Текст книги "Записки ящикового еврея. Книга вторая: Ленинград. Физмех политехнического"

Без стипендии

Хотя стипендия на физмехе была и не маленькая[69]69
  Первый курс 395 р., потом до 450 р., с 1961 г. в десять раз меньше в связи с денежной реформой. Доплачивала оборонка – Минвуз был бедным. На других факультетах стипендия была меньше.


[Закрыть], ее все равно удивительным образом к концу месяца не хватало: «без необходимого прожить можно, а без лишнего – нельзя».

Общежитие стоило 3 рубля в месяц, абонемент на обед в комбинате-столовой 50 копеек, завтрак и ужин там же по 20-25 копеек, трамвай – 3 коп (в ценах 61 г).

Так что прожить на физмеховскую стипендию «в принципе» было можно, в отличие от стипендии в «женских» институтах, где она составляла 22-25 рублей.

Увеличенная стипендия на физмехе обосновывалась еще и тем, что подрабатывать на первых двух курсах было весьма проблематично – большой объем лабораторных работ и обязательных занятий под зачет требовали постоянного присутствия студента в институте, да и учебный материал, был не только объемным, но и сложным.

Потеря стипендии для тех, кто не имел поддержки из дома, на первых курсах вызывала трудности, которые преодолевали не все.

Нужно было зарабатывать. Возможностей для этого тогда у студентов, да еще без постоянной ленинградской прописки, было немного. Так как днем нужно было быть в институте, отпадали даже такие слабо оплачиваемые места как разноска почты (осуществлялась в основном по утрам и днем) и доставка телеграмм.

Самой доступной была ночная разгрузка вагонов на станции Кушелевка. Там нас использовали благодаря мобильности и надежности: бригаду удавалось собрать за 15-20 минут, еще 15 уходило на дорогу. Чаще всего нам доставались насыпные грузы: уголь, цемент, попадалось даже зерно. Больше всего платили за цемент – по 100 рублей старыми (10 рублей новыми), как за самую тяжелую и опасную работу. Респираторов не хватало, а теми, которые имелись в наличии, предпочитали не пользоваться – мешали работе. При разгрузке нос, уши и даже горло забивались цементной пылью. Смывать ее нужно было осторожно. Хорошо, если удавалось сразу воспользоваться душем на Кушелевке или в студгородке – в общежитии или в кочегарке. Нередко дожидались шести часов утра и шли в Батенинские бани.

Грузы в мешках давались гораздо легче, но и платили за них меньше, да и охотников их разгружать находилось больше. Иногда доставались ящики с овощами и фруктами. Платили за них немного, да и времени на разгрузку они требовали больше, чем грузы в мешках. Но заказчики из Овощторга ночью их разгружать не спешили – чем больше сгниет, тем больше можно списать, а днем им выделяли «бесплатную» бригаду из ленинградских служащих. Заготовка овощей на зиму контролировалась горкомом партии и график «выделений» соблюдался неукоснительно.

Существовала известная конкуренция среди бригадиров за выгодные грузы и справедливую оплату. Если бригадир «артачился», его лишали выгодных заказов или реже приглашали. Меня такая работа устраивала, но бригада распалась – кажется, бригадир-старшекурсник уехал на преддипломную практику.

Второй доступной работой была ночная развозка молока. Где-то к полуночи я приезжал на молокозавод и находил «свою» машину-молоковоз. Как правило, ее загружали проволочными ящиками со стеклянными бутылками с молоком, кефиром, ряженкой и даже сливками. В ящик входило 12 бутылок. Ящик с молоком весил около 10 кг. Выгрузка из машины столбика из четырех-пяти ящиков требовала сноровки: нужно было подцепить крюками нижний ящик и поставить столбик на землю. Даже в больших магазинах эстакады часто отсутствовали и выгружали мы молоко на асфальт, а затем сторож тащил их своим крюком в нужное место. Кое-где, где сторожили знакомые водиле женщины, мы помогали затаскивать ящики в подсобки.

Бутылка молочная и крышки: кефира (зеленая), 6%сливок (малиновая), молока (серебристая)

Работа велась в режиме старт-стоп. После интенсивной разгрузки, пока мы ехали к следующему магазину, можно было передохнуть. Сначала я с любопытством наблюдал ночной город, заметно отличающийся от дневного, не только по местам, куда мы ехали и где разгружались, но и по людям, и даже архитектуре. Подсветки зданий тогда не существовало, и ночью Ленинград выглядел совсем по-другому. Приключения с «ночными людьми» тоже случались, но водила со мной ездил опытный и спокойно «разруливал» встречающиеся ситуации.

В соответствии с главным советским законом: «что охраняешь, то имеешь», напиться молока дозволялось «от пуза», но оно и другие молочные продукты быстро приелись. Сливки трогать запрещалось – их не хватало.

Привыкнув к ночному городу, я засыпал, как только садился в машину после разгрузки и просыпался, когда машина сдавала назад перед разгрузкой. Интервал между следующим магазином мог быть и двадцать минут и две минуты. Работал на развозке довольно долго.

В общежитии пользовалась популярностью работа подсобника на текстильной фабрике «Красный Маяк».

Там, по крайней мере, было тепло. В ночную смену работали в основном молодые и незамужние женщины. Они студентов жалели и позволяли им после двух-трех часов работы поспать. Но и себя они жалели и поэтому тоже хотели спать, но со студентами – где еще найдешь таких парней – не пьянь и не хамьё. Поэтому выспаться было проблемой. Завязывались разнообразной интенсивности отношения, что дополнительно отнимало еще и дневное время.

Этой работы, не знаю почему, я как-то избегал.

Позже появилась работа (дневная) по сбору металлолома. Руководил ею некий агент, ушлый мужичок пожилого возраста. Вместе с парой-тройкой студентов он объезжал примеченные места: какие-то развалины, стихийные свалки с бытовым металлоломом, брошенные стройки, заводские задворки, на которых ржавела никому не нужная техника. Если на улице валялась беспризорная труба, то подбирали и ее. Часа за два мы нагружали машину. Удивлялись, зачем он возит по утрам какого-то дядечку с портфелем на работу. В конце месяца дядечка привез нас на огороженную территорию авиаремонтного предприятия, открыл ключом калитку в сетчатом заборе и указал на авиационный мотор. Не помню, как его удалось поднять в машину, может быть, даже кран (за две поллитры) участвовал. После того, как его сгрузили в пункте приема, дядечка сказал, что вот, выполнили месячную норму по сбору цветных металлов и за это положена премия.

Во время этой работы тоже пришлось повидать всякое. Запомнился случай, когда мы что-то собирали на эстакаде какого-то уже не работающего предприятия. С нее были видны дворы завода «Самтрест». Дядечка позвал нас и сказал: «Смотрите, такое редко увидишь, совсем обнаглели, уже днем промышляют». На подъездных путях завода стояла серебристая цистерна с надписью «Самтрест». Из нее в баки двух новеньких Студебеккеров[70]70
  Несколько тысяч новых «Студебеккеров», поставленных по лендлизу в конце войны были законсервированы (фактически украдены СССР у США) и время от времени появлялись в стране.


[Закрыть] заливалась некая жидкость. «Это марочный коньяк «Варцихе»» сказал он, а в запасной бак Студебеккера помещается по 150 литров коньяка. «Вряд ли спишут на усушку, скорее всего, дольют». Он был в курсе дела, работал там раньше.

Без стипендии экономили на еде. Хорошо, если удавалось договориться с комендантшей общежития и поместить в подвал или наверху возле пожарной лестницы мешок картошки. Тогда вечером жарили картошку. Талоны на обед покупались дней на 10-15. А на ежедневную бутылку-другую кефира (13 копеек без стоимости посуды) и батон (той же стоимости) можно было заработать на месяц за ночь. Плюс чай – сахар, плюс непредвиденные расходы. Легче было тем, кто получал, пусть небольшую, помощь из дома.

Геология I. Кольский

 
Я б в Москве с киркой уран нашел
При такой повышенной зарплате
 

Легендарные времена, когда на поиске урана платили много, кончились. А студенческих строительных отрядов в том виде, в котором они возникли в МГУ (с возможностью крупного заработка) в Ленинграде в начале шестидесятых еще не существовало. В 1958/59 гг. горком комсомола начисто отбил охоту заниматься комсомольскими (бесплатными!) стройками гидроэлектростанций в бедной Ленинградской области, вынеся выговоры комсомольским лидерам Политехника за «самодеятельность».

Существовала бледная (в смысле заработка) альтернатива, которая соприкасалась с реальной жизнью и давала возможность побывать в интересных местах – геологические экспедиции.

В Ленинграде было много геологических организаций – различные НИГРИ и экспедиции, в том числе Геологического управления, занимавшегося поиском урана. Богатые рудопроявления уже были разведаны. Так как в Финляндии, недалеко от границы, добывали уран, то, несмотря на то, что прогноз не обнадеживал, решили сделать картографическую съемку чуть ли не всей территории Кольского и Карелии, прилегающих к Финляндии. К СССР эти места окончательно отошли после Второй мировой войны (бои, происходившие на фронте с финнами в 39-44 годах Отечественной войной могли называть только финны). Нашим исходным пунктом был Аллакурти, который служил в этом качестве и для войск, готовых одним ударом в июне 41 года наконец-то разгромить финнов. Думать, что немцы нападут раньше (см. [Рог], стр. 73), запрещалось.

Попали мы в экспедицию по наводке старших студентов. Хотя экспедиция искала уран, наше «физическое» образование роли не играло – нужны были молодые здоровые парни, имеющие возможность два месяца провести в лесу. Позиция профессоров физмеха, активно отстаивавших неучастие физмехов в производственной практике вплоть до дипломной, была необходимым условием для нашего участия в геологических экспедициях, уходивших в «поле» на все лето.

В геофизическую партию мы нанимались вместе с Димой Емцовым, а в отряде, «на выброске» оказался еще и наш сокурсник Саша Донских.

Место базирования отряда было на одном из многочисленных озер Кольского, хотя на самом деле это была еще Карелия, отнесенная, по прихоти властей к Мурманской области, а значит и к Кольскому полуострову.

Место было чудесное. На приподнятом берегу озера с видом на заозерные леса. В нескольких десятках метров позади нас начинались болота, перемежающиеся лесами, а поблизости – окультуренная жителями хуторов территория. От хуторов остались только печные трубы, все остальное сгорело и заросло. Одичала и растущая за ними, но еще вкусная малина.

За ее сбором произошла моя встреча с неожиданным. Как-то после маршрута мы с Димой отправились лакомиться малиной, разойдясь, чтобы не мешать друг другу, по соседним кипам кустов. Малины было много. Вдруг по другую сторону кустов я услышал какое-то шебуршение, а потом увидел мнущиеся кусты. Я еще успел произнести: «Дима, ну чего там тебе не понравилось…», когда увидел еще одного любителя малины. Это был медведь. Среднего роста (не намного выше меня), но плотнее. Мы уставились друг на друга. Я лихорадочно соображал, что нужно делать: кричать, стоять, звать на помощь (знал, что бежать нельзя), лезть на дерево (их поблизости не было). Реакция у медведя оказалась быстрее моей: он повернулся и припустился скакать как заяц по кочкам болота, занося задние ноги между передними. Медведи, да еще по болоту, бегают гораздо быстрее олимпийских чемпионов.

Не успел я переварить ситуацию, как сначала учуял запах, а потом увидел ярко-желтую дорожку, оставленную любителем малины на кочках. Медвежья болезнь!

Значит, забрались мы туда, где люди давно не появлялись. Медведи боятся неизвестного, а бывшие хуторские территории он мог считать полностью своими.

Радиационное картографирование местности заключалось, в основном, в измерении радиации на полуметровой глубине через каждые десять метров вдоль намеченных маршрутов, проложенных через 100 метров параллельно друг другу. Начальником отряда была еще молодая женщина со следами былой привлекательности, старшим геофизиком – несколько моложе ее и потоньше – долговязый малый. Они занимали отдельные палатки. Геофизиками работали студентки второго или третьего курса геологического техникума, это была одновременно и их геофизическая практика.

Маршруты проходились парами – геофизик и рабочий. В рабочих, кроме нас троих, ходила еще пара бывших зэков. Хотя девушки были молоденькими, но ходили они не шибко, да и с прибором (полевым радиометром РП-1) они были на Вы, и нам приходилось им объяснять, что к чему, да и записывали они очень медленно – ждали понапрасну, пока стрелка прибора перестанет колебаться.

В обязанности рабочего входило выбить ломом шпур достаточной глубины, чтобы туда смогла поместиться гильза радиометра. Кроме того, рабочий еще следил по компасу за направлением движения.

Намучившись с нашими девушками, мы с Димой решили как-то изменить ситуацию. Обратились к руководству отряда и получили добро на сдачу экзамена на младшего техника-геофизика. Прочли документацию на прибор. Учебники для техникума по геологии и геофизике (смешные после физмеховских) читал уже я один – Дима, может быть из-за зрения, читать книжки не захотел, и я сдавал экзамен один. Присутствовали оба наших начальника и кто-то из руководства партии (нашей геологической). После строгих вопросов и дружеской беседы мне выдали справку о сдаче экзамена и назначили техником-геофизиком. Сказали, что если я появлюсь пару раз в техникуме, то могу сдать остальные экзамены экстерном, а практику мне зачтут.

Теперь мы с Димой составляли маршрутную пару. Естественно наш навык совместной работы на лабораторных в институте, да и вообще то, что мы давно уже понимали друг друга с полуслова, быстро сказались на нашей работе.

Геофизик имел ставку, а рабочий оплачивался сдельно и при нормальной длине маршрута получал меньше геофизика. У нас маршруты были длиннее: мы ходили быстрее и больше по времени (дни еще были длинные). Первый месяц был неполным, и увеличение Диминой зарплаты прошло незаметно для начальства.

Самые большие деньги зарабатывали западенцы-землекопы. На нелегких грунтах, неподалеку от лагеря, они день и ночь рыли глубокие шурфы-«колодцы» и узкие и длинные канавы. Жили и питались они отдельно от лагеря, обосновывая это тем, что у них режим работы посменный и круглосуточный. Иногда они присоединялись к общему костру. Думаю, что одной из причин их отдельного питания являлась не только бережливость (они могли распорядиться продуктами более эффективно), но и опасение за здоровье.

Вид нашей поварихи кого угодно привел бы в смущение. Неопрятная старуха, больше всего напоминающая ведьму в исполнении артиста Милляра, на самом деле была еще не старой женщиной. Где она побывала и чем болела, мы не знали, но нас успокаивали работяги – бывшие зэки, что, в общем-то, у нее все в порядке. Эти опытные люди в таких вещах разбирались лучше остальных.

Хранить свежие продукты было негде. Доставляемое раз в две недели сливочное масло повариха превращала в топленое и держала в бидоне, погруженным в озеро. Ее любимец цыган Паша, водила Студебеккера времен войны, доставлявший нам продукты и оборудование, просил так щедро не лить ему в кашу масло. На ее увещевание: «Кашу маслом не испортишь», когда она ему «от души» его подливала, он филофски замечал: «Кашу маслом не испортишь, но и есть не будешь». Паша вообще был оптимистом и Студебеккер ездил в основном на его честном слове.

Питались мы неплохо. Работяги ловили в озере кумжу (озерный лосось), и, если повариха была в настроении, то ели мы и рыбный суп, и жареную рыбу. Не хватало фруктов и свежих овощей, но в лесу было полно голубики и морошки, возле бывших хуторов – смородины и малины. Девушки-геофизики брали с собой иногда на маршрут ведра и приносили их, полные белых грибов. Особенно отличалась одна, Света, которая привлекла этим внимание одного из молодых западенцев. Они все чаще появлялись вместе и, наконец, объявили, что хотят пожениться, и им нужна справка о браке и отдельная палатка. Считали, что начальник партии имеет право регистрировать браки. Так ли это на самом деле, сейчас выяснить не могу, но капитан судна дальнего плавания таким правом не обладал.

Палатку им выделили, и они стали жить вместе, перенеся торжества на потом. Вторая девушка, по прозвищу Чита (так звали обезьяну из фильмов про Тарзана), такая же веселая и симпатичная, неожиданно вышла замуж уже на базе партии, когда заканчивались камеральные работы.

Ходить с Димой было одно удовольствие. Он шел впереди с компасом и ломом, я сзади с картой, радиометром на шее и рюкзаком с батареями, запчастями и плащами из полиэтилена. Через каждые десять метров Дима должен был выдолбить шпур для гильзы радиометра, а я засунуть туда гильзу и записать усредненные показания колеблющейся на шкале стрелки. На песчаных и болотистых почвах шпур иногда удавалось пробить с одного удара, на каменистых мы искали место, где можно было проделать дырку без затраты особых усилий. В отличие от нас девушки из техникума требовали делать шпур точно там, где кончались измеренные их шагами десять метров.

Иногда мы менялись обязанностями. Это натолкнуло меня на мысль повысить нашу производительность, взяв второй радиометр и второй лом и проходить профили (нитки маршрута) параллельно, встречаясь при переходе на следующие профили. Так как мы имели доступ к радиометрам (помогали их ремонтировать), то собрать еще один из запасных деталей не представляло труда, так же как и обосновать необходимость иметь его на маршруте. На второй компас и лом разрешений не требовалось. Лом мы хранили чуть ли не в лодке, перевозившей нас на другой берег озера, где начинались (все дальше и дальше) наши маршруты. Проверив, что лес проходим, и можно идти одному, не теряя направления, мы двинулись по параллельным маршрутам. У меня возникли мелкие трудности – Дима по компасу ходил лучше меня, да и с радиометром, который приходилось передвигать на бок, бить дырки было несподручно. Придя в конец «нитки» (слава богу, она оканчивалась на просеке) я Диму не нашел. Подождав немного и удивившись, что его нет, пошел ему навстречу до конца его нитки и стал ждать. Наконец появился Дима, красный, вспотевший и возбужденный. «Дима, что случилось, медведя встретил?» «Нет, пока приспосабливался, как после битья дырки правильно держать прибор и не потерять из виду ориентиры, оступился и упал. Очки слетели. Найти их не мог. Оставил рюкзак и стал их искать. Без очков идти дальше не мог – местность пересеченная. Повезло – нашел, закатились в ямку. Больше один ходить не хочу – боюсь». Мы воссоединились. И вовремя.

«Карта генштаба» озера Куолоярви. Наш лагерь на правом берегу озера напротив острова Исосари

Ходили слухи, что начальство не довольно точностью прохождения маршрутов и измерений и готовит проверки, но мы слухи проигнорировали.

Однажды в погожий денек мы кончали одну из ниток маршрута. Дима шел впереди, остановился и недоуменно спросил: «что там такое?». Подходя к нему, я еще успел увидеть две круглые подушки, которые прекратили возвратно-поступательное движение в вертикальной плоскости и быстро переместились в кусты, где стояла палатка. Задержавшись немного, мы пошли с Димой дальше, старательно делая шпуры и измеряя радиацию. Когда мы проходили мимо палатки, которую вроде не замечали, оттуда вылез старший геофизик в трусах; сказал, что они здесь загорают, поджидая нас для проверки правильности прохождения маршрута. По его мнению, мы от маршрута уклонились. Мы показали нашу кальку с карты и место, где мы сейчас находимся, совпадающее с хорошо заметным ориентиром – кривой сосной. Тут появилась из палатки полностью одетая начальница и нехотя, после возражений, согласилась с нами. То, что мы действительно нарушили – это время ожидаемого появления. Они думали, что мы ходим как пары с девушками.

Эпизод имел два следствия. Первое: убедившись, что мы ходим даже точнее, чем им хотелось бы, нам разрешили ходить «на выброски» – дальние маршруты на два-три дня, так как путь на маршрут и обратно занимал уже много времени. Второе следствие – «любовь» к нам начальницы мы ощутили позже.

На выброске, кроме прочего, мы должны были попробовать пройти болота, которые кому-то при беглом взгляде показались проходимыми.

Сначала и нам показалось, что по кочкам большое болото можно пройти. Мы прошли несколько ниток, опуская гильзу радиометра в податливую почву между кочками. Постепенно кочки становились неустойчивыми, а промежутки между ними превращались в топь.

Решили возвращаться, и пошли по обратной нитке. Впереди с разрывом на две кочки, шел Дима с компасом, сзади я с радиометром и с ломом, который Диме здесь был не нужен. Вдруг из-под Димы выскользнула кочка, и он провалился в болото. Сначала по пояс. Я снял радиометр, положил лом и поспешил на помощь. Дима, пытаясь залезть на кочку, перевернул ее и стал уходить глубже в трясину. Ближайшая к Диме кочка подо мной начала тонуть и я понял, что она не только двоих, но и меня не выдержит. Длины наших рук с предыдущей кочки не хватало, чтобы сцепить руки. Я вернулся за ломом и лег на кочку. Дима, пытаясь выбраться, погружался глубже. Я протянул ему лом, но и его не хватало, чтобы Дима смог дотянуться. Держа его практически за самый конец, мне с трудом удалось проткнуть край предыдущей кочки, и Дима смог дотянуться до лома. С помощью лома, из последних сил мной удерживаемого, с большим трудом и очень осторожно Дима выбрался на соседнюю кочку, а потом мы вернулись по уже пройденной нитке назад. В этот день мы больше не ходили.

На следующий день мы ходили уже по лесу и без приключений. Была жаркая погода и парило.

Собирался дождь, а может быть и гроза. Мы нашли высокую и раскидистую елку с большим слоем сухих иголок под ней. Развели костер и даже успели поужинать. Уже погромыхивало. Вдруг Дима сказал: давай перейдем под другую елку, что-то мне она не нравится: хоть под ней и хорошо, но она самая высокая здесь. Уговаривать остаться мне почему-то не хотелось, и мы перетащили шмотки под другую елку и вновь установили палатку. Ночью происходило что-то невообразимое. Гром громыхал непрерывно, как артиллерийская канонада, без задержек после молний. Молнии делали прозрачными стены палатки и освещали зловещий лес.

Утром нас встретила ясная погода – все сияло новизной, чувствовалась свежесть. Когда отошли от палатки, запахло гарью. Через опушку стояло наше предыдущее пристанище – огромная ель, вернее ее черный остов и тлели иголки под ней. Непонятно, как мы не видели ночью пламени, в котором она сгорела.

Песен у костра в лагере я не помню, но, в общем и целом атмосфера общения, несмотря на разнородность отряда, была скорее дружественная. В отличие от жестких туристских правил, здесь находилось время для рыбалки, для сбора ягод и грибов и «пляжа».

Однажды в редкое свободное время мы с Димой решили позагорать и сплавать на остров, мимо которого каждый день переправлялись на лодке на другой берег озера. До него было метров двести-триста. День был хороший, да и вода нагрелась до 15-16 градусов. В воде было холодно, но плыли мы довольно бодро. Выбравшись на остров, решили здесь обсохнуть, согреться, может быть позагорать, а уж потом плыть назад. Мы не учли одного. На озере гулял ветер. На нашем, восточном берегу, нас защищала от него довольно высокая терраса, и поэтому мы его не заметили. Выйдя из воды, и подставив себя лучам солнца, мы надеялись, по крайней мере, согреться. Не удалось. Ветер выдувал все тепло, а спрятаться на острове было негде. Поняв, что согреться не удастся, мы поплыли назад. Я стал замерзать, да и Диме, обладающему более «круглой» конституцией, пришлось неважно. Делали какие-то движения против возможной судороги, подбадривали друг друга. Пожалели, что не попросили с острова лодку. С воды все равно было не докричаться, да уже на берегу никого видно не было. Последние десятки метров я уже не плыл, а как-то рывками перемещался, иногда глотая холодную воду. Помню еще полуосознанное чувство, что Диму звать на помощь не надо – помочь вряд ли сможет, а утонем тогда оба.

С трудом выползая на берег, мы осознали, что вот так запросто можно утонуть вблизи от людей, которым и в голову не приходило, что нам нужна помощь.

После этого случая плавали мы преимущественно вдоль берега. Однажды одновременно с нами из воды вышел один из рабочих – бывший зэк. Вытирался он чем-то вроде майки. Дима не раздумывая, протянул ему полотенце, которым еще не начал вытираться, мы с Димой вытерлись моим. Меня как-то не то, чтобы удивил, но заставил задуматься этот, казалось бы, незначительный случай. Ничего против работяг я не имел, но после рассказов Игоря Меттера про тех, кто бывал в лагерях как раз в этих местах, старался держаться от них подальше. Срабатывала юношеская дихотомия – черное/белое. А Дима был способен различать оттенки.

Сначала нам даже нравилось, что мы совсем были отрезаны от внешнего мира. Потом его как-то стало не хватать. Узнав, что на базе партии есть неработающий приемник «Родина» я попросил Пашу его привезти. Просьбу поддержало начальство, и приемник доставили. Проверив с лампочкой и батарейкой контакты, я уже подозревал, что потек электролит (конденсатор большой емкости) и перед тем, как закрыть заднюю крышку, прикоснулся к проводу, ведущему к динамику. И вдруг из него раздался голос Котэ Махарадзе «… Калоев один против вратаря, бьет… вах, вратарь Макарычев своими огромными ручищами накрывает мяч». Этот голос из Тбилиси по всесоюзной радиостанции прорвался в далекую Карелию (Кольский). До конца матча, который выиграли киевляне (как уверял Котэ, прежде всего благодаря вратарю Олегу Макарову) я держал пальцами провод на клеммах динамика[71]71
  В этом (1961-м) году киевляне стали чемпионами, впервые золотые медали ушли из Москвы.


[Закрыть].

Провод припаял потом раскаленной на костре медной запчастью из запасов геофизика. Это был один из последних моих «подвигов» на ниве радиотехники. Слушать регулярно приемник времени не хватало, хотя тут не глушили ни Би-би-си, ни Голос Америки. Услышали мы и передачу с участием перебежчика, родом из Мончегорска. Отец его, подполковник медицинской службы, служил на аэродроме, где базировались наши стратегические бомбардировщики. Парню поступить в институт не удалось – был инвалидом пятой группы. Второй раз поступать не стал – решил уйти на Запад. Года два-три назад он работал в геологических партиях где-то на Кольском рядом с Финляндией.

Знал, что Финляндия сдает перебежчиков и, зная немного английский, упросил шведскую экскурсию привезти его в Швецию. Там он начал «клеветать» и наслаждаться жизнью. Отца уволили без военной пенсии. С учебой у него не получилось и позже наше радио злорадно сообщало о его проблемах.

Более трагично сложилась судьба четверки перебежчиков в 1974 году. Они перешли финскую границу южнее нас, но финны привезли их обратно и сдали на границе возле Куолоярви. Организатор побега Александр Шатрафка и его брат Михаил, которого он решил спасти от службы в армии, косили под «дуриков» и вели себя вызывающе – оскорбляли генерал-полковника Матросова, начальника погранвойск, приехавшего лично их принимать. В результате вместо трех лет лагерей их подельников, они получили шесть лет жестокого лечения в спецпсихбольницах, а потом, после выписки, еще несколько лет за диссидентскую деятельность. Мишу там действительно довели до тяжелой психической болезни, и он умер перед готовящейся эмиграцией в Штаты. Александр перебрался туда раньше, фиктивно женившись на американской корреспондентке, писавшей о диссидентах в СССР. В книге Шатрафки «Побег из рая» подробно описывается их побег и еще подробнее – садистские порядки советской судебной медицины, о которых я, как и все, был наслышан (уже в 70-х), но впервые весь их ужас дошел до меня только после прочтения его книги.

Начальство приемник забрало и отправило его обратно на базу партии: нам, работягам и мелким служащим, да и им самим знать, что происходит в мире было не положено.

Мы и до этого чувствовали: что-то тревожное в мире происходит. Не помню, участвовал ли Дима, но меня с радиометром вместе с одним из старших геологов партии отрядили к границе. Там нас должны были сопровождать пограничники. Геолог знал начальников и познакомил меня с заместителем командира заставы (№ 13?), который был из Киева. Рассказав ему о футбольной трансляции (он тоже был болельщиком киевского «Динамо») я получил у него кредит доверия и он показал руины «дачи Маннергейма»[72]72
  Их насчитывали больше десяти в Карелии и на перешейке.


[Закрыть]. Рассказал, что недавно там обнажился подвал, в котором лежали запаянные в цементные трубы бутылки. Раскопавшие подвал солдатики, разбивая трубы, обнаружили, что там в основном уксус, в который превратилось вино. Кому-то стало плохо. Солдатам строго запретили туда лезть (за них он отвечал), но нам он разрешил разбить пару труб. В первой действительно был жуткий кисляк – я даже не пробовал, а только понюхал. Зато во второй, которую разбили так, что осталась нетронутой сургучная печать на пробке, оказалась мадера. Вкуса изумительного. Мы отдали бутылку заместителю (все равно сохранить ее в дальнейшем маршруте с погранцами было нереально). Заместитель сказал, что он кроме водки все равно ничего не пьет, но дамы обрадуются.

Основным транспортом и средством связи на заставе были лошади. Как правило, финские низкорослые лошадки, но две были хорошими породистыми лошадьми. Увидев этих красавцев, уже оседланных я спросил, нельзя ли хотя бы посидеть на них или немного проехать. Погранцы, спросив о моей квалификации, вдруг разрешили, как-то подозрительно усмехаясь. Лошадь развернули задом к границе – мало ли что. Наготове стояла еще одна оседланная. Проверив подпруги, сел на коня и не успев разобрать поводья, был чуть не выброшен из седла – лошадь «кикнула» задом. Инстиктивно подался назад, натянул поводья и послал лошадь шенкелями вперед. Она пошла, но я чувствовал, что она недовольна. Сделав небольшой круг по сравнительно ровной площадке (вольт), я соскочил с лошади и поблагодарил за «удовольствие». Точно этот эпизод я не помню, но потом мне долго снилось, что лошадь после броска встала на дыбы, и я еле удержался. Она тут же понесла, не реагируя на повод; сон каждый раз кончался по-разному.

Что хотели увидеть погранцы, я так и не знаю.

Нам выделили наряд, и мы пошли по направлению к границе. Пока рядом был кто-то из офицеров, солдаты сдерживались, но как только мы остались одни, стали проявляться признаки их недовольства и даже злости на начальство – им отменили демобилизацию.

Проходили мимо красивейшего круглого озера, окруженного густым лесом. Геолог поинтересовался, где же лебеди, которые здесь жили в прошлом году. Застрелили их со зла, когда узнали про отмену дембеля, сказал сержант. «А как же патроны, ведь за каждый нужно отчитываться?» – спросил геолог. Смысл ответа был такой, что война все спишет и вообще они теперь могут делать, что хотят. «Хотите посмотреть границу?» – спросил сержант (мы были совсем рядом с ней). Мы согласились, и он нас провел через путанки[73]73
  Тонкая проволока, обволакивающая тебя, когда на нее наступишь и опутывающая тем больше, чем энергичнее пытаешься освободиться.


[Закрыть], секретки и другие хитрости. Следовой полосы не помню (местность была сильно пересеченная). Вышли к нашему красному в зеленых полосах столбу. Автомат сержант закинул за спину, я зашел с другой стороны столба (как я думал, на финскую территорию) и оросил столб из-за границы. Финского столба я не видел (они стояли гораздо реже, чем наши). В следующий раз за «границу»[74]74
  Курица не птица, Польша – не заграница.


[Закрыть] я попал через тридцать лет.