Текст книги "Записки ящикового еврея. Книга вторая: Ленинград. Физмех политехнического"

Прощание с туризмом

В России две беды: дураки и дороги. Когда первые идут без вторых – это называется спортивным туризмом.

Во время второго семестра я не мог решить вопрос о своем участии в походе группы с Колей Менде в Саяны. Пример Валеры Дрознина, отчисленного после похода за несвоевременную сдачу хвоста не вдохновлял[59]59
  Той же участи подвергся через год и Володя Кузнецов.


[Закрыть]. Кроме того, поход стоил больше 1000 рублей (старыми деньгами) – т. е. не хватило бы всей летней стипендии (которую тоже нужно было еще получить). Живущие дома ленинградцы и старшекурсники, имевшие опыт приработка, были в лучшем положении. Дотацию турклуб дать отказался – деньги, которых всегда не хватало, требовались для другого, масштабного предприятия.

В Политехнике был сильный туристский клуб. Возглавлял его энтузиаст, мастер спорта Д. Игнатович, за долгие годы работы обретший многих последователей и широкие связи. У него была идея фикс – вовлечь в туризм как можно больше студентов, даже тех, кто этого не хотел (привыкнет – полюбит). Кажется, одно время туристский спорт был введен в перечень спортивных дисциплин, которые могли выбрать студенты Политехника для обязательных зачетов по физкультуре. Если они бывали только на туристских слетах, то у них могло создаться впечатление, что это просто прогулка по лесу с рюкзаком, с последующей пьянкой и ночевкой на природе. Каково же было их разочарование, когда их призывали идти в многодневный поход под угрозой незачета по физкультуре.

В 1959 году Игнатовичем был задуман большой слет туристов-политехников на Кольском полуострове. После прохождения водных маршрутов его участники, сдавшие экзамены, получали звание младших инструкторов по туризму и право водить группы в местные походы, а руководители походов, опытные туристы-разрядники, также после экзаменов, звание инструктора спортивного туризма, дающее право водить более сложные походы. (Трудность назначения Валеры Дрознина руководителем нашего зимнего похода как раз и заключалась в том, что он не являлся инструктором).

Зазвали меня в поход какие-то не очень близкие приятели. Привлекло меня то, что поход был водным и возможность увидеть Кольский летом. Немаловажным было и то, что проезд и другие расходы оплачивались.

Группа уже совершала вылазки на один – три дня по Карельскому перешейку. Физмехи, кроме однокашника Лени Шейнкмана, в нее не входили, чему я по неопытности значения не придал. Руководителем была Кира Певзнер, брюнетка с голубыми глазами, пользующаяся популярностью в туристском сообществе, конфидент Игнатовича. Так как Кира водной квалификацией не обладала, ей поручили вести пеше-водный поход. В пешеходной части группе нужно было пройти между болотами и тайгой Кольского до притока реки Варзуги; в водной части сплавиться на плотах до села Варзуги.

Был конец июня и первая ночь (где-то возле Кан-далакши, в каком-то общежитии) запомнилась незаходящим солнцем. Некоторые не могли спать, так как занавески в комнате, если и были, то проникать солнцу в комнату особенно не мешали.

Шли мы сначала легко и весело, несмотря на то, что рюкзаки в начале похода были тяжелыми, мой весил больше 30 кг (непонятно почему, в более тяжелом зимнем походе он был легче).

Потом стали уставать, появились какие-то нестыковки в общении. В группе до этого сложилась свои отношения и иерархия, и появление нескольких новых членов как-то изменило баланс.

Лидером, естественно, была руководитель Кира. Она не любила отдавать не очень приятные для отдельных участников указания и для этого использовала завхоза (начпрода) Толика. Старые члены группы к этому привыкли, новые встретили этот порядок с недоумением – Толик был человеком не очень деликатным, да и малокультурным. Зато он всецело был предан Кире и ее указания трансформировал в приказы.

Помимо таежных красот северное лето предлагало нам свои дары – ягоды, грибы и даже хорошую погоду.

Но времени на сборы даров леса Кира не выделяла – она почему-то спешила, а может быть их и не любила. В группе был охотник (во всяком случае, Толик нес ружье) и пару рыбаков (думаю, они надеялись на дневки). Однажды, проходя по еловому лесу, мы увидели двух тетерок, сидящих на большой ели. При нашем подходе они даже не шевельнулись, а только обсудили по-птичьи наше появление. Толик зарядил ружье и выстрелил в тетерку, сидевшую повыше. Вместо того, чтобы упасть, она с громким кудахтаньем и хлопаньем крыльев поднялась над елкой… и села на нее вновь. Толик стоял ни жив, ни мертв – так промазать! Я попросил у него ружье, и он в какой-то в прострации протянул его мне. Последний раз из охотничьего ружья я стрелял десятилетним; кроме того, еще смутно помнил книжку Аксакова про ружейную охоту. Доведя целик до середины птицы, постарался плавно нажать курок. Тетерка упала под елку. Тащить ее пришлось мне. Привязал ее к рюкзаку и при ходьбе она била меня по ногам Дежурные в этот вечер были недовольны – им прибавилось работы. Думаю, ее не доварили – мясо было жестковатым, но бульон был очень вкусным.

Симпатий у Толи, как и у Киры, этот случай мне не прибавил – я как-то нарушил заведенный распорядок.

Толя разобрал ружье и спрятал его в рюкзак до лучших времен, увы, так и не наступивших.

Раздражение завхоза вызвало и мое дежурство по кухне, когда все хвалили манную кашу с черносливом.

Оказывается, масла нужно было класть меньше, а чернослив вообще «туда не шел». Как истинный начпрод, он считал, что продукты нужны для того, чтобы их экономить.

Погода испортилась, портилось и настроение группы: перевалив холмы, мы то и дело попадали в болота, которые приходилось обходить, чтобы возвратиться на проложенный маршрут. После очередного обхода я поинтересовался у Киры, учитывает ли она отклонение компаса (в Волчьих тундрах оно было около 11°). Оказалось, что она о нем не знает и знать не хочет; все это я, как заумный физмех, выдумываю – сколько лет ее водили по компасу – и все было в порядке. В таких случаях выдержка мне изменяет, но я не стал повторять слоган Игоря Долгинцева: «Щи лаптем хлебай и кашу, туп Степан с энергомаша». После очередного болота удалось уговорить Киру попробовать скорректировать путь и попытаться выйти к притоку Варзуги. Еще два дня и мы вышли к притоку. Но неизвестно к какому^К156. По берегу было не пройти и решили строить плоты здесь, хотя ни сухостоя, ни особенно подходящих деревьев возле реки не было.

Хотя ребят в группе было больше, пришлось нам нелегко: пилить ели, рубить сучья, а главное далеко таскать тяжелые сырые ели к воде. Надежда на скобарей, среди которых был и Толик, не оправдалась: скоб у нас не было, а топором, чтобы вырубить правильные пазы («ласточкины гнезда») в бревнах ни они, ни остальные не владели. При разбухании в воде поперечины, при условии, что они сухие, были бы достаточны для крепления плота. Пришлось поперечины привязывать к плоту сверху и снизу бревен, а потом связывать их между собой своего рода лыком (липы, увы, на Кольском не растут) и молодыми ветками (скорее всего березы).

Идея строить плоты без гвоздей и веревок в чистом виде не прошла, несколько гвоздей (их было мало) пришлось использовать. Пока строили, шел дождь, чему поначалу были рады, мошка и комары не так заедали. Кроме того, надеялись, что воды в речке прибавится. Построили два плота, и, отпихиваясь шестами, поплыли вниз по притоку. В его устье при впадении в Варзугу пришлось разбирать завалы. Погода улучшилась, и можно было лучше видеть реку, все шиверы и даже не пороги, а перекаты, которые в нормальный сезон были под водой. Дня три мы попеременно плыли и протаскивали плот через препятствия, которых при нормальной воде не было бы.

Казалось бы, с плотов можно было рыбачить. Раньше, во время дождика, рыба не клевала, а когда погода установилась, заядлые рыбаки готовы были вставать даже на рассвете и ловить, но не было желающих ее потом чистить и готовить. Все-таки щуку (большую) и хариусы (мелкие) мы попробовали. Против рыбалки была и Кира – это задерживало группу, а она очень беспокоилась о том, чтобы вовремя доложить об окончании похода.

Наконец при повороте и сужении спокойной Варзуги обозначились камни, непроходимые для наших плотов. Обносить их по берегу мы физически не могли, разбирать и сплачивать после порога уже не было времени, отведенного на маршрут. Разведка показала, что дальше, в нескольких километрах, видна тропа, идущая на юг. Плоты бросили, не разбирая, и пошли к селу Варзуга.

Дня через два мы до него дошли. Первое, что мы увидели, еще до входа в село, были большие ящики длиной около метра, на которых отчетливо читалась надпись: «сельдь кормовая ящиковая». Это значило, что для металлических банок она не предназначалась, а так и продавалась в ящиках – на корм свиньям. Название так меня впечатлило, что нашло отражение в названии книги первой.

На Варзуге сельдь рыбой не считалась, как и остальная рыба, включая горбушу, которая истощала себя до предела, добираясь до нерестилищ. Рыбой считалась семга. Сельдь ловил в море колхоз «Всходы коммунизма». Всходов нигде не было видно, они прятались на дне реки в виде сёмужных икринок. Когда всходы поднимались на плавники, они уходили в море и возвращались через несколько лет, чтобы оставить потомство.

Варзуга – старейшее (и долгое время крупнейшее[60]60
  При Иване Грозном там жило около полутысячи, до революции тысяча жителей, что для Севера – много. Сейчас – 363 человека.


[Закрыть])село поморов Кольского, о котором в 1419 году упоминалось в донесении о разграблении мурманами (норманами[61]61
  То есть Мурманск должен бы называться Норманском.


[Закрыть]) его православного скита.

В конце пятнадцатого века крестьянин Тимофей Ермолинич, а затем и другие дарили Соловецкому монастырю земли, лесá и ловища рыбы. Монастырь образовал там погосты и строил церкви. Первой была Николая Чудотворца, в наше время там был магазин – дверь прорубили прямо через алтарь. Церковь, как и все другие в Варзуге, включая знаменитую Успенскую (1674 г.), построенную без единого гвоздя на другом, правом берегу, была обезглавлена. Без гвоздей строили и Афанасьевскую церковь, в которой в наше время был клуб.

На берегах Варзуги стояли баньки с помостами, уходящими в реку. Баньки топились по-черному. С кем-то мы договорились и, после долгожданной горячей воды и парной, голяком с помостов ныряли в речку. Температурный контраст был значительный, но большинству нравилось. Девушки мылись чуть ли не на другом берегу и в воду с помостов не прыгали.

В Варзуге мы провели два дня, а могли застрять и подольше. Автобусы в Умбу тогда не ходили, а на пароход «Кола», заходивший в Кузомень не чаще раза в десять дней, нужно было добираться на лодках (дорах). Начинался шторм и вряд ли бы лодка пошла, если бы кому-то из местных, знакомых с капитаном, не нужно было срочно в Кандалакшу. Рюкзаки подняли на борт сеткой, а мы должны были карабкаться по шторм-трапу на пятиметровый борт «Колы» при сильной качке. Девушек, кажется, страховали веревкой, ребята лезли без нее. Посадка могла в любой момент прекратиться, поэтому на уговоры, что это не опасно, лодкой времени не было. Зато на большой, по сравнению с дорой, «Коле» девушки и часть ребят отдали дань стихии (шторм был около трех балов и старая «Кола» скрипела и стонала. Болтались мы в ней больше суток и прибыли в Кандалакшу в разобранном состоянии.

Где собрали итоговый сбор всех групп, не помню. Там должны были пройти заключительные испытания на прохождение порогов и сдача теоретического экзамена. Намучившиеся на очень низкой воде байдарочные группы (им пришлось гораздо больше обносить пороги, а там, где раньше можно было идти на байдарках вверх по речке, пришлось их буксировать, по пояс в холодной воде), наконец получили перед нами преимущество: им не нужно было снова строить плоты. Плоты мы строили на четверых; носить бревна нужно было издалека. Подначивал нас весь лагерь, но, кажется, разрешили использовать веревки для связи бревен.

Думаю, что трасса была несложной, особенно для байдарок. Кто был на носу нашего плота, не помню, Кира была впереди по левому борту. Сзади нее стоял Леня Шейнкман. При прохождении главного порога шест Лени застрял на какое-то время между камней, он его рывком вырвал (занимался штангой). Заканчивая движение рывка, Леня не обратил внимания на некоторое препятствие: по инерции верхний конец шеста поддел Киру под ворот куртки и выбросил ее в речку. Плот завертелся, несколько раз стукнулся о камни, но не рассыпался и задом наперед прошел финиш. Никто уже на плот не смотрел, зрители бросились спасать Киру. К счастью там было мелко (низкая вода) и она, ободранная о камни, на четвереньках выползла на берег. Никаких шлемов тогда у нас не было, да и техникой самоспасения в порогах мы не владели[62]62
  Нужно (будучи в шлеме и спасжилете) перевернуться на спину, ноги по течению, и плыть вниз, гребя и табаня руками.


[Закрыть].

Туристов было много, лагерь был большой, но Игнатович сказал, что никто не уедет, пока все не сдадут экзамены и в торжественной обстановке не получат свидетельств инструкторов и записей в разрядной книжке.

У нас с Леней были билеты домой, на Украину, и мы попросили Игнатовича проэкзаменовать нас раньше или перенести экзамены в Ленинград. Игнатович ответил, что порядок один для всех. Узнал Леню, спросил, не намеренно ли он выбросил Киру с плота, и вообще какие были отношения в группе и как мы относимся к руководителю. Не помню, что, кроме оправданий, говорил Леня, мне разговор не понравился, и я сказал, что в общем и целом отношения в группе были в норме, но Кира, на мой взгляд, в руководители более сложного похода не годится, приведя в пример ее упорное нежелание учитывать магнитное склонение и вспомнив излишний авторитаризм, из-за которого природу Кольского мы видели мельком.

Мы не знали, что Кира была любимой ученицей Игнатовича, и он принял наши замечания как упреки себе лично и выгнал нас из палатки, грозя карами.

Экзамены проходили долго и скучно. Кира сразу по прибытию в лагерь перебралась в командирскую палатку – она тоже была экзаменатором.

«Азбука туриста», ходившая в турклубе, в программу экзамена не входила, но старшие ею с удовольствием делились.

А. Азимут – ходьба под градусом.

Б. Болгария: как войдешь в Европу – налево.

В. Восток: родина ишаков.

Г. Грязь убивает микробы.

Е. Еда. Вкусно – это когда много. Стоя больше влезет.

Ж. Живот – противовес для рюкзака.

С. Соревнования туристские. Проводятся по принципу: для бешеной собаки семь верст не крюк.

С. Сам себя не похвалишь – сидишь как оплеванный.

Т. Туризм спортивный. Маршрут любой категории сложности можно пройти дома, если повалить стулья, нагрузить рюкзак утюгами и жестко ограничить время.

У. Удовольствие от похода. Торжество воображения над интеллектом.

Умение собраться – для туриста даже важнее, чем для спортсмена, готовящегося к старту.

Х. Ходьба. Пока ходишь – нужно ездить. (Имелись в виду далекие маршруты).

Всю азбуку не помню. Были там и статьи, посвященные персоналиям, иногда не очень лицеприятные, но с доброжелательным юмором (в частности, про легенду клуба Иру Бессонову).

В бездействующем лагере началось «разложение». Пили и пели под гитару ночью – зачинщиков отчислили со сборов (был долгий товарищеский суд). Застали две пары в кустах – тут уж об отчислении распорядился сам Игнатович.

Мы сообщили Кире о разговоре с Игнатовичем, наших оценках похода, и сказали, что опаздываем на поезд. Смысл ее напутствия был: «скатертью дорога».

Если после зимнего похода с отличными ребятами и замечательными руководителями я готов был ходить с ними и в более тяжелые походы, то познакомившись со спортивным туризмом «большого стиля» после легкого и «бесплатного» похода, я в таком туризме разочаровался. Зачем ходить, если не видеть природу, не вести задушевных разговоров, не петь песни, когда все приносится в жертву лозунгу: «давай быстрей – проходим маршрут в срок, больше ни о чем не думай».

Мораль из похода с малознакомыми людьми вывел еще Омар Хайям: «быть лучше одному, чем вместе с кем попало».

После похода во мне возникло подозрение, что женщина не приспособлена руководить смешанным коллективом в нестационарных условиях.

(Подозрение переросло потом в убеждение, с одной поправкой – женщина детородного возраста, а список нестационарных условий включал в себя критические ситуации как внутри, так и вне коллектива – об этом в книге третьей).

Сессии на младших курсах

 
Се-сси-я
….как абажур
Я на… лежу
И в никуда гляжу…
 

Пародия на C’est si bon (Ив Мотан)

На второй сессии стало окончательно ясно – экзаменов я сдавать не умею. Чтобы заслужить хорошую оценку у наших преподавателей по математике, мне нужно было знать на шесть, что для меня тогда было недостижимо – из-за неумения длительно (хотя бы три-четыре дня) концентрироваться.

Физику опять сдал без всяких воспоминаний – никакого удовлетворения от успешной сдачи я не испытывал. Химия прошла тяжелее, но прошла. К истории КПСС относился пренебрежительно, но хватало ума этого экзаменаторам не показывать, и трудностей при сдаче я почему-то не испытывал.

А вот математика… Не помню, кто вел у нас упражнения по математике в первых семестрах (напомнил Дима Емцов – Романов), но в третьем или четвертом семестре у нас появился ассистент Ким Галямович Валеев. Он закончил мехмат ЛГУ по специальности механика, но в аспирантуру там его не взяли, и кто его навязал Лурье, история умалчивает. Он быстро сделал диссертационную работу – был очень способным. Но потом стал приставать к Лурье – дайте еще задачи[63]63
  Резерфорд новых сотрудников, которые после выполнения первой работы спрашивали, а что теперь делать, в лаборатории не оставлял.


[Закрыть].

Лурье в это время писал один из главных трудов своей жизни – «Аналитическую механику» и часто болел. Он послал молодого и ретивого Кима на усмирение на кафедру математики – вести занятия со студентами. Но Ким решил усмирить нас.

Вначале он всем понравился, особенно девочкам.

Высокий брюнет, родившийся в башкирской деревне, с приятным, скорее европейским, чем монголоидным лицом. Он не требовал обязательного решения домашних заданий и откликался на любую просьбу их «объяснить», не привлекая для этого тех, кто их решил. Ему нравилось решать задачи у доски самому.

После того, как мы прошли табличные интегралы, он устроил «ночь интегралов». К следующему утру мы должны были решить 100 интегралов – он сказал, что его так самого учили, и он считает это правильным.

Объявил он это неожиданно. Интегралы мы записали; Ким сказал, что если возникнут проблемы, то он будет дежурить в нашем общежитии до утра[64]64
  Партийный фюрер Ленинграда Романов решил пролетаризировать вузы: перевел на заводы студентов первого и второго курсов технических вузов, не имеющих производственной практики, и они работали посменно и посменно учились. В общежитиях он сократил вахтерш и уборщиц – теперь эти функции выполняли студенты. Преподаватели контролировали вахту, особенно в вечернее и ночное время.


[Закрыть] и все сможет объяснить. У меня были другие планы на этот вечер, и я с трудом расстался с девушкой, чтобы застать конец разборки интегралов.

Потом состоялась еще одна ночь интегралов (следующих было меньше). На нее я тоже пришел позже, уж не помню по какой причине. Хотя участие в «ночах» было необязательным, Ким держался как учитель и, естественно, ему не нравилось нарушение порядка.

Кроме того, Ким стремился понравиться ребятам (у девочек он и так пользовался популярностью) и рассказывал, что он еще и классный боксер-тяжеловес. После нескольких уточняющих вопросов стало ясно, что на самом деле он провел всего несколько боев, половину которых проиграл (его боксерская карьера, да и комплекция были схожи с довлатовскими – полноватый, «немного распустившийся» спортсмен).

Типичный случай, когда самое ценное в себе человек видит не в подтвержденных достоинствах (его в скором времени оценили как талантливого и успешного математика), а в том, чего хотелось достичь, но не вышло. С моей стороны крайне неосмотрительно было выяснять его спортивные «достижения» прилюдно.

На экзамене он сделал так, чтобы я экзаменовался у него. В общем, я был не против, но меня удивило его явно выраженное желание проэкзаменовать меня. На формулировки теорем он обращал не столь пристальное внимание, как Талдыкин, да и я уже научился следовать учебнику. А вот с интегралами (кроме билета он дал три) пришлось повозиться. Когда я взял первый, он спросил, что же с другими – у меня они были не готовы. Он дал мне еще один и, увидев, что я застрял, сказал: «Вот видите, как нехорошо пропускать вечерние занятия, я ведь показывал специальные приемы для их решения». Память у него была отличная, и он помнил и мои опоздания на ночи интегралов и, еще хуже, вопросы насчет бокса. А я был огорошен и не помнил, входили ли эти интегралы в первую, или во вторую сотню (да и вообще в программу). Скорее всего, он приводил их как редкие курьезы. Талдыкин уже ушел, да мне как-то и возражать в голову не приходило. Пара. Без стипендии.

Вскоре Ким защитился и у нас больше не появлялся^К165. О встрече с ним расскажу в книге про Киев.

Пострадал не только я, но это не утешало, как и строки из гимна физмеха, близкие к действительности:

 
Он Лагранжа и Коши не долбал в ночной тиши,
С лекций удирал неоднократно,
А когда случайно брал на зачете интеграл,
Тут же отдавал его обратно.
Дили-дили-дили-дили-дили,
Дили-дили-дили-дили бом,
Мы ли в ряд с тобой не разложили
Биноом?
 

Внешняя доброжелательность или невозмутимость преподавателя часто вводила в заблуждение студентов. Лекции по политэкономии социализма читал нам доцент Н., который всегда улыбался во время ответа студента на экзамене. Студент, даже не очень подготовленный, вдохновлялся и расслаблялся. Каково же было его удивление, когда Н., улыбаясь, говорил: «Спасибо, дальше не надо, Вы ничего не знаете, двойка».

Доцент Н. постоянно улыбался из-за нервного тика.

До этого у нас была передышка от издевательств кафедр общественных наук. Лекции по политэкономии капитализма читал нам доцент Серебряков (?), а семинары вела его ассистент М., молодая, интересная и живая женщина. Она говорила с нами «человеческим языком», старалась заинтересовать общенаучными и философскими понятиями, втягивала в дискуссии по поводу «основ».

Хотя после хрущевской оттепели уже наступили заморозки, в лекциях Серебрякова они не чувствовались. Говоря о неафишируемом «правиле физмеха»: «ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан», он так обосновывал необходимость знания политэкономии и философии будущими учеными и руководителями. «Вы должны понимать современную действительность и, с одной стороны, объяснять ее подчиненным, а с другой – противостоять агрессивной пропаганде и аргументировано возражать борцам за чистоту идей».

По поводу форм правления в разных странах он говорил, что существуют страны демократические, страны народной демократии (демократической демократии[65]65
  Похоже на отрицание отрицания.


[Закрыть]), а у нас в стране, чтобы мы не заблуждались, диктатура. Диктатура трудящихся[66]66
  Он не добавлял – трудящихся в Политбюро, но и так было ясно.


[Закрыть], а раньше была диктатура пролетариата; обе предназначались для всеобщего блага. То, что его «не заложили», объяснялось еще и неприятием физмеховцами внушаемых другими преподавателями марксистских и ленинских догм; он дочитал курс до конца и принимал у нас экзамены.

Следующий семестр читал политэкономию социализма доцент Н. Читал бодро, но смысла в излагаемом материале никто не улавливал, да его там и не было[67]67
  У физиков примерно в это же время был более серьезный повод для фрустрации – им начали читать квантовую механику, не обеспечив загодя мат. аппаратом. Лектор (кажется Топтыгин) сказал, чтобы они и не пытались в первом семестре понять излагаемый материал, все равно экзамена после первого семестра не будет, но ходить на лекции нужно. А во втором семестре вы «дойдете» и поймете все сразу. Удивительно, но так и произошло, и хотя экзамен считался трудным, но сдать его было можно.


[Закрыть].

Спасла нас от фрустрации М., ассистент Серебрякова, ведущая семинары и на курсе политэкономии социализма. Она откровенно намекнула, чтобы смысла мы и не искали и не обращали особого внимания на замену прибавочного продукта прибавочной стоимостью и производительных сил производственными отношениями.

Мало ли какие обозначения можно ввести в уже решенное уравнение. И вообще, «богохульствовала» она, рассматривайте прибавочную стоимость как имеющую право на существование рабочую гипотезу, которую еще нужно доказать[68]68
  Ее не доказали до сих пор.


[Закрыть].

Но вы должны понимать то, что знал еще Евгений Онегин, ведь «он читал Адама Смита и был глубокий эконом, то есть умел судить о том, чем государство богатеет и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет».