Текст книги "Суворов"

Левый фланг французов уже отступил за реку Тидоне, но Виктор и Сальм на правом еще упорно цеплялись за каждый аршин земли. Когда создалась угроза окружения, Виктор начал отходить. Но в этот момент казаки и австрийские драгуны, отогнавшие Домбровского за Тидоне, понеслись влево, через большую дорогу, и атаковали дивизию Виктора с фланга.

Измученные быстрым переходом в знойный день и несколькими часами боя кавалеристы останавливались на каждом шагу из-за канав и заборов. Порою целые эскадроны спешивались и вели лошадей в поводу или вытаскивали их из канав Французская пехота успела выстроить каре у деревни Боско, но не выдержала удара конницы. Виктор едва собрал дивизию уже за рекой Тидоне.

Армия Макдональда потеряла в этом несчастном для себя деле до тысячи убитыми и до тысячи двухсот пленными.

Вечером к концу боя стали подходить основные силы союзников. Однако солдаты были настолько изнурены, что ни о каком преследовании неприятеля не могло быть и речи. Фельдмаршал отправился на ночлег в Сан-Джиованни, где ночью написал приказ по войскам:

«Остается до реки Треббии 1,5 мили. Оную хорошо пройдут…

За полмили от неприятеля или менее выстраиваются.

Для построения в боевой порядок идут многими колоннами.

Есть ли паче чаяния неприятель нас встретит, тотчас строиться в линию, без замешательства, но и без педантизма и лишней точности.

Есть ли же неприятель ретируется, тотчас его преследует кавалерия и казаки, поддерживаемые пехотою, которая уже тогда линиею идти не может, но колоннами, не теряя нимало времени…

Кавалерия будет атаковать в две линии по-шахматному: интервал на эскадрон, чтоб в случае, когда первая линия, рубясь, рассыпается, вторая бы линия могла сквозь интервалы проскакать.

Не употреблять команду «стой», это не на ученье, а в сражении.

Атака «руби», «коли», «ура», «барабаны», «музыка»».

Суворов постарался предусмотреть все неожиданности. У местечка Парпанезе через многоводную реку По саперы устроили мост якобы для подхода подкреплений из-под Мантуи от Края. Мера эта имела иную цель: в случае неудачи можно было отойти на левый берег По. «Генерал Вперед» предвидел, что в случае поражения будет уже поздно отступать правой стороной По. Тогда преследуемая с тылу Макдональдом союзная армия была бы встречена шедшей из Генуэзской ривьеры армией Моро и оказалась бы между двух огней.

Составив план для атаки на 7 июня, Суворов перенес выступление из-за страшного утомления войск с семи на десять утра. Главный удар должен был нанести правый фланг союзников, который состоял из русских войск; сюда же фельдмаршал приказал Меласу прислать дивизию Фрёлиха. На узком фронте в три километра Суворов сосредоточил пятнадцать тысяч солдат, намереваясь оттеснить армию Макдональда к северо-западу, прижать ее к реке По и уничтожить. Меласу на левом крыле союзников надлежало провести вспомогательную атаку. Чтобы одушевить австрийцев, фельдмаршал приказал 7 июня в качестве пароля и лозунга пользоваться словами «Терезия» и «Колин». Он вспомнил, что в этот самый день в 1757 году австрийцы победили Фридриха II при Колине.

Между тем Макдональд, с удивлением узрев перед собою главные силы союзников, решил выждать до подхода дивизий Оливье и Монришара и начать наступление только 8 июня. Он твердо надеялся также на Моро, который еще 6-го числа должен был выйти к Тортоне, а затем появиться в тылу русско-австрийской армии. Промедление Макдональда, бесспорно, было его ошибкой и объяснялось разве что недостатком опыта. Инициатива тем самым немедля переходила к Суворову, который выжидать не собирался.

Битва разгорелась на территории между реками Тидоне и Треббия, там, где много лет назад Ганнибал разгромил римлян. Во втором часу пополудни находившийся в авангарде Багратиона фельдмаршал остановил солдат, чтобы дать им несколько оправиться. Ровно в два он разослал приказание начинать атаку и самолично повел авангард вправо. Русская пехота произвела стремительный удар на дивизию Домбровского с фронта, а казаки Грекова и Поздеева снова зашли полякам во фланг. Легионеры сражались с особенным ожесточением, зная, что перед ними Суворов, однако, не выдержав штыковой атаки, отступили за Треббию, оставив две пушки, знамя и шестьсот пленных.

Генерал Виктор, которому раненный при Модене Макдональд поручил командовать над всеми войсками, поспешил на выручку к Домбровскому со своей дивизией и частью дивизии Руска. Он даже намеревался отрезать авангард Багратиона от прочих войск, но тут подошла дивизия Повало-Швейковского. Сам шестидесятилетний Розенберг повел солдат в штыки против неприятельской колонны, которая обходила уже русский авангард справа, рассеял французов и вернулся к Багратиону.

Колонна Фёрстера успешно атаковала французов в центре: казаки Молчанова оттеснили вражескую кавалерию, а австрийская пехота завладела деревней Гриньяно. В это время в район Треббии прибыли две свежие французские дивизии – Оливье и Монришара, которых поджидал Макдональд. Его армия сделалась теперь в полтора раза сильнее союзной, увеличившись на одиннадцать тысяч шестьсот человек. Монришар подкрепил своей дивизией центр, и бой разгорелся с новой силой.

Суворов появлялся в разных местах сражения, подбадривая своих чудо-богатырей. Фукс, расположившийся в тылу на безопасной возвышенности, рассуждал о великом полководце со стариком Дерфельденом.

– Глядите! – воскликнул он. – Одно его присутствие тотчас восстанавливает порядок!

Дерфельден улыбнулся:

– Для вас это ново, а я насмотрелся в течение тридцати пяти лет, как служу с этим непонятным чудаком. Это какой-то священный талисман, который довольно развозить и показывать, чтобы одерживать победы! Несколько раз в жизнь мою Суворов меня стыдил. Иногда диспозиция его казалась мне сумбуром. Но следствия всегда доказывали противное…

Левый фланг французов был уже совершенно сбит войсками Багратиона и Повало-Швейковского. Отступившие части Виктора и Руски еле удержались на другом берегу Треббии. Однако вопреки диспозиции, нарушив приказ Суворова, Мелас оставил у себя резервную дивизию Фрёлиха, предназначавшуюся для нанесения окончательного удара. Австрийский генерал добился на своем фланге тактического превосходства, захватил семьсот пленных, но одновременно расстроил весь замысел Суворова и даже создал угрозу для слабого центра союзной армии. Мужество и стойкость чудо-богатырей восполнили численный недостаток. Однако это стоило русским многих жертв.

После продолжительного боя французы наконец были отброшены за Треббию по всему фронту.

Фельдмаршал отправился ночевать в сельский домик. Никаких перемен в диспозиции он не сделал, снова приказав Меласу отправить дивизию Фрёлиха к средней колонне и прибавить к ней десять эскадронов кавалерии. «Удивительно, с какой снисходительностью отнесся Суворов к ослушанию Меласа, – замечает А. Петрушевский, – между тем как, может быть, именно из-за него предстоял наутро новый бой».

Будучи сильнее союзников, Макдональд твердо решил назавтра начать контрнаступление. По его расчетам, вот-вот должен был появиться Моро, а кроме того, с Апеннин спускалась отдельная дивизия генерала Лапоипа (три тысячи триста солдат), выходившая союзникам во фланг. Макдональд настолько был уверен в победе, что не счел нужным оставить резерв.

«8 числа июня, – пишет Суворов, – произошла 3-я баталия… кровавее прежних». Густые синие колонны французов начали переходить речку во многих местах. Легионеры Домбровского уже двигались по высотам, в обход правого крыла союзников. Фельдмаршал немедля отрядил против них авангард Багратиона. В который раз русская пехота взяла неприятеля в штыки, а казаки ударили с флангов. Легионеры едва спаслись за Треббией и более не участвовали в сражении, расстроенные несколькими поражениями подряд.

Тяжелее всех пришлось дивизии Повало-Швейковского. Когда авангард Багратиона отделился вправо и напал на поляков, образовался промежуток в целую версту от прочих войск. Этим искусно воспользовались Виктор и Руска, обрушившие на дивизию Повало-Швейковского фланговые и фронтальные атаки. Французы имели здесь тройной перевес и оттеснили русские батальоны до деревушки Казалиджо, исходного рубежа перед битвой 7 июня. Гренадерский полк, носивший имя Розенберга, был окружен: повернув третью шеренгу назад, русские отстреливались спереди и с тыла. Изнуренные неравным боем и жарой, они едва были в состоянии держаться. Авангард Багратиона, вернувшийся на подмогу дивизии, исчерпал все имевшиеся резервы. Ружья стреляли плохо, так как замки и полки засорились накипью от пороха. Командовавший правым флангом союзников Розенберг начал подумывать об отступлении и с этим поехал к Суворову.

Фельдмаршал, проведший весь день на лошади, притомился, снял китель и присел отдохнуть, прислонясь спиной к огромному камню. Выслушав Розенберга, он с неколебимой убежденностью сказал:

– Ваше превосходительство! Андрей Григорьевич!.. Подымите этот камень. – Розенберг молчал. – Не можете? А? Ну, так вот так же нельзя отступить русским! Ступайте, помилуй Бог, ступайте. Держитесь крепко! Бейте! Гоните! Мы русские! Не унтеркунфт.

Розенберг уехал. Но тотчас примчался австрийский офицер, посланный Меласом узнать, куда отступать в случае неудачи.

– В Пьяченцу! – последовал быстрый ответ. – Скажите ему, чтобы он всеми силами в колоннах бил в середину! Шибко, прямо бил бы! – И, поворотясь к подъехавшему Багратиону, спросил: – Что, Петр? Как?

– Худо, ваше сиятельство. Силы убыли. Последний запас моих гренадер пустил я в бой. Ружья худо стреляют. Неприятель силен…

Суворов прервал его:

– Помилуй Бог, это нехорошо, князь Петр!.. Лошадь!

Он приказал, чтобы полк казаков и батальон егерей, только ставшие на отдых, двинулись за ним. Люди, от усталости едва переводившие дух, оживились. Фельдмаршал велел ударить в барабаны сбор, и солдаты дружно бросились вперед.

В это время свежая колонна французов перешла Треббию и прорвала русский фронт, Суворов полетел к отступавшим:

– Заманивайте!.. Шибче заманивайте!.. Бегом!

Солдаты приободрились, беспорядочная толпа образовала линию. Теперь при отступлении русские метко клали французов. Так отходили солдаты за своим фельдмаршалом шагов полтораста.

– Стой! – крикнул Суворов.

В этот миг скрытая русская батарея брызнула в лицо неприятелю ядрами и картечью. Главнокомандующий воспользовался удобным мгновением.

– Вперед! – приказал он. – Ступай, ступай! В штыки! Ура!..

Усталые солдаты, входившие в состав авангарда Багратиона, войск Повало-Швейковского и Розенберга, все же нашли в себе силы и ударили так энергично, что французы приняли их за свежие подкрепления. Дивизии Виктора и Руска начали отходить. Левое крыло неприятеля было отброшено за Треббию и более уже в наступление не переходило.

В резерве у Макдональда ничего уже не оставалось, кроме вконец деморализованных легионеров Домбровского.

Однако и русские войска не в силах были форсировать Треббию и выйти на правый берег. Мелас, вновь нарушивший приказ фельдмаршала, по-прежнему держал у себя дивизию Фрёлиха. Австриец никак не мог взять в толк, что левый фланг играл в битве самую второстепенную роль. Он отправил вправо лишь кавалерию Лихтенштейна.

В то время как десять эскадронов австрийской кавалерии шли к правому флангу, огромные силы французов надвинулись на центр, удерживаемый слабой колонной Ивана Ивановича Фёрстера. Русские встретили дивизию Монришара белым ружьем, и в это же время появился на фланге Лихтенштейн. Прискакал сюда и Суворов. Атакованный с фронта и с фланга Монришар начал отступление, которое вскоре превратилось в беспорядочное бегство. Французский генерал едва собрал свою дивизию на правой стороне Треббии.

Кавалеристы Лихтенштейна, разделавшись с Монришаром, подкрепили пехоту Меласа, теснимую колонной Оливье. Австрийцы двинулись вперед и спустились уже в самое русло Треббии, но сильный картечный и ружейный огонь понудил их вернуться.

К шести часам вечера союзники повсюду вышли на левый берег Треббии. Суворов хотел было возобновить атаку, но жара и чрезвычайное утомление войск вынудили его отложить наступление до завтра. Сам шестидесятидевятилетний полководец все еще находил силы ободрять, командовать, принимать новые решения, хотя почти трое суток не покидал седла. Скрывая свою усталость, он весело поздравил союзных генералов «с третьею победою» и поручил передать «большое спасибо» солдатам и офицерам. Кровопролитное сражение недешево обошлось союзникам. Но верный своим принципам Суворов намеревался добить армию Макдональда. К пяти пополуночи союзные войска должны были изготовиться к атаке.

– Завтра дадим еще четвертый урок Макдональду, – сказал фельдмаршал, отпуская генералов.

9 июня, когда забрезжил рассвет, аванпосты заметили, что на правом берегу Треббии нет французов. Ночью Макдональд увел армию, оставив небольшой кавалерийский отряд, который поддерживал бивачные огни и тем старался ввести в заблуждение союзников. Французская армия собралась 10 июня в горах, у местечка Борго-Сан-Донино. Макдональд потерял в общей сложности около восемнадцати тысяч человек. Из двух тысяч легионеров Домбровского уцелело только три сотни.

10-го же июня фельдмаршал дал своим войскам день отдыха. Теперь он мог принять меры против колонны Лапоипа, шедшей вниз по течению Треббии из местечка Боббио, и послать отряды для занятия Боббио. Французский генерал, узнавший о результатах битвы при Треббии, повернул назад, нашел местечко уже занятым союзниками, попытался атаковать русские части и был разбит. Неудачной оказалась и попытка Моро, который медленно двигался к Александрии, полагая, что Суворов все еще там. Сперва он напал на корпус Бельгарда, добился некоторого успеха, однако при приближении главной армии счел благоразумным отретироваться в Апеннины. Как бы для полноты торжества сдалась могучая цитадель Турина с трехтысячным гарнизоном.

Даже противник отдал должное действиям Суворова. О марше к Треббии Моро сказал как о «верхе военного искусства». Позже, при дворе Наполеона, Макдональд заметит в беседе с русским послом: «Хоть император Наполеон не дозволяет себе порицать кампанию Суворова в Италии, но он не любит говорить о ней. Я был очень молод во время сражения при Треббии. Эта неудача могла бы иметь пагубное влияние на мою карьеру, меня спасло лишь то, что победителем моим был Суворов».

Павел I откликнулся на новую викторию рескриптом: «Поздравляю вас вашими же словами: «Слава Богу, слава вам»!» Хвостов уведомлял «дядюшку», что «сие дело здесь много гремит; в подобных случаях не надо скупиться на курьеров». Все представленные фельдмаршалом получили щедрые награды; ему самому был пожалован портрет императора, оправленный в бриллианты.

В России ликовали, во Франции ужасались; те же, кому надлежало, кажется, восхищаться победами Суворова более всего, – император Франц и гофкригсрат – проявили удивительную сдержанность. Слишком далеко зашли уже разногласия между русским полководцем и своекорыстным австрийским двором. Новым рескриптом Франц воспрещал Суворову какие-либо наступательные действия – к Риму, Неаполю или через Валлис и Савойю во Францию. Опека становилась оскорбительной. Это уже понимали многие из австрийцев.

Когда фельдмаршал спросил одного из союзных генералов, отчего после победы на Треббии Ганнибал не пошел прямо на Рим, тот ответил, что, вероятно, и в Карфагене был свой гофкригсрат.

Глава восемнадцатая
Нови

Юный Жубер пришел учиться; дадим ему урок…

Суворов

1

Корпус Ребиндера готовился в Пиаченце к встрече с любимым полководцем.

С вечера все чистились, бывалые солдаты рассказывали о Суворове и его победах. Рано поутру на равнине, среди кукурузных полей и виноградников, построились в каре три мушкетерских полка, егерский полк, три сводных гренадерских батальона и два казачьих полка – десять тысяч храбрейших воинов. Сверкала медь гренадерок и пуговиц на темно-зеленых с красными отворотами мундирах, сверкали золоченые офицерские нагрудные знаки, сверкала синяя сталь русских штыков.

Стены Пиаченцы сплошь покрыты были толпою горожан. Синими мундирами выделялись среди них раненые французы, покинувшие гофшпиталь, чтобы увидеть своего победителя. Все взоры обращены были на дорогу.

Сержант Ребиндерова полка Яков Старков от радостного волнения всю ночь не смыкал глаз. И вот, вот он, отец Александр Васильевич! Фельдмаршал быстро ехал верхом, окруженный многочисленной свитой.

«Если бы не мать родная – святая дисциплина, удерживавшая в рядах ратников, – думалось Старкову, – то все войско кинулось бы к нему навстречу». Суворов остановил коня, разом оглядел солдат и громко сказал:

– Здравствуйте, братцы! Чудо-богатыри! Старые товарищи, здравствуйте!

В ответ солдаты кричали ему приветствия – кто что мог и у кого что милого было на душе. Наконец громовое «ура» покрыло все.

Затем Суворов приказал начать экзерцицию, продолжавшуюся не более часа. По окончании учений корпус повзводно прошел мимо фельдмаршала. Находившиеся в его свите австрийцы удивлялись стройности фронта, молодцеватости и ловкости солдат, их веселому виду.

Войска остановились. Суворов подъехал прямо к полку Ребиндера, и батальоны тесно сомкнулись вокруг него.

– Побьем неприятеля! И нам честь и слава, – летели над войсками его слова. – Глазомер! Быстрота! Натиск! Неприятель нас не чает, щитает нас за сто верст, а коли издалека, на двух, трестах и больше. Вдруг мы на него, как снег на голову. Закружится у него голова! Атакуй, с чем пришли; с чем Бог послал. Конница, начинай! Руби, коли, гони, отрезывай, не упускай! Пехота, коли в штыки! Братцы, вы богатыри! Неприятель от вас дрожит! Вы русские!..

И крик десяти тысяч солдат: «Веди нас, отец наш! Рады стараться! Ура!» – огласил окрестности Пиаченцы.

Когда Суворов уехал, командиры полков и батальонов повели к фельдмаршалу старых его знакомых. С какой радостью воротились под вечер старики и чего не наговорили солдатам. Гренадер Огонь-Огнев рассказывал:

– Лишь вошли мы в огромную горницу – залу, как навстречу отец наш: «Здравствуйте, старые товарищи! Русские витязи!» – и подошел ко мне: «А, Михайло Михалыч! Здравствуй, Миша!» – и поцеловал меня «Здоров ли ты, Михайло Михалыч? Помнишь, как на Кинбурнской косе спас меня от смерти? Пора нам с тобою, Миша, на покой. Кончим эту войну, и ты поедешь ко мне, будешь за моим столом. О, какой же ты лысый, Миша, – с доброю улыбкой добавил Александр Васильевич, – какой стал старый ты, Михайло!» – и сунул мне в руку вот что…

Тут Огонь-Огнев показывал солдатам в тряпочке четыре золотых червонца, сам плакал и смеялся и продолжал рассказ:

– Нас было человек около полусотни. И почти всех по именам помнил Александр Васильевич! Кто с ним был в Крыму, на Кубани, кто на Пруте, при Рымнике, на Дунае и в Польше, – со всеми он поговорил и всякому нашел свое слово ласковое. Напоследок он сказать изволил: «Прощайте, братцы, покудова! Увидимся! Кланяйтесь от меня всем, всем чудо-богатырям!»

Генерал-лейтенанта Ребиндера Суворов ценил и любил, называл его просто Максимом, но, считаясь со старшинством, отдал его корпус под начальство Розенберга, а корпус последнего – Дерфельдену. Войска расположились лагерем при Александрии, занимаясь маневрами и ученьями. 28 июня с наступлением темноты фельдмаршал приказал произвести примерный приступ на стены города, и французский гарнизон, все еще сидевший в цитадели, с удивлением наблюдал за действиями русских. Быть может, этого и добивался Суворов.

Ровно месяц оставался деятельный и пылкий полководец на одном месте, принужденный ожидать сдачи александрийской цитадели и Мантуи. Неприятельская армия, укрывшаяся за Апеннинами, находилась в столь расстроенном состоянии, что и помышлять не могла о каких-либо наступательных предприятиях. В Средней и Южной Италии французов повсюду теснили и гнали. Суворов получил письма от адмирала Ушакова и кардинала Руффо о падении Неаполя, где главную роль сыграли пятьсот русских матросов во главе с капитан-лейтенантом Белле.

Командующий обратился к австрийскому офицеру, привезшему письмо от Ушакова:

– Здоров ли друг мой Федор Федорович?

Суворов высоко ценил и любил Ушакова, видя в нем близкого по таланту военачальника. Когда он узнал о взятии русским флотом в феврале 1799 года крепости Корфу, то сказал ближним: «Великий Петр наш жив! Что он по разбитии в 1714 году шведского флота при Аландских островах произнес – «Природа произвела Россию только одну; она соперницы не имеет!» – то ли теперь мы видим. Ура русскому флоту! Генрих IV написал знаменитому Крилену: «Повесься, храбрый Крилен, мы победили при Арке, а тебя там не было!» Я теперь говорю самому себе: «Зачем я не был при Корфу хотя бы мичманом»».

Так как австриец молчал, фельдмаршал повторил свою фразу:

– Здоров ли Федор Федорович?

Тот не понимал, о ком его спрашивают. Фукс быстро шепнул ему, что об Ушакове.

– Ах да, – опомнился он, – господин адмирал фон Ушаков здоров.

Суворов мгновенно вспыхнул:

– Возьми себе свое «фон» и раздавай кому хочешь. А победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков!

Он тут же ушел с Фуксом к себе в кабинет.

Кардинал Руффо в письме своем приписывал успех единственно победам Суворова: они отвлекли все силы Макдональда к Треббии, и тот принужден был оставить в неаполитанских областях только малочисленные гарнизоны. В присланном пакете фельдмаршал нашел заметки русского очевидца, которые зачитал Фукс:

– «По вступлении войск в Неаполь калабрийцы буйствовали с беспримерной кровожадностью: убивали всех, кто только носил имя якобинца, и невинно и произвольно, грабили домы, неистовствовали с несчастными женами и безвинными детьми. Более двух тысяч домов были разорены. Христианская армия в ужасах превзошла революционную. Во многих улицах жарили пленных, подымали их на штыки. Были чудовища, которые сосали кровь из убиенных. С великим трудом удержал Руффо от пожара хлебные магазейны, в которых спрятались до шестисот патриотов. Русские смотрели с омерзением на таковые бесчеловечия. Они не оставались хладнокровными зрителями: бросались, исторгали невинные жертвы из рук убийц, и сим героизмом в человеколюбии покрыли себя славою, которая в летописях здешних пребудет вечною…»

Слушая Фукса, Суворов содрогался, а потом встал, перекрестился и сказал:

– Трусы всегда жестокосерды!

При подписании письма к Ушакову фельдмаршал добавил что-то, но так премелко, что Фукс не мог разобрать.

– Не надседайся, – улыбнулся Суворов, – это на турецком языке поклон союзному адмиралу Кадыр-Абдул-бею.

После, встретив Фукса, Ушаков уверял его, что турок, прочитавший эти строки, восхищался и не хотел верить, будто их столь правильно начертал русский.

2

Суворов желал бы, не теряя времени, предпринять движение в Генуэзскую ривьеру и там нанести решающий удар неприятелю. Но в то самое время, когда французы после понесенных ими поражений деятельно собирали новые силы и пополняли свои армии, весь операционный план гофкригсрата по-прежнему сводился к взятию Мантуи и других крепостей, а также к защите занятых итальянских областей. Пришлось вплотную заняться александрийскою цитаделью.

Отделенная от города рекой Танаре и имевшая вид правильного шестиугольника, она считалась одною из лучших крепостей в Италии и имела трехтысячный гарнизон. Щадя людей, фельдмаршал откладывал штурм, приказав вести тщательные осадные работы, и ожидал прибытия из Турина тяжелой артиллерии. Когда прибыли осадные орудия, Суворов повелел послать коменданту цитадели требование о капитуляции и лишь после лаконичного отказа французского генерала Гарданна решил готовиться к приступу.

В три пополуночи 4 июля все батареи открыли такой сильный огонь, что в цитадели немедля загорелись магазин и госпиталь, а через шесть часов вынуждены были умолкнуть крепостные пушки. Канонада велась непрерывно, и в семь дней из семидесяти пяти орудий было произведено сорок две тысячи выстрелов. 10 июля к генералу Бельгарду явился парламентер с согласием на капитуляцию.

«Сего числа получил я донесение ваше о взятии крепости Александрии, – писал Суворову Павел I – Час от часу успехи ваши и последствия побед утверждаются, и вскоре Италия вся перестанет иметь в глазах безбожных своих завоевателей. Сим обязана она будет искусству, храбрости и добродетелям вашим. Завтра еду отсель в Павловск, где на другой день приезда позову своих и иностранных господ и отпою молебен за здравие всегда победоносного фельдмаршала и войск, с ним воюющих».

После сдачи александрийской цитадели вся осадная артиллерия и часть корпуса Бельгарда отправлены были к еще сопротивлявшемуся Тортонскому замку. В продолжение всей кампании Суворов поочередно обращал все артиллерийские средства от одной крепости к другой. После падения Пицигетоне весь осадный парк был передан в Милан; капитулировала миланская цитадель – орудия перевезли к Турину; сдача туринской цитадели дала средства к осаде Александрии. Противник не выдерживал сконцентрированного мощного огня, и каждая крепость держалась лишь несколько дней. Так уберегал Суворов людей. Однако Тортонский замок мог быть взят только благодаря правильной осаде. Сам фельдмаршал, мы помним, считал его более неприступным сооружением, чем мантуанская крепость.

Блокада Мантуи между тем длилась уже три месяца. Ее комендант, один из лучших французских инженеров, бригадный генерал Латур де Фуссак, имел в своем распоряжении десятитысячный гарнизон и запасы продовольствия на целый год. Крепость эта так сильно заботила венский гофкригсрат, так долго останавливала все предприятия Суворова, что русский главнокомандующий не жалел ничего, дабы развязать себе руки. С прибытием в Италию корпуса Ребиндера большая часть состоявшей при нем артиллерии, все пионеры, саперы, минеры отряжены были к Краю под Мантую. Энергичная осада началась 25 июня, и 18 июля крепость была наконец сдана. Победителям досталось шестьсот семьдесят пять орудий, флотилия канонерских лодок и большие запасы продовольствия.

В Австрии ни одна победа Суворова не была оценена так высоко, как эта. Во Франции сдача крепости ввергла всех в состояние оцепенения. Коменданта обвиняли не только в малодушии, но и в измене, а по возвращении на родину предали суду и приговорили к лишению мундира. Император Павел возвел Суворова за Мантую в княжеское достоинство с титулом Италийского. Просьбу же русского командующего о награждении Края Павел I решительно отклонил, так как был крайне недоволен политикой венского двора.

«Примите воздаяние за славные подвиги ваши, – писал он Суворову 9 августа, – да пребудет память их на потомках ваших к чести и славе России… Хотя вы генерал-фельдцейхмейстера Края и рекомендуете, но я ему ничего не дал, потому что Римский император трудно признает услуги и воздает за спасение своих земель учителю и предводителю его войск… Простите, победоносный мой фельдмаршал, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский».

Покорение Мантуи обрадовало самого Суворова прежде всего из-за ожидаемых последствий этого события. Он надеялся, что с падением крепости рушится преграда, удерживавшая его от наступательных операций. Протестуя против мелочной опеки и необходимости предварять каждый свой шаг объяснениями гофкригсрату, великий полководец пояснял русскому послу в Вене:

– Фортуна имеет голый затылок, а на лбу длинные висящие власы. Не схвати за власы – уже она не возвратится…

Постепенно накапливалась горечь; Суворова не только лишали самостоятельности, зачастую повеления австрийским войскам шли помимо него. Сообщая Разумовскому в Вену о невыносимости своего положения, старый фельдмаршал кончает письмо словами: «Домой, домой, домой, – вот для Вены весь мой план», а через несколько дней посылает прошение Павлу:

«Робость венского кабинета, зависть ко мне, как чужестранцу, интриги частных двуличных начальников, относящихся прямо в гофкригсрат, который до сего операциями правил, и безвластие мое в проведении сих прежде доклада на тысячи верстах принуждают меня, ваше императорское величество, всеподданнейше просить об отзыве моем, ежели сие не переменится. Я хочу кости мои положить в своем отечестве и молить Бога за моего государя».

Только получив письмо фельдмаршала, Павел увидел истинную причину разногласий и со свойственной ему переменчивостью воспротестовал против превращения Суворова в покорного исполнителя распоряжений гофкригсрата. Разумовскому дано было повеление потребовать объяснений от Франца; кроме того, австрийскому монарху последовало письмо с указаниями на гибельность предписаний гофкригсрата для общего дела. Наконец, русскому главнокомандующему Павел отправил рескрипт, в котором говорилось о необходимости предохранить себя «от всех каверзов и хитростей венского двора», для чего «искусству и уму Суворова» предоставлялись «дальнейшие военные операции и особенная осторожность от умыслов, зависти и хищности подчиненных австрийских генералов». По сути, это уже было началом развала коалиции.

В вынужденном бездействии фельдмаршал разрабатывал план окончательного изгнания французов с Апеннинского полуострова. Он порешил наступать тремя колоннами, спуститься к Ницце и Генуе и довершить разгром республиканской армии. 19 июля, за несколько часов до падения Мантуи, Суворов обратился к австрийским генералам, не только приказывая, но прося, умоляя их начать движение на Ривьеру. Привыкшему к неукоснительной воинской дисциплине великому полководцу приходилось поступаться ею ради пользы дела.

«Заклинаю ваше превосходительство приверженностью вашею к его императорскому величеству, – писал он Меласу, – заклинаю собственным усердием вашим к общему благу. Употребите всю свою власть, все силы свои, чтобы окончить непременно в течение десяти дней приготовления к предложенному наступлению на Ривьеру Генуэзскую. Поспешность есть теперь величайшая заслуга; медленность – грех непростительный».

Уже прибыли под Александрию войска Края, освободившиеся после взятия Мантуи, уже пала крепость Серравалле, это «орлиное гнездо, висевшее над дорогою в Геную», как готовившееся наступление союзников предупреждено было французами. Пока Суворов терял драгоценное время в изнурительной борьбе с венским «унтеркунфтом», Директория предприняла ряд энергичных мер, формируя новые и переформировывая старые армии – Рейнскую, Швейцарскую, Альпийскую и Итальянскую. 24 июля в Геную приехал новый главнокомандующий Бартоломей Жубер, сменивший на этом посту Моро, который перемещался на Рейн.

Не достигший еще тридцати лет, Жубер был одним из лучших генералов республики, сподвижником Бонапарта в блестящей итальянской кампании 1796 года, безупречно честным и весьма образованным человеком. Он обладал замечательным мужеством, военным дарованием и за четыре года проделал путь от рядового до бригадного генерала. После битвы при Риволи Бонапарт сказал о нем: «Жубер показал себя гренадером по храбрости и великим генералом по военным зданиям». Поход в Тироль, названный Карно «походом исполинов», дела в Голландии, на Рейне, занятие Пьемонта в 1798 году прославили имя Жубера.