Текст книги "Петр III. Загадка смерти"

Криминалистическая лаборатория. Заключение специалиста (А)

Составлено 18 июня 2001 г., г. Москва

Из редакции журнала «Наука в России» на исследование поступили 2 письма графа А.Г. Орлова из Ропши. Относительно 2-го письма (письмо графа А.Г. Орлова из Ропши от 3 июля 1762 г.) были поставлены следующие вопросы:

1. Установить текст, отпечатавшийся между 2-й и 3-й строками.

2. Установить текст под затертыми местами на 15-й и 17-й строках.

3. Характер отрыва – случайный или преднамеренный.

4. Временная разница между написанием письма и отрывом его нижней части.

5. Что было написано на оторванном клочке.

6. Сколько слов могло поместиться на оторванном клочке.

7. Характерны ли петли букв по линии отрыва для почерка графа Орлова.

8. Написано ли письмо второпях.

9. Написано ли оно на твердой поверхности или же (как утверждают некоторые очевидцы) на барабане.

10. Психологическое состояние автора письма.

Исследование

В результате проведенного криминалистического исследования писем Орлова установлено следующее:

Рукописные тексты обоих писем исполнены одним лицом в среднем темпе в привычных для этого лица условиях письма, о чем свидетельствует отсутствие признаков нарушения координации мелких движений (в частности, устойчивость фоновой компоненты письма) и пространственной ориентации фрагментов текста. В дальнейшем объектом исследования является 2-е письмо.

Исправления в тексте на 15-й и 17-й строках сделаны, по-видимому, по ходу письма с затиранием ранее исполненных письменных знаков. Восстановить затертые письменные знаки не представилось возможным.

Относительно характера отрыва можно высказать следующие соображения. Отрыв производился из средней части нижней стороны листа, при этом линия отрыва несимметрична относительно вертикальной линии сгиба листа, что нехарактерно для бытового случая отрыва от листа небольшого клочка бумаги. Вероятнее всего, отрыв является преднамеренным, так как его форма близка к трапециевидной, и линия отрыва образует с нижним краем листа с левой стороны угол близкий к 90°, а с правой – около 60°. В случае же случайного зажима и отрывания, как показали эксперименты с бумагой, сходной по характеристикам с бумагой исследуемого письма, от листа отделяется сегментовидный фрагмент с острыми углами при основании. Форма линии отрыва соответствует случаю преднамеренного вырывания части листа. Это предположение подтверждается тем, что верхняя линия отрыва точно позиционирована под строкой письма.

Определить временную разницу между написанием письма и отрывом его нижней части не представляется возможным.

Определить, характерны ли петли букв по линии отрыва для почерка графа Орлова, не представляется возможным из-за чрезвычайно малой протяженности сохранившихся фрагментов. В предположении, что эти петли являются элементами букв, исполненных Орловым, наиболее вероятным представляется, что 1-й фрагмент является частью буквы «б» (с меньшей вероятностью, «к», «з», «в», «ф»), 2-й фрагмент может являться частью одной из букв «в», «е», «я», «ю», «з», «р», «л». Атрибутировать остальные фрагменты не представляется возможным.

В отношении содержания текста на оторванном клочке бумаги можно высказать следующие суждения. Дать характеристику содержания по оставшимся вдоль линии отрыва фрагментам письменных знаков (см. выше) не представляется возможным. Не исключено, что часть текста на оторванном листе отобразилась в виде следов отмарывания (образующихся при сгибе листа).

На иллюстрации в таблице № 1 серым красителем показан собственно текст письма, красным обозначена линия сгиба листа, зеленым красителем показан инвертированный относительно линии сгиба текст письма для демонстрации возможного местоположения фрагмента, оставившего след отмарывания, расположенный между 2-й и 3-й строками.

На иллюстрации в таблице № 2 показан увеличенный фрагмент письма в окрестности линии обрыва с наложенным инвертированным текстом с верхней части документа (зеленый краситель).

В прямом изображении отмаранного фрагмента, обведенном в таблице № 2 пунктирной линией черного цвета, обозначаемого в дальнейшем как «неизвестное слово», надежно читается буквосочетание «нд». Заметим, что графика этих письменных знаков соответствует письму А.Г. Орлова. Остальные штрихи в неизвестном слове однозначно не идентифицируются. Можно лишь высказать следующие предположения:

– перед буквосочетанием «нд» написана заглавная буква «У» (отметим, что в лексиконе Орлова имеется слово «Ундер»);

– перед буквосочетанием «нд» написана буква «д» или «у».

В приложении[60]60
  Мы решили опустить этот значительный по объему документ, который не даст много информации читателю.


[Закрыть] к заключению приведены списки слов русского языка по состоянию на 1969 год, содержащих буквосочетания «нд», «унд», «у_нд» и «д_нд».

Из приведенной в таблице № 2 иллюстрации следует, что неизвестное слово не могло располагаться в месте, симметричном отмаранному фрагменту относительно линии сгиба. Отметками красного цвета показаны участки прямого изображения, которые должны были бы отобразиться на сохранившейся части листа, отметкой синего цвета показан фрагмент по линии отрыва, не соответствующий нижерасположенным нечитаемым штрихам неизвестного слова. Также неизвестное слово не является следом отмарывания какого-либо слова из сохранившейся части письма. Отсюда вытекает, что неизвестное слово было написано либо строкой ниже на оторванном фрагменте, либо на другом листе бумаги.

Таким образом, оторванный фрагмент в принципе мог содержать более одной строки письма, но неполных (см. отсутствие текста справа от оторванного фрагмента). Учитывая соотношение размера оторванного фрагмента и разгона почерка А.Г. Орлова, можно предположить, что в верхней строке данного фрагмента содержится от 14 до 20 письменных знаков с учетом пробельных элементов. Поскольку петли букв по линии отрыва в начальной части оторванной записи не соответствуют технике исполнения Орловым заглавной буквы «А», в оторванном фрагменте находился текст, содержание которого не исчерпывается подписью «Алексей Орлов».

Выводы:

1. Текст, отпечатавшийся между 2-й и 3-й строками, содержит буквосочетание «нд». Предположения касательно других букв текста содержатся в исследовательской части.

2. Установить текст под затертыми местами на 15-й и 17-й строках не представляется возможным.

3. Характер отрыва, по-видимому, преднамеренный.

4. Установить временную разницу между написанием письма и отрывом его нижней части не представляется возможным.

5. Предположения относительно буквенного состава текста на оторванном клочке содержатся в исследовательской части.

6. На оторванном клочке письма могло поместиться не менее 14 письменных знаков с учетом пробельных элементов. Подробнее см. текст заключения.

7. Определить, характерны ли петли букв по линии отрыва для почерка графа Орлова, не представляется возможным.

8—10. Письмо, вероятно, исполнено в обычных условиях, в привычном темпе и в обычном психологическом состоянии.

Криминалистическая лаборатория. Заключение специалиста (Б)

Составлено 24 октября 2001 г., г. Москва

Из редакции журнала «Наука в России» на почерковедческое и автороведческое исследования поступили исторические материалы, связанные с жизнью и деятельностью графа А.Г. Орлова и великого князя Петра Федоровича.

В рамках настоящего заключения объектами автороведческого исследования являлись тексты трех писем А. Г. Орлова из Ропши (два письма исполнены им собственноручно, третье письмо, список Ростопчина, исполнено другим лицом, но авторство приписывалось Орлову).

В результате проведенных исследований дан ответ на следующий вопрос: является ли А.Г. Орлов автором третьего письма?

Автороведческое исследование

Все три исследуемых письма – два собственноручных письма Алексея Орлова и список Ростопчина – объединены тематически и по содержанию, по-видимому, они адресованы одному и тому же адресату (Екатерина II) и речь в них идет об одном и том же лице, именуемом «он» и «урод» (Петр III). Собственноручные письма Алексея Орлова не вызывают сомнений – помимо того, что они написаны одной рукой, они отличаются близостью стилистики и манеры изложения, в них есть дословные совпадения, особенно в обрамляющей части (способ обращения к адресату, подпись под текстом).

Список Ростопчина, являясь тематически и содержательно близким к письмам Алексея Орлова, не является сколько-нибудь точной копией возможно существовавшего подлинного письма. Это касается графического оформления текста (не воспроизведена склонность Алексея Орлова к употреблению выносных букв), особенностей авторской орфографии (не воспроизведена склонность к слитному с последующим словом написанию предлогов и союзов, неразличение «ъ» и «ь») и пунктуации (Алексей Орлов избегает знаков препинания и заглавных букв). В связи с этим три перечисленных уровня строения текста приходится исключить из сравнительного рассмотрения. Они не свидетельствуют ни за, ни против авторства Алексея Орлова.

Таким образом, если предполагать, что исследуемый текст составлен на основе гипотетического текста Орлова, то он может быть лишь результатом редакторской и корректорской его правки. В связи с этим введем понятие допустимой редактуры. Под допустимой редактурой будем понимать возможность внесения в оригинал следующих исправлений (изменений):

– изменение графического оформления текста;

– корректорские правки орфографии и пунктуации;

– замена отдельных слов на близкие им по смыслу, связанная с возможной плохой разборчивостью почерка в оригинале;

– исключение отдельных фраз и оборотов (неугодных переписчику или совершенно неразборчивых);

– введение отдельных фраз и оборотов речи (или изменение существующих) для дискредитации автора оригинала (преимущественно при обращении к адресату, характеристике конкретных лиц, передаче информационных сообщений).

Соответственно, под недопустимой редактурой будем понимать возможность значительного изменения оригинальной авторской речи, вплоть до изложения сюжетной линии своим языком. В последнем случае установить авторство исходного текста невозможно (может быть установлено авторство лишь отредактированного варианта текста).

Отметим неизбежное в случаях дискретной классификации непрерывных структур наличие некоторой области неопределенности при разделении введенных выше понятий допустимой и недопустимой редактуры.

Для разрешения вопроса об авторстве в случае допустимой редактуры пригодны только лексический и синтаксический уровень текстовой структуры. При сопоставительном анализе текстов писем № 1, 2 и письма № 3 наблюдаются не столько индивидуальные стилистические различия, сколько направленный стилистический сдвиг: текст списка изложен последовательнее, грамотнее, в нем меньше разговорности и диалогичности. Это можно проиллюстрировать количественными расхождениями, например графиком сравнительного распределения частей речи.

На графике показано, что список Ростопчина существенно отличается от писем Алексея Орлова по двум значениям – большим количеством глаголов и меньшим количеством прилагательных. Это соответствует субъективному впечатлению от списка: основное внимание в нем уделено событийному ряду, изложенному подробно, тогда как оговорок и уточнений значительно меньше, чем в письмах Алексея Орлова.

Примерно такая же картина наблюдается в сравнительном распределении союзов. В списке Ростопчина понижена доля разговорных союзов «и» и «а». С другой стороны, достаточно большие веса имеют отсутствующие у Алексея Орлова логические союзы «но» и «или».

Есть существенные отличия в употреблении предлогов: в списке отсутствуют предлоги «в» и «к», но наблюдается сильное превышение в употреблении предлога «на». Это свидетельствует о серьезном различии логических структур изложения.

В списке отсутствуют характерные для писем Алексея Орлова разговорные слова «тот», «так», «теперь», нет поддерживающих диалогичность стиля местоимений «вы», «ваш», «наш», вдвое чаще употребляется отрицательная частица «не», употребляется в экспрессивном значении союз «как». Вместо обращения «вы» используется более фамильярное «ты» (по имеющимся в нашем распоряжении материалам мы не можем оценить допустимость такого обращения; оно может быть как естественным результатом эмоционального состояния писавшего, так и ошибкой фальсификатора, переоценившего степень близости автора и адресата).

Проиллюстрированный стилистический сдвиг между письмами Алексея Орлова и списком Ростопчина, а также существенно различный уровень культуры речи в этих документах позволяют сделать вывод о том, что А.Г. Орлов не является автором «третьего письма» из Ропши, представленного в виде так называемого списка Ростопчина.

Вопрос о том, содержатся ли в списке Ростопчина отдельные элементы авторской речи Орлова, представляется весьма умозрительным. Если список делался специально для отчета о совершенном преступлении, он естественным образом мог быть сделан в жанре протокола, где соединяются элементы собственного стиля допрашиваемого (ответы списываются с подлинника письма частично его словами) с логикой и терминологией дознавателя, ориентированными на правильное понимание в юридических инстанциях (описание преступления: «Мы были пьяны, и онъ тоже, онъ заспориль за столомъ съ Князь Федоромъ: не успели мы разнять»; юридическая квалификация: «Повинную тебе принесъ и разыскивать нечего»).

Дальнейшие исследования списка Ростопчина с целью установления его авторства предполагается провести в дальнейшем. Так следует сравнить авторскую речь самого Ростопчина с письменной речью в третьем письме. В случае выявления существенных различий потребуется исследовать другие списки, сделанные Ростопчиным, в сравнении с сохранившимися оригиналами, если таковые имеются. Если гипотеза о жанре протокола подтвердится, можно будет попытаться вычленить из списка фрагменты, предположительно принадлежащие оригиналу письма Алексея Орлова.

Первое письмо А.Г. Орлова из Ропши (ОР1)

Второе письмо А.Г. Орлова из Ропши (ОР2)

Вырыв в ОР2 (увеличено)

Отмарывание на письме ОР2

Отмарывания на письме ОР2 и слова «команда» в ОР1

Подпись Алексея Орлова; сургучная печать на ОР2

Письмо К.Г. Разумовского к В.И. Суворову от 4 июля 1762 года

Секретное письмо В.И. Суворова от 5 июля 1762 года к А. Пеутлингу (л. 1, 1 об.)

Секретное письмо В.И. Суворова от 5 июля 1762 года к А. Пеутлингу (л. 1 об.)

Сургучная печать на ОР2

Список ОР3 (а)

Список ОР3 (б)

Воронцовский список ОР3 на русском языке

Воронцовский список ОР3 на французском языке

Записка великой княгини Екатерины Павловны

Комментарий Ростопчина к ОР3

Надпись на пакете со списками ОР3

Надпись рукой Александра II на секретном пакете № 3

Очерк второй
Княгиня Е.Р. Дашкова и граф А.Г. Орлов. Причины конфликта

В своих записках я не хочу ничего скрывать…

Е.Р. Дашкова

Надобно знать, кто б как хитер ни был, а время всегда деяния наши обнаружит.

А.Г. Орлов-Чесменский

В этом очерке речь пойдет о конфликте двух выдающихся деятелей Екатерининской эпохи. Точнее, не о конфликте, а о причинах ненависти, которую испытывала княгиня Дашкова к графу Орлову, чувства, пронесенного ею через всю жизнь и даже сохраненному на века в ее «Записках»[61]61
  В тексте настоящей статьи используется несколько изданий «Записок» Дашковой: 1. Записки княгини Е.Р. Дашковой. Репринтное воспроизведение издания 1859 года. М., 1990 (для сокращения в тексте статьи называемое Герценовское издание или ГИ; для уменьшения количества сносок ссылки на него в самом тексте с указанием ГИ); 2. Дашкова Е.Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М.: МГУ, 1987 (в ссылках на это издание в тексте указываются только страницы; в сносках: ЗД. 1987); 3. Записки княгини Дашковой. СПб.: Издание А.С. Суворина, 1907 (в тексте цитат и сносках указывается на более доступное издание, являющееся перепечаткой указанного: Екатерина Дашкова. Записки. 1743–1810. Л., 1985, обозначаемого как ЗД. 1985); 4. Memoi-ren der Furstin Daschkoff. Zur Geschichte der Kaiserin Katharina II. Bd. I–II. Hamburg, 1857 (далее в цитатах: Memoiren. 1857); 5. Записки княгини Екатерины Дашковой. СПб.: Лит. – науч. книгоиздательство, [1911] (в цитировании: ЗД. 1911). Последнее издание выполнено небрежно, с пропусками; редактор признает, что не стремился к дословному переводу, который предназначался «для широкой публики». Весьма характерна строка из введения: «Для настоящего издания перевод сделан с английского экземпляра (?) “Записок”» (VI).


[Закрыть]. Во многом благодаря стараниям Дашковой Орлов изображается в литературе как коварный обманщик и безжалостный убийца.

Будучи в Париже в декабре 1770 года в гостях у Дени Дидро, княгиня сказала об Орлове, что он «один из величайших мерзавцев на земле». Не получив от Дашковой особых доказательств, Дидро все-таки записал: «Если можно вполне положиться на ее беспристрастие»²³⁵. В чем же состоят истинные причины тех чувств, которые испытывала вплоть до смерти княгиня Дашкова к Орловым, и в частности к графу Алексею Григорьевичу? Разобраться в этом вопросе – цель представленного очерка.

Глава 1
Тайны Княгини Дашковой

Край завесы, или Маскировка

Для выяснения поставленного вопроса обратимся к мемуарам Дашковой. Необходимо заметить, что их изучение и использование связано с рядом трудностей. Е. Шумигорский отмечал, что в «Записках» Е.Р. Дашковой дан «минимум того, что могла бы написать умная, образованная и много видавшая на свое веку княгиня…», что она «лишь мимоходом иногда открывает край завесы, покрывающей исторические события»²³⁶. Сама Дашкова в письме к Гамильтон писала: «Вы убеждены, что я буду говорить о себе искренно, не скрывая ни добрых, ни дурных сторон; но заметьте, что не одна искренность затрудняет меня на этот раз. Подумайте только о том, что в чертах моего образа есть краски и тени, падающие на сановитых людей и великие события» (ЗД. 1990. С. 353; курсив наш. – О. И.). Нам думается, что Дашкова в ряде важнейших мест завесу опускает слишком сильно, и притом завесу не сплошную, а какую-то маскировочную, искажающую действительные события.

Особые трудности возникают из-за отсутствия окончательной авторской редакции «Записок». Известные их списки – британский и русский, – дающие в некоторых существенных моментах весьма различные и даже противоположные сведения, до сих пор не подвергались ни основательному текстологическому, ни палеографическому исследованию. Поэтому нельзя достоверно сказать, что хотела Дашкова видеть опубликованным за границей, а что оставить в России, что исправила М. Брэдфорд при публикации рукописи в Англии, а что возникло из-за неточностей последующих переводов, начиная с немецкого издания 1857 года²³⁷.

Однако и в имеющихся вариантах «Записок» за умолчаниями и искажениями можно, используя другие материалы, обнаружить некоторые любопытные исторические подробности, которые Дашкова хотела затушевать.

На последних страницах Дашкова, характеризуя свои «Записки», написала: «Кончая свой труд, могу совершенно чистосердечно заверить – я писала одну лишь правду, которой всегда строго придерживалась, часто даже в ущерб себе, и опускала лишь то, что могло кому-нибудь повредить; но читатель от этого ничего не потерял» (210; курсив наш. – О. И.). Орловых последнее замечание княгини явно не касалось, и этим людям, столь не любимым и презираемым Дашковой, в «Записках» уделяется подозрительно много места. К нескольким характерным фрагментам мемуаров мы обратимся ниже.

Незнакомый Орлов

Начнем с рассказа Екатерины Романовны о «первой встрече» с

А. Орловым. 27 июня 1762 года, после того как Г. Орлов, привезший известие об аресте П.Б. Пассека, ушел, Екатерина Романовна отправилась пешком в дом Рославлевых. «Пройдя совсем немного, – пишет Дашкова, – я увидела всадника, скачущего галопом. Почему, по какому наитию я догадалась, что это один из братьев Орловых? Ведь, кроме Григория, я никого из них не знала. У меня не было другого способа остановить стремительную скачку, как окликнуть наездника по фамилии, я рискнула (будучи Бог знает почему уверена, что не ошибусь): “Орлов!” Он остановился и спросил: “Кто меня зовет?” Приблизившись к всаднику, я назвалась и спросила, куда он направляется и нет ли у него какого-либо сообщения для меня» (67–68; курсив наш. – О. И.). При этом Орлов якобы сказал, что уже был у Рославлева.

Странно, что Дашкова до этого ни разу не видела А.Г. Орлова; несколько выше, описывая свой рассказ Н.И. Панину об основных заговорщиках, она называла братьев Орловых, а не одного Г.Г. Орлова. В своих «Записках» Екатерина II рассказывает, что «посоветовала Орловым познакомиться с княгиней», а также что «к князю Дашкову же езжали и в дружбе и в согласии находились все те, кои потом имели участие в моем восшествии, яко то: трое Орловых…» (курсив наш. – О. И.)²³⁸. Не верится, что Дашкова не обратила внимания на богатырей саженного роста, тем более, как она сама замечает, их дом «к несчастью был по соседству с нашим» (ЗД. 1990. С. 88).

В 1887 году П. Бартенев опубликовал в «Русском архиве» отрывок[62]62
  П.И. Бартенев, публикуя текст, заметил: «Это лишь окончание большого письма».


[Закрыть] из письма Е.Р. Дашковой к Г. Кейзерлингу, который он получил от потомка последнего – гофмейстера А. Кейзерлинга. В этом письме, написанном, скорее всего, сразу после переворота (известно, что

Г. Кейзерлинг в июле уже прибыл из Варшавы в Петербург), упомянутый эпизод излагается иначе: «…Я отправилась пешком к Синему Мосту и там оставалась в надежде не повстречается ли мне кто-нибудь из моих. И действительно, я увидела Алексея Орлова, который, по его словам, шел ко мне обсудить со мною, что им делать. Я ему посоветовала идти к майору Рославлеву и сказать ему…» (курсив наш. – О. И.)²³⁹.

Где же Екатерина Романовна говорит правду? Нам кажется, что в последнем случае. Конечно, пока не будет найдено подлинное письмо Дашковой к Г. Кейзерлингу или его надежная копия, можно спорить о достоверности этого текста. Если же написанное тут по горячим следам правда, то проблема взаимоотношения Дашковой и А.Г. Орлова получит новые любопытные черты: Екатерина Романовна хотела скрыть свое знакомство с Алексеем Григорьевичем. Но почему она пыталась это сделать?

Наиболее вероятно, что Дашкова была обманута Орловыми, притворившимися ее сторонниками, и поэтому не хотела о них говорить[63]63
  Автор оставляет для писателей версию неразделенной любви Екатерины Дашковой к Алексею Орлову, которая обратилась в лютую ненависть. Правда, граф Дж. Бекингемшир, автор «Секретных мемуаров», являвшийся британским послом в России в 1762–1765 годах, писал о Дашковой: «Княгиня Дашкова, дама, чье имя, как она того несомненно желает, останется в памяти следующих поколений, замечательно хорошо сложена и производит приятное впечатление. Когда на какой-то момент ее бурные страсти засыпают, ее лицо приятно и манеры становятся способными возбудить такие чувства, которые едва ли когда-либо были известны ей самой. Но хотя лицо ее красиво и черты его совсем недурны, общий вид его таков, как будто искусный художник пожелал изобразить с пристойностью одну из тех многих дам, изображениями утонченной жестокости которых полны трагические журналы».


[Закрыть]. Для подобной гипотезы есть основания. Екатерина II в одной из записок о том времени писала: «Екатерина никогда не называла княгине Орловых, чтобы отнюдь не рисковать их именами; большое рвение княгини и ее молодость заставляли опасаться, чтобы в толпе ее знакомых не нашелся кто-нибудь, кто неожиданно не выдал бы дела. В конце концов императрица посоветовала Орловым познакомиться с княгиней, чтобы лучше быть в состоянии сойтись с вышеупомянутыми офицерами и посмотреть, какую пользу они могли извлечь из них…»²⁴⁰

Об этой же операции узнал и К. Рюльер (не исключено, что от самой императрицы): «Орлов, наученный ею (Екатериной. – О. И.), обратил на себя внимание княгини, которая, думая, что чувства, ее одушевлявшие, были необходимы в сердце каждого, видела во главе мятежников ревностного патриота. Она никак не подозревала, что он имел свободный доступ к императрице, и с сей минуты Орлов, сделавшись в самом деле единым и настоящим исполнителем предприятия, имел особенную ловкость казаться только сподвижником княгини Дашковой» (курсив наш. – О. И.)²⁴¹.

Все было так хорошо сделано, что долгое время никто ничего не мог понять. Прусский посланник граф Сольмс в одной из своих депеш в июле 1763 года писал, что Г. Орлова «как верного человека» представила Екатерине княгиня Дашкова (!) и что он «выказал себя действительно очень усердным во время приготовлений и более старательным, нежели другие, когда удар уже был нанесен»²⁴². Надо думать, что сама Дашкова после свершившегося переворота быстро поняла, почему Орловы были столь «старательными». Вероятно, именно из-за этого Екатерина Романовна никак не прокомментировала приведенный рассказ Рюльера и не попыталась опровергнуть его в своих «Записках». К этому следует прибавить, что Дашкова знала письмо Екатерины II от 2 августа 1762 года к Ст.-А. Понятовскому, в котором подчеркивалась главенствующая роль Орловых в организации и проведении переворота. Екатерина писала, что «узел секрета находился в руках троих братьев Орловых».

Нетрудно представить, как реагировала Дашкова, читая следующую характеристику, данную Екатериной братьям в упомянутом письме: «Орловы блистали своим искусством управлять умами, осторожною смелостью в больших и мелких подробностях, присутствием духа и авторитетом, который это поведение им доставило. У них много здравого смысла, благородного мужества. Они патриоты до энтузиазма и очень честные люди, страстно привязанные к моей особе, и друзья, какими никогда еще не были никакие братья…»²⁴³ Наверняка все это было очень неприятно читать Е.Р. Дашковой, называвшей себя и своих сторонников «истинными патриотами».

Но еще обиднее на этом фоне выглядела характеристика самой Дашковой и оценка ее деяний императрицей: «Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой, хотя и желает приписать себе всю честь, так как была знакома с некоторыми из главарей, не была в чести по причине своего родства и своего девятнадцатилетнего возраста, и не внушала никому доверия; хотя она уверяет, что все ко мне приходило через ее руки, однако все лица [бывшие в заговоре] имели сношение со мною в течение шести месяцев прежде, чем она узнала только их имена. Правда, она очень умна, но с большим тщеславием она соединяет взбалмошный характер и очень не любима нашими главарями; только ветреные люди сообщали ей о том, что знали сами, но это были лишь мелкие подробности…Приходилось скрывать от княгини пути, которыми другие сносились со мной еще за пять месяцев до того, как она что-либо узнала, а за четыре последние недели ей сообщали так мало, как только могли» (курсив наш. – О. И.)²⁴⁴.

В своих «Записках» Дашкова не стала открыто возражать против оценки императрицей Орловых и своей персоны. Только в письме к Гамильтон Екатерина Романовна выразила недоумение позицией Екатерины II: «…Она писала польскому королю и, говоря об этом событии, уверяла его, что мое участие в этом деле было ничтожно, что я на самом деле не больше как честолюбивая дура. Я не верю ни одному слову в этом отзыве; за всем тем удивляюсь, каким образом умная Екатерина могла так говорить о бедной ее подданной, и говорить в ту самую минуту, когда я засвидетельствовала ей безграничную преданность и ради ее рисковала головой перед эшафотом» (ГИ. 353–354; курсив наш. – О. И.). Надо заметить, что для себя – на полях книги Ж. Кастера «Жизнь Екатерины II, российской императрицы» – «бедная подданная» писала о перевороте: «Не императрица, но я его создала», «Я была во главе заговора»²⁴⁵.

Дашкова и Панин

Что же касается «безграничной преданности», то сама Екатерина Романовна дает для ее понимания любопытный материал. За спиной своей подруги она решала вопрос о будущем устройстве государственной власти в России. Весной 1762 года Дашкова часто встречалась с Н.И. Паниным и активно обсуждала этот вопрос. Поэтому Екатерина не так уж была не права, подослав к княгине Орловых.

К сожалению, мы не имеем подробных сведений, о чем совещались Екатерина Романовна и Никита Иванович. «Записки» Дашковой больше запутывают этот вопрос. На рассуждение княгини о возможных исходах переворота, а также о том, кто и как будет управлять страной, Никита Иванович якобы высказывался в том смысле, что «станет править его воспитанник по законам и образцу шведской монархии» (61). Дашковой, по-видимому, были близки эти взгляды. В английской версии «Записок» ее мысли изложены вполне определенно: «…Я всегда считала ограниченную монархию, где государь подчиняется законам и в некотором отношении отвечает перед судом общественного мнения, самым лучшим человеческим правлением» (ГИ. 39). В Воронцовской редакции «Записок» (ВРЗ) позиция Дашковой по этому вопросу сформулирована безлично и туманно: «Все здравомыслящие люди, понимая, сколь велика опасность смуты, когда власть находится у народа, в руках которого она то слишком медлительна, то слишком тороплива, те, кто представляет, до какой степени поверхностно и изменчиво народное мнение, постоянно раздираемое разногласиями, не могут желать иного правления, кроме ограниченной монархии. Возглавлять правительство должен государь, которого все чтут как отца, а злонамеренные люди боятся, государь, который сам подчиняется справедливым законам и уважает и ценит своих подданных» (57–58; курсив наш. – О. И.).

Любопытно было бы узнать, кто из участников переворота 1762 года высказывался за демократию. Но Дашкова оставляет нас и по этому вопросу в неведении. Скорее всего, таких и не было, а Дашкова, не желая спорить с взглядами Екатерины II, показавшими свою жизнеспособность, направила полемический удар по не существовавшей в то время «демократической точке зрения».

После того как Петр III оскорбил Екатерину и дело шло к разводу и заточению ее в монастырь, Дашкова предприняла решительный, по ее словам, разговор с Паниным. Никита Иванович будто бы высказался «за соблюдение законности» и за привлечение к делу Сената. Дашкова, отметив, что подобный исход был бы счастьем, будь у них время, сказала Панину: «Согласна с вами, что Екатерина не имеет права на трон и по требованиям закона императором должен быть провозглашен ее сын, а ей до его совершеннолетия следует быть регентшей. Но вы должны принять во внимание, что девяноста девять человек из ста понимают низложение монарха как полный переворот» (62–63). Последняя фраза, на наш взгляд, представляет хороший образец туманного стиля Екатерины Романовны; что она имела в виду под «полным переворотом», неясно. Можно только догадываться, что речь шла о воцарении Екатерины, а не о регентстве.

Дашкова перечислила Никите Ивановичу участников заговора, назвав и братьев Орловых. «Узнав, как далеко я зашла, не ставя в известность императрицу (из опасения ее скомпрометировать), – продолжает Дашкова в своих «Записках», – Панин был удивлен и встревожен. Я поняла, что ему не хватает не столько смелости, сколько решительности… Я взяла с Панина обещание никому не говорить о плане провозглашения императором великого князя, потому что мысль эта, будучи высказана его наставником, может вызвать недоверие. В свою очередь, я обещала обсудить с заговорщиками этот проект и постараться их убедить, не вызвав излишних подозрений, так как всем известна моя преданность императрице» (63; курсив наш. – О. И.).

Хороший подарок готовила Дашкова своей подруге! Однако Екатерина Романовна во время своих бесед не знала, что Н.И. Панин был уже привлечен к заговору и являлся к ней, по-видимому, не столько из-за особых чувств, которые он, вероятно, к ней, молодой интересной особе, питал, сколько узнать о мнениях гвардейских офицеров, посещавших дом Дашковых, а также о том, что намеревалась делать Екатерина, которая, как догадывался старый царедворец, далеко не все ему говорила.

О переговорах Дашковой и Панина стало известно Рюльеру, вероятно, со слов самой Екатерины Романовны. Дашкова не скрывала, что французский дипломат принадлежал к ее друзьям в 1762 году и «почти каждый день бывал у нее». Княгиня называет Рюльера старинным знакомым, «ум и образованность которого делали его общество столь приятным» (100, 122–123). Ощущение того, что ряд сведений получен Рюльером непосредственно от самой Дашковой, нередко возникает при чтении его «Истории». Так что высказанные в «Записках» Екатерины Романовны сомнения в подлинности этой книги носят, скорее всего, маскировочный характер и касались больше того, что узнал Рюльер по другим каналам.

Согласно Рюльеру, Панин, желавший возложить корону «по праву наследства на законного наследника и предоставить императрице регентство», «долго и упорно сопротивлялся всякому другому предложению». Необходимо заметить, что тут французский дипломат, вероятно, ошибался. Вряд ли Никита Иванович настаивал на регентстве Екатерины (не исключено, что он видел в этой должности себя, на что по своему положению и способностям имел право). В противном случае не совсем понятно, чем взгляды Панина отличались от представлений Екатерины Романовны. Рюльер сам пишет: «Тщетно княгиня Дашкова, в которую он был страстно влюблен[64]64
  Граф Дж. Бекингемшир передает один из слухов, кочевавших по петербургским гостиницам того времени: «В ранние годы у м-ра Панина была связь с женой брата великого канцлера графа Романа Воронцова… На смертном одре эта дама заверила м-ра Панина, что княгиня Дашкова, которая при том присутствовала, его дочь. Поскольку он всегда искренне говорит о ней с нежностью и не пытается скрывать, сколько времени проводит с ней наедине, те, кто лучше всего его знают, утверждают, что в высшей степени возможно, что им движет не любовная интрига; беспристрастие заставляет верить, что его привязанность носит исключительно отцовский характер, а их общение невинно». Сама Дашкова прекрасно знала об этих слухах и в «Записках» писала по этому поводу следующее: «Тут уместно будет сказать о родственных связях моего мужа с Паниными. Братья Панины приходились кузенами моей свекрови: их матери, урожденные Еверлаковы, были сестрами; одна вышла замуж за Леонтьева, другая – за Панина. Сыновья ее доводились моему мужу дядьями. Младший Панин (Петр Иванович. – О. И.) – генерал – находился в армии во время войны с Пруссией. Старший был назначен посланником, когда я была еще младенцем; впервые я увидела его в сентябре после нашего возвращения из Ораниенбаума. Встречались с ним мы очень редко до поры, пока окончательно не созрел заговор против Петра III. Старший Панин был очень дружен с моим мужем и с благодарностью вспоминал о доброте, какую выказывал им отец князя, когда братья были молоды. После революции я стала мишенью для клеветы завистников, и тогда ни родственные связи между нами, ни моя любовь к мужу не помешали одним называть этого уважаемого человека моим любовником, другим – моим отцом и утверждать, что он был возлюбленным моей матушки. Если бы не серьезные услуги, которые он оказал моему мужу, и если бы он не был благодетелем моих детей, я бы возненавидела его за то, что по его милости порочилась моя репутация. Скажу откровенно, я больше уважала брата-генерала за его солдатскую прямоту и твердость, что соответствовало моему характеру, и, когда была жива его первая жена (которую я чтила и любила от всего сердца), я чаще навещала семью генерала, нежели посланника. Но довольно о сем предмете, вспоминать об этом мне тяжело даже теперь» (Дашкова, 1987. С. 55; курсив наш. – О. И.). Реальным является факт опекунства Н.И. Панина над княгиней Е.Р. Дашковой, принятого им в 1764 году (РГАДА. Ф. 248. Оп. 60. Кн. № 4909. Л. 202).


[Закрыть], расставляла ему свои сети…»