Текст книги "Суворов"

6 апреля 1794 года, на страстной неделе, под набатный звон в костелах восстала Варшава. Беспечный генерал Игельстром был застигнут врасплох. Разобщенные русские подразделения гибли в узких улицах города. Всего из восьмитысячного гарнизона было убито две тысячи двести шестьдесят пять и взято в плен тысяча семьсот шестьдесят четыре человека. В ночь на 12 апреля, на Пасху, восстание перекинулось в Вильну, где был пленен начальствовавший русским отрядом генерал Арсеньев.

Восстание вызвало переполох и в смежных с Польшей областях. Здесь находилось около пятнадцати тысяч поляков, поступивших около года назад на русскую службу. Когда известия достигли их, они решили пробиваться на родину. Назначенный командующим всеми приграничными силами от Минской губернии до устья Днестра престарелый Румянцев поручил Суворову и его соседу по району генерал-аншефу И. П. Салтыкову закрыть наглухо границу и распустить бывшие польские войска. Пользуясь излюбленным своим оружием – внезапностью, Суворов быстро выполнил трудную операцию. 26 мая 1794 года он выступил в поход, а 12 июня в Белой Церкви были без боя обезоружены последние из восьми тысяч поляков.

Затем Суворов навестил славного фельдмаршала в его имении Вишенках. Румянцев принял его приветливо, оставил у себя обедать и долго беседовал с ним о событиях в Польше.

Как ни опасно было польское восстание для империи Екатерины II, дворянство – и русское, и польское – всего более страшилось крестьянской революции. Для подневольного народа интересы Речи Посполитой оказались в итоге чужды, и это послужило одной из главных причин поражения. Как замечает историк Костомаров, «если бы в то время враждебные Польше державы осмелились только пообещать холопам свободу, во всей Польше вспыхнула бы народная революция…»

Успешно действовавшие вначале поляки стали терпеть одно поражение за другим. Лишь тайные и явные противоречия мешали пруссакам и русским поступать согласованно: два месяца они нерешительно топтались у Варшавы, которая спешно укреплялась. Внезапно в тылу пруссаков взволновались Брест-Куявский, Серадзь, Калиш, ранее присоединенные к Пруссии. «Толстый король», как прозвали Фридриха Вильгельма II, поспешно отступил от Варшавы. Одновременно неудача постигла нерешительного Репнина. Пытаясь перейти в наступление к Неману, он был атакован польскими партизанами, остановился и готовился расположиться на зимние квартиры. Казалось, кампания 1794 года на этом закончится. Однако Румянцев решился на самостоятельный шаг: без сношения с Петербургом он послал в Польшу Суворова.

7 августа семидесятилетний фельдмаршал отправил Суворову письмо с курьером. В нем говорилось, что все новости из Турции «уверяют нас… о удержании покоя и мира с сей стороны» и, напротив, неприятель «из Польши и Литвы… становится час от часу дерзче и хитрее». С небольшим отрядом генерал-аншефу предписывалось «сделать сильный отворот» со стороны Бреста для облегчения действий другим корпусам.

14 августа с 4,5-тысячным отрядом Суворов форсированным маршем выступил из Немирова, решив начать снова кампанию и увлечь за собой в Варшаву все ближайшие силы русской армии.

С замечательной быстротой двигался корпус, присоединяя к себе все попутные отряды. 15 августа он был в Прилуках, 18-го – в Белецкове, 21-го – в Остроге, 28-го, уже с одиннадцатитысячным войском, Суворов подошел к Ковелю.

Почти все полки, собиравшиеся под начало генерал-аншефа, уже были с ним в деле – кто на Кинбурнской косе, кто при Фокшанах и Рымнике, кто при штурме Измаила. В рядах закаленных солдат нередко на рядовых ваканциях находились капралы и унтер-офицеры. Весть о прибытии любимого полководца разнеслась прямо на походе.

Азовцы шли в середине колонны, когда легкое волнение пронеслось по полкам. К ним долетал радостный крик солдат. Суворов пропускал мимо себя корпус, сидя на казачьей лошадке. Он был в каске, в белом летнем колете, в коротком исподнем холстринном платье и с коротким мечом, по поясу подвязанным портупеей. Поздоровавшись с Азовским полком, он затем вновь нагнал его и начал говорить со старым своим любимцем и ровесником, ротным командиром Ф. В. Харламовым.

Секунд-майор и георгиевский кавалер Харламов был истинный Богатырь – рост имел два аршина двенадцать с половиной вершков, плотен и, как тополь, строен. Несмотря на свои шестьдесят четыре года, он мог еще потягаться с любым молодым силачом.

– Помилуй Бог, Федор, – говорил Суворов, – твои солдаты – чудо-Богатыри! Но говорят, – поглядывая на гренадер, продолжал генерал-аншеф, – что у неприятеля много силы.

Тут два гренадера, Голубцов и Воронов, оба рослые, красивые, почти в один голос ответили:

– Э, ваше сиятельство, отец наш! Ведь штык-то у нас молодец! И пули-дуры не пустим мимо, когда дело до нее дойдет!

– Хорошо! Знатно! – воскликнул Суворов и снова обратился к ротному: – А что, Федор, есть у тебя и старые – крымские, кинбурнские?

– Есть! – молвил Харламов и кликнул: – Михайло Огнев!

Небольшого роста, веселый, удалой гренадер уже преклонных лет выступил вперед. Быстро взглянув на него, генерал-аншеф на мгновение закрыл глаза:

– Помилуй Бог! Я тебя знаю, видал, не вспомню…

– В Кинбурнском сражении, ваше сиятельство!

– Ах! Да, да, вспомнил!.. Помнишь ли ты, как свалил одного, другого, третьего турка? Подле меня! Помнишь ли ты, как вот тут, в плече, пуля пробила мне дырочку и ты с донским есаулом под руки свел меня к морю, вымыл морскою водою рану и перевязал?.. А ты бегал за мною во все сражение!

– Помню, ваше сиятельство! Помню и вашу ко мне милость! – отвечал Огнев.

– А каков? – обратился Суворов к ротному.

Тут все солдаты, принявши к себе этот вопрос, закричали: «Знатный, хороший молодец!»

– Очень хорошо! – повторил генерал-аншеф. – Да ты был не Азовского полка?

– Меня перевели с нашим ротным начальником его высокоблагородием, – пояснил Огнев.

– Прощай, Михайло Огонь! Чудо-богатырь ты, Огонь! – И Суворов помчался галопом вдоль строя к голове колонны.

Часа в три, на привале солдатам сообщили словесный приказ Суворова о выступлении в поход: «Войскам начинать марш, когда петух запоет. Идти быстро! Голова хвоста не ждет. Жителей не обижать!»

Объявляя этот приказ, секунд-майор Харламов пояснил сержанту:

– Слышишь, друг Шульгин! Когда у нас все будет готово – солдатам спать час, два. Потом умыться и помолиться. Слышь ты, друг! Этот петух не петух: он рано поет.

Генерал-аншеф расположился на лугу, в сеннике. При нем находились казак Исаева полка Иван, камердинер Прохор, повар и всего одна кибитка. Приближенные расположились вокруг сенника. Сам командующий отдыхал в одном белье на сене, покрытом вместо ковров и простынь солдатским плащом синего тонкого полусукна.

Уже в седьмом часу пополудни Суворов ударил раза два-три в ладоши и крикнул по-кочетиному: «Кукареку!» В ту же секунду караульные при нем барабанщики ударили генерал-марш, и звук труб, бой барабанов огласили воздух. Все закипело, минуты через четыре барабаны ударили: «По возам!», и вмиг офицерские и солдатские палатки слетели с мест. Минут через пять раздался фельдмарш передовых войск. Суворов уже повел их!

Часов пять без привалу шибко шли солдаты, ни на минуту не останавливаясь. Кто уставал, выходил из фронта в сторону и отдыхал несколько минут. Уставших до упаду собирал арьергард и вез на подводах.

Была полночь, когда солдаты, расположившись на лугу, заснули так, как шли. Чуть заря показалась, войска уже были готовы к походу. Все отставшие поотдохнули и стали в строй. Часу в десятом по ветру почувствовали русские запах благословенной кашицы. Все ожили от устали, удвоили шаги и остановились при котлах, полных мяса и каши, и здесь отдыхали до вечера. За одиннадцать часов движения под ногами у них промелькнуло пятьдесят с лишком верст. Вечером в семь снова двинулись и, сохраняя строгий порядок, шли до местечка Дивин.

5

3 сентября 1794 года казачий авангард из бригады Исаева с ходу атаковал у местечка Дивин передовой польский отряд в две сотни кавалеристов. Жители местечка и пленные показали, что городок Кобрин занимают полтысячи повстанцев из корпуса Сераковского. Генералы советовали Суворову собрать о противнике более подробные сведения, но он, не желая тратить ни часу, рассудил иначе.

Вечером того же дня генерал-аншеф нагнал авангард Исаева на привале в лесу, вздремнул у костра и около полуночи приказал выступать на Кобрин. Кобринский отряд был захвачен врасплох. Русским достался Богатый провиантский магазин. Пленные говорили, что Сераковский, уже прослышавший о движении Суворова с юга, никак не ожидал видеть его так скоро, но будет теперь искать с ним встречи.

Суворов выяснил к этому времени, что Сераковский занял крепкую позицию у Крупчицкого монастыря и не собирается ее покидать. Он объехал свои войска, предупредил о близости боя, и вечером 5 сентября шибким шагом пехота устремилась к Крупчицам. По ту сторону местечка, за пологой, болотистою топью стоял Сераковский с восемнадцатью тысячами повстанцев. За спиной у него был Крупчицкий монастырь, слева и справа – лесистые возвышенности. Русский полководец имел гораздо меньше солдат – около тринадцати тысяч. Предстояло решать трудную задачу: атака в лоб, через топь грозила большими потерями, так как перед польским фронтом расположилось пять батарей, уже открывших огонь; для флангового охвата не хватало сил. Было раннее утро 6 сентября.

Суворов решил поискать вблизи уязвимое место в позиции неприятеля, взял конных егерей и понесся с ними на правый фланг поляков. Однако преодолеть топь не удалось. Пришлось довольствоваться этим неудачным опытом и готовить атаку: Буксгевдену с пехотой идти через топь, четырем конным полкам под командой генерал-майора Г. И. Шевича совершить обход справа, а конным егерям Исленьева взять влево.

Дружно кинулась пехота к болоту через местечко, забирая с собой плетни, ворота, доски, лес, хворост и все что ни попадалось под руки годное для настилки на топь. С неприятельских батарей открылся ураганный огонь: картечь, гранаты, ядра летели, как стаи скворцов, а пули обсевали, как град. Жарко, убийственно было при этом трудном переходе. Солдаты вязли по колено и с трудом помогали друг другу выдираться из трясины. Особенно досталось Херсонскому гренадерскому полку: картечь вырывала целые ряды, но он не останавливался. Для перехода топи потребовалось около часа – замедляли движение четыре полковые пушки, которые солдаты несли на руках.

Преодолев болото, русская пехота выстроилась под тупым углом к польским порядкам и ринулась в штыки. Упорно защищались поляки, однако все их окопные батареи были взяты. Суворов лично руководил сражением, появляясь повсюду, где только замечал малейшую заминку. Сераковский построил колонны в каре и начал отступление. В этот момент на обоих польских флангах появилась русская конница. Поляки отошли к густому лесу, спасшему их от преследования.

Как только исход сражения стал очевидным, Суворов послал приказание в Кобрин обозным и ротным повозкам двигаться к Крупчицам, благодаря чему уставшие после трудной битвы солдаты сразу же получили пищу. Сам генерал-аншеф, проведший без сна несколько ночей, еле держался на ногах. Он подъехал к стоявшему на бугорке дереву, слез с лошади и, перекрестившись, сказал:

– Слава в вышних Богу!

Прохор подал ему порцию водки, которую Суворов закусил сухарем, между тем казак Иван уже расстелил прямо на бугре плащ, положил в головах походные сумы – саквы, и полководец мгновенно уснул. Генерал-поручик Павел Потемкин, который распоряжался сбором войск, раненых и пленных, увидав спящего Суворова, приказал собрать все взятые у неприятеля знамена и штандарты. Тихо подошедши с командой, поставил знамена к дереву шатром, который прикрыл Суворова от безжалостно палящих лучей солнца. Проснувшись, Суворов поблагодарил собравшихся начальников, приказал передать благодарность за службу всем офицерам и солдатам и препроводить в Кобрин пленных, пушки и обоз.

Незадолго перед вечерней зарей сошлись в солдатскую палатку Суворова генералы и полевые начальники. Павел Потемкин предложил остановиться, перепечь муку в хлебы и пересушить в сухари, так как в войсках осталось не более как на четыре дня сухарей. Взглянувши на Потемкина, Суворов отрывисто проговорил:

– А у поляков нет хлеба? Помилуй Бог! Без хлеба да без Бога – ни до порога!

И впрямь не до печения хлеба было теперь, когда корпусу Сераковского был нанесен сильный, но не сокрушивший его удар. Генерал-аншеф, поужинав, поспал часа с два, потом до свету не сомкнул глаз. Он выходил часто из палатки, смотрел на лагерь и тихо разговаривал с караульными.

Чуть стало рассветать, Суворов раздетый выбежал из палатки, и камердинер Прохор облил его с головы до ног холодной водой из двух котлов. Одеваясь, генерал-аншеф приказал бить повестку к заре, а через несколько минут совершенно одетый стоял уже перед строем караула. Было отдано короткое приказание: «Патронов не мочить». Старые солдаты поняли и объяснили новичкам, что предстоит переправа через реку вброд и надо подвязывать патронные сумы повыше. День клонился к вечеру, когда у егерей заиграли валторны, а у конных трубы: Суворов порешил дать своим войскам отдых – теперь он не боялся потерять Сераковского, который готовился защищать такой важный пункт, как Брест-Литовск.

На походе к Брест-Литовску сторонней лесной тропинкой Суворов нагнал азовцев и, поздоровавшись с полком, поехал к роте Харламова.

– А что, Федор, где Миша Огонь-Огнев? Где Воронов? Где Голубцов?

Харламов крикнул их.

– Здравия желаем, ваше сиятельство, отец наш, Александр Васильевич! – сказали гренадеры, выступивши вперед.

– Здорово, братцы! – воскликнул генерал-аншеф. – Вы Богатыри! Вчера я видел, как вы сражались. Помилуй Бог, знатно, храбро! Один на десятерых! Ты, Михайло, будь Огонь-Огнев, ты, Голубцов, – Орел, а ты, Воронов, – Сокол. Все вы, вся ваша рота, весь полк, все – чудо-Богатыри! Все молодцы!

Проговоривши это, он поскакал шибким галопом вперед. Суворов останавливался и беседовал с солдатами во всех полках, кроме одного, где замечено им было несоблюдение военной дисциплины.

В ночь на 8 сентября русский корпус остановился у деревни Трещин, в шести верстах от Бреста. Было решено обойти позиции поляков и двигаться полями через реки Мухавец и Буг.

Войска поднялись с привала в час пополуночи, перешли при лунном свете Мухавец и достигли Буга. С церквей Бреста и местечка Тересполь послышался набат: русских заметили. Солдаты вошли в реку. При каждой колонне было несколько кавалеристов – они помогали малорослым пехотинцам, державшимся за сеновязки-веревки. Суворов решил, что по центру будет атаковать пехота Буксгевдена, а с флангов – конница Шевича и Исленьева.

Сераковский ожидал русских со стороны Тересполя, расположив свои войска в две линии с резервом. Против восьми-девяти тысяч русских он имел не менее тринадцати тысяч, из которых, правда, треть составляли косиньеры. Когда стал ясен маневр Суворова, поляки быстро и четко переменили фронт под прямым углом и заняли позицию, имея слева Тересполь, а правым своим крылом упираясь в лес.

Однако сам Сераковский был недоволен новой позицией и при приближении русской конницы начал отступать к деревне Коршин, поставив в интервалы артиллерию и поместив кавалерию по бокам колонн. Суворов тотчас приказал Исленьеву атаковать поляков, а пехоте спешить на поддержку коннице. Повстанцы к тому времени уже расположились двумя колоннами за деревней Коршин на высоте, установили на плотине три четырехпушечные батареи, а третья колонна и кавалерия попытались наступать на левый фланг русских.

Намерения Сераковского упредил Исленьев, пустившийся с конницей на эту, третью колонну. Песчаная, неровная, изборожденная рытвинами местность мешала атаке, польские батареи били метко, и кавалеристы Исленьева дважды откатывались назад. Но затем казаки Исаева с фланга атаковали польскую конницу, а русские эскадроны врубились в колонну.

Подходила русская пехота – впереди четыре егерских батальона, а за ними, уступом, остальные полки. Сераковский приказал двум другим колоннам отходить, надеясь, как при Крупчицах, найти спасение в лесу. Тут подоспели кавалеристы Шевича: одна колонна почти вся полегла рядами. Той же участи подверглась и другая колонна, остатки которой все же успели добраться до лесу. Уже потрепанная третья колонна спасалась среди болот, по берегу Буга и речки Красны.

Артиллерия открыла огонь по деревне Добрин, где скопились беглецы; сабли конницы и штыки пехоты довершили дело. Небольшой кавалерийский отряд поляков завяз и утонул в болоте. Русская конница преследовала спасшихся в бою пятнадцать верст.

Лучшие солдаты каждой роты начали собирать убитых и раненых товарищей, были выделены также команды во главе с офицерами, которые искали среди убитых еще дышащих поляков. Найденных на руках сносили к месту сбора раненых, поили водой, обмывали запекшуюся кровь, давали из своих ранцев сухари и мясо, перевязывали им раны своими платками. Иные даже для этого разрывали свое чистое белье, зная, что поступок их будет приятен «отцу Александру Васильевичу». Отправившись с кавалерией преследовать остатки разбитого корпуса Сераковского, Суворов прислал приказание: «Помогать раненым полякам».

Дальнейшее продвижение Суворова приостановилось. Корпус его из-за убитых, раненых, заболевших, посланных в конвой с пленными и оставленных в разных местах для соблюдения порядка и тишины уменьшился в числе до половины.

Для лагеря очистили место, поставили палатки, вырыли землянки и сделали военный городок. «Под шатрами в поле лагерем стоять» пришлось до начала октября. Начались ежедневные, исключая праздники, воскресные дни и субботы, ученья.

При ученье он говорил: «Полк – подвижная крепость: дружно, плечом к плечу! И зубом не возьмешь!»

Если он, ехавши, поворачивал свою лошадь и словно невзначай хотел проскочить через ряды солдат, те, смыкаясь, должны были не пропускать его. Полководец радовался и говаривал: «Умники, разумники, молодцы!» Если же ему удавалось проехать через фронт, полк этот и его начальник получали название – «немогузнайки, рохли». Учил Суворов не более полутора часа и всякий раз заключал экзерциции наставительной речью из своей памятки – солдатского катехизиса.

Сидя в Бресте, он с неодобрением следил за медленностью действий союзных войск, торопил Дерфельдена занять Гродно и просил Репнина отделить часть отряда к Бресту, чтобы отсюда начать новое наступление. Другой русский корпус – генерал-поручика Ивана Евстафьевича Ферзена – тем временем перешел через Вислу. 28 сентября двенадцатитысячный корпус Ферзена при Мацейовице атаковал поляков. Польский отряд был разбит, а сам Костюшко очнулся в русском плену.

Прослышав о сражении, Суворов сейчас же переменил план действий. После его настойчивых требований Репнин подчинил генерал-аншефу Ферзена и – с оговорками – Дерфельдена. Теперь из Бреста полетели курьеры с приказом обоим генералам следовать по направлению к Варшаве. Оставив двухтысячный отряд в Бресте, Суворов 7 октября двинулся в глубь Польши.

Суворов слышал, что после поражения Костюшко польские отряды стали спешно стягиваться к Варшаве. Дерфельден шел по пятам за Макрановским, имел с ним несколько стычек. Польский корпус весьма успешно отходил форсированным маршем. Суворов послал приказание Ферзену отсечь путь одной из колонн Макрановского, но Ферзен запаздывал и в итоге соединился с генерал-аншефом только 14 октября утром в Станиславе, приведя с собою одиннадцать тысяч солдат. У самого Суворова было под ружьем до восьми тысяч.

Прежде чем наступать на Варшаву, русский полководец решил совершить два поиска – силами Ферзена к местечку Окуневу и по другой дороге к Кобылке, где, по слухам, находились польские войска. Исаев с несколькими сотнями казаков и десятью эскадронами переяславских конных егерей узнал от крестьян, что в Кобылке действительно находятся повстанцы, получившие в эту ночь подмогу. Он послал Суворову донесение, прося подкреплений; генерал-аншеф приказал продолжать путь. Казаки и конные егеря шли густой чащей, затем с большими усилиями преодолели болото и в шестом часу утра 15 октября появились перед неприятелем.

Поляки численностью от трех до четырех тысяч расположились на равнине, окруженной лесом. В центре стояла пехота, по бокам – кавалерия, на опушке – пешие егеря и несколько орудий. Исаев имел полторы тысячи всадников, но все-таки произвел атаку на фланги. Опередивший корпус и появившийся на поле боя Суворов заметил большое неравенство сил. Он послал приказание следовавшей за ним кавалерии спешить что есть мочи.

Подоспел Исленьев и атаковал неприятельскую конницу левого крыла, а Шевич опрокинул и вогнал в лес кавалеристов правого фланга. Поляки стали отступать двумя колоннами в полном порядке, под прикрытием артиллерийского огня. Как и в других сражениях этой кампании, помимо свойственной им храбрости, они выказали хорошую боевую подготовку и не походили ни на турок, ни на прежние войска Барской конфедерации.

Исленьев преследовал одну из колонн численностью до тысячи человек и заставил ее положить оружие после атаки спешенными драгунами: русская пехота не поспевала к месту сражения. Вторая, более многочисленная колонна уходила по Большой Варшавской дороге и была охвачена кавалерией и двумя подошедшими егерскими батальонами, загородившими ей отступление. Лесистое место мешало действиям в конном строю. Тогда по приказу Суворова четыре легкоконных эскадрона мариупольцев и два эскадрона глуховских карабинеров, спешившись, атаковали неприятельскую пехоту. Ферзен, не нашедший в Окуневе повстанцев, подоспел тогда, когда уже помощь не требовалась. Из тысячи пленных пятьсот, как добровольно сдавшиеся, были распущены по домам.

После Кобылки на пути к Варшаве осталось одно, правда, грозное препятствие – превращенное в крепость предместье столицы Прага. Гарнизон его превышал тридцать тысяч, не считая вооруженных варшавян, а укрепления были обширны и снабжены крупнокалиберной артиллерией. Суворов ожидал соединения с Дерфельденом, которое состоялось 19 октября. Теперь силы его возросли до двадцати пяти тысяч человек при восьмидесяти шести орудиях. Он не колебался в решении: штурм Праги должен был решить исход всей кампании.

Присоединив корпус Дерфельдена, Суворов пожелал познакомиться с его офицерами. В комнатах, где был назначен прием, невзирая на холодное время года, были заблаговременно отворены все окна и двери для выкуривания «немогузнаек». Так как полководец не любил черного цвета, строго запрещалось представляться в черном платье.

Вилим Христофорович Дерфельден, генерал, высокочтимый Суворовым, еще раз оглядел своих офицеров. В числе собравшихся были полковник апшеронцев и племянник Репнина князь Лобанов-Ростовский, украшенный Георгием 3-го класса за Мачинское сражение; полковник Тульского пехотного полка великан Карл Ливен; капитан бомбардирского батальона и будущий покоритель Кавказа А. П. Ермолов; иностранные волонтеры – подполковник граф Кенсонса и племянник французского королевского министра граф Сен-При.

Шестидесятилетний Дерфельден находился в некоторой растерянности, так как незадолго перед тем выслушал строгий разнос Суворова. Выехав поутру навстречу его корпусу, генерал-аншеф приметил нескольких солдат, которые забрались в польскую деревню и своим бесчинством наделали там много шуму. Как обычно, ничего не сказав солдатам, Суворов встретил Дерфельдена словами:

– Разбой! Помилуй Бог, Вилим Христофорович, караул! Солдат не разбойник! Жителей не обижать! Субординация! Дисциплина!

Старый генерал-поручик в ответ только говорил:

– Виноват! Недоглядел!

Сразу по отбытии Суворова Дерфельден велел пехоте выстроиться в две шеренги, снять с ружей погонные ремни и прогнать виновных сквозь строй. Солдатам был роздан суворовский катехизис. Теперь, вспоминая утреннее происшествие, Дерфельден с тревогой поглядывал на дверь, ожидая выхода генерал-аншефа. Тот появился стремительно, приятельски обнял Дерфельдена.

– Батюшка Вилим Христофорович! Вот и твой ученик пожаловал! – Заметив недоумение на лицах офицеров, добавил: – Своими победами над турками при Максимене и Галаце он показал мне, как предупреждать неприятеля!

Суворов был настроен весело и чуть насмешливо. Считая успех Репнина под Мачином сильно преувеличенным, он сказал с тонкой улыбкой Лобанову:

– Помилуй Бог! Ведь Мачинское сражение было кровопролитно!

Смотря на Ливена, он громко заметил:

– Какой высокий, должно быть, весьма храбрый офицер. Отчего это я на вас не вижу ни одного ордена?

Затем обратился к Сен-При:

– Вы счастливо служите. В ваши лета я был только поручиком! – И вдруг бросился его целовать: – Ваш дядя был моим благодетелем! Я ему многим обязан!

Пожалуй, только сам Сен-При понял значение сказанного: его дядя, будучи французским министром, возбудил турок на войну с Россией, где Суворов отличился при Туртукае и Козлуджи.

Генерал-аншеф быстро спросил у графа Кенсона:

– За какое сражение получили вы этот орден? Как зовут орден?

– Этот орден называется Мальтийским, – отвечал граф, – им награждаются лишь члены знатных фамилий.

Суворов скорчил гримасу:

– Какой почтенный орден! Позвольте посмотреть его.

С Мальтийским крестом в руках он стал спрашивать поодиночке присутствовавших офицеров:

– За что вы получили ваш орден?

И слышал в ответ:

– За Измаил.

– За штурм Очакова.

– За Рымник.

– Ваши ордена ниже этого! – возражал Суворов. – Они даны вам всего лишь за храбрость. А этот почтенный орден дается за знатность рода!

Представлявшиеся были приглашены к обеду и заняли места за столом по старшинству. Перед обедом генерал-аншеф, не поморщившись, выпил большую рюмку водки. Подали сперва горячий и отвратительный суп, который надлежало каждому весь съесть. После того был принесен затхлый балык на конопляном масле. Так как строго запрещалось брать соль ножом из солонины, каждому следовало заблаговременно отсыпать по кучке соли возле себя.

Разговор шел о Праге, ее сильных укреплениях, о решительности ее многочисленного гарнизона.

– Прага имеет все, что изобретено зодчеством военным, – говорил Суворову Дерфельден. – Об этом сообщают явившиеся перебежчики. Высокие валы с глубокими рвами, крутости, повсюду дерном одетые и усеянные тройными палисадами, батареи, камнем обложенные, кавалеры – башни, поделанные на возвышенностях, флеши, обеспечивающие ретираду, шестерной ряд волчьих ям с заостренными спицами, более ста орудий и тридцать тысяч отважного войска!

– Завтра же, батюшка Видим Христофорович, – отвечал генерал-аншеф, – наряди для обучения в корпусе как носить лестницы, фашины, плетни, как приставлять их к деревьям и лазить на оные, как плетни бросать на ямы волчьи и фашины.

Собравшийся военный совет единогласным постановлением подтвердил мнение своего командующего – идти к Праге и брать ее приступом.

Днем 23 октября во всех полках делали плетни от двух с половиной сажен длины и до трех аршин ширины каждый.

Перед вечером были отделены охотники – те, кто пойдут первыми, и рабочие – нести плетни, фашины и лестницы. Специально отобранным солдатам раздали шанцевый инструмент для разрушения крепостных преград. Перед сумерками все было готово к штурму.

Запылали костры, воины каждой роты собрались в круг. В семь вечера читан был солдатам приказ Суворова, начинавшийся простыми словами: «Взять штурмом пражский ретраншемент…», и кончавшийся также деловито: «В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать. Кого из нас убьют – Царство Небесное, живым – слава! слава! слава!»

В пять утра 24 октября зашипела ракета, лопнула, и сотни мелких звездочек рассыпались в черном небе. Колонны двинулись. Охотники и рабочие с плетнями, лестницами и фашинами понеслись бегом. Их встретили выстрелы польских караулов. Ответа с русской стороны не было. На крепостных батареях засверкали огни. Вся округа озарилась летящими раскаленными ядрами, и защитники Праги внезапно увидели в самой близи от себя густые колонны русских солдат.

Закипели ружейные выстрелы, загремела артиллерия со всех укреплений. Колонны Ласси и Лобанова-Ростовского по-прежнему молча, шибким шагом приближались к укреплениям, достигли рва, накрыли волчьи ямы плетнями, закидали ров фашинами и перебрались на вал. Стрелки рассыпались по краям рва и били по головам неприятеля. Только теперь загремело в колоннах могучее «ура».

Первая и вторая колонны, выдержав перекрестные выстрелы с крепостных батарей, а также с острова на Висле, да и из самой Варшавы, под сильным картечным и ружейным огнем бросились на стоявшую за валом конницу и пехоту, дошли до моста и пленили здесь двух генералов. Третья и четвертая колонны – штык со штыком и грудь с грудью – сшиблись с неприятелем на валу. Поляки отступили. Минуты три русские не стреляли в знак того, что первое укрепление взято.

Успех штурма облегчался разбродом, царившим в руководящих кругах Варшавы после поражения Костюшко.

Его преемник генерал Вавржецкий оказался командующим неумелым и безвольным. Поднятый на ноги стрельбой, он повсюду видел панику и даже у Варшавского моста не нашел караула. Он успел спастись и теперь торопился повредить мост, страшась за участь Варшавы.

Тревога его была напрасной. Суворов, стремясь лишь устрашить варшавян, сам приказал зажечь мост.

Суворовские войска не давали неприятелю опомниться и прийти в себя. Завладев внешними укреплениями, третья и четвертая колонны без малейшего промедления двинулись дальше, как вдруг взорвало неприятельский погреб, начиненный ядрами и бомбами.

Начинало светать. Пятая, шестая и седьмая колонны стремительно продвигались в глубь правого фланга поляков. Солдаты Денисова загнали защитников на косу, в угол между Вислой и болотистым притоком. Артиллерия шла за наступающими. Через несколько часов после начала штурма вся Прага оказалась в руках у русских.

Сам Суворов был в этот день совсем болен и едва таскал ноги. После сражения он лег на солому в своей палатке отдохнуть. Среди войск, расположившихся вблизи, не было ни малейшего движения и шума. Солдаты даже говорили вполголоса, чтобы не потревожить любимого своего начальника.

– Он не спит, когда мы спим, – поясняли они, – и в жизни своей не проспал ни одного дела.

К ночи генерал-аншефу разбили калмыцкую кибитку, так как погода стояла по-осеннему свежая. В тот же день он отправил Румянцеву короткое донесение: «Сиятельнейший граф, ура! Прага наша».

25 октября, вскоре после полуночи, от варшавского берега отчалили две лодки с развевающимся белым знаменем. Толпы безоружного народа с фонарями и свечами в глубоком молчании провожали депутатов. Посланники столичного магистрата в национальном и военном польском платье направились к Суворову, поджидавшему их перед своей калмыцкой кибиткой. Видя, что они подступают к нему с робостью, русский полководец вскочил, распоясал свою саблю и, бросив ее прочь, закричал по-польски: