Текст книги "Петр III. Загадка смерти"

Есть еще одно воспоминание о письме Петра Федоровича. Правда, оно выглядит скорее как легенда. Принадлежит воспоминание современнику событий грузинскому архиерею, рассказавшему о вступлении на престол императрицы Екатерины И. Все, конечно, священник выдумать не мог, поэтому интересно узнать о слухах, которые существовали в то время. «Когда императрица прибыла в Петербург, – пишет он, – она получила письмо от мужа, чрез Адама Васильевича. Сам он лично писал так: “Великая государыня! Истинно я много виновен пред Богом, пред вами и Российской Империею. Умоляю, не убивай меня смертью. Ради Бога прости меня. Вспомни наше венчание и помилуй меня. Я сам знал, что с тобой я плохо поступал, я не был способен ни к тому, чтобы быть царем. Я ныне свидетельствую тебе об этом собственноручною подписью, свидетельствую, что даже помыслом ничего против тебя не возымею”»¹⁸⁷.

О «переписке» Петра Федоровича с Екатериной рассказывает и также безымянный человек из окружения гетмана К.Г. Разумовского, что особенно интересно. После неудачи в Кронштадте император будто бы решил припугнуть Екатерину и написал ей письмо, в котором говорилось: «Ежели подержится с своим намерением, то не увидут виселниц, кои-де от Аренбова до Петербурга будут поставлены виселницы…» Сама Екатерина II в «Обстоятельном манифесте» от 6 июля говорит, отмечая изменение позиции Петра Федоровича: «И как то, так и другое письмо (доставленные с Голицыным и Измайловым. – О. И.), наполненные ласкательствами, присланы были несколько часов после того, что он повеление давал действительно нас убить, о чем нам те самые заподлинно донесли с истинным удостоверением, кому сие злодейство противу живота нашего препоручено было делом самим исполнить» (курсив наш. – О. И.). В небольшой записке, посвященной событиям того времени, Екатерина II называет «убийц». Она пишет, что «приехали князь Трубецкой и фельдмаршал Александр Шувалов. Они были посланы удержать два первых гвардейских полка, шефами которых они были, и чтобы убить императрицу», но «они пали к ее ногам и рассказали ей о своей миссии и затем отправились принести присягу». А до них к Екатерине приехал от Петра Федоровича канцлер Воронцов, чтобы «высказать императрице упреки за ее бегство и потребовать от нее объяснений этого»¹⁸⁸.

О том, что Петр Федорович хотел своей жене «свернуть шею», говорит, например, А. Шумахер¹⁸⁹. Он же сообщает о том, что Петр Федорович приказал кабинет-секретарю Волкову составить письмо Сенату, в котором «строго призывал к его верности, оправдывал свое поведение в отношении собственной супруги и объявлял юного великого князя Павла Петровича внебрачным ребенком». Но письмо это до адресата не дошло, а было передано Екатерине¹⁹⁰. Она сама рассказывает о подобном случае в письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года: «Когда я выступала из города, ко мне подошли три гвардейских солдата, посланные из Петергофа для того, чтобы распространять манифест среди народа, и сказали мне: “Возьми, вот что поручил нам Петр III, мы даем это тебе и радуемся, что имели этот случай присоединиться к нашим братьям”»¹⁹¹.

Совершенно очевидно, что Петр Федорович сам или по совету своего окружения сначала пытался запугать супругу и, не исключено, действительно хотел «свернуть ей шею»[43]43
  Шумахер так передает слова Петра Федоровича, узнавшего о бегстве супруги из Петергофа: «Все, чего я желаю, – это либо свернуть ей шею, либо умереть прямо на этом месте» (Шумахер А. Со шпагой и факелом. С. 285).


[Закрыть]. Но положение изменялось не в его пользу. На вызов супруга Екатерина II ответила жестко. Упомянутый человек из окружения К.Г. Разумовского пишет: «Напротиву того послано к ему, что ежели добровольно не отдаст себя в арест, то повелено будет поступить полкам и артиллерии действовать по военному и бонбмандировать. Государь, из особливаго уговору Фон Минниха, повторно [послал] к ее величеству с тем, что безспорно отдает себя в арест, и потому от ее величества командирован штаб-офицер в Аренбов с командою, которому государь отдал сам шпагу свою [и] кавалерию…»¹⁹²

Теперь перейдем к сведениям, которые сообщают иностранцы. Начнем с дипломатов. Сразу следует заметить, что у них слухи перепутываются (иногда сознательно) с добытыми из самых близких к главным действующим лицам сведениями. Кое-какой информацией они делились друг с другом.

Первая из известных нам депеш о письмах Петра Федоровича принадлежит саксонскому дипломату Прассе. 30 июня (11 июля) 1762 года он сообщал своему двору о том, что неподалеку от мызы Стрельна императрица получила от «смещенного императора» первое послание, в котором он раскаивался в своем варварском поведении по отношению к супруге, обещал измениться и предлагал полное примирение. На это последовал ответ, что уже слишком поздно говорить об этом и благо империи требует других решений. Движение войск на Петергоф продолжилось. И тогда Петр Федорович прислал жене второе письмо, в котором предавался на милость своей бывшей супруги (gewesenen Gemalin) и лишь просил разрешить быть с ним девице Воронцовой и генерал-адъютанту Гудовичу. К нему был отправлен генерал-майор Измайлов, который должен был сказать ему, что если он имеет истинно серьезные намерения сдаться, то он должен прибыть в Петергоф и там узнать свою дальнейшую судьбу. Петр Федорович согласился на это безо всяких противоречий и при прибытии туда сдал свою шпагу дежурному офицеру, ни в чем не возражая. У него были отобраны ордена, но не выполнена просьба о Воронцовой и Гудовиче¹⁹³. В депеше от 12(1) июля Прассе прибавил, что император смирился с тем, что должен был подписать акт отречения (renunciation) от здешнего трона и империи, который он подписал: «Петр, герцог Голштинский»[44]44
  Примечательно, что о такой же подписи говорит Гельбиг в «Биографии Петра Третьего» (с. 152).


[Закрыть]. Вице-канцлер князь Голицын передал этот акт императрице¹⁹⁴.

Австрийский посланник граф Мерси де Арженто, возможно, воспользовался знакомством с Прассе для получения информации о Петре Федоровиче. В своей депеше от 12 (1) июля 1762 года он также сообщал, что первое письмо Екатерина получила на мызе Стрельна. «Письмо заключалось в том, – пишет граф Мерси, – что он (Петр Федорович. – О. И.) сознает всю несправедливость своего обращения с этою государынею, но искренне желает примириться с нею, разделить с нею престол и самодержавие. Однако императрица ответила ему так: теперь уже не до подобных предложений, дело касается счастья, безопасности и благоденствия Русского Государства, он же, царь, должен безропотно покориться, если не желает довести дело до крайнего предела. После такого ответа императрица продолжала с войсками свой путь к Петергофу, где до нее дошло второе письмо ее слишком поздно раскаявшегося супруга, в котором он сдается безо всяких условий с единственною просьбою: дать ему приличное содержание и оставить при нем девицу Воронцову и генерал-адъютанта Гудовича. На что от новой императрицы последовал короткий последний ответ: он должен немедленно явиться в Петергоф, что и было исполнено им. Во время его приближения к Петергофу императрица отправилась в сад, а между тем царь был арестован (при вступлении во дворец он вынужден был смиренно вручить свою шпагу находящемуся там с отрядом офицеру) и, по снятии орденской ленты был отвезен, как меня уверяют, в Шлиссельбург»¹⁹⁵. Примечательно, что тут ни словом не упомянут М. Измайлов и акт отречения.

Через некоторое время, по-видимому, граф Мерси получил новые данные по поводу писем Петра Федоровича. 24 (13) июля он сообщал своему министерству: «После прибытия царя в Ораниенбаум, в великом смущении держали совет, и когда царь ясно увидел, что после того, как дело зашло так далеко, не осталось никакого средства снова взойти на русский престол; тогда, по внушению фельдмаршала Миниха, он написал очень смиренное письмо к здешней монархине, в котором сдается ей, между прочим, в весьма трогательных выражениях дает ей заметить, что охотно уступает правление в полной надежде, что она окажет ему, как своему супругу, надлежащее снисхождение. Но так как русская императрица ничего не ответила царю на это, а фельдмаршал Миних, ровно как и генерал Измайлов (который командовал немногими в Ораниенбауме находящимися войсками) продолжали беспрерывно и убедительно свои представления, то царь вторым письмом отдавал себя вполне на волю нынешней государыни, и для большой убедительности в своей искренности вручал ей шпагу и все ордена, и в день своего тезоименитства был переслан в Петергоф, откуда отвезен генералом Измайловым в 40 верстах лежащий отсюда летний дом, называемый Ропшею и принадлежащий старому фельдмаршалу Разумовскому, брату гетмана, а оттуда уже отправлен в Шлиссельбург. Те, кто видел, как царь возвращался по каналу в Ораниенбауме и приставал к берегу, наблюдали, что когда он шел пешком от начала канала до дворца свыше 2-х верст или 3000 шагов, то был так огорчен, поражен и робок, что щеки, даже все тело дрожало от страха…» (курсив наш. – О. И.)¹⁹⁶. На рассказ графа Мерси, по-видимому, повлиял и опубликованный 6 июля «Обстоятельный манифест». Примечательно, что инициатором сдачи Екатерине выступает у австрийского посланника фельдмаршал Миних, когда все другие иностранцы утверждают, что последний призывал к борьбе.

На следующий день, 13 (2) июля, свою депешу направил на родину француз Л. Беранже. В ней говорилось: «Император, не видя ни малейших средств к спасению, написал письмо императрице, в коем признавал свои вины, предлагал примирение и совместное правление. На сие императрица ничего ему не ответствовала. Через недолгое время послал он ей второе письмо, где умолял о прощении и просил для себя пенсию и дозволение удалиться в Голштинию. Императрица отправила к нему акт об отречении, который повез генерал Измайлов, коему велено было заставить его подписать оный и сказать ему, что ежели вздумает он сопротивляться, то никто не поручится за его жизнь. Генерал приехал в Ораниенбаум в сопровождении одного только слуги и подал императору акт отречения, а когда тот стал уклоняться от подписания, Измайлов сказал: “Моя жизнь в ваших руках, тем не менее, я арестую вас по приказу ее величества”. Он снял с него орденскую ленту и отвез из Ораниенбаума в Петергоф, где его поместили в те же апартаменты, кои занимал он, будучи еще великим князем. У императора были отняты все знаки суверенного его достоинства, его одели в шлафрок, в коем он так и оставался до окончательного своего исчезновения. Трагедия сия завершилась в семь часов вечера 10 июля. Петр III выказал при всех сих событиях наивеличайшую трусость»¹⁹⁷. Не исключено, что это наиболее вероятное изложение действительного хода событий. Издатель «Дипломатической переписки французских представителей при дворе императрицы Екатерины II» писал, что Л. Беранже был всегда очень хорошо осведомлен, имея большие и прочные связи в петербургском обществе и черпая свои сведения в самых высоких сферах. Поэтому ему редко приходилось исправлять сообщенные им данные о каком-либо заговоре, аресте и пр. «Беранже, несомненно, – пишет издатель, – был дипломат усердный, наблюдательный, настойчивый и осторожный, справедливо заслуживавший одобрение министра и короля»¹⁹⁸. Но, необходимо заметить, и Беранже, ненавидевший Екатерину II, также часто ошибался, принимая одностороннюю позицию по отношению к великой императрице.

А вот что в тот же день (2 июля) писал английский посланник Р. Кейт: «В субботу утром, узнав о приближении императрицы с большими силами, послал он вице-канцлера князя Голицына и генерал-майора Измайлова к императрице для переговоров. По прошествии недолгого времени Измайлов возвратился с актом отречения, каковой император и подписал, а затем сел в карету вместе с сим генералом и уехал по Петергофской дороге, после чего никто его более не видел; я так и не смог разузнать, куда именно его препроводили. Говорят, будто в акте отречения есть статья, обещающая ему свободное возвращение в Голштинию…Говорят, будто император пожелал для себя всего лишь сохранения жизни и хорошего обращения с фавориткою его и адъютантом Гудовичем»¹⁹⁹.

Многое мог пояснить в этом деле непосредственный свидетель событий – Я.Я. Штелин, но в своей записке о последних днях царствования Петра III он молчит о письмах Петра Федоровича и только замечает, что в Петергофе «он изъявил согласие на все, что от него потребовали». Об этих письмах Штелин должен был знать хотя бы по «Обстоятельному манифесту» от 6 июля. Видимо, он крайне отрицательно относился к упомянутым письмам и отречению Петра Федоровича.

Любопытные детали сообщает по поводу рассматриваемых писем весьма осведомленный датский дипломат А. Шумахер. Он пишет: «Тогда этот несчастный государь отправил с вице-канцлером князем Голицыным письмо к императрице, в котором он просил ее лишь позволить ему уехать в Голштинию. Но вскоре затем он сочинил и второе письмо, еще более унизительное. Он отказывался полностью от своих прав на российский престол и на власть. Он раболепно молил сохранить ему жизнь, и единственное, что выговаривал себе помимо того, – это позволение взять с собой в Голштинию любовницу Елизавету Воронцову и фаворита Гудовича. Это послание он переслал с генерал-майором Михайлой Измайловым. Оба письма были па русском языке. Их вручили императрице в упомянутом монастыре…Когда генерал-майор Измайлов вернулся из Петергофа, император немедленно написал присланную с ним на русском языке формулу отречения от российской короны и тут же подписал ее в надежде, что это позволит ему отправиться в Голштинию» (курсив наш. – О. И.)²⁰⁰. Сообщение Шумахера о том, что письма Петра Федоровича были написаны по-русски, противоречит свидетельству самой императрицы, о котором мы говорили выше.

Автор известной книги «История и анекдоты о революции в России в 1762 году», Рюльер, упоминает только об одном письме. Согласно его драматическому, но, скорее всего, во многом выдуманному рассказу, основную роль в написании Петром Федоровичем письма к Екатерине сыграла Елизавета Воронцова: «…Его любезная, обольщенная надеждою найти убежище, а может быть, в то же время для себя и престол, убедила его послать к императрице просить ее, чтобы она позволила им ехать вместе в герцогство Голштинское. По словам ее, это значило исполнить все желания императрицы, которой ничто так не нужно, как примирение, столь благоприятное ее честолюбию». Тут Рюльер вводит фельдмаршала Миниха, который, узнав о решении Петра Федоровича распустить солдат и уничтожить всякие следы возможной обороны, страшно возмутился. «При сем зрелище Миних, объятый негодованием, спросил его, – пишет Рюльер, – ужели он не умеет умереть как император, перед своим войском? “Если вы боитесь, – продолжал он, – сабельного удара, то возьмите в руки распятие – они не осмелятся вам вредить, а я буду командовать в сражении”. Император держался своего решения и написал своей супруге, что он оставляет ей Российское государство и просит только позволения удалиться в свое герцогство Голштинское с фрейлиною Воронцовой и адъютантом Гудовичем». Автор «Истории и анекдотов» не называет ни Голицына, ни Измайлова, а только замечает: «Камергер, которого наименовал он (Петр Федорович. – О. И.) своим генералиссимусом, был послан с сим письмом…»²⁰¹

Г. Гельбиг уделил в «Биографии Петра Третьего» много места рассматриваемым письмам²⁰². Но это во многом, скорее всего, догадки бывшего дипломата. Он начинает с того, что Петр Федорович, возвратившись в Ораниенбаум из неудачной поездки в Кронштадт, заснул, но через некоторое время пробудился от кошмара. Он тотчас же потребовал перо и чернил и написал свое первое письмо к императрице, своей супруге. Содержание его, по словам Гельбига, было следующее: император, признавая свою несправедливость, хотел примириться с императрицей и разделить с ней власть. Но надежды на действие этого письма, как утверждает Гельбиг, не было никакой. После его написания Петр III вернулся с плачущей графиней Елизаветой Воронцовой по ее просьбе во дворец. Там он нашел дамское общество в слезах. Женщины набросились на него с причитаниями, сделавшими его состояние еще более безотрадным, что выразилось в его внешности. Все, кто видел Петра Федоровича в это время, утверждали, что он неузнаваемо изменился. Он пошел в глубокой печали в Японский зал, где упал без сил[45]45
  Этот факт подтверждается Я. Штелиным: «По просьбе дам государь распускает гарнизон по квартирам и переходит в Японскую залу большого дворца. Тут ему несколько раз делается дурно, и он посылает за священником тамошней русской церкви».


[Закрыть]. Когда он вновь пришел в себя, то позвал русского священника.

Прежде чем пойти в Японский зал, как утверждает Гельбиг, Петр Федорович показал некоторым персонам написанное им письмо (от которых узнали о подлинном его содержании). Особенно он хотел знать мнение своего друга Гудовича и графа Миниха. Оба порицали этот шаг Петра Федоровича. Особенно резко отозвался о нем фельдмаршал, заметив, что император ничего благодаря этому не получит. Более того, он советовал ему идти самому к императрице и, как он выражался, положиться на ее решение («auf Discretion zu ergeben»). Однако император, который был доволен тем, что написал письмо, не только в нем ничего не изменил, а, напротив, как можно быстрее отослал его своей супруге. Между тем императрица в своем медленном движении достигла обители Святого Сергия, неподалеку от дворца в Стрельне. В этом монастыре Екатерина получила письмо своего мужа из рук вице-канцлера князя Голицына, но ничего на него не ответила. Она заявила громко и публично: «Она не даст ответа на это послание; уже слишком поздно и благо империи требует иных решений». Императрица со своими войсками двинулась дальше и достигла в 10 часов Петергофа, где она получила второе письмо императора.

Не дождавшись ответа на свое письмо, Петр Федорович понял, как правы были его друзья. Он решился еще раз написать своей супруге. По его просьбе в этой работе ему помогали Елизавета Воронцова и Гудович. Гельбиг так излагает содержание этого письма: «Он еще раз просил прощения у Екатерины; отказывался от права на российскую корону; желал получить пенсию и просил о разрешении уехать с Гудовичем и Елизаветой Воронцовой в Голштинию». После того как он написал это письмо, он казался очень успокоившимся. Это письмо он поручил доставить Михаилу Измайлову, на которого он положился и который его предал. Когда императрица прочла это письмо, она опять заявила, что не намерена на него отвечать[46]46
  Но, как мы знаем из «Обстоятельного манифеста», Екатерина II все-таки послала Петру Федоровичу какую-то записку.


[Закрыть]. К Петру Федоровичу был послан Измайлов, соблазненный будто бы деньгами, наградами и чинами, с секретной инструкцией привести императора.

Голштинец Д. Сивере подтверждает в своих воспоминаниях последнее сообщение Гельбига. Он пишет: «В десять часов прибыл генерал-майор Измайлов (он прежде казался добрым другом, недавно произведен в старшие поручики и пожалован Анненским орденом) с предъявлением желания императрицы, чтобы император отрекся от престола и приказал своим людям держаться смирно: тогда не будет им никакого худа. Каждый остался этим доволен, так как ничего нельзя было поделать против 12-ти с лишком тысяч человек и 60 или 70 пушек, находившихся у императрицы в Петергофе. В половине 11-го часа император должен был отправиться с этим Измайловым в Петергоф. С собою взял он свою графиню Воронцову и Гудовича (которого по прибытии туда поколотили отлично[47]47
  В упоминавшейся выше записке «Похождение известных петербургских действ» этот факт подтверждается. Ее автор сообщает: «Андрей Гудович оному офицеру досадно говорил: “Как де ти посмел своего природнаго государя арестовать”, за что получил… множество ударов» (Осмпадцатый век. Кн. 2. С. 633). Факт избиения Гудовича подтверждают и другие, например А. Шумахер (Шумахер Л. Указ. соч. С. 292).


[Закрыть])»²⁰³.

Подлинные письма Петра Федоровича

Палеография

Письмо ПФ1 на французском языке (с PS)²⁰⁴, написанное чернилами, имеет размеры (слева по часовой стрелке): 330 х 220 х 332 х 225 мм; филигрань: литеры GR с короной над ними, называемой «королевским шифром», который служит показателем высокого качества бумаги²⁰⁵. Это письмо складывалось дважды в ¹/₄. ПФ1, кажется, написано на той же бумаге, что и ОР2 (филигрань GR).

ПФ2 написано на французском языке карандашом²⁰⁶ на сероватой бумаге размером (слева по часовой стрелке): 137x325x150x325 мм; филигрань Pro Patria. Текст написан вдоль большего размера. Судя же по складкам (основная горизонтальная складка проходит на расстоянии 100 и 97 мм [слева и справа соответственно]), письмо, не исключено, уже после написания было обрезано снизу, что хорошо видно по рисунку нижней грани, свидетельствующей о применении ножниц; возможно, на отрезанной части располагался какой-то текст (как и в случае с ОР2). Правда, этому, кажется, противоречит характер написания – по ширине листа.

ПФЗ написано по-русски чернилами²⁰⁷ на вырезанном ножницами куске бумаги, имеющем размеры: 215 х 215 х 215 х 215 мм; филигрань по типу Pro Patria с литерами ГУБР, означающими: Города Углича бумажная рольная²⁰⁸. Письмо складывалось в ¹/₆ (пополам горизонтально и два раза вертикально).

СВ написан по-немецки карандашом (с отдельными французскими словами)²⁰⁹ на бумаге размером: 330 х 210 х 327 х 205 мм; филигрань Pro Patria. «Список» складывался (три линии по горизонтали и одна вертикальная[48]48
  Правда, просматриваются еще две чуть заметные вертикальные складки, возможно от первоначальной попытки, от которой отказались.


[Закрыть]). Заметим, что так же было сложено ОР1.

На всех приведенных документах Петра Федоровича отсутствует адрес, который есть на ОР2.

Тексты

Порядок писем дан так, как он имеет место в архивном деле и публикации их в «Собрании сочинений Екатерины II»²¹⁰:

I

Je prie Vostre Majesté destre assuré sûrement de moy et davoir la bonté dordonner quon ote les postes de la seconde Chambre parce que la chambre ou je suis est si petite qua peine j i peut my remuer et comme elle scait que je me promené toujours dans la chambre ca me fera enfler les jambes encore je Vous prie de nordonner point que les officiers restent dans la même chambre comme jai des besoins c’est impossible pour moy au reste je prie Vostre Majesté de me traiter du moins comme le plus grand malfaiteur ne scachant pas de lavoir offensé jamais en me recommendant a sa pense magnime je la prie de me laisser au plutôt avec les personnes nommé en Alemagne Dieux le lui repayera sûrement et je suis votre très humble

valet

Pierre.

P. S. Vostre Majesté peut estre sure de moy que je ne penserai rien ni ferai rien qui puisse estre contre sa personne ou contre son règne».

Далее даются переводы, сделанные Н.К. Шильдером²¹¹:

«Государыня.

Я прошу Ваше величество быть во мне вполне уверенною и благоволите приказать, чтобы отменили караулы у второй комнаты, ибо комната, где я нахожусь, до того мала, что я едва могу в ней двигаться. Вы знаете, что я всегда прохаживаюсь по комнате, и у меня вспухнут ноги. Еще я Вас прошу, не приказывайте офицерам оставаться в той же комнате, так как мне невозможно обойтись с моею нуждою. Впрочем, я прошу Ваше величество обходиться со мною по крайней мере не как с величайшим преступником; не знаю, чтобы я когда-либо Вас оскорбил. Поручая себя Вашему великодушному вниманию, я прошу Вас отпустить меня скорее с назначенными лицами в Германию. Бог, конечно, вознаградит Вас за то, а я

Ваш нижайший слуга

Петр.

Р. S. Ваше величество может быть во мне уверенною: я не подумаю и не сделаю ничего против Вашей особы и против Вашего царствования»[49]49
  В сборнике «Переворот 1762 года» дан следующий перевод этого письма: «Сударыня, я прошу Ваше величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так как Вам известно, что я всегда хожу по комнате и что от этого распухнут у меня ноги. Еще я Вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности – это невозможно для меня; в остальном я прошу Ваше величество поступать со мной по меньшей мере, как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь Вашему великодушию, я прощу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию, Бог ей заплатит непременно, Ваш нижайший слуга Петр. Р. S. Ваше величество может быть уверенной во мне, что я ни подумаю ничего, ни сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления» (Переворот 1762 года. 2-е изд. М., 1908. С. 142–143; курсив наш. – О. И.). В этом переводе (в выделенном ними тексте), несомненно, ошибка.


[Закрыть].

II

«Vostre Majesté,

Si Vous ne voulez point absolument faire mourir un homme qui est déjà assez malheureux ayez dont pitié de moy et laissé moy ma seule consolation qu’il est Elisabeth fiomanovna Vous ferez par ca un de plus grand oeuvre de charité de vostre règne au reste si Vostre Majesté voudroit me voir pour un instant je serai au comble de mes voeux.

Votre très humble

valet

Pierre».

«Ваше величество.

Если Вы решительно не хотите уморить человека, который уже довольно несчастлив, то сжальтесь надо мною и оставьте мне мое единственное утешение, которое есть Елизавета Романовна. Этим Вы сделаете одно из величайших милосердных дел Вашего царствования. Впрочем, если бы ваше величество захотели на минуту увидать меня, то это было бы верхом моих желаний.

Ваш нижайший слуга

Петр»[50]50
  В упомянутом сборнике «Переворот 1762 года» перевод выглядит так: «Ваше величество, если Вы совершенно не желаете смерти человеку, который достаточно уже несчастен, имейте жалость ко мне и оставьте мне мое единственное утешение Елизавету Романовну. Вы этим сделаете большее милосердие Вашего царствования; если же ваше величество пожелало бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив. Ваш нижайший слуга Петр».


[Закрыть].

III

«Ваше величество.

Я еще прошу меня, который Ваше воле исполнял во всем, отпустить меня в чужие край с теми, которые я, Ваше величество, прежде просил, и надеюсь на Ваше великодушие, что Вы меня не оставите без пропитания.

Верный слуга

Петр».

IV

Surtout[51]51
  Сюртук (фр.).


[Закрыть]

Paille[52]52
  Соломенный (фр.).


[Закрыть]

mundirungs[53]53
  Слово не переведено нами.


[Закрыть]

Анализ текста писем Петра Федоровича

ПФ1

Вопрос о том, как перевести термин madame, для этого письма весьма важен, поскольку отражает уровень отношения Петра Федоровича к своей супруге в момент его написания (остальные два письма начинаются и по-французски, и по-русски со слов «Ваше величество»). Этому обращению должна соответствовать и подпись: «Ваш покорнейший слуга» (полагаем, что так можно перевести слова «votre très humble valet»[54]54
  Стоит заметить, что и в сборнике «Переворот 1762 года», как и у Н.К. Шильдера, эти слова переводятся как «ваш нижайший слуга».


[Закрыть]); покорность Петра Федоровича была наиболее нужна Екатерине, что он не мог не понимать. Здесь, однако, как нам кажется, нет отношения подданного и властителя. При этом можно с большой степенью вероятности утверждать, что письмо написано уже из Ропши: упоминается комната, в которой поместили Петра Федоровича.

Правда, Петр Федорович не теряет еще бодрости. Он даже пытается вести полемику с Екатериной, считая, что суровое обхождение с ним караула не соответствует его вине: «я не величайший преступник» и «не знаю, чтобы я когда-либо Вас оскорбил» (последнее очевидная ложь: вспомнить его знаменитый окрик: «Дура!»). Поэтому Петр Федорович просит отпустить его «скорее с назначенными лицами в Германию». «Назначенные лица» – это весьма интересно; кем «назначенные»? По-видимому, еще раньше по просьбе Петра Федоровича самой Екатериной; поэтому они не упоминаются персонально (правда, не исключено, что договоренность о них была устной). Напомним, что Дашкова (по переводу под редакцией Чечулина) пишет о том, что Петр Федорович, «указав несколько лиц, которых желал бы видеть около себя, он просил императрицу назначить их состоящими при нем».

Но за что Екатерина должна отпустить супруга в Германию с «назначенными лицами»? Кажется, что Петр Федорович говорит об этом в Р. S:. «Ваше величество может быть во мне уверенною: я не подумаю и не сделаю ничего против Вашей особы и против Вашего царствования» (курсив наш. – О. И.). Тут возникает несколько вопросов. Во-первых, почему Петр Федорович упрятал столь важное признание в постскриптум (куда добавляют, как правило, несущественные и потому забытые детали), а не продолжил сразу после просьбы об отъезде в Германию? Примечательно, что и в самом начале своего письма Петр Федорович прибегает к подобной формуле: «Я прошу ваше величество быть во мне вполне уверенною…» (правда, тут идет речь о снятии караула, мешающего жизнедеятельности арестованного императора). Но это, вероятно, показалось малым Петру Федоровичу, и он решил более подкрепить свою просьбу. Однако в этом, на наш взгляд, лежит самая большая загадка: если Петр Федорович подписал акт отречения от российского престола до отправления в Ропшу (29 июня), то почему он не ссылается на этот документ, а только обещает быть лояльным к императрице? Да и что стоит бумажка с отречением, если Петр Федорович сам лично в Сенате не объявил об этом. В любой момент, оказавшись на свободе, он мог объявить свое отречение ложным, полученным под давлением. Этот Р. S. можно объяснить или тем, что Петр Федорович изменил позицию после 29 июня, или в тот день он ничего не подписывал и вел торговлю с Екатериной, не зная о том, что о его отречении уже объявлено в Сенате. Не к этой ли стороне поведения свергнутого императора относятся следующие слова из письма А.Г. Орлова от 2 июля из Ропши: «…Другая опасность, што он действително для нас всех опасен для тово, што он иногда так отзывается, хотя в прежнем состояли быть» (курсив наш. – О. И.). Но если ты отрекся, и при этом сделал это письменно, то как же можно вернуть все назад? Петр Федорович был, как известно, весьма болтлив, что даже выдавал противникам свои тайные планы, о чем писала не только Екатерина II, но и Я. Штелин, хорошо знавший психологию великого князя, а потом и императора: «Употреблены были все возможные средства научить его скромности, например, доверяли ему какую-нибудь тайну, и потом подсылали людей ее выпытывать»²¹². Более того, бывший наставник великого князя утверждает, что именно болтливость Петра Федоровича привела к тому, что в обществе узнали о его замысле уничтожить гвардейские полки²¹³. Екатерина подтверждает это: «Он не скрывал почти ни одного из своих проектов»²¹⁴.

Теперь следует особо сказать о карауле. Чему должен был помешать он, не оставлявший Петра Федоровича одного даже при отправлении им естественной нужды? Побегу, агитации среди солдат или самоубийству? Вполне вероятно, что офицеры получили от Н.И. Панина наставления в духе изложенных им в инструкции для караула у Ивана Антоновича. В пункте 3 этой инструкции говорилось: «В покое с ним в ночное время ночевать вам обоим, а днем может быть с ним и один…»²¹⁵ А. Шумахер сообщает о заключении свергнутого императора следующее: «Окно его комнаты было закрыто зелеными гардинами, так что снаружи ничего нельзя было разглядеть. Офицеры, сторожившие императора, не разрешали ему и выглядывать наружу, что он, впрочем, несколько раз, тем не менее, украдкой делал. Они вообще обращались с ним недостойно и грубо, за исключением одного лишь Алексея Григорьевича Орлова, который еще оказывал ему притворные любезности…»²¹⁶ Шумахер упрекает Орлова, что он не выпустил Петра Федоровича в сад погулять. Но кому нужны были проблемы, если бы он предпринял попытку убежать или прибегнуть к помощи солдат, отдавая им приказы, как император?

В этом письме стоит также обратить внимание на то, что Петр Федорович собирается отбыть в Германию, а не как сообщают другие источники – в Голштинию. Но в Германии главное лицо – Фридрих II, союзник Петра Федоровича, там же русская армия. О чем думал свергнутый император, когда писал это слово; не проговорился ли он по старой своей болезни – болтливости? Но для Екатерины подобное перемещение бывшего императора не могло быть приятным.

И наконец, что касается «хождений по комнате», Петр Федорович говорил истину; и сама Екатерина II в своих «Записках» сообщает: «…Он никогда не садился, и нужно было ходить с ним взад и вперед по комнате[55]55
  Об этой особенности Петра Федоровича пишет и Штелин (ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 75).


[Закрыть]; ходил он скоро и очень большими шагами; было тяжелым трудом следовать за ним…»²¹⁷

ПФ2

«Если Вы решительно не хотите уморить человека, который уже довольно несчастлив…» – это написать мог, по нашему мнению, только человек, ограниченный в своих действиях и, скорее всего, арестованный. Как можно на расстоянии уморить свободного? Писавший признает во всем волю Екатерины, ограничен ею: и в возвращении ему Воронцовой, и в предоставлении ему свидания, и, наконец, самое главное – он признает правление Екатерины, говоря об «одном из величайших милосердных дел Вашего царствования»!

В письме нет ни слова об отъезде в Голштинию, ни о Гудовиче, о чем шла будто бы речь до его ареста и что было, возможно, одним из условий его добровольной сдачи (которые упомянуты в ПФ1). Петр Федорович со всем, кажется, смирился. Он просит только об одном, вернуть ему Воронцову – «мое единственное утешение». Следовательно, письмо написано после того, как подругу бывшего императора неожиданно отделили от него в Петергофе. Это был очень тяжелый удар, заставивший Петра Федоровича забыть обо всем. Екатерина подтверждает его просьбу о Воронцовой, но почему-то добавляет в письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа «собаку, негра и скрипку». Исходя из того письма Петра Федоровича, которое мы имеем (ПФ2), можно предположить наличие другого письма, в котором говорилось о последних «трех вещах», да еще о «романах и немецкой Библии»; кроме того, Екатерине как-то был доставлен список вещей, которые считал необходимыми для себя Петр Федорович (СВ).