагола, традиционно относимых к классу безличных, не соответствуют критериям глагольной безличности, вводимым О. Фишер и Ф. ван дер Ликом (обязательная двуместность, т. е. наличие экспериенцера и каузатора), однако, эти глаголы семантически и синтагматически могут быть определены как «безличные» по причине их общей категориальной семантики (группа 2.2 глаголы, обозначающие необходимость, долженствование, случаемость по классификации Д. Денисона) и парадигматических ограничений.

Таким образом, проанализировав семантику вышеперечисленных предикатов, а также точки зрения на последнюю исследователей данного вопроса, можно сделать следующие выводы. Во-первых, в отношении наименования данной группы предикатов – «безличные» («бессубъектные» в некоторых трактовках) – признак отсутствия грамматического лица не наблюдается, также не выявляется отсутствие субъекта – он может быть даже эксплицирован в виде номинативной или косвеннопадежной именной группы. Бесподлежащность также не может рассматриваться как исчерпывающий признак этих предикатов в данной трактовке, т. к. является признаком синтаксической структуры, а не предикатной семантики. Как видим, в дискуссии по этому вопросу камнем преткновения становится вопрос о глагольной валентности, что, в сущности, и подменяет в рассматриваемых исследованиях глагольную семантику. В качестве заключения по этому вопросу можно сказать, что отсутствие четких критериев выявления данной группы предикатов на семантическом и на валентностном уровнях, а также невозможность выстроить четкую и обоснованную таксономию данных предикатов, приводят к выводу о том, что рассматриваемый критерий до сих пор не обладает достаточной объяснительной силой.

2. Особенности синтаксической структуры безличной предикативной единицы

Выявление данного признака (безличности) также обусловлено наблюдаемым во многих индоевропейских языках фактом наличия особой группы сентенциональных структур с ограничениями, налагаемыми на форму экспликации подлежащего – подлежащее либо отсутствует полностью без возможности его восстановления в форме языковой репрезентации, либо позицию подлежащего заполняет элемент, облигаторный в структуре предложения, обладающий максимально амбиентной семантикой[11]11
  О семантической наполненности/ненаполненности инициального субстанциального субъектного элемента т. н. безличных структур см более подробно в: [Березина 2012].


[Закрыть]. Такая структура традиционно называется «безличной».

Синтаксический аспект термина «безличный» подчеркивал Д. Андерсен, утверждая, что безличная синтаксическая структура – это структура, предикативным ядром которой является безличный глагол. В свою очередь, безличный глагол – это глагол, который проявляется (функционирует) в предикациях, обладающих свойством финитности, но в отличие от других финитных глаголов, не демонстрирует изменения по лицам / числам: такой глагол всегда употребляется в форме, ассоциируемой с третьим лицом единственного числа и отражает общекатегориальное значение «состояние». С этим связано еще одно свойство подобных предложений: всем им не свойственен аргумент в форме номинатива [Anderson 1986, с. 167–168]. Таким образом, формируется особый тип структуры – безличный, т. е. по сути, бесподлежащный.

Конфликт между семантической характеризацией безличных глаголов и их синтаксической дефиницией (см. также: [Denison 1990; Fischer, Leek 1983]), предложенной Д. Андерсоном, приводит к противоречивым классификациям. Например, OE lician = to like – в семантических классификациях (D. Denison; O. Fischer & F. van der Leek) должен рассматриваться как безличный, так как является глаголом состояния-переживания (experience), сопровождается двумя аргументными позициями (экспериенцер и каузатор-источник – оба неагенсивные). Однако, в классификации, основанной на синтаксическом принципе, данный глагол безличным не является, поскольку открывает валентность для аргумента в форме номинатива[12]12
  По мнению О. Есперсена парадигма данного глагола является довольно яркой иллюстрацией перехода от безличной структуры к личной [Jespersen 1949, III, с. 11.2].


[Закрыть].

Как мы видим, синтаксический критерий также не свободен от терминологических и понятийных разночтений. Таким образом, по поводу определения так называемой безличной конструкции также нет единого мнения. Однако, в большинстве случаев лингвисты сходятся в отношении следующих характеристик безличной конструкции: во‐первых, наличие глагола в форме 3‐го л. ед. ч. и, во‐вторых, отсутствие номинативного аргумента, обусловливающего согласование глагола-сказуемого. В древнеанглийском языке среди подобных конструкций встречаются как односоставные: Rinð, так и двусоставные: Hit rinð. В данной классификации в группу безличных конструкций также попадают предложения, где экспериенцир эксплицитен и выражен дативом или аккузативом, т. е. структуры с так называемым вводным Hit. Данная вариативность так называемых «безличных» структур ведет к тому, что в отношении репертуара синтаксических безличных конструкций также нет единого мнения. Лингвисты ведут споры по поводу критериев и признаков безличных предложений, таких как наличие / отсутствие вводного Hit, количества приглагольных конституентов, объектом споров являются их номенклатура и семантика, а также структура – фразеологическая или придаточная. Например, Д. Лайтфут выделяет две группы в корпусе предложений исследуемого типа: «бессубъектные безличные» (subjectless impersonals) – в эту группу входят все предложения, где формально позиция субъекта не занята номинативным элементом (независимо от семантики последнего), и безличные конструкции с формальным субъектом Hit, причем в последней группе Д. Лайтфут выделяет собственно безличные предложения (true impersonals) типа Hit rinð, и квази-безличные предложения (quasi-impersonals) – предложения с придаточной частью в позиции постглагольного комплемента [Lightfoot 1999, с. 229].

В концепции Д. Андерсона, который также выделяет критерий наличия / отсутствия местоимения Hit в качестве ключевого, классификация древнеанглийских безличных конструкций выглядит следующим образом: собственно безличными (true impersonal), по мнению ученого, являются только предложения, в которых позиция субъекта не заполнена именем существительным или местоимением в номинативе (ср. subjectless impersonal у Д. Лайтфута). Конструкции с вводным (формальным) Hit (безотносительно их структурно-семантических признаков) Д. Андерсон называет «квази-личными безличными предложениями» (quasi-personal impersonal) или полу-безличными (semi-impersonal, также ср. со всем вторым классом у Д. Лайтфута – собственно-безличные и квази-безличные предложения) [Anderson 1986]. Однако, подобный формальный подход к классификации исследуемых конструкций не учитывает их семантических и структурных признаков и классифицирует, по сути, лишь структурные варианты предложений, где субъект либо не конкретно-референтен, либо не выражен. Таким образом, применение либо исключительно семантического критерия, либо исключительно синтаксического критерия для выявления класса древнеанглийских безличных глаголов также не может считаться удовлетворительным.

Попытки дистанцировать конструкции с эксплицитным неноминативным (дативным, аккузативным) субъектом от других семантико-структурных типов традиционно выделяемых безличных конструкций в древнеанглийском языке привели некоторых лингвистов, таких как С. Аллен, О. Фишер, Ф. ван дер Лиик и др., к принятию термина «бессубъектные / бесподлежащные конструкции» (subjectless construction). По этому поводу С. Аллен пишет, что экспериенцер выполняет синтаксическую роль субъекта, несмотря на то, что по форме он не является номинативным [Allen 1995, с. 20][13]13
  Аналогичные идеи – о возможности неноминативного оформления подлежащего предложения – на материале русского языка высказывала М. Гиро-Вебер [Гиро-Вебер 1979].


[Закрыть]. Исходя из вышесказанного, можно заключить, что в данном толковании заключается противоречие, т. к., если экспериенцер действительно субъект подобных конструкций, то именовать подобные структуры «бессубъектными» терминологически непоследовательно.

Таким образом, терминологически понятие «безличность» не получает обоснования, хотя выявляется практически всеми исследователями как явление, вовлекающее семантический и грамматический уровни языка. Наличие «безличности» не вызывает сомнения, однако в отношении границ «безличности» и критериев отнесения тех или иных языковых фактов к категории «безличных» единодушия не наблюдается. На наш взгляд, решение проблемы определения «безличности» и ее границ лежит не в сфере валентностных или категориальных характеристик предиката, не в структурных особенностях предложения, а в сфере определения концептуального субстрата данной категории и инвариантной семантики данного типа структур как первопричин или мотивов для выбора говорящим той или иной сентенциональной конфигурации. Таким образом, вопрос о выявлении семантических признаков категории «безличность» является «отправной точкой» в данном исследовании.

Традиционно безличность рассматривается лингвистами как универсальная семантико-синтаксическая категория, являющаяся микрополем в макро-поле категории личности/безличности, которая формируется на основе трёх базовых элементов, отражающих в сознании реальных предметных участников ситуации общения: говорящий – слушающий – предмет речи. Категория личности/безличности воплощается в функционально-семантической категории лица, реализующейся в индоевропейских языках в парадигмах личных и притяжательных местоимений, а также в системе глагольного словоизменения [Слюсарева 1986, с. 93]. По мнению Ю. С. Степанова, безличность – это также частный случай проявления более широкой категории личности/безличности в языке. Категория личности/безличности – универсальная семантико-синтаксическая категория языка, характеризующаяся отнесением субъекта предложения к какому‐либо предмету во внешнем мире (референту) и при этом степенью выделенности (отдельности) этого предмета в пространстве и времени [Степанов 1990, с. 272]. Данная категория, в отличие от логико-семантических категорий (например, субъекта и предиката), в логике не рассматривается, исключение составляют некоторые системы логики отношений (Ш. Серрюс, С. МакЛеннан, Х. Зигварт, А. Марти и др.)[14]14
  Логические концепции о сущности т. н. безличных суждений более подробно см. в: [Березина 2013].


[Закрыть].

Экстремумами в рамках категории личности/безличности являются т. н. личные предложения с субъектом «я», который всегда личный, индивидуальный, определенный, выраженный обязательно, зачастую в обоих членах предикативного ядра (Я говорю), и предложения безличные, обозначающие нелокализованные явления природы, субъект которых всегда неличный, неиндивидуальный, неопределенный или невыраженный, т. е. субъект отсутствует (например, рус. Морозит; Темнеет). По мнению Ю. С. Степанова это противопоставление личного/безличного является градуальным, т. е. между его крайними членами возможно выявление некоторого, разного в различных языках, количества промежуточных членов. Так, для индоевропейских языков в общем характерна следующая градация предложений по типу субъекта, при которой последний может быть (вплоть до случаев полного его отсутствия) [Степанов 1990, с. 272]:

1. лицом «я» (Я говорю);

2. индивидом-лицом, кроме «я» (Мальчик говорит);

3. индивидом не-лицом (Камень упал);

4. определенным множеством индивидов – лиц или не-лиц (Все пришли; Все камни упали);

5. неопределенным множеством индивидов – лиц или не-лиц (Цыплят по осени считают; Там что‐то сыплется);

6. определенным по пространственно-временным границам явлением внутреннего или внешнего мира (Меня знобит; Сегодня с утра морозит; В Москве светает);

7. неопределенным по пространственно-временным границам явлением природы (Холодно; Темно; Плохо)

В данной системе личных значений третье лицо единственного числа в форме глагола рассматривается как способ нейтрализации личного [Степанов 1990, с. 272].

Поскольку категория личности/безличности также градуируется по линии пространственно-временной (см. № № 6,7 выше) определенности предмета, на который указывает субъект предложения, т. е. как бы по линии контуров, или границ, то предложение будет тем ближе к значению абсолютной безличности, чем более неопределённы эти границы, ср. рус. Комната пахнет цветами – В комнате пахнет цветами – Здесь пахнет цветами; В комнате темно – Там темно, где последние предложения являются безличными, хотя слова «здесь», «там» имеют определенную референцию и являются в данном случае составляющими оценки. В связи с рассмотрением категорий личности/безличности, следует отличать градации по принципу определенности/неопределенности референции в узком значении термина: известности/неизвестности референта, однозначности/неоднозначности указания на него и т. п., которые относятся к другим категориям (дейксиса, локации, детерминации) и рассматриваются в теории референции и прагматике, тогда как категория личности/безличности рассматривается в семантике и коммуникативно-значимых планах [Степанов 1990, с. 273].

Каждый тип предложений по линии категории личности/безличности имеет, по крайней мере, одну, только ему присущую семантическую сферу. Так, есть семантические понятия, которые выражаются только предложениями с субъектом «я» (например, так называемые перформативы), или только предложениями с субъектом – неодушевленным индивидом (например, при предикатах «лущится», «колется», «варится», «плавится», например, Суп варится; Сосна хорошо колется; и т. д.). Ю. С. Степанов выделяет у безличных предложений четыре собственные семантические сферы:

1. стихийные явления природы (рус. Светает; Дождь; Дождит; англ It is raining; нем. Es regent);

2. стихийные явления организма, внутреннего мира и психики человека (рус. Мне больно; Мне думается; Меня знобит);

3. сфера модальности (рус. Мне надо; англ. It is necessary; лат. Pudet – Стыдно);

4. значение существования, наличия (рус. Есть; Имеется; Случилось так, что…; англ. There is …; нем. Es gibt…; франц. Il y a …; англ. It happens that…; нем. Es gescheht, …; франц. Il arrive que …).

Подводя итог, можно сказать, что традиционно категория безличности определяется как семантико-грамматическая/семантико-синтаксическая категория и заключается в том, чтобы выразить одно из отношений действия к деятелю в системе синтаксических значений лица, а именно отстраненность действия или состояния от деятеля, невозможность агенса, независимость процесса, состояния от активного лица [Иванов 2004, с. 5; Сомова 2006, с. 153]. Таким образом, при описании безличности как синтактико-семантической (или семантико-синтаксической) категории, исследователями, как правило, акцентируется синтаксическая сторона репрезентационных форм актуализации в рамках данной категории. Однако, обосновывая выбор говорящим той или иной актуализационной формы, некоторые исследователи, все же упоминают общую семантику, объединяющую актуализационные формы в категориальное пространство.