Текст книги "Петр III. Загадка смерти"

Все это происходило на фоне ухудшавшегося здоровья императрицы, которое становилось видимо простыми глазами. А. Чарторижский писал по этому поводу: «У нее давно уже сильно опухали ноги, но она не исполняла ни одного из предписаний врачей, которым она не верила[115]115
  Ш. Массон рассказывает о болезнях Екатерины II следующее: «К концу жизни Екатерина сделалась почти безобразно толстой: ее ноги, всегда опухшие, нередко были втиснуты в открытые башмаки и по сравнению с той хорошенькой ножкой, которой некогда восхищались, казались бревнами. Знаменитый пират Ламбро Кацони… убедил ее, что знает вернейшее средство для исцеления ее ног, и сам ходил за морской водой, чтобы заставить ее ежедневно принимать холодную ножную ванну. Сначала она чувствовала себя от этого хорошо и вместе с Ламбро смеялась над советами врачей, однако вскоре ее ноги распухли еще больше, а вечера и движение, в котором она все время находилась, ухудшили дело» (Массон Ш. Указ. соч. С. 36–37). А.Т. Болотов, который, по-видимому, читал книгу Массона, сообщал еще и следующее: «О причинах таковой скоропостижной кончины носились разные слухи; но более утверждали, что произошла она от дружного затворения ран на ногах, которыми она уже давно страдала, и которые лейб-медики ее никак затворять не отваживались; но как они ей наскучили, то решилась она вверить себя какому-то медику, французу, бравшемуся ее вылечить и раны сии затворить. Он и учинил сие чрез становление ног ее или сажание всей в морскую воду; и государыня была тем так довольна, что упрекала своих лейб-медиков, что они не умели и не могли ее так долго вылечить, а помянутый лекарь вылечил ее в самое короткое время. Но наилучший ее лейб-медик Роджерсон прямо ей сказал, что он опасается, чтоб не произошло оттого бедственных последствий и самого паралича; и что он мог бы скоро вылечить, но того только поопасся. Но, монархиня смеялась только сим, по мнению ее, отговоркам; и потому никак не хотела последовать их совету и в том, чтоб кинуть из руки кровь, которая может быть спасла б ее еще на несколько времени, как о том писано было в иностранных газетах, где упоминалось вкупе, что у государыни были опухлые ноги, что она принимала от того лекарства, но что стала чувствовать оттого частые колики, от которых наконец она и скончалась» (Болотов А.Т. Памятник протекших времен… С. 161–162).


[Закрыть]. Она употребляла народные средства, которые ей хвалили ее служанки. Перенесенное ею унижение перед шведским королем было слишком чувствительным ударом для такой гордой женщины, как она. Можно сказать, что Густав IV сократил ее жизнь на несколько лет»⁴⁰⁴.

Любопытные воспоминания оставил нам С.А. Тучков. Он писал:

«За несколько дней до кончины императрицы был я представлен ее величеству и благодарил за чин артиллерии майора. Величественный, вместе милостивый ее прием произвел немалое на меня впечатление. Возвратясь от двора к отцу моему, между прочими разговорами сказал я: “О, как, думаю я, была прекрасна императрица в молодых летах, когда и теперь приметил я, что немногие из молодых имеют такой быстрый взгляд и такой прекрасный цвет лица”. Отец мой, слыша сии слова, тяжело вздохнул и, по некотором молчании, сказал: “Этот прекрасный цвет лица всех нас заставляет страшиться”.

Екатерина пускала иногда кровь из руки или ноги. Это исполнял всегда сам лейб-медик ее доктор Роджерсон, и получал у нее за труд каждый раз по 2 т[ысячи] рублей, не взирая на то, что он был весьма богат и что таковая плата вовсе была для него излишня. За несколько времени до ее кончины этот доктор не раз советовал ей отворить кровь; императрица на то не согласилась. В один день, когда он убедительно ее о том просил, она, обратясь к своему камердинеру, сказала: “Дайте ему 2 т[ысячи] рублей”… Огорченный сим, медик вышел с неудовольствием, и вскоре последовало то, что он предвидел»⁴⁰⁵. В подтверждение приведенного тут сообщения можно привести слова самой Екатерины II, сказанные в марте 1790 года А.В. Храповицкому: «Под старость надобно перестать пускать кровь»⁴⁰⁶.

Не все было так спокойно и в дальнейшем, как пытается изобразить Ростопчин. Кстати сказать, в письме к С.Р. Воронцову от 5 ноября 1796 года он сам замечал: «Здоровье [императрицы] плохо; не ходит более; буря, похожая на случившуюся в последнее время жизни императрицы Елизаветы, произвела тяжелое впечатление; не выходят более»⁴⁰⁷. В.Н. Головина рассказывает со слов жены Александра Павловича: «Горе, причиненное государыне неудачей ее проекта брака со шведским королем, подействовало на нее очень заметно для всех окружавших ее. Она переменила свой образ жизни, появлялась только в воскресенье за церковной службой и обедом и очень редко приглашала лиц из своего общества в бриллиантовую комнату или в Эрмитаж. Почти все вечера проводила она в спальне, куда допускались лица, только пользовавшиеся ее особенной дружбой. Великий князь Александр и его супруга, обыкновенно каждый вечер бывавшие у императрицы, теперь видели ее только раз или два в неделю, кроме воскресений. Они часто получали распоряжение остаться у себя дома, или же она предлагала им поехать в городской театр послушать новую итальянскую оперу. В воскресенье, 2 ноября, государыня в последний раз появилась на публике. Говорили, что она простилась со своими подданными. После того как печальное событие совершилось, все были поражены тем впечатлением, какое она произвела в тот день. Хотя обыкновенно по воскресеньям публика собиралась в зале кавалергардов, а двор – в дежурной комнате, государыня редко проходила через ту залу. Чаще всего она направлялась из дежурной комнаты через столовую прямо в церковь, а туда посылала великого князя Павла или, когда последнего не было, великого князя Александра, обедню же стояла на антресолях во внутреннем помещении, откуда выходило окно в алтарь. Второго ноября государыня отправилась к обедне через зал кавалергардов. Она была в трауре по португальской королеве и выглядела так хорошо, как ее уже давно не видали. После обедни она долго оставалась в кругу приглашенных лиц; мадам Лебрен только что окончила портрет во весь рост великой княгини Елизаветы и представила его государыне. Ее величество приказала повесить его в тронном зале, часто останавливалась перед ним, осматривала и разбирала его с лицами, приглашенными к обеду, которых, как всегда по воскресеньям, было много. Великие князья Александр и Константин обедали у нее в этот день со своими супругами. Это был не только последний обед, но и последний раз, когда она их видела. Они получили приказание не приезжать к ней вечером…»

Смерть Екатерины II ярко описана Массоном: «Вообще считали, что Екатерина скончалась уже накануне, но политические соображения заставляли скрывать ее смерть. Верно, однако, что она все это время находилась как бы в состоянии летаргии. Лекарства, которые ей прописали, произвели свое действие, она еще двигала ногой и сжимала руку горничной. Но, к счастью для Павла, она навсегда потеряла дар речи. К десяти часам вечера она, по-видимому, вдруг собралась с силами и начала ужасно хрипеть. Императорская фамилия сбежалась к ней, но великих княгинь и княжон необходимо было избавить от этого страшного зрелища. Наконец, Екатерина издала жалобный крик, который был слышен в соседних комнатах, и испустила последний вздох после тридцатисемичасовой агонии. В течение этого времени она, по-видимому, не страдала, кроме одного мгновения перед самой кончиной, и ее смерть оказалась такой же счастливой, как и ее царствование»⁴⁰⁸.

Ф.В. Ростопчин, бывший свидетелем последних часов жизни Екатерины Великой писал: «В 9 часов по полудни Рожерсон, войдя в кабинет, в коем сидели наследник и супруга его, объявил, что императрица кончается. Тотчас приказано было войти в спальную комнату великим князьям, княгиням и княжнам, Александре и Елене, с коими вошла и статс-дама Ливен, а за нею князь Зубов, граф Остерман, Безбородко и Самойлов. Сия минута до сих пор и до конца жизни моей пребудет в моей памяти незабвенною. По правую сторону тела императрицы стояли наследник, супруга его и их дети; у головы призванные в комнату Плещеев и я; по левую сторону доктора, лекаря и вся услуга Екатерины. Дыхание ее сделалось трудно и редко; кровь то бросалась в голову и переменяла совсем черты лица, то, опускаясь вниз, возвращала ему естественный вид. Молчание всех присутствующих, взгляды всех, устремленные на единый важный предмет, отдаление на сию минуту от всего земного, слабый свет в комнате – все сие обнимало ужасом, возвещало скорое пришествие смерти. Ударила первая четверть одиннадцатого часа. Великая Екатерина вздохнула в последний раз и, наряду с прочими, предстала пред суд Всевышнего. Казалось, что смерть, пресекши жизнь сей великой государыни и нанеся своим ударом конец и великим делам ее, оставила тело в объятиях сладкого сна. Приятность и величество возвратились опять в черты лица ее и представили еще царицу, которая славою своего царствования наполнила всю вселенную. Сын ее и наследник, наклонив голову пред телом, вышел, заливаясь слезами, в другую комнату; спальная комната в мгновение ока наполнилась воплем женщин, служивших Екатерине»⁴⁰⁹.

В камер-фурьерском журнале о смерти Екатерины II сказано так: «Болезнь ее величества не оставляла нисколько, страдание продолжалось беспрерывно: воздыхание утробы, хрипение, по временам извержение из гортани темной мокроты, не открывая очей печали, почти вне чувств, что рождало во всех уныние, и от господ медиков надежды к возвращению здоровья было не видно; все оное, очевидно, представляло невозвратимую потерю… По прошествии времени полудня до пяти часов, болезнь ее величества не уменьшалась нимало, сие предвещало близкую кончину, почему преосвященным Гавриилом митрополитом отправлено Всевышнему богомолие и канон при исходе души. Но кто минует неизбежность смерти по сей невременности? И наша благочестивейшая великая государыня императрица Екатерина Алексеевна, самодержица всероссийская, быв объята страданием вышеописанной болезни, через продолжение 36-ти часов, без всякой перемены, имея от рождения 67 лет 6 месяцев и 15 дней, наконец, 6-го (17-го) ноября в четверток, по полудни, в три четверти десятого часа, к сетованию всея России, в сей временной жизни скончалась»⁴¹⁰.

После смерти было произведено вскрытие тела императрицы, о котором стало известно в обществе. А.Т. Болотов писал: «…По вскрытии тела и по исследовании внутренностей, оказалось, что паралич и произошел от прервавшейся в мозгу жилки, произведшей ту кровь, которая в устах ее оказалась. Далее писано было, что в желчном пузыре найдено было у ней 2 камня, от которых, заключали, делалась ей колика»⁴¹¹. Р.С. Трофимович сообщает, что эти камни были «чрезвычайной величины»⁴¹².

Таинственное совещание

«В начале приключения и пока оставалась некоторая надежда к жизни, – пишет Кирьяк, – всеми мерами старались скрыть смятение при дворе…» Что же происходило в этот период, вероятно ограниченный авторитетным заключением доктора Роджерсона? Описывая события, происходившие сразу за тем, как узнали об ударе у императрицы, Ш. Массон рассказывает: «Побежали к фавориту (П.А. Зубову. – О. И.), который помещался в нижних покоях, позвали докторов; суматоха и уныние распространились вокруг нее. Возле окна разостлали матрас, положили ее на него и сделали ей кровопускание, промывание и оказали все возможные виды помощи, употребляемые в подобных случаях. Они произвели свое обычное действие. Императрица была еще жива, сердце ее билось, но она не подавала никаких иных признаков жизни. Фаворит, видя это безнадежное состояние, велел уведомить графов Салтыкова и Безбородко и некоторых других. Всякий торопился отправить своего курьера в Гатчину[116]116
  В переводе 1859 года эта фраза звучала так: «Зубов созвал графа Салтыкова, Безбородко и некоторых других приближенных людей. Каждый из них не придумал ничего иного, как немедленно отправить от себя курьера в Гатчину…» (Атеней. 1859. Ч. 2. С. 468). В этих переводах видно серьезное различие; одно дело просто предупредить о случившемся, а другое созвать для решения возникших проблем.


[Закрыть], где находился великий князь Павел…» (курсив наш. – О. ГГ.)⁴¹³.

То, что были приглашены видные деятели екатерининского царствования – «некоторые другие», – следует из воспоминаний современников. Так, В.Н. Головина рассказывает, как в 10 часов утра в дом ее матери явился придворный лакей, служивший у ее дяди, И.И. Шувалова, и попросил позволения разбудить его. «Около часа тому назад с государыней сделался удар», – сказал лакей. Н.А. Саблуков сообщает в своих «Записках» о том, что «за графом Алексеем Орловым был послан нарочный»⁴¹⁴. Последнее подтверждает и Ф.В. Ростопчин. Он дает свою картину хода событий: «Князь Зубов, был извещен первый, первый потерял и рассудок[117]117
  А. Чарторижский сообщает нам следующий любопытный факт, опровергающий упомянутую «потерю рассудка» Зубовым: «Когда Зубов получил от врачей ответ, что нет больше ни надежды, ни возможности вернуть ее к жизни, то, уничтожив раньше кучу бумаг, он отправил графа Николая, своего брата, гонцом в Гатчину, к императору Павлу, чтобы уведомить его о положении, в котором находилась императрица, его мать» (Чарторижский А. Мемуары. С. 94; курсив наш. – О. И.).


[Закрыть]: он не дозволил дежурному лекарю пустить императрице кровь, хотя о сем убедительно просили его и Марья Саввишна Перекусихина, и камердинер Зотов. Между тем прошло с час времени. Первым из докторов приехал Роджерсон. Он пустил в ту же минуту кровь, которая пошла хорошо; приложил к ногам шпанские мухи, но был, однако же, с прочими докторами одного мнения, что удар последовал в голову и был смертельный. Несмотря на сие, прилагаемы были до последней минуты ее жизни все старания; искусство и усердие не переставали действовать. Великий князь Александр Павлович вышел около того времени гулять пешком. К великому князю-наследнику от князя Зубова и от прочих знаменитых особ послан был с известием граф Николай Александрович Зубов, а первый, который предложил и нашел сие нужным, был граф Алексей Григорьевич Орлов – Чесменский⁴¹⁵.

Первым, кто поведал о проведении особого совещания вельмож, кажется, был Я.И. де Санглен (читавший записку Ростопчина «Последний день…» и, возможно, мемуары Масона). Он, беседовавший о том времени с самим П.А. Зубовым, по этому поводу написал: «…Из сего заключить должно, что они (упомянутые выше сановники. – О. И.) в эту критическую минуту собрали род совета»⁴¹⁶. Сообщение об особом совещании вельмож поддержал Н.К. Шильдер. Он так реконструирует ход событий: «Велико было смятение между царедворцами; в виду известной им воли императрицы им предстояло решить вопрос, какой принять образ действия в случае наступления непредвидимой случайности. Произошла минута колебания. По словам Ростопчина, первый, кто предложил и нашел нужным уведомить цесаревича о случившемся, был граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский»⁴¹⁷. Историк считает, что в этом «частном совещании» участвовали: князь Зубов, граф Зубов, граф Безбородко, граф Н.И. Салтыков, генерал-прокурор граф А.Н. Самойлов, граф А.Г. Орлов-Чесменский и митрополит Гавриил.

Нет ничего невероятного в том, что ближайшие сотрудники после известия об инсульте у Екатерины собрались вместе в смятении чувств, сострадая императрице и предвидя грядущие изменения в судьбе своей и России. Но совещание, да еще с приглашением других лиц (Н.И. Шувалова, А.Г. Орлова-Чесменского и, возможно, еще кого-то), – это уже «иная статья». Оно могло быть созвано только в том случае, если должно было принять важные решения, на которые не могли отважиться поодиночке или не имели на это права; например, «Прогноз болезни Екатерины II» и «Проблема престолонаследия». Проведение любого совещания было крайне опасным делом. Павел Петрович, несмотря на все разговоры, являлся законным наследником, а поэтому необходимо было незамедлительно вызвать его в Петербург, не обсуждая без него никаких вопросов, учитывая к тому же характер Павла Петровича и его отношение к окружению Екатерины. При большом дворе могли быть и шпионы Павла Петровича или просто «доброжелатели», которые попытаются на срочном известии наследнику сделать себе карьеру.

По первому из вероятных пунктов совещания ответ дал Роджерсон, поэтому собравшиеся должны были приступить ко второму. Весьма вероятно, что с конца 80-х годов Екатерина утвердилась в мысли устранить Павла Петровича от престола. Императором должен был стать любимый внук – Александр Павлович. Ш. Массон, хорошо знавший придворные обстоятельства, в своих записках особо подчеркнул следующие слова: «…К счастью для Павла, она навсегда потеряла дар речи». В другом месте своих мемуаров тот же автор писал: «Смерть застигла Екатерину врасплох. Для тех, кто знал ее двор и ненависть, к несчастью, столь прочно установившуюся между матерью и сыном, было очевидно, что она жаждала назначить себе другого преемника. Ужас, охватывавший ее при мысли о собственной кончине и закате ее царствования (этого она страшилась более всего), и смерть Потемкина помешали ей осуществить этот проект, пока для этого еще оставалось время, или же утвердить его посредством завещания. Молодость великого князя Александра и еще более доброта его ума и сердца были другим препятствием на пути воплощения ее замысла…Если бы он пожелал, если бы Екатерина могла вымолвить перед смертью одно только слово, то Павел, по всей видимости, не царствовал бы. Он был ненавистен и страшен для всех его знавших, и кто бы поддержал его? На какие права он сослался бы? Если русские не имеют никакого прочного права, то их самодержцы обладают им еще в меньшей степени…» (курсив наш. – О. И.). Что касается роли в этом деле князя Г.А. Потемкина, то Масон прибавлял: «Многие были убеждены, что она намеревалась опереться на Потемкина, чтобы лишить наследства Павла. Александр был бы провозглашен царевичем в то самое время, что Потемкин – властелином Тавриды»⁴¹⁸. А вот что сообщал по этому поводу П.В. Долгоруков: «Граф Петр Александрович Толстой, бывший генерал-адъютант Павла, рассказывал мне слышанное им уже в царствование Александра I от двух лиц весьма друг другу враждебных, но одинаково хорошо имевших средство знать придворные секреты, а именно от Вас. Степ. Попова, правителя канцелярии Потемкина, и от графа Кутайсова, что если бы не умер Потемкин, то Александр Павлович по достижении 16-ти летнего возраста был бы объявлен наследником, а Павла бы Екатерина и Потемкин принудили к отречению от престола в таком случае, что при его трусости, было весьма возможным. Он же рассказывал мне, что в Сенате и в Синоде лежали какие-то запечатанные пакеты, коих содержание ему, графу Толстому, было и осталось неизвестным, и что было приказание вскрыть эти пакеты в день смерти Екатерины. Об этом Безбородко уведомил Павла, пока еще Екатерина лежала в своем продолжительном предсмертном хрипении; пакеты были тотчас вытребованы Павлом; генерал-прокурор граф Самойлов отставлен и заменен братом Павлова друга кн. Алексеем Куракиным, а Безбородко осыпан наградами. Вспомните место из записок Ростопчина, где он описывает, с каким трепетом Безбородко вошел к докладу у Павла и с каким торжеством вышел…»⁴¹⁹ Павел Петрович, несомненно, знал обо всем этом. Л.-Ф. Сегюр рассказывал следующее об одном из разговоров с великим князем: «В течение нескольких часов он говорил со мной почти исключительно о мнимых обидах со стороны императрицы и князя Потемкина, о неприятных сторонах его положения, о страхе, с которым относились к нему, и о печальной участи, которую готовил ему двор, привыкший желать и переносить лишь владычество женщин: печальная судьба его отца пугала его; он постоянно думал о ней; это была его господствующая мысль». Граф Р. Дама также указывает, что Павел Петрович ненавидел князя Потемкина⁴²⁰. Это чувство не проходило с годами. Е.Ф. Комаровский передает слова Павла I, обращенные к сыну, предложившему образец военной формы, напоминавшей екатерининскую: «Я вижу, ты хочешь ввести потемкинскую одежду в мою армию, чтобы они (солдаты. – О. И.) шли с глаз моих долой, – и сам вышел из комнаты, где находились образцовые»⁴²¹. А вот слова, якобы сказанные Павлом Петровичем Л.Н. Энгельгардту, сообщившему, что он был адъютантом Г.А. Потемкина. «Тьфу, в какие ты попал знатные люди; да как ты не сделался негодяем, как все при нем бывшие? Видно, много в тебе доброго, что уцелел и сделался мне хорошим слугою»⁴²².

Масону вторит А.Т. Болотов (возможно, читавший его воспоминания): «Впрочем неизвестно, – пишет он, – может быть, все сие случилось еще к лучшему, и что провидение и промысел Божеский восхотел оказать тем особливую ко всем россиянам милость, что устроил и расположил конец сей великой монархини точно сим, а не иным образом. Ежели б имела она обыкновенное жизни своей окончание и не столь скоропостижное, а с предшествующей наперед и несколько недель, или хотя дней, продолжающейся болезнею, если бы пресечение жизни не было столь дружное, а медлительное, с употреблением до самого конца жизни всех чувств, всего разума, памяти и языка, – то почему знать? – может быть, произошло бы что-нибудь при сем конце жизни такое, что произвело бы в государстве печальные и бедственные какие-нибудь последствия или бы какие несогласия и беспокойства, неприятные всем россиянам. Носившаяся до того молва, якобы не намерена она была оставить престол свой своему сыну, а в наследники по себе назначала своего внука, – подавала повод многим опасаться, чтоб что-нибудь подобного при кончине государыни ни воспоследовало. И все содрогались от одного помышления о том»⁴²³.

Если это было действительно так, то можно утверждать, что свою волю Екатерина оформила документально, то есть в форме манифестов или завещания. Как человек предусмотрительный, она, вероятно, не исключала и своей неожиданной смерти. Документы должны были находиться в надежных руках, и, скорее всего, не в одних. В этом отношении важно воспоминание Г.Р. Державина: «Граф Безбородко, выпросись в отпуск в Москву и откланявшись с императрицею, вышед из кабинета ее, зазвал Державина в темную перегородку, бывшую в секретарской комнате, и на ухо сказал ему, что императрица приказала ему отдать некоторые секретные бумаги, касательно до великого князя: то как пришлет он к нему после обеда, чтобы пожаловал и принял у него; но неизвестно для чего, никого не прислав, уехал в Москву, и с тех пор Державин ни от кого ничего не слыхал о секретных бумагах. Догадываются некоторые тонкие царедворцы, что оне те самые были, за открытие которых, по вступлении на престол императора Павла, осыпан он (Безбородко. – О. И.) от него благодеяниями и пожалован князем. Впрочем, с достоверностию о сем здесь говорить не можно; а иногда другие, имеющие лучшие основания, о том всю правду откроют свету» (курсив наш. – О. И.)⁴²⁴. Тут Державин последовал своему же афоризму: «Отдаленные времена покрыты тьмою, а описывать дела веку своему – подвергаться опасности»⁴²⁵. Правда, в объяснениях к своим сочинениям Державин записал: «Сколько известно, было завещание, сделанное императрицей Екатериной, чтобы после нее царствовать внуку ее, Александру Павловичу». Сам Державин в «Записках» говорит о том, что Павел Петрович «воцарился по наследству законно»⁴²⁶. Но когда время Павла I прошло и на престол вступил Александр Павлович, Г.Р. Державин высказался по этому поводу в стихотворении «На восшествие на престол императора Александра I» несколько иначе. Екатерина II на небе обращается к русским со следующими словами:

 
Се небо ныне посылает
Вам внука моего в царя.
Внимать вы прежде не хотели
И презрели мою любовь,
Вы сами от себя терпели:
Я ныне вас спасаю вновь.
 

Комментируя другие строки упомянутого стихотворения, Державин в «Объяснениях» на свои сочинения писал: «“Мои предвестья велегласны / Уже сбылись… / Умолк рев Норда сиповатый, / Закрылся грозный, страшный взгляд”. – Сии 4 стиха относятся к оде “На рождение в севере порфирородного отрока”, в 3-й части напечатанной, где изображается Борей с седыми волосами, который прогоняется взглядом новорожденного. Неприятели автора растолковывали, что последними двумя стихами описывается портрет императора Павла, который имел и страшный взгляд и сиповатый голос, и сие довели до императрицы Марии Федоровны[118]118
  Г.Р. Державин этими стихами навлек на себя сильное неудовольствие со стороны вдовствующей императрицы Марии Федоровны.


[Закрыть]; автор ответствовал, что могут думать как хотят; но стихи сии относятся до вышесказанной оды. По сей однако причине бывший тогда генерал-прокурор Беклешов запретил цензуре пропускать сию оду, и потому она тогда напечатана не была; однако ж император автору за нее прислал в подарок перстень брильянтовый, стоящий 5 тысяч рублей, и после, когда императрица Елизавета Алексеевна, любопытствуя прочесть письменные авторовы сочинения, в числе которых и сия ода была, никакого на ней примечания не сделала, а притом переведена она тогда же князем Белосельским на французский язык и немецкий и на прочие; то автор уже и не мог ее не поместить в издании 1808»⁴²⁷. Правда, рассказывали, что Трощинский, занявший важный пост при Александре, во время присутствия в Сенате отозвал поэта в сторону и передал ему волю императора, чтобы он не только не печатал оды, но и не давал с нее списков. Державин с огорчением возразил, что едва ли государь приказал сообщить ему это повеление в Сенате. «Да, – отвечал будто бы Трощинский, – ежели бы существовала тайная, то вы там услышали бы это; но мне не было назначено ни время, ни место». По другому преданию, Александр, получив оду Державина, сказал: «Пусть он вспомнит, что писал при восшествии на престол моего отца»⁴²⁸.

Если Безбородко не отдал на самом деле важнейшие династические бумаги Державину, то, следовательно, оставил бы их у себя или нашел лучшую кандидатуру. «Другие», да и родственники самого Безбородко по этому поводу не молчали. Так, П.И. Бартенев об упомянутых документах сообщал: «Есть предание, идущее от князя Безбородки, что бумаги по этому предмету были подписаны важнейшими государственными лицами, в том числе Суворовым и Румянцевым-Задунайским…»⁴²⁹ Немилость Павла к первому и внезапная кончина второго тотчас, как он узнал о восшествии на престол Павла, произошли будто бы вследствие этого[119]119
  С.А. Тучков писал по поводу смерти выдающегося полководца: «Фельдмаршал Румянцев в престарелых летах сделался пред тем несколько нездоров и не выходил из дома. Брат мой и некоторые другие господа были тогда при нем. Он сидел в креслах и довольно спокойно разговаривал о разных предметах, как вдруг сказали ему: “Приехал к вам фельдъегерь”. – “Откуда? – спросил он. – Из Берлина?” – “Нет, – отвечали ему, – из Петербурга”. – “Знаю, что это значит, велите ему войти ко мне”. Вслед за сим явился человек в необыкновенной для всех одежде, совершенно в прусском мундире. Он подал письмо графу, который, приняв оное, просил других распечатать и прочитать ему. Оно содержало известие о кончине императрицы и о вступлении на трон Павла I. Сколько фельдмаршал Румянцев не испытал несправедливостей от Екатерины, а паче от ее любимцев, но любовь к отечеству была в нем очень сильна. Поэтому, предугадывая духом все несчастия, угрожающие России от Павла и его потомков, он был столь поражен сим предвидением, что во время чтения сего письма постиг его паралич, от которого лишился он жизни. Хотя императору Павлу подробно было донесено о сем происшествии, однако же, для уважения повелел он почтить память сего полководца общим трехдневным трауром при дворе и в войске» (Тучков С.А. Золотой век Екатерины Великой. С. 271–272).


[Закрыть]. По другому преданию, соответствующие бумаги хранились и у обер-прокурора Святейшего синода графа А.И. Пушкина, который их, как и Безбородко, уничтожил (об этом рассказывали его дочери – княгиня Е.А. Оболенская и С.А. Шаховская)⁴³⁰.

В конце XVIII столетия по рукам ходила рукопись под заглавием «Екатерина в полях Елисейских», в которой особо рассматривался поступок Безбородко. Е.П. Карнович рассказывает: «Неизвестный автор изображает царство мертвых, куда прилетают души умерших русских людей, чтобы здесь по воле Зевеса поступить под начальство Екатерины, сопричисленной богами к их сонму. Екатерина требует к себе Безбородко и напоминает этому “недостойному рабу” своему, что ему была поручена тайна кабинета, что чрез него должно было осуществиться важное намерение государыни – восшествие на престол внука ее императора Александра Павловича и что относящийся к тому акт был подписан ею и соучастниками упомянутой тайны. “Ты изменил моей доверенности, – упрекает Екатерина Безбородко, – не обнародовал его после моей смерти”. В свою очередь Безбородко в таких словах оправдывается перед Екатериною: “Еще до приезда в Петербург из Гатчины наследника я собрал Совет, прочел акт о возведении внука твоего. Те, которые о сем знали, стояли в молчании; а кто в первый раз о сем услышал, отозвались невозможностью исполнения. Первый, подписавшийся за тобою к оному, митрополит Платон подал голос в пользу Павла, и прочие ему последовали”. “Правда, – объясняется далее Безбородко, – ежели судить строго, я, конечно, должен бы был умереть, исполняя твою волю. Знаю и то, что дела мои и совесть мою судить будет Великая Екатерина, которой человеколюбивое сердце умеет отличать невольное преступление от умышленного”. Несмотря на такое льстивое оправдание, Екатерина отослала, однако, от себя Безбородко, приказав призвать к себе митрополита Платона. Выслушав от него указания “на время, обстоятельства и Павла”, она удалила и его, приказав, чтобы он ей никогда на глаза не показывался» (курсив наш. – О. И.)⁴³¹. Примечательно, что, согласно этой версии, Совет собирает не П.А. Зубов или Н.И. Салтыков, а Безбородко и что первым, кто решил вызвать Павла Петровича, был митрополит Платон, что противоречит версии Ростопчина.

Доказательством упомянутой версии являются немыслимые награды, которые получил А.А. Безбородко со дня воцарения сына Екатерины II: княжеский титул, 16 тысяч душ крестьян, 80 тысяч десятин земли, пожалование портрета Павла, никому в течение первых трех лет не данного, возведение матери его в статс-дамы и т. д. и т. д. Все это, конечно, не может быть объяснено выдающимися деловыми качествами Александра Андреевича или резкими сменами настроения Павла, который, как утверждает Ростопчин, даже ненавидел одно время Безбородко⁴³². Примечательно, что когда император узнал о смерти последнего, то он будто бы произнес: «У меня все Безбородки». Предателей, как правило, не особенно уважают даже те, кто пользуются их услугами.

Н.И. Григорович писал во 2-м томе своего фундаментального исследования о А.А. Безбородко: «…В настоящее время, пока не откроется каких-нибудь новых документов, которые снимут с Безбородки обвинение в нарушении воли покойной императрицы, приходится допустить, что он, уступая силе обстоятельств, доставил Павлу получить приготовленный Екатериною акт устранения его от престола и вступить на престол вслед за не желавшей этого покойною его родительницею»⁴³³.

Однако всему сказанному тут противоречит изменение отношения императрицы к Безбородко в последние годы ее жизни. Известно, что он после смерти князя Потемкина занялся мирными переговорами с турками. Мир был заключен, и он возвратился в Петербург 10 марта 1792 года. Однако там за его отсутствием происходили важные события. Многие дела, которыми занимался Безбородко, перешли к П.А. Зубову. Еще 16 октября 1792 года А.В. Храповицкий записал в своем дневнике: «Граф. Ал. Андреевич Безбородко поехал пред полуднем, и, со мною прощаясь, дружески просил о корреспонденции, и в то же время, обманывая меня относительно производства всех дел, обманул и себя, не предузнав Зубова влияние, а я скоро увидел собственноручную ее величества записку, по коей заключил, что во всем опрутся на Зубова и что самое последствие времени доказало»⁴³⁴. А «дуралеюшка» Зубов взял все под свои руки. 12 марта он был пожалован в генерал-поручики и генерал-адъютанты. А.В. Храповицкий, записывая это в своем дневнике, начал словами: «Действие графского приезда…»⁴³⁵

По словам А.Р. Воронцова, писавшего 14 мая 1792 года к брату в Лондон, «Безбородко отсутствием своим приобрел славу имени, но сей случай лишил его прежней мочи в делах, ибо господин Зубов, в его отлучку, вступя во все экспедиции, удерживает их в своих руках, а на удел Александру Андреевичу мало что остается, и то почти для одной формы». Сам Безбородко так объяснял свое положение С.Р. Воронцову: «Когда я, из единого, конечно, усердия к отечеству, напросился на поездку в армию, и я тогда думал, что моя отлучка даст повод к разделению дел многочисленных и силы человеческие, паче же в моих летах и здоровье, превышающих, то был спокоен, полагая, что успех моей комиссии даст мне повод поставить себя так, что ежели угодно, я буду отправлять только самые важнейшие дела и найду для себя превеликое облегчение, сходное с чином, с состоянием и службою моими». Далее Безбородко, упомянув о том, что он, исполняя волю государыни, поспешил приехать в Петербург, продолжает: «Но что нашел я? Нашел я идею сделать из Зубова в глазах публики делового человека. Хотели, чтоб я по делам с ним сносился; намекали, чтоб я с ним о том, о другом поговорил, т. е., чтоб я пошел к нему. Но вы знаете, что я и к покойному (князю Г.А. Потемкину. – О. И.) не учащал, даже и тогда, когда обстоятельства нас в самое тесное согласие привели. Вышло после на поверку, что вся дрянь, как-то: сенатские доклады, частные дела, словом сказать все неприятное, заботы требующее и ни чести, ни славы за собою не влекущее, на меня взвалены, а, например, дела нынешние польские, которые имеют связанные с собою распоряжения по армиям, достались г. Зубову».

В письме своем к С.Р. Воронцову Безбородко жалуется на то, что заслуги его по заключении Ясского мира малоприметны при дворе и что его хотят поставить на один уровень с Турчаниновым, Державиным и Храповицким⁴³⁶. В откровенном разговоре с последним Безбородко, говоря о решениях Екатерины II, заметил, что «приметно во всем недоверие, стараются всех ссорить; его бумаги отдают Попову, а по которым докладывал Попов, отданы графу (то есть Безбородко. – О. И.)…»⁴³⁷. Попытки Безбородко восстановить свое прежнее значение не удавались. Более того, это породило неудовольствие у самой императрицы.

После поездки в Москву Безбородко ясно увидел, что он находится, по его выражению, «в весьма непристойной роли, которую он представляет публике». Неудовольствие свое на такую роль Безбородко выразил в письме своем к С.Р. Воронцову: «Хотят, чтобы мы работали, но чтоб в публике считали, что один юный человек все сам делает; и я могу вам признаться, что в пущее время силы князя Потемкина, – он меньше нынешнего, а я уже несравненно боле нынешнего значил». Позднее Безбородко писал в Лондон: «Положение мое точно таково, как я описывал. Я весьма желал бы, чтоб меня в покое оставили при моих департаментах и не обременяли бы меня безделицами, которые ни с чином, ни со службою моею не согласуются и которые мне только неприятности наносят. Все, что значит дело внутреннее, идет чрез нововыдавшего себя человека. Но как идет? Недвижимо, или же буде выходит, то, поистине, мне иногда жаль из самой благодарности к государыне и привязанности к отечеству». Безбородко сетует на плохой выбор людей и на то, что государыня никогда таких плохих указов не издавала, как теперь.