Автор книги: Олег Рогозовский
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Физико-технический институт. В левой угловой части здания (флигель, два этажа, видно на старом снимке) была квартира А.Ф. Иоффе. С 1970 г. институт носит его имя
Опыт строительства ему пригодился при создании своего научного монстра – института Химфизики, а потом и его филиала в Черноголовке. Зам. директора Чернышев, Дорфман и другие не гнушались никакой работой. Институт обращался с просьбами о предоставлении ему оборудования бывшей аптеки Зимнего дворца, включая перегонный куб, шкафы и прилавки аптеки. Просили и снятые мраморные доски с фамилиями выпускников Пажеского корпуса[30]30
На досках были имена А.Н. Радищева, Ф.В. Растопчина, И.Ф. Паскевича, П.И. Пестеля, П.А. Кропоткина, А.А. Брусилова и др.
[Закрыть] (в его здании тогда размещался Сельскохозяйственный институт) для распределительных пультов. Просили передать из «бывшего» Зимнего дворца столы простые и большой раздвижной, лампы с абажурами, часы напольные и большой ковер для библиотеки. Все это они получили, а сверх этого мебель красного дерева из складов зимнего дворца, рояль, ковры и кожаные кресла.
Торжественное открытие нового здания состоялось 4 февраля 1923 года. Это могло бы считаться еще одной (третьей) датой основания института. Ученый секретарь профессор В.Р. Бурсиан доложил о деятельности института с момента основания. Иоффе прочел доклад «Наука и техника». Вечером был ужин на 150 человек, подготовленный служащими института с тортами, мороженным и даже белым вином. Скатерти и посуда были получены из Зимнего дворца. После ужина был концерт и капустник. Разошлись в пять утра. Мастера, вдохновленные обильной выпивкой, держали речи.
Впечатление от созданного института было огромное. Переезд всех лабораторий из Политехнического и оборудование лабораторий закончились к 1 апреля. В отчете о деятельности института В.Р. Бурсиан писал: «Все работы велись хозяйственным способом и суммы, затраченные на огромную работу организации нового института ничтожны. Нередко, особенно по воскресеньям, научные сотрудники института собирались для самых черных работ по оборудованию и уборке нового здания. Такой быстрый темп работ объясняется исключительным воодушевлением всех сотрудников и служащих института».
Всего в институте работало 65 человек. Каждый из двух отделов, возглавляемых Иоффе (физический) и Чернышевым (электротехнический) состоял из четырех лабораторий. Руководителями их стали: Н.Н. Семенов, И.В. Обреимов, М.В. Кирпичев, Л.С. Термен и другие, кабинетом теорфизики заведовал В.Р. Бурсиан.
Среди руководителей работ числились Я.И. Френкель и П.И. Лукирский, среди физиков – П.Л. Капица, находящийся уже два года в Кембридже, К.Ф. Нестурх, Ю.А. Крутков, Л.В. Мысовский, среди ассистентов – Н.И. Добронравов, М.А. Левитская, А.Ф. Вальтер, Г.А. Гринберг, Я.Г. Дорфман, В.Н. Кондратьев, Ю.Б. Харитон, Н.Н. Миролюбов и другие.
Последние шестеро были еще студентами физмеха.
В конце 1923 года в институт пришли Д.А. Рожанский, Л.В. Шубников, А.П. Константинов (старший брат Б.П.) и В.К. Фредерикс. В следующем году появились А.К. Вальтер, В.А. Фок, Д.В. Скобельцын, А.И. Шальников.
Возникла новая лаборатория – общей физики. Воз-главил ее сам А.Ф. Среди ее задач значились разработка нового типа аккумуляторов высокого напряжения и изучение электрических свойств изоляторов.
В сентябре 1924 года Семенов уходит с поста зам. директора по хозчасти – хочет серьезно заняться наукой. На его пост единогласно избирается И.В. Обреимов.
Иоффе со своего поста уйти не может – при советской власти директор должен добывать все сам, от гвоздя до денег на зарплату и на приборы. Один из заветов Ленина – в обязанности советского директора входит не только выполнение производственной работы предприятия, но и, в первую очередь, забота о трудящихся.
Институт развивался, расширялся, его результаты становились известными. Скоро стало не хватать помещений и средств, выделяемых Наркомпросом, в составе которого находился институт.
Иоффе решил «подкормиться» – для этого он организовал в 1924 году физико-техническую лабораторию (ЛФТЛ) при ВСНХ. Состав научных и технических руководителей включал практически всех ведущих сотрудников института. Это был первый масштабный опыт ведения «хозтематики» в научном физическом коллективе (по положению, наркомпросовский Физтех должен был заниматься чистой (фундаментальной) наукой). Лаборатория получила несколько зданийК90 рядом с институтом, возможность получать оборудование, приборы и финансирование в гораздо большем объеме, чем наркомпросовский Физтех. Скоро лаборатория количественно переросла институт, а зарплаты в ней были больше, чем в институте. Она стала именоваться не ленинградской, а государственной (эквивалент всесоюзной), а вскоре получила статус института (ГФТИ). Этот мощный физико-технический институт не имел прибавки «рентгенологический» и принадлежал ВСНХ. Он решал прикладные задачи, возникающие перед бурно растущей промышленностью страны, стараясь не поступаться научным уровнем проводимых физических исследований. После напрашивавшегося объединения институтов в 1931 году начался процесс «почкования»: из обоих Физтехов возникли региональные физико-технические: Томский (Сибирский), два украинских – в тогдашней ее столице Харькове (УФТИ) и в Днепропетровске, а также уральский в Свердловске. Туда поехали молодые и те, кому было тесно в рамках «старого» Физтеха.
Несмотря на выделение новых институтов, объединенный Институт оставался большим и плохо управляемым, он получил название Физико-технического – т. е. это была четвертая дата его основания. Иоффе хотел понимать все, что происходит в его институте и решил разделить его на большие секторы, а потом на их основе создать автономные институты, оставив за собой старый Физтех. Но ВСНХ доверял только Иоффе и противился самостоятельности новых институтов.
Его поддержали в ЦК партии, но решение было типа: «доски стругать, но струганным класть вниз». Через полгода вышло решение о реорганизации Института. Он превратился в Физико-технический комбинат с выделением в нем самостоятельных институтов:
Электрофизики во главе с А.А.Чернышевым, Хим-физики во главе с Н.Н. Семеновым и Физтеха во главе с А.Ф. Кроме того, в него входили филиалы на местах: Уральский физико-металлургический, Украинский и Сибирский (Томский) физико-технический. Предложили ускорить создание института Агрофизики.
Дирекция комбината (А.Ф. Иоффе) должна была осуществлять единое руководство, общее планирование научно-исследовательских работ всех институтов и филиалов и контроль за исполнением планов – задача невыполнимая даже для А.Ф. Иоффе.
Семенов и Чернышев оказались прекрасными руководителями, надобность опеки со стороны Иоффе постепенно отпадала, и через два года комбинат был ликвидирован, институтам дарована полная самостоятельность, а координация осуществлялась за счет идейной связи руководителей, не регламентируемой никакими приказами сверху.
К сожалению, дела в иногородних филиалах, превращавшихся в самостоятельные институты, пошли совсем не так, как хотелось (дело УФТИ). Если бы Иоффе сохранил общее руководство над ними, то, по мнению автора, трагедий в них, может быть, удалось бы избежать.
В январе 1932 Иоффе в очередной раз перестроил институт. Сам он возглавил энергетический отдел (отделы тогда назывались группами, а лаборатории бригадами). Были еще отделы Гелиотехники (В.П. Вейнберг) и Рентгеновских лучей (П.И. Лукирский). Курчатов возглавлял отдел строения вещества. Лабораторией аморфных тел в нем руководил П.П. Кобеко, лабораторией жидких кристаллов В.К. Фредерикс.
Отделом механических свойств материалов и двумя лабораториями в нем руководил Н. Н. Давиденков.
В отделе (группе) теорфизики, возглавляемой Я.И. Френкелем числились старшими инженерами Л.Д. Ландау, В.А. Фок, М.П. Бронштейн, Д.Д. Иваненко, научным аспирантом И.С. Чумбадзе, консультантом В.Р. Бурсиан, инженером II разряда Б.И. Давыдов.
Наименьшими по составу были отделы биофизики Г.М. Франка (будущего академика) и методологии.
Институт, как и большинство выделенных институтов, принадлежал к Наркомтяжпрому (нарком – Орджоникидзе, зав. НИС'ом Бухарин), а затем, после гибели его руководителей и после разукрупнения попадал в разные Наркоматы, пока, наконец, из Наркомата среднего (тогда автомобильного, а не атомного машиностроения), Иоффе не удалось перевести Физтех в Академию Наук. Основным доводом, убедившим Академию и ее президента Комарова в полезности «приобретения» Физтеха, было большое количество решенных и решаемых народно-хозяйственных задач. Если бы в 1920 году Иоффе заикнулся о решении народно-хозяйственных задачах в Академии, его бы провалили на выборах в академики. А в 1936 году как раз за отсутствие этих достижений Иоффе и Физтех подверглись жесткой критике Наркомтяжпрома на сессии Академии Наук, специально созванной для обсуждения деятельности Физтеха.
Об этом ниже, а теперь перейдем к параллельному процессу – развитию физмеха и физтеха.
Физмех и Физтех
В 1921 году на кафедру теорфизики пришел, а потом и возглавил ее Я.И. Френкель.
Кафедра Френкеля не являлась выпускающей. Два студента физмеха стали ведущими в стране теоретиками: академик Померанчук и, так и не ставший членкором, Берестецкий. Самый первый выпускник (он был единственным на курсе) Гринберг стал матфизиком и членкором. Академик Зельдович ходил на лекции на физмехе и посещал их в ЛГУ. Но курса не кончил, так как разрешили защищать диссертацию в Физтехе без вузовского диплома.
Кафедра теорфизики физмеха (как и теоротдел Физтеха) состояла в основном из выпускников университета: там было легче учиться, и не было той многопредметной инженерии, которая требовалась в Политехнике даже на физмехе.
В дальнейшем преподавателями физмеха становились многие его выпускники и ведущие сотрудники Физтеха (см. Приложение А).
Преподавали там и ассистенты Я.И. Френкеля «инженеры» теоротдела Физтеха Л.Д. Ландау и М.П. Бронштейн. Студент физмеха В.Я. Савельев вспоминает: «По внешнему виду Бронштейн отличался от Ландау как Штепсель от ТарапунькиК94, во внутреннем содержании сходства тоже было не много: добрый юмор Бронштейна сильно отличался от сарказма Ландау. Матвей Петрович студентов никогда не преследовал и не издевался над ними. Страшно удивлялся, если студент знает хоть что-нибудь и оценки ставил хорошие». Нужно сказать, что сравнения с Бронштейном не выдерживал не только Ландау, но и Гамов. Когда после письма Гессену Бронштейна и Ландау «отставили» от преподавания на физмехе, а потом Бронштейна и в ЛГУ, где он читал лекции (по просьбе студентов – была такая форма привлечения преподавателей в то время), то заменивший его Гамов студентам не понравился. «Подписант» Гамов, числился в Физмат институте АН, которым руководил А.Н. Крылов и поэтому под запреты не попал, так как Крылов никаких собраний с обсуждением и осуждением не проводил.
К 1939 году, после отделения от Физтеха многих институтов и переезда части из них в Москву, на факультете остались следующие специальности [Сом. 64]: техническая электроника, физика диэлектриков, химическая физика, физическое металловедение, радиофизика, теплофизика, аэрогидродинамика, динамика машин и теория упругости, приборостроение. Неясно куда при этом пропала экспериментальная физика. Выпускникам всех специализаций с 1922 года по предложению Иоффе присваивалось звание инженеров-физиков. Получили такое звание и мы, «механики», выпускники 1964 года кафедры «Динамика и прочность машин».
С 1966 года кафедра стала называться «Механика и процессы управления», в пандан с одноименным с отделением Академии Наук, организованным для ракетных баронов и генеральных конструкторов самолетов.
С 1930 года физмех и Политех охватила лихорадка перестроек, связанная, в том числе и с расформированием ВСНХ и организацией промышленных наркоматов. Наркоматы захотели обзавестись своими вузами и поделили Политех между собой. Физмех стал сначала Инженерной Академией, а потом Физико-механическим институтом (1930-1934) Наркомтяжпрома.
Институт в свою очередь состоял из отделений. Отделением технической механики заведовал профессор Е.Л. Николаи; он создал новую специальность – «Динамика и прочность машин». Почти одновременно она открывается в Харькове, через 30 лет в МВТУ (там «машинами» являлись ракеты), а потом еще в двенадцати вузах. В других отделениях (вероятно физическом и радиофизики) были свои заведующие и свои профсоюзные организации. Вот в одной из таких профсоюзных организаций и возбудили первую большую волну преследований на физмехе и в Физтехе.
Иоффе, начинавший как адепт чистой физики, стал пророком физики прикладной с лозунгом: «физика – основа социалистической техники» и организовал обучение инженеров-физиков, способных эту новую технику создавать.
Симбиоз физмеха и Физтеха был одним из успешнейших научных и учебных проектов в СССР. Мы, к сожалению, пришли на физмех, когда проект был практически закрыт, его инициаторы и руководители были уволены и вскоре умерли, основные исполнители частью репрессированы, частью переведены в другие места. Но даже последействие проекта все еще превосходило новострой обычных советских вузов, в том числе большинство московских и ленинградских. Наследником проекта стал учебный московский физтех вместе с целой сетью лучших академических институтов. Для того, чтобы понять что было и что стало, придется вкратце рассказать историю расцвета и заката физмеха и, в меньшей степени, Физтеха.
Если Физтех создавался не в последнюю очередь для того, чтобы обеспечить участников семинара Иоффе работой, а самого А.Ф. сотрудниками, то сами сотрудники Физтеха получали дополнительный заработокК96 и ценный опыт преподавания на физмехе.
И если многие выпускники физмеха стали ведущими сотрудниками Физтеха (и других институтов), а затем и ведущими физиками и механиками страны, то практически все ведущие сотрудники Физтеха (а их поначалу было больше, чем выпускников физмеха) преподавали на физмехе, как и лучшие математики и механики Петрограда-Ленинграда.
Физтех развивался в трудных условиях. Не было не только помещений, но и сотрудников. Кроме университетских выпускников Иоффе привлекает к сотрудничеству студентов Политеха. «Иногда уже со второго курса студенты привлекались к научной работе, и ко времени окончания института все имели одну или несколько печатных работ».
В мое время (1958-1964 гг.) нам раньше четвертого курса не рекомендовали подрабатывать на кафедре. Во-первых, не пройдя всех читаемых дисциплин и лабораторных работ, мы ничего полезного в научном смысле сделать не могли. А во-вторых, новых и интересных задач не хватало даже самим сотрудникам кафедры.
Какой контраст по сравнению с двадцатыми и тридцатыми годами! И дело не только в том, что наши предшественники были сильнее, талантливее и мотивированнее нас. Думаю, еще и в том, что период «бури и натиска» в физике и в механике кончился. Теперь, чтобы получить новый значимый результат, нужно было сначала вскарабкаться на большую высоту, достигнутую нашими предшественниками на физмехе и в Физтехе (взобраться на плечи гигантов). Раньше объем знаний и умений для выхода на приличную «высоту» был меньше, а важных нерешенных задач, лежащих близко к поверхности, гораздо больше. Это не оправдание нашей «инфантильности», а просто желание понять разницу. Следует принять во внимание, что кроме науки тогда ничего для порядочного и любознательного («интеллигентного») человека не существовало. Борьба за рабоче-крестьянскую власть, а затем строительство социализма быстро приняли такие формы, в которых приличные люди участвовать не хотели. Увы, скоро эти формы борьбы достигли и физиков, а еще раньше математиков (28-29 годы – доносы на Гюнтера, дело Лузина).
Еще одним магнитом был совершенно уникальный коллектив, созданный Иоффе, работа и жизнь в котором действовала как наркотик. Даже быт и семья (далеко не у всех поначалу) не могли оторвать от 12-ти часовой работы.
Как и у многих успешных творческих коллективов, его нормальная жизнь продлилась пятнадцать (может быть двадцать) лет. С началом войны прежнего Физтеха не стало. То, что увидели мы, было его тенью. Его возрождение совершалось уже после нас, но прежней высоты он, как и ни один институт в стране, достичь уже не мог.
Джаз-банд в Физтехе
Новые научные истины побеждают не так, что их противников убеждают, и они признают свою неправоту, а большей частью так, что противники эти постепенно умирают, а подрастающее поколение усваивает истину сразу.
Макс Планк
Теоретический семинар Я.И. Френкеля 1929 г. в ГФТРИ (Физтехе): Л.Э. Гуревич, Л.Д. Ландау, Л.В. Розенкевич, А.Н. Арсеньева, Я.И. Френкель, Г.А. Гамов, М.В. Мачинский, Д.Д. Иваненко, Г.А. Мандель. В книге «Я.И. Френкель» [Фр. 66] изображение Гамова из этой фотографии удалено (эффект, предсказанный Оруэллом в «1984»)
В физике твердого тела хорошо известен дефект кристаллической структуры, открытый Я.И. Френкелем, называемый френкелевской парой[31]31
Это междуузельный ион и ассоциированная с ним вакансия.
[Закрыть]. Между тем, в конце 1920-х гг. в теоротделе ЛФТИ, возглавляемом Френкелем, появилась френкелевская тройка[32]32
Ландау стал аспирантом Физтеха в 1927 г. (внештатным в 1926 г.)
[Закрыть]. Одни называли их тремя мушкетерами, другие – трио из Джаз-банда. Известен рисунок Френкеля, с трудом сдерживающего в сворке трех щенков с головами прославившихся позже Гамова (Джонни), Ландау (Дау) и Иваненко (Димуса).
Они, а также пришедший в теоротдел в мае 1931 г. Бронштейн (Аббат), заменивший в триумвирате Иваненко, принадлежали к организованному в 1924 году Джаз-банду – так называла себя группа студентов университета, организовавшая семинар по изучению современной физики – в пику профессорам ЛГУ. Они ее не только не преподавали, но и не успевали еще в ней разобраться – физика тогда менялась очень быстро.
В Джаз-банд, кроме перечисленных четверых, входили астрономы В.А. Амбарцумян, Н.А. Козырев, физики Б.Н. Финкельштейн, А.И.Ансельм, И. Сокольская.
Отдельно следует сказать о сестрах Канегиссер – Нине и Жене. Женя – физик, «штатный поэт» Джаз-банда, написавшая гимн, в котором упоминались его участники, в частности Гамов, а также
Заметим, что Френкель упоминается здесь в положительном контексте.
Нина – биолог, отрывки из её писем сестре Жене в Англию[34]34
Женя вышла замуж за примкнувшего к «джаз-бандитам» Руди Пайерлса, что Ландау расценил как предательство со стороны обоих. Он перестал с ними общаться, но потом «простил». Ни у Жени, ни и у любой другой девушки он тогда не имел никаких шансов. Он это знал и страдал от этого (не всегда молча).
[Закрыть] приведены ниже [Гор. Фр. 93].
В теоротделе работал и скромничавший В.А. Фок.
А «джазисты», в особенности их первая тройка, не очень скрываясь, не только высмеивали диалектический материализм, но и не стеснялись говорить об отсталости в физике современных профессоров и академиков.
Одной из первых эскапад Бронштейна в Физтехе стала его лекция по радио, где, по описанию Нины Канегиссер «Аббат, ссылаясь на Бора, Дау и Руди (Пайерлса) поносит…закон сохранения энергии[35]35
В это время в квантовой механике возникли трудности, связанные с тем, что еще не были открыты позитрон и нейтрино.
[Закрыть]». Диктор объяснил, что это лекция сотрудника Физтеха, возглавляемого Иоффе. Иоффе вызвал Бронштейна и сказал, что он ему такую лекцию от имени института читать не поручал. Возмущенный Бронштейн написал заявление об увольнении, но потом забрал его обратно.
Следующей кампанией триумвирата был «путч» по созданию института теорфизики. Первоначальная идея Гамова состояла в том, что необходимо существующий больше на бумаге Физико-математический институт АН СССР, возглавляемый А.Н. Крыловым, разделить на два: математический (математики – Виноградов – давно просились) и физический, а последний сразу превратить в Институт теоретической физики.
Главным действующим лицом выступал Ландау. Он считал, что сначала нужно избрать Гамова академиком, а потом использовать его, как таран, для создания института, в котором они будут полными хозяевамиК101.
Ландау написал письма Бору и Капице.
«Дорогой Петр Леонидович, необходимо избрать Джонни Гамова академиком. Ведь он бесспорно лучший теоретик в СССР. По этому поводу Абрау (не Дюрсо, а Иоффе) из легкой зависти старается оказывать противодействие. Нужно обуздать распоясавшегося старикана, возомнившего о себе бог знает что. Будьте такой добренький, пришлите письмо на имя непременного секретаря Академии наук, где как член-корреспондент Академии восхвалите Джони; лучше пришлите его на мой адрес, чтобы я мог одновременно опубликовать таковое в “Правде” или “Известиях” вместе с письмами Бора и других. Особенно замечательно было бы, если бы Вам удалось привлечь к таковому посланию также и Крокодила! (прозвище Резерфорда – О.Р.) Ваш Л.Ландау».
То, что Капица сам еще не академик, его не волновало. В сдержанном ответе Капицы Резерфорд не упоминался:
«Дорогой Ландау, что Академию омолодить полезно, согласен. Что Джонни – подходящая обезьянья железа, очень возможно. Но я не доктор Воронов[36]36
Доктор Воронов – биолог, пропагандировавший метод омоложения с помощью обезьяньих гормонов, один из прототипов профессора Преображенского в «Собачьем сердце» Булгакова.
[Закрыть] и не в свои дела соваться не люблю. Ваш П.Капица».
«Затем Дау вовремя заболел гриппом и эстафету подхватил Аббат. Он отправился к Абрау узнать его мнение об этой кандидатуре. Абрау скромно сказал, что она кажется ему смехотворной» (и добавил, что есть более достойные кандидатуры, например Френкель – О.Р.).
«Результаты обширной деятельности триумвирата: ссора с Яшей, который обиделся, что его же аспиранты не поддерживают его кандидатуру (в академики О.Р.), разрыв с Абрау и т. п. достижения. Дау и Аббат рвутся в большую прессу, а Джонни скромно просится: – Ну, пусть хоть членкором[37]37
Просьба была услышана Вернадским и Хлопиным, у которых в Радиевом институте в это время числился на основной работе Гамов (одновременно также в Физтехе, на физмехе, в ЛГУ и в ФМИ). Гамова в марте 1932 года избрали в членкоры.
[Закрыть]. Вопрос об институте теорфизики[38]38
Первый такой институт – Теорфизики в Черноголовке (самый маленький в Академии Наук СССР) был создан в 1965-м году. Практически одновременно с ним возник самый большой в мире Институт Теорфизики в Киеве (АН УССР), благодаря амбициям жены секретаря ЦК компартии Украины Шелеста (мачехи моего ровесника Виталика, будущего зам. директора) и ставшего «генералом от науки» Н.Н. Боголюбова. По критерию стоимость/эффективность эти институты антиподы.
[Закрыть] Иоффе с большим трудом удалось закрытьК103.
В 1930 году Бронштейн печатает в УФН обзор «Современное состояние релятивисткой космологии» (60 страниц). В нем проявилась его фундаментальная образованность[39]39
К.И. Чуковский говорил, что если погибнет цивилизация, то одного Матвея Бронштейна (его зятя) будет достаточно, чтобы возобновить всю культуру человечества.
[Закрыть] и мастерство изложения материала, который сильно отличался от обычного в физике своей уникальностью и невоспроизводимостью. Обзор стал событием в истории общей теории относительности (ОТО) в России. Бронштейн увидел свою статью в УФН с предисловием «От редакции» и примечаниями с неуместными комментариями философского характера и нелепыми поправками. Этот комментарий и побудил Бронштейна организовать «Гессениаду», как ее называли в Физтехе. Никто не обратил бы внимания на статью «Эфир» в БСЭ, если бы не Бронштейн, который читал все. Он и выставил ее на осмеяния друзьям, на короткий срок собравшимся вместе в Физтехе в конце 1931 года (и ненадолго помирившимися).
В БСЭК103 была послана телеграмма от имени Теоретичесого Кабинета Физтеха четверкой и двумя аспирантами: «Прочитав Ваше изложение в 65-м томе, с энтузиазмом приступаем изучению эфира. С нетерпением ждем статей теплороде и флогистоне». На фототелеграмме изображен мусорный ящик, из которого рядом с пустыми консервными банками и старой метлой торчит бутылка с надписью «теплород», а рядом – ночной горшок с надписью «Эфир».
ГессенК104 (скорее, зав. естественнонаучным отделом БСЭ Максимов К104) не оставили эту телеграмму без ответа и в Физтехе состоялось собрание с оргвыводами – Бронштейн и Ландау на некоторое время были отстранены (с 29.01.32) от преподавания на физмехе.
Иоффе не более других физтеховцев «симпатизировал» эфиру, но он гораздо лучше других понимал, какую важную роль играл Гессен в защите новейшей физики от «сына памятника» (А.К. Тимирязева), КольманаК104, Максимова и иже с ними.
Еще из одного письма Нины Жене Канегиссер: «На одном диаматическом заседании, где Яша подчеркивал свой материализм, его упрекнули в идеологии его «учеников». Он сказал: «Можете взять себе этих учеников. Они, змееныши, и сами меня клюют» [Гор. Фр. 90]. Среди этих «змеенышей» сам Френкель явно выделял Бронштейна. В 1930 г. он писал: «Мне везет на ассистентов. Аббата я считаю самым талантливым». Но в 1931 году триумвират и его достал и он («Добрый», см. ниже) стал называть их «Хамов, Хам и Хамелеон». «Правда – здорово?» спрашивает Нина Женю.
Клички, обычные для тех физтеховских времен, легко расшифровывались. Незадолго до этого Демьян Бедный поместил в «Правде» стишок о работе Гамова, сделанной им в Геттингене, предваряемый цитатой, что молодой советский ученый разрешил проблему атомного ядра.
СССР зовут страной убийц и хамов.
Недаром. Вот пример: советский парень Гамов.
Стихотворение написано от лица буржуя, за исключением последних строк:
Подкоп иль не подкоп, а правду говоря,
В науке пахнет тож кануном Октября.
В Физтехе потешались и над поэтом и над «советским парнем», который как раз Советы не переносил, в отличие от остальных «джазменов». Так что первая рифма стиха и дала первое прозвище.
Второе предназначалась тому, в чьи достоинства не только деликатность, но и уважение к коллегам, особенно старшим, не входили – Ландау.
Третье прозвище получил Бронштейн, которому при всей критичности не было свойственно обижать человека только потому, что тот отличался от него самого. Он не был склонен к оценкам по-детски однозначным и, по мнению Ландау, чрезвычайно терпим к инакомыслию. Бронштейну был чужд научный стиль Френкеля, у которого обильно рождающиеся идеи и образы не сразу и не всегда находили точное математизированное воплощение.
Для Френкеля был характерен модельный подход к проблемам. Часто он удовлетворялся полуколичественным решением (с точностью до коэффициента π/2[40]40
Странно, что другому Яше – Зельдовичу – Ландау прощал тот же коэффициент, с точностью до которого он решал некоторые задачи, хотя и к нему Ландау относился свысока. Когда Зельдович после катастрофы пожелал ему полного выздоровления и выразил надежду, что он станет прежним Ландау, тот сказал: «Не знаю, как Ландау, но Зельдовичем я точно стану». Если бы! Но не состоялось.
[Закрыть]). Объяснив, таким образом, занимавший его эффект, он терял к нему интерес.
Бронштейну было ближе мышление Ландау, но в отличие от него, он не считал, что право на существование имеет только один стиль. Личное его отношение к Френкелю не страдало от различия их стилей в физике.
Ландау и, впоследствии, его ученики относились к Френкелю как физику и его работам пренебрежительно и виновны во многих его неприятностях. (См. поздние сожаления Мигдала).
Яков Ильич Френкель был смелым и принципиальным человеком. В декабре 1931 г. в Ленинграде состоялась 8-я Всесоюзная конференция по физико-химии. Беспартийного Френкеля вызвали для объяснений на собрание членов ВКП(б), участников этой конференции (а их тогда было очень мало) по поводу его «неправильного» методологического подхода в сделанном им научном докладе на пленарном заседании конференции. Вот фразы Френкеля, записанные участниками разбирательства: «Диалектический метод не имеет права претендовать на руководящую роль в науке. В нашей политике допускается чрезвычайно вредный перегиб навязывания молодежи взглядов диалектического материализма. …Ни Ленин, ни Энгельс не являются авторитетами для физиков, книга Ленина[41]41
«Материализм и эмпириокритицизм» чуть ли не единственная «научно-философская» работа Ленина.
[Закрыть] сводится к утверждению азбучных истин, из-за которых не стоит ломать копий. Ваша философия реакционна. Не может быть пролетарской математики, пролетарской физики и т. д. Вы ставите знак равенства между антидиалектическим мнением и антисоветским настроением. Я предан советской власти, но не признаю диамата и не считаю для себя нужным плыть по течению или говорить одно, а думать другое, как некоторые» [Сон94].
Реакция появилась незамедлительно. «Смотрящий» от партии за естественными науками, руководитель центра Коммунистической Академии, главный редактор отобранного у О. Шмидта журнала Э.Я. Кольман[42]42
Статья Э.Я. Кольмана (полуфилософа-полуматематика из швондеров) «Письмо тов. Сталина и задачи фронта естествознания и медицины» в журнале «Под знаменем марксизма».
[Закрыть] в качестве наиболее яркого примера борьбы против партии указал на выступление профессора Я.И.Френкеля[43]43
Автору известен только еще один ученый, открыто выступивший против использования диамата как метода исследования. Это зав. кафедрой математики физмеха Политехника академик С.Н. Бернштейн. Он говорил: «решите мои задачи этим методом и я в него поверю. Пролетарской математики не существует». За эти взгляды он был изгнан из созданного им Украинского института математики в Харькове и уехал в Ленинград, где заведовал кафедрой математики на физмехе до 1941, работая и в ЛОМИ.
[Закрыть]: «Эта наглая вылазка заядлого махиста, главы группы физиков так называемой «ленинградской школы» (Гамов, Ландау, Бронштейн и др.) не единична…».
Гессен от коллег Кольмана и Максимова отличался сдержанностью. Всего за несколько лет директорства Гессена в НИИ МГУ успела расцвести школа Мандельштама; ее усилиями значительно поднялся и общий уровень московской физики. В этой школе учились и работали крупнейшие советские физики: Г.С. Ландсберг, И.Е. Тамм, А.А. Андронов, М.А. Леонтович, С.Э. Хайкин, А.А. Витт, С.М. Рытов, Е.Л. Фейнберг, В.Л. Гинзбург, А.Д. Сахаров и многие другие. На основе школы Мандельштама, прежде всего, С.И. Вавилов создавал научную мощь ФИАНа. А ведь до прихода Гессена в МГУ, по выражению А.А. Андронова: «проф. Мандельштама держали в абсолютно черном теле» [Гор. 93 [16]].
Ландау был обязан Френкелю защищенным существованием в теоретическом отделе и многими знаниями, не говоря уже о знакомствах с известными физиками, в том числе европейскими.
Командировки в Европу он тоже получил благодаря хлопотам Иоффе и Френкеля, где сумел с багажом приобретенных в Физтехе знаний и развитой (и неподавленной!) индивидуальностью произвести впечатление на Бора, стать его учеником и любимцем и получить (частью скандальную) известность в Европе.
Вернувшись оттуда в 1931 году, с чувством собственной значимости, он заявил Иоффе, что его идея тонкослойной изоляции смехотворна. При объяснении по поводу своей работы, про которую Иоффе сказал, что не видит в ней смысла, заявил ему, по словам Бесссараб [Бес. 1996], что «теоретическая физика – сложная наука, и не каждый может ее понять».
Теорию на общефизтеховских семинарах, где разбирались свои и зарубежные работы, объяснял Иоффе, а не Ландау. После этого все становилось ясно не только экспериментаторам, но часто и теоретикам[44]44
Воспоминания Александрова, Кикоина, Дорфмана и других.
[Закрыть]. «Иоффе обладал исключительным даром глубоко проникать в область физических явлений и особым умением вскрывать их механизм. Участники его семинаров неоднократно были свидетелями следующих сцен.
Какой-нибудь теоретик делает сообщение, посвященное одной из трудных областей современной физики. Постепенно доска покрывается сложнейшими и далеко не всем понятными математическими формулами. Одной доски не хватает. Теоретик стирает написанное и покрывает доску следующим набором иероглифов. И так повторяется несколько раз. Наконец, доклад окончен. Иоффе встает и предлагает присутствующим задавать вопросы. Но большинство сидящих в зале ничего не поняло. Только небольшая кучка теоретиков все постигла. Никто не задает вопросов. Наконец, после тягостной паузы один из теоретиков, обычно молодой, что-то спрашивает. Лицо Иоффе озаряется и, не давая докладчику слова для ответа, он сам начинает говорить. Заданный вопрос для него лишь предлог. Иоффе повторяет содержание доклада от начала до конца. На это у него уходит в четыре раза меньше времени. И поразительное дело! Всем все становится ясно, формулы оживают и приобретают глубокий физический смысл.
Бывало и так. После какого-нибудь доклада возникает оживленная дискуссия. Выступающих много. Так же много высказанных соображений, точек зрения, идей, предложений. Но в итоге все запуталось в клубке противоречий, нить очевидного оборвалась и затерялась. Тут встает Иоффе и спокойным, ровным голосом начинает говорить. Его выступление вносит полную ясность в обсуждаемый вопрос, непонятные факты получают свое истолкование, допущенные ошибки исправляются. И все это делается корректно, с большим тактом, без ущемления чьего-либо самолюбия. Он не любит спокойных, анемичных семинаров, без активного обмена мнениями, без горячих высказываний. И ему почти всегда удавалось направить течение дебатов в русло живой, содержательной дискуссии» [Сом. 64].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
