Текст книги "Петр III. Загадка смерти"

31 мая, получив дополнительные допросы Хитрово, императрица писала своему верному сподвижнику: «Главный ваш предмет должен быть: 1. Вывести, кто сообщники были проекта скаредного убить графа А.Г. Орлова. 2. Кто начальник и в чьей голове [этот план] родился?» Любопытно, что только третьим пунктом Екатерина II поставила вопрос: «Чего они намерены были сделать против меня, если б я не принимала их представлений?»³⁷⁹ В личной беседе с императрицей Ф. Хитрово, как говорилось выше, сознался в том, что хотел убить четверых братьев Орловых, и признал своих сообщников в том виновными.

Что заговор был шире, чем первоначально казалось, Екатерина поняла из эпизода, о котором поведала в письме к В.И. Суворову: «Когда же Хитрово арестовали, тогда Пассек и Барятинский приехали к Орловым и сказали, что будто говорят по городу, что Орловых убить хотят, а меня свергнуты, а когда я об этом их спрашивала (это в дело не вошло – О. И.), от кого они такие речи слышали, тогда сказали от сержанта, а тот от гренадера, а сей от незнакомого дворника, и из сего видно, что они дело супцонировали (организовали. – О. И.) или, лучше сказать, знали» (курсив наш. – О. И.)³⁸⁰. Обращает на себя внимание: убить Орловых, чтобы свергнуть императрицу. Екатерина II хорошо поняла программу-максимум «дела Хитрово».

После 4 июня императрица, по-видимому, перестала внимательно читать протоколы, а в помощь к Суворову поступили князь М. Волконский и князь П. Черкасский. Протоколы начал писать писарь. 14 июня состоялся приговор Ф. Хитрово, а 17 июня – братьям Рославлевым и Ласунскому. С заговорщиками Екатерина II поступила относительно милостиво. Федор Хитрово по именному указу «за известное ея императорскому величеству преступление» был сослан в свое село Троицкое Орловского уезда, чтобы «там жить ему за присмотром безвыездно», где и скончался в июне 1774 года.

Н. Рославлев был направлен на Украину к генерал-поручику Мельгунову для какой-то «порученной от ея императорскаго величества комиссии». А. Рославлев также «для секретной и весьма нужной комиссии» был послан в крепость Святого Дмитрия, а М. Ласунский – в город Ливны расследовать притеснения, чинимые тамошним воеводой. Известно также, что 26 июля 1764 года М. Ласунский именным указом был по его прошению уволен «от военной и статской службы с чином генерал-поручика», а А. Рославлев с тем же чином ушел в отставку в начале февраля 1765 года. О том, что произошло с братом последнего, Николаем, мы узнаем прежде всего из письма последнего от 12 августа 1763 года к И.П. Елагину, начало которого опубликовал С.М. Соловьев. Н. Рославлев писал: «Государь мой, братец, Иван Перфильевич! Если, братец, хочешь помочь беднейшему и несчастливейшему человеку, так единого ради человеколюбия прошу, чтоб меня отсюда вывесть, хотя умереть поближе к Москве, а я очень болен, кровь из горла идет, и с постели не встаю, лечить же некому, худой самый лекарь, жена, бедная, также больна да притом брюхата…» По-видимому, Рославлев послал еще и прошение императрице, по которому 11 октября 1763 года «состоялась высочайшая резолюция» Сенату, согласно которой Николай Рославлев из-за болезни увольнялся от военной и государственной службы с получением чина генерал-поручика. По-видимому, на его судьбе не сказалось дело по поводу якобы бывших у него разговоров с Мельгуновым³⁸¹. А. Ржевского «не в полном уме» сослали 15 февраля 1763 года «под надежным караулом Тобольской епархии в Долматов монастырь»³⁸².

Ну а что же Е.Р. Дашкова? Екатерина Романовна рассказывает, что 12 мая у нее родился сын, а через три дня ее муж получил через секретаря императрицы Теплова записку следующего содержания: «Я от всей души желала бы не забыть заслуги княгини Дашковой вследствие ее собственной забывчивости; напомните ей об этом, князь, так как она позволяет себе угрожать мне в своих разговорах» (ГИ. 87).

Заметим еще одну явную несообразность в рассказе Дашковой (возможно, преднамеренную): записку императрицы она якобы получила 15 или 16 мая, но тогда еще не было «дела Хитрово», так как письмо Г.Г. Орлова о заговоре было передано Екатерине II 24 мая (а отослано, скорее всего, 22 мая). Согласно камер-фурьерскому журналу, Екатерина II выехала из Москвы 12 мая, 13 она заезжала в Тайнинское, 18 мая в Троицкую лавру, а 23 мая прибыла в Ростов³⁸³.

Записка императрицы предназначалась мужу Дашковой, имя которого также упоминалось в «деле Хитрово». По рассказу княгини, она вызвала сильное раздражение князя Дашкова. Екатерина Романовна рассказывает, что Панины пришли к ней и рассказали о записке, принесенной Тепловым. Дашкову якобы больше, чем несправедливость императрицы, рассердило то, что Теплов заставил встать с кровати и выйти на улицу ее больного мужа. «Самому же письму я не удивилась, – писала княгиня, – имея врагами Орловых, можно было ожидать что-нибудь в этом роде. Мне хотелось прочесть послание, но генерал Панин[97]97
  Граф Петр Иванович.


[Закрыть] сказал: “Князь сделал, что, по-моему, следовало: отвечал достойно и твердо, а письмо разорвал”» (86).

Трудно поверить, чтобы князь Дашков разорвал записку императрицы, да еще, вероятно, в присутствии ее секретаря. По-видимому, Панины таким образом старались успокоить разгневанную Дашкову. Согласно показаниям иностранных дипломатов, князь Дашков, как участник заговора, был послан в Ригу. Это соответствовало наказанию других участников: удалению из столицы под видом важного поручения. Самой Дашковой было запрещено появляться при дворе³⁸⁴. Дидро она призналась, что ее «спасли от ареста только болезни родов» (ГИ. 375)[98]98
  Скорее всего, сказано для красного словца.


[Закрыть]. Однако Екатерина Романовна превратила ссылку мужа в особую императорскую милость. «Екатерина II решила, – пишет она, – послать части под командованием человека, который с усердием к службе соединяет независимость от авторитета Орлова» (87). Дашкова, несомненно, говорила неправду, ибо хорошо знала, что в это время императрица действительно собиралась выйти замуж за Григория Орлова.

Княгиня не успокоилась и в дальнейшем. Граф Бекингемшир, сообщая о своем разговоре с Екатериной II, писал: «Исходя из этого, а также имея точную информацию, что княгиня[99]99
  Тут же английский посланник писал: «За несколько дней до того, как императрица выехала в Ригу, мне дали знать, что княгиню Дашкову в мужской одежде видели в бараках конных гвардейцев».


[Закрыть] использует все свое искусство, чтобы отвращать сердца не только м-ра Панина, но и многих других, от ее персоны и правительства, она (императрица. – О. И.) имеет намерение выслать ее из Петербурга[100]100
  Несколько выше Бекингемшир замечает: «В разговоре, который состоялся у меня в Царском Селе с ее императорским величеством о княгине Дашковой, она уверяла меня, что эта дама не останется в Петербурге более двух месяцев».


[Закрыть], возможно, это решение к нынешнему времени приведено в исполнение».

Клятвенное обещание

Указ Павла I Архарову о выселении Дашковой из Москвы

Указ Павла I М.М. Измайлову о немедленном выселении Дашковой из Москвы

Указ Савину (1)

Очерк третий
Смерть Екатерины II и судьба А.Г. Орлова-Чесменского

Я не хочу, чтобы он забывал 28 июня.

Павел I о А.Г. Орлове-Чесменском

Кто старое помянет, тому глаз вон.

Павел I к П.А. Зубову

Разность велику нахожу – разбирать дело по одним разговорам или по доказательствам.

А.Г. Орлов-Чесменский

Трудно узнать, что в действительности произошло в начале июля 1762 года в Ропше. Прямых свидетельств крайне мало, а слухов и легенд слишком много. Размышляя над загадкой смерти Петра III, мы подумали о том, что какие-то сведения можно получить, изучив судьбы участников ропшинской драмы: что произошло с ними после этих событий, как сложилась их судьба при Екатерине II и особенно при Павле I, называвшем себя сыном Петра III? Не все они дожили до 1796 года: в 1779 году умер Г.Н. Теплов, в 1783 – Н.И. Панин, в 1791 – Г.А. Потемкин. Но еще живы были А.Г. Орлов, Ф.С. Барятинский, П.Б. Пассек, М.Е. Чертков, К.Г. Разумовский, врачи И. Людерс, К. Крузе и др. Как отнесся к ним Павел I? Чем «наградил» он людей, которых молва обвиняла в смерти Петра Федоровича? В этом отношении наибольший интерес представляет судьба графа А.Г. Орлова-Чесменского.

Глава 1
Смерть императрицы

Слухи и легенды

Ф.Г. Головкин, камер-юнкер при дворе Екатерины II, а затем церемониймейстер при дворе Павла I, считал, что на лице Орлова «запечатлелись знаки отчаяния от предсмертного сопротивления Петра III»³⁸⁵. По-видимому, он имел в виду шрам на щеке графа Алексея Григорьевича, полученный значительно раньше, в 50-х годах. Аналогичное мнение высказывали и другие современники – наши и иностранцы. Ничего достоверного о событиях в Ропше, судя по всему, они не знали, хотя жили и встречались с основными участниками развернувшейся там драмы. Не имея возможности проникнуть в тайну смерти Петра Федоровича, некоторые представители высшего общества занимались сочинением легенд, иногда правдоподобных, иногда фантастических. Многие из них дошли до наших дней. О «творчестве» Ф.В. Ростопчина уже говорилось. К подобному сорту людей относилась знаменитая «рассказчица» – Н.К. Загряжская.

Но не только современники стихийно или сознательно создавали различные легенды. Возникали они и на страницах трудов, авторы которых не стремились к дешевой сенсационности. Вот, например, фундаментальное, не потерявшее своего значения и теперь исследование Н.К. Шильдера «Император Павел I» (1901). В нем автор описывает две гравюры, выполненные художником Н. Анселином по поводу воцарения Павла I и ему посвященные. Эти любопытнейшие свидетельства эпохи не могли пройти мимо внимания такого историка, как Н.К. Шильдер. Но легенды прошлого оказали влияние на интерпретацию ученым упомянутых гравюр. Относительно первой, называющейся «Эксгумация Петра III 8 декабря 1796 года», историк пишет: на ней «представлена внутренность храма; на возвышении стоит гроб; поднятую гробовую крышку поддерживает с одной стороны монах, с другой – женщина в царском венце (Россия или богиня, олицетворяющая правду); в правой руке у нее скипетр, а в левой светильник, освещающий дивное зрелище: из гроба поднимается до половины Петр III, протягивающий руку императору Павлу. Подле монаха стоит женщина, изображающая правосудие, и держит в одной руке весы, склоняющиеся к Петру III, а в другой – корону над его головой. Павел Петрович, имея в правой руке своей руку отца, оборотился и другою рукою указывает на Петра вельможам, которые выражают радость и одобрение; позади этой группы царедворцев граф А.Г. Орлов-Чесменский в ужасе как бы отстраняется от видения. От гроба сползают змеи. Перед гробом два крестьянина, из коих один на коленях, а другой, распростертый, лежит на полу; эта группа должна, вероятно, изображать признательный и обрадованный зрелищем русский народ…».

Вылезающий из гроба Петр Федорович – это явление потрясающее, если учесть, что от него ничего не осталось; все это больше похоже на издевательство, чем на прославление Павла Петровича. Не все ясно с фигурой Орлова: она совсем не впечатляет своими размерами; по описанию же современников, он имел «высокий рост и нарочитое в плечах дородство», которые всем бросались в глаза. Художник не изобразил и орденских лент, хотя известно, что с лентой ордена Святого Георгия I степени Алексей Григорьевич не расставался даже дома; носил он и Андреевскую ленту. Не видно и характерного шрама на левой щеке. Возникает естественный вопрос: может быть, это и не А.Г. Орлов, а, к примеру, Ф.С. Барятинский?

О гравюре «Встреча Петра III в Елисейских полях с Петром I» Н.К. Шильдер пишет: «Здесь изображены на левой стороне ад: в пещере, за которой клубится пламя, сидят обнявшись Плутон и Прозерпина; внизу парки, Цербер на цепи и три гиены. Харон отчаливает, чтобы ехать назад через Стикс; он привез в ад трех лиц, из которых один лежит распростертым, другой пал на колени, как бы умоляя о продлении жизни, а третий сел и ломает себе руки. Это должны быть граф А. Орлов, князь Барятинский и Пассек; фурии секут их пуками змей…»³⁸⁶

Доверяя Шильдеру, мы предположили, что подобное тиражированное изображение, да еще посвященное Павлу I, не могло появиться без разрешения последнего и, возможно, изображение наказания убийц Петра III в аду внесено по высочайшей воле. Однако все оказалось не так. Безуспешно разыскивая портреты Ф.С. Барятинского и П.Б. Пассека, мы решили просмотреть и упомянутую гравюру в надежде на некоторое портретное сходство ее персонажей. Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили на ней людей в античных одеждах. Кроме того, в РГАДА удалось найти письмо Н. Анселина к Павлу I с описанием и толкованием гравюры³⁸⁷. Оказалось, что три фигуры – это Минос, Эак и Радаманф, три судьи в подземном царстве[101]101
  Заметим, что К. Валишевский (см.: Валишевский К. Сын Великой Екатерины. СПб., 6. г. С. 118) поверил описанию Шильдера.


[Закрыть]. Вот прекрасный пример, как предвзятая установка может повлиять на интерпретацию фактов.

В свете сказанного интересно проанализировать рассказы об участии А.Г. Орлова-Чесменского в церемонии перезахоронения останков Петра III. Описания этих событий настолько различны и даже противоположны, что, кажется, происходившее невозможно восстановить (об этом пойдет речь в разделе «Похороны»).

Удар

Сам факт кончины Екатерины II и причины ее смерти не содержат больших тайн, которые весьма часто окружают смерть венценосцев. Правда, официальных опубликованных документов в этом случае мы не имеем. В камер-фурьерском журнале за 1796 год, опубликованном через 100 лет, с 1 ноября 1796 года помещены записи лишь о событиях, происходивших при дворе Павла Петровича, что представляется загадочным. Не только павловские камер-фурьеры, но и официальные издатели[102]102
  Сохранились ли записи камер-фурьера Большого двора за этот период, мы не знаем.


[Закрыть] не сочли возможным (а быть может, и не могли из-за отсутствия документов) дать описание того, что происходило при Большом дворе накануне удара, постигшего императрицу³⁸⁸. Объяснение данного обстоятельства может быть чрезвычайно простым: камер-фурьер почему-то не выполнил свою работу – не подготовил из своих черновиков соответствующую записку – и слова, сказанные в приписке официального издания, – «октябрем месяцем кончается камер-фурьерский журнал большого двора…» – следует понимать буквально. Но нельзя исключить и того, что в камер-фурьерских записях о последних днях (особенно 5 и 6 ноября) Екатерины II присутствовали такие подробности, которые Павел Петрович не желал видеть увековеченными. При этом следует учитывать крайнюю скудость подобных записей в КФЖ, возникающую, по-видимому, из-за цензуры. Есть основания считать, что не все записки камер-фурьера были уничтожены. В 1869 году в сборнике «Семнадцатый век», появившемся «вторым тиснением», П.И. Бартенев опубликовал «Запись о кончине высочайшей, могущественнейшей и славнейшей государыни Екатерины II-й, императрицы российской в 1796 году», хранившейся в архиве Канцелярии церемониальных дел. Вот текст официальной версии: «1796 года в среду, 5-го ноября, ее величество императрица Екатерина II, самодержица всероссийская, проснувшись по обыкновению в 6 часов утра, пила в совершенном здоровьи кофе и, как всегда, села писать, чем и занималась до 9-ти часов. Полчаса спустя камердинер Захар Зотов нашел ее величество на полу в гардеробе, лежащую на спине, вследствие чего позвал своих сослуживцев, Ивана Тюльпина и Ивана Чернова, чтобы помочь ему перенести государыню в ее спальню. Они сочли своею обязанностию приподнять ее; но, лишенная чувств, она полуоткрывала только глаза, слабо дыша, и когда должно было нести ее, то в теле ее оказалась такая тяжесть, что шести человек едва достаточно было, только чтоб положить ее на пол в названной комнате. Глаза ее были закрыты, она сильно хрипела, а грудь и живот беспрестанно поднимались и опускались. По прибытии докторов, ей отворили кровь из руки; оттуда медленно потекла кровь, черная и густая. Всыпали ей в рот рвотных порошков, поставили мушку и несколько промывательных, но без всякого облегчения. Тогда послали за отцом Саввою, духовником ее величества, чтобы он исполнил над ней обязанности своего служения; но так как не было никакой возможности приобщить ее Святых Таин по причине пены, которая выходила изо рта, то упомянутой отец Савва ограничился чтением отходных молитв. Однако его высокопреосвященство Гавриил, митрополит Новгородский и С. Петербургский, бывши приглашен, посоветовал совершить святое причащение, потому что истечение прекратилось, а потом приступить к соборованию, которое он и совершил в сослужении отца Сергия, придворного протоиерея, в 4 часа по полудни…»³⁸⁹

Эту записку дополняют свидетельства современников, а также людей, которые были знакомы с основными участниками этих трагических событий. Что-то они скрывали, а что-то особо подчеркивали. Британский посол Уитворт в своей депеше на родину к лорду Гренвилю от 18 ноября (по и. ст.) писал[103]103
  Здесь дается перевод депеши с немецкого из дополнительного тома книги: Е. Herrmann. Geschichte des russischen Staates.


[Закрыть]: «Все те, кто имел случай видеть ее императорское величество во вторник, заметили, что она никогда не выглядела более довольной и веселой, чем утром и вечером того дня. Ночь она спала хорошо и поднялась в среду рано в обычные свои часы между шестью и семью, пила кофе и после этого занималась тем видом литературной композиции (jener lichteren Art literarischer Composition), которым она занималась обыкновенно в те часы, которые были слишком ранними для ее министров. За день до этого у нее была легкая диарея, которую она на протяжении всей жизни считала полезной для своего здоровья. В среду состояние ее здоровья оставалось тем же, без признаков болезни или жалоб (Complaint[104]104
  Это французское слово было вставлено в скобках после немецкого – Beschwerde.


[Закрыть]). Когда она ушла в свой особый кабинет (Privatcabinet) и дольше обычного не возвращалась оттуда, слуги забеспокоились и через полчаса, открыв дверь, нашли ее лежащей на полу без движения со всеми симптомами страшного апоплексического удара. Позвали помощь, попробовали все в подобных случаях применяющиеся средства, но безуспешно. От удара вплоть до конца ее глаза оставались закрытыми и она оставалась без изменения в состоянии летаргической бесчувственности. На следующий день вечером в девять часов 45 минут эта несравненная государыня завершила свой блестящий жизненный путь…» (курсив наш. – О. И.)³⁹⁰. Мы особо подчеркнули то предложение депеши, в котором говорится о последних трудах Екатерины II. Из современников – русских и иностранцев – об этом мало кто говорит. Г.Р. Державин в своих «Записках» сообщает, что императрица «занималась писанием продолжения записок касательно российской истории»³⁹¹. Это сообщение почти дословно повторяет в своих мемуарах А.Т. Болотов. Он пишет, что императрица «встала, по обыкновению своему, рано и, напившись горячего (в издании, по-видимому, пропуск слова – кофе), села за свой стол и несколько времени упражнялась в писании и сочинении давно начатой ею российской истории»³⁹². А.М. Грибовский, бывший с августа 1795 года статс-секретарем «у принятия прошений», пишет, что Екатерина II «в последнее время» с 7 до 9 часов утра занималась «по большей части сочинением устава для Сената»³⁹³.

Самого большого внимания достоин, на наш взгляд, посланный 9 ноября 1796 года в Москву князю И.М. Долгорукову своеобразный отчет о печальном событии инспектора Смольного монастыря Т.П. Кирьяка³⁹⁴. Автор, по горячим следам, попытался собрать сведения об обстоятельствах болезни и смерти Екатерины II и получал их, по-видимому, из самых первых рук (вероятно, от З.К. Зотова). При этом Кирьяк (в отличие от других современников) сразу замечает: «Не могу впрочем утверждать всего, как непреложную истину, ибо пишу то, что слышал. Нельзя, чтоб не было тут противоречий с другими известиями». О том, что произошло утром 5 ноября, он сообщает следующее: «В сей день, восстав от сна, [Екатерина] чувствовала в себе какое-то особливое облегчение, и тем хвалилась. В 9 часов потребовала кофею, который ей также особливо хорош показался, почему изволила выпить две чашки сверх обыкновенной меры, ибо в последнее время она от кофею воздерживалась. Между тем подписывала уже дела. Самому Трощинскому подписала чин статского действительного советника; поднесено было подписать Грибовскому чин второй степени Владимира и дом; Ермолову (Петру Алексеевичу, правителю канцелярии генерал-прокурора А.Н. Самойлова. – О. И.) чин и крест; здешнему вице-губернатору Алексееву 600 душ. Сию последнюю бумагу велела переписать, потому что души не в той губернии написаны. По сей причине и прочие поднесенные милости остались не подписаны. Говорят, что все они готовились к Екатеринину дню (24 ноября. – О. И.). После завтрака Захар Константинович (Зотов. – О. И.) докладывал, что пришел генерал-рекетмейстер Терский (принимавший и докладывавший прошения и жалобы) с делами. Она изволила сказать, чтоб маленько подождал, что она пойдет про себя, и тогда пошла в свой собственный кабинетец. Захар несколько раз входил и выходил из покоя и, не видя долго императрицы, начал приходить в сомнение, говорил о том Марии Савишне (Перекусихиной. – О. И.), которая беспокойство его пустым называла; но когда слишком долго она не выходила, то Захар вновь говорил о сем Марии Савишне, побуждал ее пойти посмотреть, и напоследок по долгом прении пошли оба. Подошедши к дверям кабинета, сперва шаркали ногами, харкали, потом стучали в двери, но, не слыша никакого голоса, решились отворить дверь. Дверь отворялась внутрь; отворяя ее, чувствовали они сопротивление. Употребив насилие, маленько отворили, и, увидя тело, на дверь со стула упавшее, объяты были смертельным ужасом. Другие утверждают, что она лежала на стуле навзничь с отверстым ртом и глазами, но не совсем умершая. В одну минуту трепет и смятение в покоях ее распространились. Тот час положили ее на вольтеровские кресла, возвестили князю (П.А. Зубову. – О. И.), сыскали врачей, употребили всевозможные средства к приведению в чувства, а именно: пустили кровь, которая сперва не пошла, но потом, быв несколько приведена в движение, пошла самая густая, а после – лучшая; выпущено было две чашки; прикладывали шпанские мухи[105]105
  Жук Lytta vesicatoria.


[Закрыть], припускали пиявиц. Сим и другими способами умножили было признаки жизни. Умирающая императрица в страшных и сильных движениях терзала на себе платье, производила стон; но сии были последние силы ее напряжения…» (курсив наш. – О. И.). Выделенные нами слова о кофе весьма важны для установления одной из причин инсульта у Екатерины II; к этому обстоятельству мы еще вернемся немного ниже – в рассказе Я.И. де Санглена.

Шарль Массон, бывший короткое время (с 1795 по 1796 год) секретарем великого князя Александра Павловича, дополняет сказанное следующей информацией: «…4 ноября (по старому стилю) 1796 года Екатерина у себя в небольшом обществе, которое называли тогда маленьким эрмитажем, была чрезвычайно весела. Она получила с пароходом, пришедшим из Любека, новости о том, что генерала Моро заставили отступить за Рейн, и написала по этому случаю австрийскому министру Кобенцлю очень шутливое письмо. Она много смеялась над Львом Нарышкиным, ее обер-шталмейстером и первым шутом, торгуясь с ним и покупая у него разного рода безделушки, которые он обыкновенно носил в кармане и предлагал ей, как это сделал бы коробейник, чью роль он играл. Она милостиво пожурила его за страх, который он испытывал перед известиями о смерти, сообщив ему о кончине короля сардинского, о чем она тоже только что узнала, и много говорила об этом событии в тоне непринужденном и шутливом. Между тем она удалилась несколько ранее обыкновенного, почувствовав, как она сказала, легкие колики оттого, что слишком много веселилась. На следующий день она встала в свой обычный час и велела войти фавориту, который оставался у нее с минуту. Потом закончила несколько дел со своими секретарями и отослала последнего из представившихся ей, попросив его побыть в передней, пока она не призовет его для завершения работы. Он дожидался некоторое время. Но камердинер Захар Константинович, обеспокоившись, что его не зовут и что из комнаты не доносится ни звука, открыл наконец дверь. Он с ужасом увидел, что императрица распростерта на полу в дверях, которые вели из спальни в гардеробную. Она была уже без сознания и без движения…»³⁹⁵

Яков Иванович де Санглен, получивший сведения о кончине Екатерины II, по-видимому, из первых рук, сообщает следующие примечательные подробности: «Смерть ее рассказывается различно. Вот что я слышал позднее от г-жи Перекусихиной[106]106
  М.С. Перекусихина умерла 8 августа 1824 года (родилась в 1739-м).


[Закрыть] и камердинера покойной императрицы Захара Зотова. Поутру 7 ноября 1796 года[107]107
  Автор, несомненно, пользовался и запиской Ф.В. Ростопчина «Последний день…», где сделана аналогичная ошибка (об этом в приложении).


[Закрыть], проснувшись, позвонила она по обыкновению в 7 часов; вошла Марья Савишна Перекусихина. Императрица утверждала, что давно не проводила так покойно ночь, встала совершенно здоровою и в веселом расположении духа. “Ныне я умру”, – сказала императрица. Перекусихина старалась мысль эту изгнать; но Екатерина, указав на часы, прибавила: “Смотри! В первый раз они остановились”. – “И, матушка, пошли за часовщиков и часы опять пойдут”. – “Ты увидишь”, – сказала государыня, и, вручив ей 20 тысяч рублей ассигнациями, прибавила: “Это тебе”[108]108
  Де Санглен философски замечал по поводу предчувствий Екатерины II: «Соображая это с шуткой накануне, все заставляете меня думать, что какое-то темное предчувствие о близкой смерти беспокоило ее душу. Но как всегда, пока здоровы, крепки, мы пренебрегаем этими намеками, и дорожим ими менее, чем бы следовало. Что, если бы она поверила этому предчувствию и подумала об оставляемом ею царстве?» Следовательно, она не верила в это предчувствие или вообще его не имела.


[Закрыть]. …Екатерина выкушала две большие чашки крепкого кофе, шутила беспрестанно с Перекусихиной, выдавала ее замуж, и потом пошла в кабинет, где приступила к обыкновенным своим занятиям. Это было около 8 часов утра. В секретарской начали собираться докладчики в ожидании здесь ее повелений. Проходит час, и никого не призывали. Это было необыкновенно. Спрашивают “Захарушку”. Он полагает, что императрица пошла прогуляться в зимний сад. Императрицы нет. Идет в кабинете, в спальню, нет нигде, наконец отворяет дверцы в секретный кабинетик – и владычица полвселенной лежит распростертою на полу и смертною бледностью покрыто лицо ее. Он вскрикивает от ужаса; подбегают Перекусихина, камердинер, поднимают, выносят и кладут на пол на сафьянном матраце. Роджерсон тотчас приехал, пустил кровь, которая потекла натурально, а к ногам приложил шпанские мухи. Хотя доктора уверены были, что удар был в голову, и смертельный, но все средства употреблены были для призвания ее к жизни. Двумя ударами раскаленного железа по обеим плечам пытались привести ее в чувство. Она еще раз, на минуту, открыла глаза и потом закрыла их навсегда[109]109
  А. Чарторижский сообщает такую любопытную подробность: «При приближении своего верного Захара, она открыла глаза, поднесла руку к сердцу, с выражением страшной боли, и закрыла их снова, уже навеки. Это был единственный и последний признак жизни и сознания, проявившийся в ней» (Чарторижский А. Мемуары. М., 1998. С. 93–94).


[Закрыть]. Долго боролась еще материя со смертию и уже никакого морального признака жизни не было. Г-жа Перекусихина и доктора ежеминутно переменяли платки, которыми обтирали текущую из уст ее сперва желтую, а потом черную материю. Беспрерывное движение живота, который судорожно то поднимался, то опускался, возвещало только о жизни…» (курсив наш. – О. И.)³⁹⁶.

Возвращаясь к истории с кофе, приведем запись П.Ф. Карабанова, который сохранил следующий примечательный рассказ И.И. Козлова: «Екатерина чай употребляла только в болезненном состоянии, а кофий ей подавали самый крепкий, называемый мокка; его ровно фунт варили в вызолоченном кофейнике, из которого выливалось только две чашки, чрезмерная крепость умерялась большим количеством сливок». Когда секретари императрицы Г.Н. Теплов и С.М. Кузьмин, прозябнув, решили попробовать этого напитка, выпив по чашке, то «от непривычки почувствовали сильный жар, биение сердца и дрожание в руках и плечах, отчего приведены были в робость…»³⁹⁷. Не этот ли кофе спровоцировал подъем давления и, как следствие, инсульт у императрицы?! По-видимому, по этой причине она и не пила его некоторое время до этого, как рассказывал Т.П. Кирьяк.

О предчувствиях смерти у Екатерины II известно немало, но вряд ли все это в большей части соответствует действительности. Так, Н.П. Архаров рассказывал П.Ф. Карабанову, что Екатерина 23 августа 1796 года, быв у Нарышкиной и возвращаясь домой, заметила звезду, ей сопутствующую, в виду скатившуюся. По приезде во дворец она будто бы сказала рассказчику: «Вот вестница скорой смерти моей», на что Архаров ей отвечал: «Ваше величество всегда чужды были примет и предрассудков». – «Чувствую слабость сил и приметно опускаюсь», – возразила будто бы Екатерина³⁹⁸.

С.Н. Глинка приводит другое предание: за несколько дней до своей кончины, выйдя на крыльцо, увидела, как «сверкнула молния змееобразно и рассеялась перед нею». «Это знак близкой моей смерти», – якобы промолвила императрица³⁹⁹. Масон замечал по поводу различных мистических предзнаменований кончины Екатерины II: «Мне бы не стоило упоминать здесь о предвестиях и приметах ее смерти, но поскольку чудеса все еще в моде в России, как станет понятно из дальнейшего, то справедливо будет заметить, что вечером того дня, когда императрица выехала с королем[110]110
  Шведским – Густавом IV.


[Закрыть] к Самойлову, сверкающая звезда отделилась над ее головой от небесного свода и упала в Неву. Я могу даже (в подтверждение истинности мрачных предзнаменований) удостоверить, что об этом говорил весь город. Одни утверждали, что эта прекрасная звезда означает отъезд юной королевы[111]111
  Александры Павловны.


[Закрыть] в Швецию; другие, указывая на то, что крепость и гробницы государей находятся неподалеку от места, где, казалось, упала звезда, говорили (по секрету и с трепетом), что это возвещает близкую смерть императрицы»[112]112
  А.Т. Болотов утверждает обратное. Говоря о смерти Екатерины II, он пишет: «Известие сие было тем для всех поразительнее, что весь народ нимало не был к тому приуготовлен, ибо не было ни малейших слухов о болезни государыни» (Болотов А.Т. Памятник протекших времен или краткие исторические записки о бывших произшествиях и носившихся в народе слухах. Ч. 1–2. М., 1875. С. 161).


[Закрыть]⁴⁰⁰. Следует заметить, что Екатерина II, насколько нам известно, нигде не писала о предполагаемой скорой смерти и не готовилась к ней (кроме «странного завещания», о котором шла речь в первом очерке). Напротив, она была уверена, что «умрет в глубокой старости, слишком 80 лет от роду», а И.И. Шувалову в январе 1789 года заметила: «Я уверена, что, имея 60 лет, проживу еще 20-ть с несколькими годами»⁴⁰¹.

Наибольшую роль в приближении Екатерины II к смерти (и, вероятно, в субъективном понимании, скорой ее возможности), по воспоминаниям современников, сыграл отказ шведского короля Густава от брака с дочерью Павла Петровича, Александрой[113]113
  щ_вед прибыл в Россию 13 августа (по ст. ст.) 1796 года, а отбыл 22 сентября; его обручение с великой княгиней должно было состояться 11 сентября.


[Закрыть]. Ф.В. Ростопчин писал: «Все, окружавшие императрицу Екатерину, уверены до сих пор, что происшествия во время пребывания шведского короля в С.-Петербурге суть главною причиною удара, постигшего ее в пятый день ноября 1796 года. В тот самый день, в который следовало быть сговору великой княжны Александры Павловны, по возвращении графа Моркова от шведского короля с решительным его ответом, что он на сделанные ему предложения не согласится, известие сие столь сильно поразило императрицу, что она не могла выговорить ни одного слова и оставалась несколько минут с отверстым ртом, доколе камердинер ее, Зотов (известный под именем Захара), принес и подал ей выпить стакан воды. Но после сего случая, в течение шести недель, не было приметно ни малейшей перемены в ее здоровья. За три дня до кончины сделалась колика, но чрез сутки прошла: сию болезнь императрица совсем не признавала важною…»⁴⁰²

Сообщение Ростопчина о серьезном приступе – «отверстом рте» – подтверждается и другими свидетельствами. В.Н. Головина пишет со слов одного из главных участников переговоров – А.И. Моркова, что Екатерина II была в такой степени огорчена поведением короля, что у нее «появились все признаки апоплексического удара»[114]114
  П.Ф. Карабанов сохранил для нас рассказ участника событий, А.И. Мусина-Пушкина, который, в частности, сообщил следующее: «По повестке в назначенный для обручения день, при собрании всего двора, архиерей в облачении ожидал выхода императрицы, которая в порфире и короне сидела в своем кресле в кабинете, а пересылка чрез посредство Маркова (обычно его величали: Морков. – О. И.) продолжалась и выводила Екатерину из терпения; за решительным ответом послан был граф Александр Андреевич Безбородко, и долго не возвращался; она приказывает Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину туда же следовать. Безбородко встретился с ним на дворцовой лестнице и сказал: “А уже дело испорчено, король отверг, чтоб великая княжна осталась в греческим законе”. Безбородко и Марков вошли в кабинете, а Пушкин остался у дверей. Императрица, встав с места в сильном гневе, два раза тростею Маркова ударила, а Безбородко сказала: “Я проучу этого мальчишку”, потом сбросила с себя корону и, сорвав мантию, опустилась в кресла; тут сказались признаки легкого паралича и ночь проведена была в ужасном положении. На другой день, назначивши бал во дворце, Екатерина чрез силу показалась на оном, не показывая ни малейшего неудовольствия; графине Скавронской приказано было занять короля разговорами и начать с ним польской» (PC. 1871. Т. 5. С. 462).


[Закрыть]. Вероятно, речь идет о нарушении мозгового кровообращения, вызванном серьезным стрессом. Примечательно, что, по словам той же Головиной, нечто подобное – «нечто вроде апоплексического удара» – императрица испытала летом 1796 года, когда узнала о жестоком поступке великого князя Константина Павловича, что ее необыкновенно взволновало. Масон прибавляет немаловажную подробность в этой истории (после паралича): «В последующие дни ей приходилось делать над собой усилия, чтобы появляться на людях с обыкновенным выражением лица и не давать другим заметить, что она изнемогает от досады, причиненной ей строптивостью “маленького короля”. В силу этого кровь все сильнее приливала ей к голове, и тогда ее лицо, и без того излишне румяное, становилось то багровым, то синеватым, а ее недомогания участились»⁴⁰³.