Текст книги "История литературы. Поэтика. Кино: Сборник в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой"

¹ Ср. также в первой «поэме» Жуковского, «Аббадона» (пер. из «Мессиады» Клопштока): «Ему предстоял Аббадона, /Тихий, бесстрашный, с унылым лицом» (Жуковский IV: ю); а также в «повести» «Пери и Ангел», переведенной из Т. Мура и опубликованной в «Сыне Отечества» (1821. № 20): «И Пери, горестно-безглавна, / Опять с эфирной вышины / Стремится..» (Жуковский IV: 23). Формально эти произведения балладами не являются, Жуковский определил их как «повести», но, как нам представляется, в «Аббадоне» и «Пери и Ангеле» сюжеты типологически очень близки к сюжетам баллад Жуковского о «грешниках» (та же схема: злодеяния – раскаяние – наказание/искупление). Ср. также «поэму в двух балладах» «Двенадцать спящих дев», построенную по той же сюжетной схеме.

² В русской поэзии начала XIX века репертуар мимических жестов и динамических поз, используемых в описании «экстерьера» эмоции, не был обширен. Жуковский тоже пользовался набором уже закрепленных традицией поз и жестов. Заслуга его, очевидно, состоит в том, что этот набор, во-первых, был расширен за счет вариативных сочетаний (до Жуковского «взоры» почти исключительно «горели» или «сверкали», а после него стали «гаснуть» и «потухать»), во-вторых, он получил привязку к определенным типам героев, маркировал их амплуа (ср. «грустна и молчалива, как Светлана»).

³ Ср. в БР: «Позвал меня, пожал мне руку, / Потухший взор изобразил / Одолевающую муку».

⁴ Ср. также в «Аббадоне»: «…грозно вдали перед взором, / Смутным, потухшим от тяжкия тайныя скорби, являлись / Мука на муке, темная вечности бездна» (Жуковский IV: 9).

Жуковский I– / Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем: В 10 т. М., 1999-.

Пушкин I–XVI / Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. М.; Л., 1937–1949.

Гудзий 1937 / Гудзий Н. «Братья-разбойники» Пушкина // Известия Академии наук СССР. Отделение общественных наук. 1937. № 2–3.

Проскурин 1999 / Проскурин О.А. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М., 1999.

Проскурин 2008 / Проскурин О.А. «Братья-разбойники» и «Шильонский узник». (Как и почему Пушкин сошелся с Жуковским) // Russian Literature and the West: A Tribute for David M. Bethea Stanford, 2008. Pt. I.

Степанищева 2008 / Степанищева Т. К творческой истории поэмы Пушкина «Братья-разбойники»: замысел и статус текста // Natales grate numeras? Сборник статей к 60-летию Георгия Ахилловича Левинтона. СПб., 2008.

Томашевский 1953 / Томашевский Б.В. Незавершенные кишиневские замыслы Пушкина // Пушкин: Исследования и материалы. Труды Третьей Всесоюзной Пушкинской конференции. М.; Л., 1953.

Томашевский 1956 / Томашевский Б.В. Пушкин. Кн. 1 (1813–1824). М.; Л., 1956.

Ирина Сурат Дремучие срубы
Уточнения к комментарию

«Дремучие срубы» – один из центральных образов мандельштамовского стихотворения 1931 года:

 
Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда,
Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.
 
 
И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я – непризнанный брат, отщепенец в народной семье —
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
 
 
Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —
Как, прицелясь на смерть, городки зашибают в саду, —
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду¹.
 

Об этом стихотворении немало написано, есть в том числе и специальные работы², но загадка «дремучих срубов» сохраняется, как сохраняется и главный вопрос в его целостном понимании. Во второй и третьей строфах речь идет о палачах и жертвах, и главный вопрос состоит в том, с кем солидаризируется поэт – с «татарвой» или с «князьями», и для чьей казни он обещает найти «топорище». М.Л. Гаспаров считал, что «концовка двусмысленна – топорище он ищет то ли на казнь врагу, то ли самому себе»³. Иосифу Бродскому, напротив, было ясно, что «топорище» поэт обещает найти для собственной казни, что он готов помочь своим палачам⁴ (ради чего-то более важного, чем сохранение своей жизни, добавим мы от себя). Но само по себе «топорище» вопросов не вызывает: в стихотворении определенно сказано, что это орудие казни. А вот «дремучие срубы» – и поэтический мотив, и стоящая за ним реалия – породили множество толкований, предположений, ассоциаций исторических и литературных.

М.Л. Гаспаров полагал, что в 1-й, 2-й и 3-й строфах стихотворения речь идет об одних и тех же «деревянных срубах»: «в 1-й строфе на дне их светится звезда совести (образ из Бодлера), во 2-й расовые враги топят в них классовых врагов, в 3-й они похожи на городки, по которым бьют»⁵. Сразу скажем, что ни одно из этих толкований не бесспорно и может быть с успехом заменено другим: их породило стремление исследователя увидеть в этом стихотворении однонаправленный лирический сюжет, единый «сквозной его образ»⁶. Однако мандельштамовская поэтика предполагает и совмещение разнонаправленных сюжетов – то, что он несколько раз формулировал в отношении поэтики Данте: «Дант по природе своей колебатель смысла и нарушитель целостности образа. Композиция его песней напоминает расписание сети воздушных сообщений или неустанное обращение голубиных почт. <…> Для того чтобы прийти к цели, нужно принять и учесть ветер, дующий в иную сторону. Именно таков и закон парусного лавированья»⁷; по существу о том же говорят две другие метафоры, описывающие поэтику Данте – прыжки «с джонки на джонку» (глава I «Разговора о Данте») и полет «летательных машин», которые конструируют и спускают на полном ходу другие аналогичные машины (глава IV «Разговора о Данте»). Если «принять и учесть» эти мандельштамовские подсказки как ключ к его собственной поэтике, можно увидеть более сложную, нелинейную логику образного развития этого и многих других его стихотворений.

«Новгородские колодцы» первой строфы – это, условно говоря, «ветер, дующий в иную сторону» от основного сюжета. Они появляются в сравнении, как метафора поэтической речи⁸, чтобы дать место звезде Рождества – теме жертвы и искупления. Но явившись в стихах как будто по касательной «новгородские колодцы» вызывают образ других «колодцев» – «дремучих срубов». Впрочем, полной внятности ждать и не стоит: там, где исследователь поэзии Мандельштама настаивает на одномерном, однозначном прочтении, он почти наверняка находится на ложном пути, обрекает себя на ошибку. Мандельштам – поэт высокой точности, но это точность особого рода. Он метит и точно попадает сразу в несколько целей, у него «любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку»⁹ – исходя из этого и рассмотрим интересующий нас образ.

Большинство исследователей склоняется к тому, что «дремучие срубы» означают место казни. Омри Ронен писал:

Татарско-петровская казнь в стихотворении, посвященном русской речи, вызывает в памяти, в частности, образ самосожженцев у Блока:

 
Задебренные лесом кручи:
Когда-то там, на высоте,
Рубили деды сруб горючий
И пели о своем Христе.
 

У Мандельштама «дремучие срубы» колодезной – родниковой или рудничной – крепи (отсюда историческая ассоциация с убийством великих князей в 1918 г., скорее, чем с монгольским игом) заменяют «горючий сруб» староверов, а отражение рождественской звезды благовестия в воде новгородских колодцев – ту весть об огненной купели, которую несет у Блока болотная вода… ¹⁰

Блоковские ассоциации можно принимать или не принимать, а вот ассоциация с алапаевскими мучениками, сброшенными в шахту в 1918 году, открывает целый пласт актуальных, исторических и мифопоэтических смыслов этого образа, его связь с большевицкой практикой подвальных расстрелов и других видов «низводящей» казни – в противоположность традиционной казни-восхождению (ср. «взойти на эшафот», «взойти на костер»)¹¹. Открывается здесь и тема казни Гумилева в ее связи с известной Мандельштаму ахматовской фразой во время их последней встречи: «По такой лестнице только на казнь ходить» (ср.: «Сбегали в гроб ступеньками без страха…» – «К немецкой речи», 1932). Кроме того, называя себя «непризнанным братом», Мандельштам заставляет нас вспомнить и судьбу своего соименника, библейского Иосифа, брошенного братьями в колодец или, в русском переводе, в «ров без воды» – на верную смерть. Как видим, два стиха о «дремучих срубах» – пример высочайшей суггестии, столь характерной для поэтики Мандельштама.

Обозначив спрессованные в этом образе смысловые пласты, мы до сих пор оставались в рамках представления о том, что «дремучие срубы» так или иначе связаны с казнью. Одно только мешает утвердиться в этом представлении: если речь идет о казнях, то почему казнимых опускают на бадье? – ведь их можно просто сбросить, как реально и поступали во все века палачи со своими жертвами. Тут кроется по меньшей мере какая-то двусмысленность, какая-то дополнительная сложность. Разобраться в ней помогает археологическое открытие, сделанное летом 2008 года: в ходе раскопок в Великом Новгороде в земле у стен Десятинного монастыря была обнаружена уникальная находка – бревенчатый сруб из 28–30 венцов, датируемый первой половиной XI века и опознанный археологами как «поруб», т. е. древнерусская тюрьма¹². Поруб был углублен на 3 метра в землю, его размер – 2,4 на 2,3 метра, внутри две бревенчатых лавки и яма под отхожее место¹³. В таких порубах могли содержаться и политические заключенные (неугодные князья), и должники («долговая яма»). Опускать туда заключенных действительно надо было при помощи какого-либо приспособления – лестницы или бадьи на веревке. Как видим, именно это малопривлекательное сооружение в наибольшей мере соответствует визуально конкретному мандельштамовскому образу¹⁴.

Разного рода земляные тюрьмы широко практиковались и до сих пор практикуются в мире – современному российскому читателю достаточно напомнить слово «зиндан», вошедшее в наш язык во время двух последних чеченских войн. В русской истории находится немало свидетельств о земляных тюрьмах, и конкретно – о деревянных углубленных в землю срубах, куда заточались, в частности, и князья. Так, по летописным источникам известна судьба князя Всеслава Полоцкого (ок. 1029–1101), одного из героев «Слова о полку Игореве». Он

захватил и ограбил в 1067 г. Новгород, но вскоре был разбит Ярославичами в бою на реке Немиге. Полагаясь на «крестное целование», князь встретился с победителями и… был схвачен и посажен в Киеве в поруб – уходящий в землю сруб без окон и дверей, куда узника опускали сверху на веревках и таким же образом подавали ему пищу; заключение в порубе считалось очень суровым. Но просидел Всеслав в порубе недолго. Как только выяснилось, что Изяслав, проиграв битву с половцами на Альте, отказывает киевлянам в оружии и конях, город <… > восстал. Горожане разнесли поруб и провозгласили освобожденного Всеслава князем Киева, на что правнук Владимира имел, по их мнению, все права¹⁵.

В отличие от Всеслава, псковский князь Судислав, сын великого князя Владимира, просидел в порубе почти четверть века, будучи заточен туда своим братом, Ярославом Мудрым, в 1036 году. Оба эти факта заключения князей в поруб упомянуты в «Повести временных лет»¹⁶.

Об источниках познаний Мандельштама в русской истории рассказала Н.Я. Мандельштам в своих «Воспоминаниях»:

В короткий период от тридцатого года до ссылки О.М. вплотную занялся древнерусской литературой. Он собрал летописи в разных изданиях, «Слово», конечно, которое он всегда очень любил и знал наизусть, кое-какие повести, а также русские и славянские песни в разных собраниях – Киреевского, Рыбникова… Старорусскую литературу О.М. всегда хватал с жадностью и знал и Аввакума, и несчастную княжну, вышедшую замуж за брата царской невесты. На полках появился Ключевский, <. .> а также архивные материалы, которые у нас довольно широко издавались <…> Тенишевское училище все-таки дало хорошие знания древнерусского языка и литературы – они как-то в крови были¹⁷.

Заметим, что речь идет о начале 1930-х годов, когда и было написано «Сохрани мою речь…». Особенно важно в связи с нашей темой упоминание протопопа Аввакума – в другой своей книге Н.Я. Мандельштам назовет его «Житие» «книгой-спутником» Мандельштама¹⁸. Именно в «Житии» протопопа Аввакума он мог прочитать про земляной сруб в Пустозерском остроге, куда в 1667 году был заключен Аввакум: «Также осыпали нас землею: струб в земле и паки около земли другой струб, и паки около всех общая ограда за четырьми замками; стражие же пред дверьми стрежаху темницы»¹⁹. В этом срубе протопоп Аввакум провел 15 лет, а закончилась его жизнь в другом срубе, не «дремучем», а «горючем» – вместе с единомышленниками он был сожжен в срубе в 1682 году по указу царя Федора Алексеевича. Все это Мандельштам знал с ранней юности, о чем оставил свидетельство в «Шуме времени»: ученики Тенишевского училища «уважали <… > протопопа Аввакума, чье житие в павленковском издании входило в нашу российскую словесность» – речь идет о биографической книге В.А. Мякотина «Протопоп Аввакум: Его жизнь и деятельность» (СПб., 1906)²⁰.

Несколько слов о сожжении в срубах. Этот специфический русский вид казни возник при Иване Грозном и применялся вплоть до 70-х годов XVIII века к колдунам, еретикам, старообрядцам, т. е. к разного род врагам церкви²¹. Для казни сооружали небольшую бревенчатую конструкцию, заполняли ее паклей, смолой, берестой или обставляли снаружи снопами соломы и смоляными бочками. Осужденного, как правило, опускали внутрь такого сруба сверху, иногда бросали в уже подожженный сруб. В XVII–XIX веках срубы использовали старообрядцы для самосожжений – о них-то и писал Блок: «Рубили деды сруб горючий / И пели о своем Христе».

При таком историческом контексте, хорошо известном Мандельштаму, неудивительно, что «сруб» в его поэзии почти всегда связан с насилием, обреченностью, невозможностью спасения. Единственным исключением является «деревянный, пахучий… сруб» из бравурного стихотворения «Дом актера» (1920), написанного по заказу к открытию кафе-кабаре в Феодосии – во всех остальных случаях семантика «сруба» колеблется между тюрьмой и казнью. В «Декабристе» (1917) «сруб» выступает символом неволи ссыльного: «Честолюбивый сон он променял на сруб / В глухом урочище Сибири»; в стихотворении «Холодок щекочет темя» (1922) речь идет о собственной неизбежной насильственной гибели: «И вершина колобродит, / Обреченная на сруб» – в последнем случае имеется в виду не строение, а действие, метафора казни топором. И топор, и определение «дремучий» сопровождают образ сруба в стихотворении 1920 года:

 
За то, что я руки твои не сумел удержать
За то, что я предал соленые нежные губы,
Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать —
Как я ненавижу пахучие древние срубы!
 

Здесь герой чувствует себя невольником, заключенным в ненавистный сруб и ожидающим скорее гибели, чем освобождения – этот сруб он воспринимает как расплату за слабость, за предательство (ср.: «Сохрани мою речь…»). Приведенные примеры позволяют определенно говорить об устойчивой семантике «сруба» в поэзии Мандельштама; попутно заметим (к вопросу о звуковом иконизме Мандельштама), что образ «сруба» почти во всех случаях огласован на «у» и «уч»: «в глухом урочище», «дремучие», «пахучие» (вариант «плакучие»), и это заставляет нас отнестись с вниманием к наблюдению О. Ронена о блоковском подтексте («сруб горючий»), хотя аввакумовский подтекст кажется по смыслу более близким.

Оба эти источника связаны с историей старообрядчества, к которой «Сохрани мою речь…» не имеет отношения. Но тема добровольно принимаемой муки (наряду с тюрьмой и казнью упомянуты вериги – «Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе») сближает автора этих стихов с мучениками за веру.

Во второй строфе субъектом насилия выступает некая условная «татарва», имеющая свою историю в поэзии Мандельштама, – воплощение нового варварства, «могучий некрещеный позвоночник, / С которым поживем не век, не два!..» («Сегодня можно снять декаль-комани…», 1931). Эта самая татарва – часть той «народной семьи», в которой поэт себя чувствует «отщепенцем». Принимая ее, солидаризируясь с ней, сам он остается при этом в «князьях», оказывается одним из тех, для кого строятся «дремучие срубы» и «мерзлые плахи». М.Л. Гаспаров так передает смысл стихотворения: «здесь он принимает на себя смертные грехи народа, которому он чужд»²²; согласиться с этим можно лишь отчасти, лишь с учетом того, что, принимая на себя грехи, поэт сам себе готовит и приближает расплату. Вернее было бы определить смысловую доминанту стихотворения словами С.С. Аверинцева: это «внутреннее согласие на жертву, одушевлявшую его поэзию с давнего времени»²³.

Ожидание тюрьмы и казни – один из лейтмотивов поэзии Мандельштама начала 1930-х годов, вспомним «Ленинград» («И всю ночь напролет жду гостей дорогих, / Шевеля кандалами цепочек дверных») или стихи про «бушлатника», который «шершавую песню поет / В час, как полоской заря над острогом встает». Это последнее стихотворение так же, как «Сохрани мою речь…», написано в доме с видом на тюрьму – весной 1931 года Мандельштам жил у брата Шуры в Старосадском переулке, рядом с Ивановским монастырем, в котором после 1918 года располагались различные учреждения ВЧК-ОГПУ-НКВД, в том числе и так называемый Исправдом, т. е. концлагерь на 400 человек, а с 1929 года там было Экспериментально-пенитенциарное отделение при Государственном институте по изучению преступности и преступника²⁴. Так что тюремная тема, и без того актуальная, напоминала о себе еще и непосредственной близостью, так сказать «шаговой доступностью» соответствующего заведения. Непосредственно к нашей теме добавим: Мандельштам вполне мог читать или слышать о том, что здесь, в Ивановском монастыре, был когда-то «дремучий сруб», в котором провела 11 лет знаменитая Салтычиха (Д.Н. Салтыкова), осужденная за свои преступления в 1768 году, – после публичного наказания на Красной площади она была заключена в специально собранный для нее сруб без окон, углубленный в землю на два с лишним метра (дневной свет туда не проникал, и еду ей подавали с огарком свечи).

«Тюрьма прочно жила в нашем сознании», – писала Н.Я. Мандельштам²⁵. Ожидания тюрьмы и казни диктовались логикой жизни (ссылка не в счет – она почиталась самым желаемым исходом). Логика текста – иное дело, но как бы ни был причудлив ход поэтической мысли в «Сохрани мою речь…», в нем нелинейно развернута та же альтернатива: тюрьма или смерть. Образы тюрьмы и различных видов казни, среди которых отчетливо просматривается и самая реальная – расстрел²⁶, наслаиваются друг на друга во 2-й и 3-й строфах этого стихотворения, как наслаивались они друг на друга в сознании людей сталинской эпохи, чему красноречивое свидетельство – все три книги Н.Я. Мандельштам. Сложности, с которыми сталкивается филолог при толковании стихов, лишь в малой степени отражают сложность бытия и сознания человека в условиях тотального террора, и все это мы сегодня вряд ли можем в полной мере понять и прочувствовать.

¹ Здесь и далее стихи цитируются по изд.: Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем: В з т. М., 2009. Т. 1: Стихотворения.

² Стратановский С. Нацелясь на смерть:

Об одном стихотворении О.Э. Мандельштама // Звезда. 1998. № 1. С. 213–221;

см. также: Сурат И. Мандельштам и Пушкин. М., 2009. С. 178–187.

³ Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. М., 2001. С. 780 (комментарий).

⁴ Выступление на открытии Мандельштамовской конференции в Лондоне i июля 1991 г. <http://moljane.narod.ru/Journal/о 4_i_mol/ о 4_о i_tseselchuki.html >.

⁵ Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. С. 780 (комментарий).

⁶ Там же.

⁷ Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем: В з т. М., 2010. Т. 2: Проза. С. 175–176.

⁸ Об этом: Стратановский С. Указ. соч. С. 216.

⁹ Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2: Проза. С. 166.

¹⁰ Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002. С. 51 (впервые опубликовано в 1994 г.).

¹¹ Об этом см.: Стратановский С. Указ. соч. С. 217–218.

¹² Приношу глубокую благодарность

И.Б. Роднянской, обратившей мое внимание на эту находку.

¹³ Об этом открытии см.: Олейников О.М. Работы в северо-западной части Людина конца Великого Новгорода в 2008 году // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Новгород, 2009. Вып. 23. С. 39–41; см также: Гайдуков П.Г., Олейников О.М., Фараджева Н.Н. Десятинный раскоп в Великом Новгороде

[http://www.archaeolog.ru/index. php?id=23 5]. Благодарю за консультацию чл. – кор. РАН, заместителя директора Института археологии РАН П.Г. Гайдукова.

¹⁴ Ниже печатается фотография из псковской газеты «КурьерЪ» от 18 августа 2008 г. (http://courier-pskov.ru/report/455-u-sosedejj-v-drevnosti-byli-svoi-tjurmy.html) с любезного разрешения правообладателя – редакции новгородской газеты «ВолховЪ» в лице ее главного редактора Валерия Таганского.

¹⁵ Из книги Л.Н. Гумилева «От Руси к России» (М., 1992), цит. по: http://bibliotekar.ru/ gumilev-lev/19.htm

¹⁶ Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы. XI – начало XII века. М., 1978. С. 164, 184.

¹⁷ Мандельштам Н.Я. Воспоминания. М., 1999. С. 290.

¹⁸ Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М., 1999. С. 119.

¹⁹ Житие протопопа Аввакума им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960. С. 108. Впервые на этот отрывок из «Жития» в связи со стихотворением Мандельштама указано в книге: Черашняя Д.И. Поэтика Осипа Мандельштама: Субъектный подход. Ижевск, 2004. С. 216 («Кстати, голос Аввакума отзывается эхом и в „дремучих срубах“»).

²⁰ Мандельштам О.Э. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2: Проза. С. 239, 644 (комментарий А.Г. Меца).

²¹ Ср. у Ломоносова: «В струбе там того сожгут» («Гимн бороде», 1757).

²² Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. С. 780 (комментарий).

²³ Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 53.

²⁴ За эти сведения и другие ценные подсказки сердечно благодарю Л.М. Видгофа.

²⁵ Мандельштам Н.Я. Воспоминания. М., 1999. С. 146.

²⁶ Ср. слова Мандельштама по поводу его эпиграммы на Сталина (1933): «Если дойдет, меня могут… РАССТРЕЛЯТЬ!» (Герштейн Э.Г. Мемуары. СПб., 1998. С. 51).