Текст книги "Петр III. Загадка смерти"

Примечательны слова Болотова – «его счастье и благоденствие произошло и зависело от ней (Екатерины II. – О. И.)», то есть не от успешной хозяйственной деятельности графа Алексея Григорьевича! Вот в чем суть очернения Орлова известным агрономом. Курсивом мы отметили противоречия его версии с версией Ростопчина. Кстати сказать, и об Архарове Болотов сообщает противоположное тому, что сказано в «Последнем дне…»: «…Носилась молва, что московский военный губернатор г. Архаров, публично и пред многими отзывался, что все носящиеся и невыгодные для сего графа слухи были совсем не основательны, и что он им удивляется; и буде станут далее такие нелепости распускать, то имеет он средство зажать рот таковым затевальщикам совсем небывалого»⁵⁷¹. Совершенно очевидно, что Болотов не был в изложении эпизода с присягой Орлова-Чесменского спокойным и объективным повествователем; напротив, он, теряя меру, даже себе во вред, создавал на основании циркулирующих в ту пору сплетен гадкий образ графа А.Г. Орлова-Чесменского.

Похороны

А. Чарторижский, выражая мотивы поведения сына Екатерины II, писал: «Как только Павел получил власть, первой его мыслью было оказать блестящие почести памяти своего отца, почести, которые в то же время служили как бы объявлением обвинительного приговора над теми, кто были виноваты в его смерти»⁵⁷². Однако серьезное наказание организаторов и исполнителей убийства Петра III требовало специального расследования, суда, манифеста, чтобы оставить о злодействе свидетельство потомкам. Но ничего этого не было. Почему?

У многих совмещение двух церемоний – похорон Екатерины II и перезахоронения с коронованием Петра III – вызывало удивление и даже возмущение. Характерно мнение А.С. Шишкова: «Мы смотрели с неким сердечным трепетом. Везут один за другим два гроба – первый Петра Третьего… второй Екатерины Великой. Соединение сие гробов мужа и жены (из коих один, после кратковременного царствования, лежал более тридцати лет в земле, а другая, долговременно самодержавствовала и вознесла Россию на верх величия и славы) было некое чудное соединение. Павел Первый, вместо того чтобы оставить суд над ними Богу, явился в сем странном зрелище сыном, мстящим воспитавшей его мертвой матери за мертвого отца, чрез три десятилетия вырытого из земли. Везомые вместе гробы сии не могли иметь иного вида как тот, что сие сделано в посрамление Екатерине, и тем более располагали умы и сердца всех к обвинению сына ее, что она блеском правления своего привела в забвение виновное восшествие свое на престол, буде и почитать оное виновным»⁵⁷³.

Аналогичную точку зрения имел и Ф. Головкин. «Первая мысль, – пишет он, – озаботившая Павла I по восшествии на престол, состояла в том, чтобы опозорить память своей матери… С одной стороны, он столь изысканным доказательством сыновьего сострадания хотел уверить публику в том, что его доброта торжествует над всеми другими соображениями; с другой же стороны, неловкость средства заключалась в том, что уважающий себя государь и отец многочисленного семейства обязан перед государством не возбуждать излишних воспоминаний и деликатных вопросов, рассмотрение которых сопряжено с позором. Я полагаю, что насчет законности рождения Павла не может быть серьезных сомнений, а так как, во всяком случае, можно быть более уверенным в своей матери, нежели в своем отце, то не имеет смысла вырывать из земли одного, чтобы свидетельствовать против другой, и пользоваться мертвыми, чтобы затмить славу, которая загладила многое и составляла единственное право на престол того, кто так неосторожно рисковал этим правом»⁵⁷⁴. В попытке «повредить славной памяти императрицы, своей матери» обвиняет Павла и В.Н. Головина, называя процедуру похорон «возмутительным поступком», «кощунством сына над матерью»⁵⁷⁵.

Однако были и противоположные точки зрения. Действиям Павла рукоплескали. Например, в «Санкт-Петербургских ведомостях» за 2 декабря 1796 года было помещено стихотворение под названием «Надпись к императорским гробам блаженной памяти государя императора Петра Третьего и блаженной памяти Государыни императрицы Екатерины Вторыя»:

 
Два гроба и сердца, судьбою разлученны,
Соединяет сын, примерный из царей!
Пад к императорским стопам его священным,
Россия чтит пример любви сыновней сей;
И зря в чувствительном порфирородном сыне
Чувствительна царя, отечества отца,
Чего лишилася в Петре, Екатерине,
То в Павле возвратя – благодарит Творца!
 

«Печальная комиссия», которой было поручено организовать похороны Екатерины II, состояла из трех человек: князя Н.Б. Юсупова, П.С. Валуева, Н.М. Карадыкина. Она должна была реализовать впечатляющий замысел Павла Петровича, страсть которого к церемониям, как замечает Ф. Головкин, «почти равнялась его страсти к военщине»⁵⁷⁶. 8 ноября комиссия затребовала дело о похоронах императрицы Елизаветы Петровны⁵⁷⁷. В тот же день было произведено – не особенно удачно – вскрытие и бальзамирование тела императрицы. Граф А.Н. Самойлов 10 ноября писал председателю комиссии Н.Б. Юсупову: «Милостивый государь мой, князь Николай Борисович. Поелику состояние тела блаженный памяти государыни императрицы Екатерины Алексеевны медицинскими чинами найдено столь переменяющимся, что прилично б было сократить то время, на которое оно выставлено будет, то и соизволил его императорское величество указать, чтоб они, учинив телу ея величества надлежащий осмотр, донесли о состоянии его учрежденному при дворе его императорскаго величества Совету, а сей бы потому тотчас пошел к телу ея величества и, осмотрев оное, сделал чрез кого следует печальной комиссии побуждение, дабы она деятельнейшим образом приступила к поспешному выполнению всего того, что к сему случаю принадлежит. Совет, получив оное донесение и быв у тела ея величества, нашел оное действительно в состоянии, помянутыми медицинскими чинами описанном, а потому и возложил на меня сообщить о том вашему сиятельству, дабы реченная комиссия не оставила учинить все нужныя по сему предмету распоряжении, сообразно касающемуся до нее вышеизъясненному монаршему соизволению»⁵⁷⁸.

Однако по не совсем ясным причинам (возможно, из-за сложности организации похорон и перезахоронения) рекомендации медицинских чинов не были выполнены. Ш. Массон рассказывает: «Все приезжающие с великим почтением прикладывались к гробу одного и холодной синеватой руке другой, преклоняли колена и не смели удаляться иначе, как осторожно пятясь при сходе с возвышения. Тело императрицы, дурно набальзамированное, вскоре оказалось совершенно разлагавшимся: на ее руках, глазах и в нижней части лица появились желтые, черные и синие пятна. Она была неузнаваема для тех, которые ранее видели ее только с тщательно отработанным и подходящим к случаю выражением лица. И тот блеск, которым она еще была окружена, все богатства, покрывавшие ее труп, только умножали внушаемый ею ужас»⁵⁷⁹. Желал ли Павел и таким образом унизить память матери? В это не хотелось бы верить…

10 ноября «Печальная комиссия» затребовала сведения о лицах первых четырех классов, находящихся в Петербурге, а 12-го – о лицах первых шести классов. Это делалось, по-видимому, с целью определить число участников похоронных процессий. Из материалов комиссии известно, что было отпечатано 500 билетов «для извещения назначенных в процессию чинов». 15 ноября тело императрицы в присутствии «особ первых двух классов» перенесли в тронную залу, а с 16 ноября был разрешен допуск к руке покойной, согласно только что высочайше утвержденному церемониалу. Также было установлено дежурство у тела Екатерины фрейлин и кавалеров. В.Н. Головина сохранила для нас отдельные черты тех печальных событий. «…Я была назначена дежурной к телу ее величества, – пишет она. —

Собирались перенести его в тронный зал. Я вошла в дежурную комнату, находившуюся рядом. Мне невозможно передать различные чувства, волновавшие меня, и скорбь, наполнявшую мою душу. Я искала глазами лиц, выражение которых могло бы успокоить мое сердце. Императрица Мария ходила взад и вперед, распоряжаясь церемонией. Ее довольный вид мучил меня. В смерти есть что-то торжественное; это поражающая истина, которая должна угасить все страсти. Ее неумолимая коса подрезает наше существование; если это не случилось вчера, это может случиться сегодня или завтра, и иногда это завтра оказывается таким недалеким и неожиданным! Я вошла в тронный зал и села у стены, вбок от трона. Через три шага от меня был камин, к которому прислонился камер-лакей Екатерины II. Его отчаяние и печаль вызвали слезы у меня, и мне стало от этого легче. Рядом с тронным залом находилась зала кавалергардов. Потолок, пол и стены были обтянуты черным, единственным освещением этой траурной комнаты был яркий огонь камина. Кавалергарды в своих красных куртках и серебряных касках расположились группами, одни опираясь на карабины, другие – лежа на стульях. Мрачное молчание царило в этом зале, прерываемое только вздохами и рыданиями. Я постояла несколько времени у двери, это зрелище было в согласии с моей душой. Противоречие ужасно во время скорби, оно раздражает ее и сдавливает. Горечь ее утоляется, только встречая подобие мучениям, испытываемым ею. Я вернулась на свое кресло. Через минуту обе половины двери раскрылись. Появились придворные в самом глубоком трауре и прошли через зал в спальню, где лежало тело государыни. Я была извлечена из уныния, в которое повергло меня зрелище смерти, приближавшимся похоронным пением. В дверях показалось духовенство, священники, певчие и императорская семья, а за нею несли тело на великолепных носилках, покрытых императорской мантией, концы которой неслись первыми чинами двора. Едва я увидала мою государыню, как все содрогнулось во мне, слезы высохли и рыдания перешли в невольные крики. Члены императорской семьи поместились передо мной, и, несмотря на торжественность, Аракчеев, личность, извлеченная государем из ничтожества и ставшая фактотумом его чрезмерных строгостей, сильно толкнул меня, говоря мне замолчать. Моя скорбь была так велика, что всякое постороннее чувство не могло коснуться меня, и этот неприличный поступок не произвел на меня никакого впечатления. Бог по Своей милости даровал мне приятную минуту: я встретилась глазами с великой княгиней Елизаветой и прочла в них утешение моей душе. Она тихо приблизилась ко мне и дала мне сзади свою руку, пожав мою. Началась служба, она подняла мое мужество, смягчая сердце. Когда церемония кончилась, вся императорская фамилия, один за другим, преклонялись перед телом и целовали руку покойной. Потом все разошлись. Остался один священник против трона, чтобы читать Евангелие, шесть кавалергардов были поставлены вокруг гроба. После двадцати четырех часов дежурства я вернулась домой, измученная телом и душой»⁵⁸⁰.

Мы точно не знаем, как были найдены останки Петра Федоровича. Массон по этому поводу рассказывает: «Павел отправился в Александро-Невскую лавру, где было погребено тело его отца. Он велел двум старым монахам указать ему эту неизвестную могилу[152]152
  Что касается места захоронения Петра Федоровича, то тут не все ясно. Захоронен он был не в каком-то забытом углу, а в Свято-Троицкой лавре на старинном кладбище Санкт-Петербурга, расположенном на территории Александре-Невского монастыря; сюда в 1724 году были перенесены из Владимира мощи святого Александра Невского. Рассказывают, что история кладбища начинается с 1717 года, когда здесь была похоронена сестра Петра I царевна Наталья Алексеевна, а затем и его сын царевич Петр. Над их могилами была возведена небольшая часовня во имя Воскрешения святого Лазаря, от которой все кладбище получило название Лазаревского. Через несколько лет останки Натальи Алексеевны и Петра Петровича были перенесены в Благовещенскую церковь, которая была построена в 1717–1725 годах по распоряжению Петра I, и перезахоронены в самой почетной алтарной части. Над их могилами были положены плиты, получившие название царских, Благовещенская церковь стала превращаться в первую царскую усыпальницу Петербурга. В ней похоронены царица Прасковья Федоровна, ее дочь герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоанновна, правительница России Анна Леопольдовна, первая жена Павла Петровича (будущего императора Павла I) великая княгиня Наталья Алексеевна и др. Там же был погребен бывший император Петр III. О предании его земле А. Шумахер, со слов очевидца, рассказывает, что «его погребли простые монастырские служки. Оно лежит без эпитафии и надгробия рядом с останками столь же несчастной регентины Анны под полом нижней части монастырской церкви, в которой наверху можно видеть роскошную гробницу св. Александра Невского».


[Закрыть] и вскрыть гробницу в его присутствии. Он уплатил печальным останкам, кои представились его глазам, дань почтительных и трогательных слез. Он взял одну из перчаток, которые еще сохранились на костях его отца, и с плачем целовал ее. О Павел! у тебя ведь есть сыновнее сердце, ты даже казался по временам добрым отцом: тебе нужны были только другая мать и иное воспитание! Гроб был поставлен посреди церкви, и перед ним отправляли те же самые службы, что и возле гроба Екатерины, который стоял на катафалке во дворце»⁵⁸¹. Стоит только заметить, что сын, судя по всему, не часто навещал могилу столь «любимого отца» и даже не знал, где она находится; во всяком случае, преданий о тайных посещениях Павлом Петровичем захоронения отца нам найти не удалось.

По многим свидетельствам, от Петра Федоровича почти ничего не осталось; «только прах от костей». Как пишет В.Н. Головина, уцелели лишь шляпа, перчатки, ботфорты⁵⁸². Французская художница Виже-Лебрен сообщает, что «в гробу обнаружились только кости и манжета от мундира»⁵⁸³.

19 ноября произошли события весьма примечательные. Вот как описывает их безымянный свидетель (по-видимому, монах Алек-сандро-Невской лавры): «1796 года ноября 19-го числа повелением благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Павла Петровича вынуто тело[153]153
  В свете сказанного выше не совсем ясно, о каком «теле» идет речь; вероятно, в чисто символическом смысле.


[Закрыть] в Невском монастыре погребенного покойного благочестивейшего государя императора Петра Федоровича и в новый сделанный великолепный гроб, обитый золотым глазетом, с гербами императорскими в приличных местах, с гасами (позументом. – О. И.) серебряными, с старым гробом тело его положено». «В тот же день, – продолжает летописец, – в 7 часов пополудни изволили прибыть в Невский монастырь его императорское величество, ее величества и их высочества в нижнюю Благовещенскую церковь, где стояло тело; и по прибытии их открыт был гроб; к телу покойного государя изволили прикладываться его императорское величество, ее величество и их высочества, и потом закрыто было…» Головина сообщает, что Павел приказал членам своей семьи целовать прах Петра III. Акт потрясающий!⁵⁸⁴

20 ноября в присутствии императорской фамилии, придворных дам и кавалеров, а также особ первых двух классов состоялась панихида при гробе Петра Федоровича. На этот раз Павел, его жена и дети целовали только гроб, после чего его крышка была закрыта. У гроба Петра III, как и у гроба Екатерины, находились дежурные. Державин пишет, что он дежурил «не один раз». Согласно М. Вильмот, у гроба Петра III по приказу Павла стояли и князь Ф.С. Барятинский, и граф А.Г. Орлов-Чесменский.

В 10 часов утра 25 ноября Павел Петрович в сопровождении великих князей Александра и Константина и придворного штата снова прибыл в церковь; в этот день государь короновал прах Петра III. Современник рассказывает: «Император вошел в Царския Врата, взял с престола приуготовленную корону, возложил на себя и потом, подойдя к останкам родителя своего, снял с главы своей корону и при возглашении вечной памяти положил ее на гроб в Бозе почившаго императора…» Известно, что Большую императорскую корону привозил из Зимнего дворца в Александро-Невский монастырь ближайший друг Павла князь А.Б. Куракин.

В этой связи стоит сказать несколько слов о коронах, применявшихся в описываемом действии. Читая о короне, первоначально думаешь о Большой императорской короне, столь хорошо известной по портретам Екатерины II, а также и императора Павла (несколько им переделанной). К своей коронации Екатерина II решила сделать великолепную корону, достойную ее новой родины[154]154
  Накануне коронации Екатерины II выяснилось, что отсутствует держава. Дело было в том, что императрица Елизавета Петровна решила использовать ее камни и золото для других нужд. Петру III держава, как и корона, не потребовалась. И вот в срочном порядке (за две недели) мастер Экарт сумел выполнить ответственное задание. Сделал это он весьма хорошо, так что Павел I к своей коронации только добавил к державе большой сапфир и треугольный алмаз (Кузнецова Л. Указ. соч. С. 143).


[Закрыть]. В результате работы талантливейших мастеров Экарта и Позье и их помощников 4936 бриллиантов и 75 матовых жемчужин были объединены в восхитительную конструкцию весом 2,27 килограмма (высотой 27,5 сантиметра) и стоимостью около 2 миллионов рублей, что приравнивало ее к самым дорогим ювелирным произведениям Европы⁵⁸⁵. Рассказывают, что Екатерина II, примерив изготовленную корону, сказала, что «очень ею довольна и в течение четырех или пяти часов, во время которых продержится церемония, как-нибудь выдержит эту тяжесть»[155]155
  Рассказывают, что Павел I, напротив, с трудом вынес тяжесть Большой императорской короны; после парадного обеда даже пожаловался старшему сыну Александру: «Что бы ни говорил Дюваль, эта корона очень тяжела» (речь идет о «собственном ювелире» Якове Дювале, подправившем Большую корону в 1797 году). Вот вам и «шапка Мономаха»!


[Закрыть].

Манипуляция подобной драгоценной вещью была чревата ее механическим повреждением или, в крайнем случае, полной утратой. Но самое главное, что размеры голов усопших монархов не совпадали. Могли играть роль и другие факторы: при захоронении Екатерины II и Петра III нужны были короны разного размера. Опыт с похоронами императрицы Елизаветы Петровны дал решение: после смерти ее голову украшала корона с многочисленными бриллиантами, но потом ее сменила специально сделанная траурная золотая корона, в которой императрицу и похоронили⁵⁸⁶.

Итак, сложилась следующая практика: придворному ювелиру заказывали после смерти монарха две короны по форме императорской, одну – для возложения на главу усопшего государя, а другую – для несения в печальном кортеже на гробе. Как выяснили исследователи, уже 17 ноября 1796 года ювелиры братья Пьер-Этьен[156]156
  Пьер-Этьен Термен делал погребальную корону и для самого императора Павла I, которую 16 марта 1801 года Александр I возложил на голову отца.


[Закрыть] и Франсуа-Клод Термен подали счет за изготовление двух императорских золотых корон. Как полагают исследователи, Термены делали короны для украшения головы усопших в гробу⁵⁸⁷. Но почему только для покойников, а не для установления их на гробах? Одна из исследовательниц пишет, что «кроме погребальной короны, надеваемой на главу усопшего монарха, другая корона украшала гроб покойного императора или императрицы в основном во время печального шествия, являвшегося апофеозом всего растянутого во времени прощания с покойным самодержцем. Эта корона могла быть использована и в последующих подобных ситуациях»⁵⁸⁸. Тут, правда, возникает и другой вопрос: сохранился ли череп Петра Федоровича? Никто о нем не упоминает, а для «русского Гамлета» он был бы очень кстати…

Известно, что Павлом I было дано особое указание относительно возложения Большой короны (после ее возвращения князем Куракиным в Зимний дворец) на голову Екатерины II. Там говорилось: «Когда Castrum Doloris[157]157
  Скорбное место (лат.).


[Закрыть] и траурная зала будут готовы, то по приказу их императорских величеств камергеры положат тело в гроб, ее императорское величество наложит на тело усопшей корону, тело будет перенесено в Печальную залу и поставлено будет на Castrum Doloris». Так и получилось: 25 ноября в 12 часов дня состоялось надевание на голову Екатерины Большой короны с такой же церемонией, как возлагали ее на гроб Петра III (вероятно, из-за отсутствия черепа). Примечательно, что на главу усопшей императрицы погребальную корону возлагала императрица Мария Федоровна⁵⁸⁹.

Стоит обратить внимание на противоречивость в павловских действиях: останки Петра Федоровича он «короновал» короной, сделанной Екатерины II для собственной коронации! Таким образом, из символа «несправедливости и беззакония» – свержение Петра III – эта регалия получала государственный статус⁵⁹⁰. А современники были просто потрясены всем тем, чему они были свидетелями. Так, к примеру, Р.С. Трофимович с удивлением записал: «…Коронован Петр Третий в Невском монастыре, быв 34 года в земле…»⁵⁹¹

В тот же день вечером в Зимнем дворце в гроб было положено тело Екатерины II. В.Н. Головина вспоминает: «Неделю спустя после того, как я была дежурной в тронном зале, я была назначена на дежурство в большом зале, где обыкновенно давались балы. Castrum doloris был помещен посредине; он был сделан в форме ротонды с куполом наверху. Государыня была положена в открытый гроб, и на голове у ней была золотая корона[158]158
  Очевидно, одна из тех, что изготовили братья Термен.


[Закрыть]. Императорская мантия закрывала ее почти до шеи. Вокруг было шесть подсвечников, и напротив священник читал Евангелие. За колоннами на ступенях печально стояли кавалергарды, опираясь на свои карабины. Все было величественно, красиво и религиозно, но гроб с прахом Петра III, стоявший рядом, приводил душу в возмущение. Это было оскорбление, которого и могила не может стереть; это кощунство сына над матерью терзало душу».

«К счастью для меня, – продолжает Головина, – я дежурила вместе с Толстой; наши сердца гармонировали, и мы пили чувство горечи из одного кубка. Другие дежурные дамы менялись через два часа, мы попросили разрешения не покидать гроба государыни, что нам было предоставлено без труда. Ночь еще более усилила это зрелище, и казалось, что истина является во всем своем блеске. Крышка гроба государыни лежала на столе у стены, параллельно Castrum doloris. Толстая, так же как и я, была в глубоком трауре; наши креповые вуали спускались до полу. Мы стояли, прислонясь к крышке этого последнего жилища, к которой я невольно прижималась. Я чувствовала желание умереть, как потребность в любви. Божественные слова Евангелия проникали мне в душу. Все казалось мне ничтожным вокруг меня. Бог был в моей душе и смерть перед глазами. Я долгое время была как бы без чувств, закрыв лицо руками. Подняв голову, я увидела Толстую, освещенную лунным светом, падавшим через окно наверху. Этот мягкий спокойный свет давал великолепный контраст с освещением, сосредоточенным в середине этой как бы часовни. Вся остальная часть этого обширного зала была погружена во мрак. В восемь или девять часов вечера члены императорской фамилии медленно вошли, чтобы поклониться телу, и ушли в том же порядке, в глубочайшем молчании. Через час или два пришли камер-фрау покойной императрицы. Они с жадностью целовали ее руку и лишь с трудом могли оторваться. Крики, рыдания, обмороки прерывали по временам торжественную тишину. Государыню обожали все, кто был около нее; молитвы за ее душу и чувствительная благодарность возносились к небесам. Я была огорчена, когда наступил день, и с печалью видела, что мое дежурство окончено. С трудом расстаются с останками тех, кто нам дорог»⁵⁹².

Согласно камер-фурьерскому журналу, 28 ноября император устроил обед, на котором среди приглашенных персон присутствовал граф Орлов-Чесменский. Хотя Алексей Григорьевич и значился в списке последним, это было, несомненно, милостью. 30 ноября он вновь обедал у императора⁵⁹³. Если бы Павел I действительно считал Орлова убийцей своего отца, то не только не допустил бы его к своему столу, но и вообще запретил приближаться к Зимнему дворцу. Все это подтверждает версию событий, изложенную в «Записках» Н.А. Саблукова.

Под 1 декабря в камер-фурьерском журнале сказано: «В понедельник, поутру, объявлено было всенародно чрез герольдов по знатным местам улиц о перенесении тела государя императора Петра Третьего из Невского монастыря в Зимний его императорского величества дворец, чего для государь изволил ездить в 4 часа пополудни церемониально в Невский монастырь для отвезения туда всех императорских регалий, как-то короны и орденов, всех, сколько российский двор имеет. Шествие было в каретах со всею церемониею в предшествии маршальских жезлов»⁵⁹⁴.

Что касается корон, то достоверно известно, что в церемонии участвовали пять корон: «Мономахова, Казанская, Астраханская, Сибирская и Херсона-Таврического» (см. ниже), а также Скипетр и Держава. Кроме того, при похоронах Екатерины II и Петра III использовались знаки орденов: святого Андрея Первозванного, святого Владимира, святого Георгия, святого Александра Невского, святой Екатерины, святой Анны, а также иностранных орденов: польского Белого Орла, прусского Черного Орла и шведского ордена Серафимов.

Ф.П. Лубяновский сохранил для нас описание доставления регалий, которое он называет «самой унылой из виденного в жизни». «Процессия началась, – вспоминает он, – в 7 часов вечера в декабре при 20 градусах стужи, в темноте от густого тумана. Более тридцати карет, обитых черным сукном, цугами в шесть лошадей, тихо тянулись одна за другою; лошади с головы до земли были в черном же сукне; у каждой шел придворный лакей с факелом в руке, в черной епанче с длинными воротниками и в шляпе с широкими полями, обложенной крепом; в таком же наряде, с факелами же в руках лакеи шли с обеих сторон у каждой кареты; кучера сидели в шляпах как под наметами. В каждой карете кавалеры в глубоком трауре держали регалии. Мрак ночи, могильная чернота на людях, на животных и на колесницах, глубокая тишь в многолюдной толпе, зловещий свет от гробовых факелов, бледные оттого лица, все вместе составляло печальное зрелище»⁵⁹⁵. После доставления императорских регалий и отправления малой литии Павел и его сыновья опять приложились к гробу Петра III.

1 декабря «Печальная комиссия» дала указания о порядке сбора и следования в процессии придворных, сенаторов и особ первых четырех классов. В Придворную контору ушло из «Комиссии» следующее указание: «По высочайшему повелению его императорскаго величества назначено сего декабря 2 дня, если мороз не будет свыше 15-ти градусов, быть перенесению тела благочестивого великого государя императора Петра Федоровича из Святотроицкаго Александроневскаго монастыря в Зимний его императорскаго величества дворец, того ради всем придворным обоего пола знатным особам по нижеозначенным сигналам быть в нижней церкви Святотроицкаго Александроневскаго монастыря и следовать всем, за исключением тех, кои из придворных назначены особенно к должностям за обер-шталмейстером Нарышкиным, наперед придворным дамам по две в ряд, старшие напереди, за кавалерами следуют таким же образом лейб-медики, лейб-хирурги и хирурги, кои назначены от действительного статского советника Крузе и Роджерсона, а за ними ближние камер-юнферы и камердинеры. Возвещено о том будет в назначенный день с городу тремя сигналами, каждый сигнал выстрелами из трех пушек. При етом наблюдать то, чтобы дамы были в предписанном глубоком трауре с прибавлением черных епанчей и иметь им всем распущенные волосы и шляпы с длинным флером, о чем соблаговолит Придворная контора повестить кому следует обоего пола придворным. Естли особенного повеления не будет, собираться ко двору для большого выхода по первому сигналу выстрелом из трех пушек в Святотроицкий Александроневский монастырь».

Сенаторам и лицам первых четырех классов предполагалось прибыть по первому выстрелу в специально отведенные дома, по второму выстрелу выходить на улицу и становиться на свои места, а по третьему – начинать движение. Штатским предусматривалось быть в черных епанчах с распущенными волосами и шляпах, а военным – в мундирах, черных епанчах, в сапогах, в косах и шляпах с распущенным черным флером. В тот же день в ассистенты к регалиям были назначены следующие лица: князь П.А. Голицын, граф А.С. Строганов, П.А. Пастухов, князь Алексей Куракин, граф П.В. Завадовский⁵⁹⁶. Ни об Орлове, ни о Барятинском в материалах «Печальной комиссии» не упоминается. По-видимому, 1 декабря не был еще решен вопрос о том, кто из названных ассистентов что понесет.

Камер-фурьерский журнал рисует следующую картину происшедшего 2 декабря: «По предварительном собрании всех чинов, с обозначением кому при чем быть и что несть при процессии императора Петра III, расставлены по местам воинские команды, как-то гвардии всех четырех полков, артиллерии гусарские и казацкие эскадроны, лейб-гренадерский полк и прочие, начиная от Невского монастыря до Зимнего дома[159]159
  По-видимому, дворец.


[Закрыть], которое все устроено к 10-му часу по полуночи, а в 11-м часу его величество император, императрица, цесаревич с супругою изволили прибыть в Невский монастырь и в особо отведенных комнатах изволили наложить на себя печальные мантии и вышли в предшествии обер-маршальских и гоф-маршальских жезлов; в шествии у его величества и у ее величества ассистентами шли генерал-аншефы, а у их высочеств ассистентами были генерал-поручики. При выходе в церковь и по учреждении всей как духовной, так и светской церемонии поднят гроб императора Петра Третьего, на котором утверждена императорская корона, и несен из церкви до Святых ворот под балдахином. Сие началось в 11-ть часов пред полуднем, а за Святыми воротами поставлен на одр, запряженный 8-ю лошадьми, и у каждой из них шел конюх; а потом и началось шествие по церемониалу, кому и где что несть или при чем идтить; все сие было впереди, а перед гробом духовная церемония с хоругвами и множеством священно и церковнослужителей и придворных священников… За ними везен гроб, а за оным его величество император, императрица, цесаревич с супругою и великий князь с супругою, с их ассистентами, изволили идти пешком от монастыря и до Зимнего дома; за ними штатс-дамы, фрейлины и придворные кавалеры; за ними медицинский факультет, а за оными камер-юнгферы и камердинеры, и наконец, в заключение дамы первых четырех классов и кавалеры тех чинов, которые не употреблены к особым должностям» (курсив наш. – О. И.). Остается неясным, что это была за корона, поставленная на гроб Петра Федоровича, но, скорее всего, не Большая императорская; ее увез в Зимний дворец, как говорилось выше, князь Куракин.

Процессия достигла Зимнего дворца через два с половиной часа. Гроб Петра III был поставлен на катафалке подле гроба Екатерины. Императорские регалии были поставлены рядом за головой покойников на высоких золоченых тумбах и закреплялись на подушках тонкими золотыми шнурками⁵⁹⁷. Члены императорской фамилии сначала поклонились гробу Петра III, а потом, подойдя к гробу Екатерины, целовали ее руку. В то же время представители духовенства «исправляя по чиноположению церковному, отправили литию над обоими телами, чем сие и окончилось»⁵⁹⁸.

М.О. Логунова в своем исследовании упоминает любопытный документ: хранящуюся в Государственном Эрмитаже огромную панораму траурного шествия 2 декабря 1796 года (в рулоне: 15,8 х 0,75 метра), выполненную в сочетании разных техник⁵⁹⁹. К сожалению, исследовательница не приводит этот документ полностью (а три фрагмента) и не исследует подробно отдельные его части; она лишь указывает данные: «Неизвестный итальянский (?) художник-декоратор к. XVIII в…Бумага, наклеенная на ткань, акварель, гуашь, белила, тушь пером, свернута в рулон».

Подлинника мы не видели; палеографическое, а также серьезное искусствоведческое его описание, вероятно, дало бы много информации. Нам удалось познакомиться с цветной копией этой панорамы (разбитой на 16 фрагментов) в Интернете на сайте Сергея Бабушкина photoshare.ru[160]160
  Точный адрес: http://www.photoshare.ru/albumll2514.html.


[Закрыть]. Даже копия этого документа вызывает много вопросов: по какой причине он возник? Кто его заказал и кто исполнил (почему нет подписи)? Почему художник (или художники) избрали не коронование останков Петра Федоровича или еще более грандиозное событие – похоронную процессию Петра Федоровича и Екатерины II к Петропавловскому собору? Почему нет поясняющих надписей, указывающих на отдельные персоналии? Документ был явно подготовлен не для вечности, что подтверждается и сумбурным исполнением; отдельные фигуры первого плана прорисованы более или менее профессионально (художник даже пытался сообщить людям и коням динамику – движения в разных направлениях), но с пропорциями у него (или них) дело обстояло плохо (маленькие лошади, большие люди и т. д.). Правда, тут сыграл роль и идеологический момент: фигуры членов императорской семьи, например, Павла I (№ 12) или великих князей Александра и Константина (№ 14) увеличены по отношению к прочим фигурам. Фигуры второго плана представляют повторяющиеся ряды одинаковых голов воинов и лошадей, нарисованных часто по-детски. Третий план представляет сочетание упражнений на перспективу фантастических зданий с непропорциональными им группами голов, изображающих народ. Нам кажется, что работа не была закончена и мы имеем дело с эскизом, собранным человеком из отдельных рисунков, но, возможно, не видевшим все событие или большую его часть (похожи ли изображенные им священники на действительно русских церковных иерархов тех времен – № 8–9). Но какие-то оригинальные детали художник изобразил, например светлого и черного рыцарей (№ 5).