Текст книги "Искупление"

Пролог
С незапамятных времен до новогодней ночи

За долгий свой век этот особняк, расположенный почти в самом центре Москвы, видывал многое, очень многое…

Он помнил еще времена своей юности, когда почти все домики в округе были ниже его и он, новенький, пахнущий свежей известкой, с блестящей на солнце крышей, презрительно поглядывал с высоты на своих малорослых собратьев, которые не заслоняли ему вид на главную улицу Первопрестольной. С утра до ночи мог он тогда наблюдать из своего переулка, как проносятся по Тверской кареты, громыхая колесами и разбивая в пыль булыжную мостовую, как текут вдоль по улице людские реки и как шарахается в стороны народ, завидев мчащийся экипаж и заслышав крик «Пади, пади!» – ведь разделения на тротуары и проезжую часть тогда еще не было и в помине.

Потом его маленьких соседей стали сносить, а на их месте начали вырастать каменные великаны в три, четыре и даже шесть этажей. Особняк лишился вида на Тверскую, но жизнь вокруг него продолжала кипеть. Под его окнами проезжали коляски важных сановников, спешащих в Кремль на заседание, чинно проходили накрахмаленные бонны, выводящие детишек гулять на бульвар, спешили в университет студенты, шустрые мальчишки затевали во дворе игры и потасовки. Вечерами, шурша дутыми шинами, проносились щегольские лихачи, унося своих подгулявших седоков на запад Москвы – в «Эльдорадо», «Мавританию», «Стрельну» или к «Яру».

Помнил особняк и как сотрясались его стены от грохота выстрелов в смутные дни революции, и как суетились, собираясь в спешке, его тогдашние хозяева и их домочадцы, торопившиеся скорее покинуть охваченный мятежом город. Глава семьи уверял тогда всех, что уезжают они ненадолго, скоро бунт подавят и все вернется на круги своя. Но сбыться его предсказаниям было не суждено, и больше дом никогда не видел этих своих жильцов. Их заменили другие – многочисленные, горластые, склочные, неряшливые. Скрепя сердце, с огромной неохотой привыкал особняк к новой жизни, к шуму коммунальных распрей, к пьяным песням под визжащую гармошку в праздники, к вечной грязи и кучам окурков папирос и самокруток на некогда сверкавшей чистотой мраморной лестнице. Стены и потолки дома закоптились от чада многочисленных примусов и керосинок, стекла окон, которые теперь почти никогда не мыли, потускнели и запылились, прекрасные мозаичные дубовые полы истоптались, покрылись коростой грязных следов. Не по душе дому были новые жильцы – но и их он стал жалеть, когда спустя годы по ночам к его подъезду стали вкрадчиво подъезжать сперва черные «воронки», а потом автозаки с надписью «Хлеб» на борту, и дом настороженно прислушивался к гулким властным шагам на лестнице, к всхлипываниям арестованных, их горьким прощальным словам.

Потом все окна особняка заклеили крест-накрест полосками бумаги, плотно занавесили темной тканью, так, чтобы даже крошечный лучик света не смог пробиться наружу. И снова его стены сотрясались от близких разрывов бомб и ожесточенной пальбы зениток, а по ночам на крыше дежурили жильцы, оберегая дом от падающих снарядов, которые сбрасывали вниз, в бочки с водой и песком. Но война наконец отгремела, и счастливый дом праздновал победу вместе со своими жильцами. Те, кому довелось пережить эти страшные четыре года, теперь забирались на крышу особняка, чтобы увидеть грандиозный парад, а вечером полюбоваться расцветающими в темном небе разноцветными гроздьями салюта.

После войны жильцов из особняка выселили, и шумный коммунальный быт сменился монотонной канцелярской рутиной – в доме обосновалось какое-то скучное государственное учреждение. Озабоченно сновали служащие, щелкали костяшки счетов, трещали арифмометры, повсюду лежали пыльные папки с разлохмаченными тесемками. Лишь изредка где-нибудь в уголке коридора раздавался звонкий молодой голос или веселый смех, но тут же затихал под строгими взглядами более серьезных коллег. И снова слышалось шуршание бумаг и стук печатных машинок – с утра и до вечера, когда служащие расходились по домам и запиралась входная дверь. Погрузившийся в тишину, особняк тихонько вздыхал, вспоминая вечера в ушедшие годы, бравурные рулады рояля, балы при свечах, домашние концерты, легкие девичьи шаги по анфиладе комнат… Ему не с кем было поделиться этими воспоминаниями. Разве что с вязом, росшим у его северной стены. Дом помнил его еще тоненьким гибким побегом, застенчиво шелестевшим весной свежими зелеными листьями. Теперь вяз стал могучим высоким деревом с узловатым стволом и тяжелой ветвистой кроной. Изредка они переговаривались, вспоминали прошлое и с грустью отмечали те невеселые перемены, что происходили вокруг. Жизнь кипела, столица строилась и менялась, становясь, быть может, более современной и комфортной для жизни – но при этом безвозвратно теряя то неповторимое очарование старины, которое принято называть душой Москвы. Как было не грустить об этом особняку и старому вязу?! С каждым днем вокруг оставалось все меньше и меньше напоминаний о былых временах, настал момент, когда и они исчезли совсем. Зажатый с двух сторон массивными многоэтажными новыми домами, особняк, оставшийся самым старым строением в округе, уже начинал казаться самому себе жалким, дряхлым и никчемным.

И все-таки дом жил, с интересом вглядывался в прохожих глазами-окнами, бодро хлопал дверью подъезда, терпеливо сносил порывы ветра, ливни и снегопады, прислушивался к шелестению вяза и к неумолчному шуму огромного города, частью которого он стал давно и, как ему казалось, навсегда.

Оказалось, что не навсегда.

Теперь дом умирал. Умирал мучительно и долго.

Собственно, сейчас и домом-то его можно было назвать с большой натяжкой. Теперь он превратился в руины, нелепо торчащие в переулке, словно скелет причудливого доисторического животного. Чтобы скрыть эту неприглядную картину особняк затянули грязно-зеленой сеткой и слегка прикрыли строительными лесами. Дом обнесли дощатым забором, за которым сразу же выросли кучи ржавых бессмысленных железок и прочего мусора. Лишь кое-где из унылого хлама остро торчали немногие уцелевшие прутья прежней красивой ограды.

Окутанный строительной сеткой, шершавой и жесткой, дом почти ослеп. Сквозь мутное зеленое марево он видел лишь неясные переливы света и тьмы да тусклые огни уличных фонарей, слышал отдаленный гул Тверской улицы и негромкое поскрипывание вяза, который тоже переживал нелучшие свои времена. Про них попросту забыли, и жизнь потеряла для них всякий смысл. Порой дому даже хотелось, чтобы к его стенам подъехал громоздкий неуклюжий кран с тяжелым чугунным шаром на стреле и все бы разом закончилось после нескольких грубых ударов, рассыпалось бы в прах – уже навсегда. Но этими своими мыслями он не делился даже с другом-вязом.

Дни шли, они складывались в месяцы, месяцы в годы, а допотопный костистый скелет с выступающими каменными ребрами все так же неизменно торчал в переулке. Полуоглохший, полуослепший, полуживой, не обращающий внимания на то, что творилось у него внутри и творилось ли что-нибудь вообще.

Но сегодня все было иначе. Что-то произошло. Что-то необычное и страшное. Дом чувствовал, как по его полуобвалившимся лестницам поднимается все выше и выше тугой сгусток боли, тоски и отчаяния. Как медлит он у зияющих окон, как останавливается в комнате наверху, а потом снова продолжает свое упорное восхождение. Вот он бредет по чердаку, выбирается через слуховое окно на крышу, приближается к ее краю…

Дом не видел, кто это, просто ощущал боль, безысходность, тоску. Все то, что он сам так хорошо знал и так сильно прочувствовал за годы забвения.

А вот вяз прекрасно видел, что происходит на ржавой дырявой крыше особняка. Бывшего особняка…

Странный декабрь выдался в этом году – теплый, почти бесснежный, похожий то ли на раннюю весну, то ли на позднюю осень, но уж никак не на русскую зиму с её высоченными сугробами и трескучими морозами. До последних дней месяца ждали москвичи похолодания и снегопада, с надеждой слушали прогнозы погоды, а потом махнули рукой. Видно, не судьба в этот раз встретить Новый год по-настоящему, насладиться видом припорошенных снежком деревьев, паданьем пушистых хлопьев да морозным скрипом под ногами. Да и бог с ним. Если задуматься, то есть в жизни проблемы и поважнее, куда поважнее…

И вдруг, нежданно-негаданно, вопреки всем предсказаниям синоптиков, прямо в новогоднюю ночь начался снегопад. Снег повалил, закружил, завьюжил Москву, за какой-то час укрыл ее всю пушистым своим одеялом, подарив к празднику жителям и гостям столицы ощущение волшебства и сказки.

Лег снег ровным ковром и на крышу особняка, скрыв все ее неприглядные дыры, ржавые пятна и прочие старческие болячки. Разом приобрела крыша чистенький, аккуратный, ухоженный вид – но внешность, как известно, нередко бывает обманчива. И потому старый вяз с тревогой наблюдал за высоким мужчиной, который двигался по скользкой крыше, отзывавшейся на каждый шаг глухим бормотанием, и остановился в опасной близости к ее краю. Мужчина, несмотря на зимний колючий ветер, был без шапки, стильное, явно очень дорогое пальто как-то особенно ладно сидело на нем. Был он гладко выбрит, модно пострижен – сразу ясно, что весьма состоятельный субъект. И также сразу понятно стало вязу, как мучительно плохо этому человеку, как он опустошен и подавлен.

Мужчина стоял и безучастно смотрел на город, раскинувшийся вокруг. На переулок, на украшенные новогодними гирляндами здания на Тверской, на сияющую рекламу, на призывно пульсирующие вывески магазинов и ресторанов, на людей внизу, спешащих по улицам, чтобы сейчас, когда до Нового года оставалось всего-навсего несколько часов, успеть докупить все необходимое для праздничного стола или забытые впопыхах подарки. У кого-то на лице было написано ожидание, у кого-то беспокойство, у кого-то раздражение. В эти предновогодние радостно-хлопотливые часы жизнь вокруг особняка в обыкновенно тихом переулке так и кипела, спешила, бурлила, точно вода в стоящей на плите кастрюле, переливаясь через край.

Только лицо мужчины, неподвижно застывшего на крыше, оставалось бесстрастным. Однако эта маска отрешенного спокойствия не смогла обмануть пытливого наблюдателя. Старое дерево, кое-что повидавшее на своем веку, сразу поняло: на эту крышу мужчина поднялся с одной-единственной целью – уйти из жизни. Вяз догадался об этом намного раньше, чем увидел, как мужчина вынул из внутреннего кармана пальто блеснувший в свете фонаря черный револьвер. Увидел – и замер, боясь неосторожно шевельнуть хоть какой-нибудь из своих ветвей.

Неподвижно постояв несколько минут и еще раз окинув взглядом город, мужчина вздохнул, решительно поднял руку и шагнул к краю. Крыша тут же отозвалась глухим ворчанием. В лицо мужчине жадно дохнула гулкая пустота. Еще один миг…

И в этот момент вяз услышал, как вскрикнул откуда-то из темноты чей-то звонкий голос:

– Стас! Не надо!..

Глава первая
За восемь дней до Нового года

Старому вязу, который с тревогой наблюдал за так испугавшей его сценой, было, конечно, невдомек, что стало причиной драматического действия, разыгравшегося на крыше. Он понятия не имел, что началась вся эта история примерно неделей раньше, в доме совсем неподалеку, в каких-то нескольких сотнях метров от их переулка. Впрочем, что ж удивительного в подобной близости? Ведь, в сущности, Москва – маленький город. Если речь, конечно, идет о самой Москве, а не о выросшем вокруг нее современном мегаполисе с однотипными многоэтажными блочно-панельными муравейниками. Ну да какая они Москва! Они – Марьино, Митино, Выхино, Жулебино, Бутово и прочие бывшие деревни, пусть и потерявшие свой сельский облик, но так и не сумевшие стать городом, стать настоящей Москвой. С ее историей, с ее преданиями и легендами, с ее неповторимым очарованием, то слышным в шелесте листвы на бульварах, то зримо проглядывающем в тихом дворе Замоскворечья, то вдруг мелькнувшем в упругом изгибе одного из знаменитых ее семи холмов… Но оставим в стороне лирику и вернемся к истории, которую читатель уже давно должен узнать. И, прежде всего, обратимся к дому, в котором все и началось.

Кроме близкого месторасположения, дом, о котором сейчас пойдет речь, не имел ничего общего с допотопным чудищем в переулке, затянутым строительной сеткой и обреченным на медленное умирание. Был он моложе на добрую сотню лет, гораздо выше и гораздо больше, имел несколько подъездов и насчитывал семь этажей. Фасад его выходил прямо на Тверскую, занимая половину квартала, и один этот факт заставлял дом сохранять и постоянно поддерживать солидный и одновременно молодцеватый вид. Внизу – сверкающие витрины магазинов и зеркальные окна ресторанов, на верхних этажах – огромные квартиры, когда-то роскошные частные, затем, долгое время – жуткого вида коммуналки, разделенные фанерой на клетушки и больше похожие на захламленный лабиринт, чем на человеческое жилье. Однако, к великой радости дома, пару десятков лет назад этот ужасный период его жизни закончился. Квартиры опять стали принадлежать не целой толпе разношерстных съемщиков, а одному хозяину, стараниями которого они вновь обрели жилой вид, расстались с лишними стенами, изменили планировку, принарядились и засверкали, украсились новой мебелью и множеством мелочей, которые могут позволить себе только очень состоятельные люди. Ну а другие люди, как известно, квартиры на Тверской и не покупают.

К числу таких вот владельцев элитного жилья на главной улице столицы и принадлежал герой этой истории, Станислав Михайлович Шаповалов, крупный бизнесмен, президент одной из ведущих московских строительных компаний, человек на редкость успешный и благополучный. Зрелый, но далеко еще не критический возраст (всего-то сорок!), привлекательный мужественный облик, с первого взгляда вызывающий доверие у мужчин и интерес у женщин, солидный бизнес, немалое состояние – казалось бы, что еще можно желать от жизни? Но тем и страшно подобное благополучие, что оно может рухнуть в один-единственный миг. А падать с большой высоты, как известно, куда больнее и опаснее, чем с малой…

Впрочем, еще в середине дня двадцать третьего декабря Стас и мысли не мог допустить, что в его жизни что-то может измениться в худшую сторону. Год заканчивался для него вполне благополучно. Можно было бы даже сказать удачно, если б не крайне неприятное происшествие, случившееся в ноябре – загадочная гибель Андрея Жданова, его правой руки. Однако за полтора месяца Станислав уже успел сжиться с этой трагедией и полностью отрегулировать работу компании, пошатнувшуюся было из-за такой серьезной потери. Конец года вышел, конечно, очень нелегким для него, но теперь все оставалось позади, и не имелось никаких препятствий для того, чтобы как следует отдохнуть. Зимние каникулы Стас планировал провести в Европе, в компании своей подружки, двадцатидвухлетней длинноногой блондинки Олеси, начинающей певицы, которая недавно записала свой первый альбом – разумеется, исключительно благодаря помощи Станислава. Так что перспективы в этот слякотный зимний день открывались для него самые радужные.

Стас только что вернулся домой из ресторана, где обедал с приятелем, тоже, кстати, отбывавшим сегодня вечером на каникулы. Но приятель уезжал поездом в семь вечера, а самолет Стаса с Олесей вылетал из Шереметьево-2 около полуночи. Так что до поездки в аэропорт оставалось еще немало времени, и Станислав неторопливо собирал чемоданы, расхаживая туда-сюда по своей огромной восьмикомнатной квартире. Здесь, в его любимом доме, находилось место для всего – и для рабочего кабинета, и для спортивного зала, и для двух ванных, и для столовой, которая при необходимости могла вместить до полусотни гостей. Олеся была в восторге от его жилья, казавшегося ей настоящими хоромами, она день и ночь мечтала перебраться сюда – но Стас не торопился поселить ее у себя. Когда-то, что называется на заре туманной юности, он уже приобрел неудачный опыт жизни в браке и теперь, готовясь разменять пятый десяток, все еще не ощутил потребности создавать семью. И уж тем более не испытывал потребности создавать видимость семьи с женщиной, которая хоть и привлекала его сексуально, но совсем не была ему близким человеком, а главное – не стремилась им стать. Нет, конечно, Олеся из кожи вон лезла, чтобы всячески продемонстрировать ему свою любовь и изобразить заботу. В те дни, которые они проводили вместе, она была особенно очаровательна, нежна и внимательна к нему, по десять раз спрашивала, не хочет ли он выпить чаю и не приготовить ли ему ванну… Но вот поинтересоваться тем, что творится у него на душе, поговорить о вещах, которые его действительно интересуют, которые для него значимы, послушать, как он предается воспоминаниям (что греха таить, это одно из самых любимых занятий всех людей, чей возраст приблизился или приближается к сорока) – ничего подобного вообще никогда не приходило ей в голову. Впрочем, Стаса такие вещи особенно и не тревожили. Ему нравилось встречаться с Олесей, проводить с ней уик-энды и отпуска, возить ее в рестораны и на многочисленные светские тусовки, где он постоянно был вынужден появляться, а делать это в компании такой красивой и яркой спутницы было совсем не стыдно. Но и то, что жила Олеся в отдельной квартире, которую, разумеется, он сам для нее и снимал, Стаса тоже вполне устраивало. А дружеские подколки женатых приятелей, интересовавшихся в форме более или менее удачных острот, не грустно ли ему одному в такой большой квартире, Стас и вовсе пропускал мимо ушей. Это им, проведшим значительную часть своей жизни в коммуналках и малогабаритках, подобный стиль существования казался странным. Он же, Станислав Шаповалов, чуть ли не двадцать лет прожил за границей, в Западной Европе, где апартаменты из нескольких просторных комнат для холостого человека считаются нормой, а не роскошью, и потому ориентировался на совсем иные, не российские, а цивилизованные образцы менталитета.

Планы на отпуск у Станислава были самые грандиозные. Он собирался показать Олесе Европу, которую та, почитай, еще почти не видела (десятидневные поездки в Барселону, в Хорватию и на Кипр Стас всерьез не воспринимал), побродить по любимым улочкам старых городов, увидеться с несколькими своими однокашниками по Оксфорду, с которыми они договорились встретиться в Париже, а также как следует отдохнуть от дел и забот, насладившись празднованием Рождества. Но, как известно, загад не бывает богат…

Все началось со звонка мобильного. Так уж повелось, что в наши дни о большинстве трагедий сообщает именно телефонный сигнал, подобно тому, как в стародавние времена гул набата оповещал жителей округи о пожарах и нападениях недругов. Современные набаты стали гораздо меньше и компактнее, они напичканы электроникой и имеют куда больше возможностей, чем старинные колокола, но главная функция – сигнал тревоги – так и осталась при них. Впрочем, когда Стас снимал трубку, он еще понятия не имел, насколько дурные новости его ожидают. Взглянув на светящийся экран, он узнал лишь то, что ему звонит Сергей Головин, начальник службы безопасности принадлежащей Станиславу компании «ОСК».

– Алло, Сергей, слушаю тебя, – безмятежно ответил Стас. И был буквально сбит с ног тут же выплеснувшимся на него потоком ошеломляющей информации.

– Станислав Михайлович, беда! – прозвучало в трубке. За все время знакомства с Головиным, а это был не год, не два и даже не пять, Стас еще никогда не слышал у него таких взволнованных интонаций. – Вас собираются задержать за убийство Андрея Жданова. Обнаружились какие-то очень веские улики против вас, какие – мне пока неизвестно…

– Что ты несешь? – в первую минуту сознание Стаса просто отказывалось воспринимать слова подчиненного. – Что за бред? Какие могут быть улики? Я не имею никакого отношения к смерти Андрея и…

– Мне-то это известно, Станислав Михайлович, – не дал ему договорить Сергей. – Но полиция считает иначе. Пока у меня не было времени во всем разобраться, но мне намекнули, что кто-то очень заинтересован в вашем аресте. Так что все очень серьезно…

– Хорошо, я сейчас позвоню своему адвокату. Мы вместе поедем в полицию, и я им все объясню, – начал было Стас, но руководитель службы безопасности снова его перебил:

– Станислав Михайлович, когда вы наконец поймете, что вы не в Англии, а в России? Тут дела делаются совсем по-другому. Адвокаты, законы, переговоры – это все там, за кордоном. А у нас если какой-то большой шишке понадобилось упрятать вас за решетку, то никакие объяснения не помогут. А тут, чует мое сердце, как раз та самая ситуация…

– Ты можешь выражаться яснее? – вспылил Стас.

– В том-то и дело, что не могу. У меня пока одни предположения, никаких фактов… Кроме того, что выписан ордер на ваш арест. Так что единственное, чем вы сейчас можете себе помочь, – это исчезнуть. И как можно скорее. Вас собираются взять с минуты на минуту, вот-вот выедут бойцы. Если уже не выехали. Вы дома?

– Дома, вещи собираю. У меня сегодня самолет в… – начал Стас, но его опять перебили.

– Да какой, к черту, самолет? Вы что же думаете, при подобном раскладе вас выпустят из страны? Не смешите. Нужно спрятать вас здесь, я уже об этом позаботился. Только что отправил к вам Игоря на его машине, надеюсь, он успеет быстрее ментов… Берите с собой самое необходимое, и он отвезет вас в безопасное место. Я буду ждать вас там.

Некоторое время Стас еще в недоумении смотрел на трубку, из которой доносились короткие гудки. Потом спохватился, бестолково заметался по квартире, бросаясь от сумки к чемодану и из спальни в кабинет. Он так толком и не сумел осознать, что, собственно, произошло и почему он должен бежать, но склонен был доверять Сергею и понимал, что шутить подобным образом тот не станет. Раз Головин так сказал – значит, ситуация действительно критическая, значит, ему, Станиславу Шаповалову, грозит серьезная опасность. Значит, надо уехать, спрятаться, переждать некоторое время. А тем временем получить всю необходимую информацию, проанализировать ее – и только после этого решить, что делать дальше…

Он отыскал сумку, которую планировал взять с собой в самолет, расстегнул, чтобы доложить туда кое-что из чемодана, и в этот момент сообразил, что должен позвонить Олесе. Набрал номер и, чертыхаясь, долго слушал в телефоне длинные гудки. Позвонил еще раз, потом еще – с тем же эффектом. Олеся, как и многие женщины, обладала весьма раздражающей мужчин привычкой бросать телефон где попало или закладывать на самое дно сумочки. В результате с ней никогда не получалось связаться, когда это было срочно необходимо, а она потом делала удивленное и обиженное лицо: «Ну я же не виновата, что не слышала звонка!» Выругавшись, Стас принялся набирать ей sms-сообщение – занятие, которое он ненавидел всей душой. От волнения он нажимал не те кнопки, путал буквы. Приходилось сбрасывать текст и опять набирать по новой.

В это время дверь распахнулась, и в квартиру влетел Игорь, высокий плечистый парень, бывший, несмотря на свою молодость, одним из самых толковых подчиненных Головина.

– Станислав Михайлович, умоляю вас, скорее! – скороговоркой затараторил он. – Звонил Сергей Александрович. Он говорит, что, по его сведениям, менты совсем скоро будут здесь, и тогда мы вам уже ничем помочь не сможем. Если вы попадете в полицию, то уж точно ничего никому не докажете! Сергей Александрович настаивает, чтобы вы уезжали как можно быстрее. Машина внизу!

– Игорь, я могу захватить с собой вещи? – Стас указал на полусобранные чемоданы. – Только я еще не все успел сложить…

– На это нет времени, Станислав Михайлович! Берите только самое необходимое. Что я могу взять? – он торопливо оглянулся вокруг.

– Тогда вот эту сумку.

– Хорошо. Жду вас в машине!

– Да, я спущусь через минуту.

– Только скорее, очень вас прошу!

Игорь убежал, а Стас метнулся в кабинет, чтобы взять из сейфа деньги и документы. Обнаружив, что в кабинете приоткрыто окно, он стал закрывать его и вдруг услышал во дворе подозрительный шум. Чуть сдвинув жалюзи, Стас осторожно выглянул наружу и понял, что опоздал.

Это было как в кино – полицейские машины, омоновцы в камуфляже, четко и слаженно высыпающиеся из фургона… Стас увидел, как двое вооруженных бойцов в закрывающих лицо шапках-масках с прорезями для глаз выводят из подъезда Игоря, заломив ему руки за спину. И в этот момент вдруг стало по-настоящему страшно. Подобного ужаса, от которого холодеет все внутри и немеют конечности, Стас не испытывал очень давно, с самого детства. Перед глазами вдруг замелькали жуткие картины, которые вызывают у законопослушных граждан, никогда не нарушавших закон, понятия «арест», «тюрьма», «камера», «заключенные», «допрос» и так далее.

Не помня себя, Стас кинулся в прихожую, торопливо обулся, сорвал с вешалки пальто и бросился прочь из квартиры, на ходу заматывая вокруг шеи длинный кашемировый шарф.

Он выбежал в коридор и рванулся к лестнице, ведущей на чердак, благо жил на предпоследнем этаже.

Скорее, скорее…

Ключ от чердака у него имелся, болтался без дела на общей связке. Когда, года три назад, Стас купил квартиру в этом доме, Сергей не только настоятельно присоветовал ему запастись ключами от чердака и подвала, но и самолично, то ли в шутку, то ли всерьез, «проработал с ним пути возможного экстренного и экстремального ухода».

– На всякий случай, – говорил тогда он, ухмыляясь. – Мало ли что в нашей жизни может случиться. Надо ко всему быть готовым. Вот и отработаем подобный вариант.

Стас тогда почти смеялся над начальником службы безопасности. Ему и в голову не приходило, что уроки Сергея когда-нибудь могут пригодиться…

От волнения он долго не мог попасть ключом в навесной замок чердака. Запор не поддавался так долго, что уже мелькнула ужасающая мысль – а что если замок за это время уже успели сменить и его ключ не подходит? Тогда он пропал… Судя по шуму внизу, омоновцы уже в подъезде. Очень скоро они поднимутся в квартиру, осмотрят ее, поймут, что Стас сбежал, начнут его искать и наверняка придут сюда… В тот момент, когда показалось, что топот уже совсем близко, замок неожиданно поддался. Стараясь действовать как можно тише, Стас открыл дверь, вбежал на пыльный, тускло освещаемый маленькими слуховыми окнами чердак и, распугивая нашедших здесь приют многочисленных голубей, подбежал к небольшой железной лестнице. На его счастье, люк, ведущий на крышу, был закрыт только на вставленную в металлические «ушки» толстую проволоку. Обдирая в кровь пальцы, Стас сумел размотать ее, с усилием поднял тяжелую створку люка и выбрался на скользкую, чуть припорошенную снегом крышу. Теперь, согласно указаниям Сергея, нужно было держать направление в сторону соседнего дома. У того с крыши и почти до самой земли спускалась вниз пожарная лестница. Необходимо было добраться до нее, и как можно быстрее.

Сердце буквально разрывалось в груди. Стас удивился, как это он еще ухитряется двигаться. Нет, не зря он постоянно поддерживал себя в форме, ходил в бассейн и время от времени посещал фитнес-центр. Вот и пригодилось! Но если бы не инстинкт загнанного зверя, уводивший его от опасности и вздымавший в крови упругую волну адреналина, не помогли бы никакие тренировки. К своему удивлению, Стас очень быстро достиг края крыши и довольно легко перебрался на соседнюю, благо дома стояли вплотную друг к другу и были практически одинаковой высоты. А вот поиски пожарной лестницы, как ни странно, отняли больше времени, чем предполагалось, Стас никак не мог вспомнить, где она находится, и обнаружил спуск вниз, когда уже почти потерял надежду это сделать.

Станислав старался не думать о том, как отреагируют жители соседнего дома, увидев солидного мужчину средних лет, в пальто от Brioni и модном кашемировом шарфе с ярким зелено-белым орнаментом, спускающегося по пожарной лестнице. Оставалось только надеяться на то, что ему удастся слезть достаточно быстро и скрыться раньше, чем он успеет собрать вокруг толпу любопытных.

Сегодня Стасу определенно везло. Уже смеркалось, двор оказался почти пуст, и, похоже, в начинающихся сумерках никто не обратил внимания на движение по скрытой выступающим темным эркером лестнице. Станиславу помешало лишь то, что самая нижняя часть лестницы оказалась забита фанерой, но времени на растерянность не имелось. Спустившись как можно ниже, он повис, уцепившись руками за последнюю свободную ступеньку, постарался сгруппироваться и спрыгнул с высоты приблизительно трех метров. От прыжка Стас упал, довольно чувствительно ударился плечом об асфальт, но тут же, не обращая внимания на боль, вскочил на ноги, как следует отряхнулся, торопливо огляделся и направился к выходу из двора. Нажал кнопку на электронном устройстве, открыл кованую металлическую калитку и оказался на улице.

Куда идти, он представления не имел, понимал только одно – оставаться на месте опасно. И потому быстрым шагом двинулся по Тверской, в сторону, противоположную от его дома. Успокоиться и взять себя в руки пока не получалось, он не мог сдержать тревоги и то и дело оборачивался. Но все-таки какая-то часть его мозга не была охвачена паникой, Стас еще мог что-то замечать и анализировать. Потому-то и отметил, что уже несколько раз видел одного и того же человека, который упорно следовал за ним. Крупный, слегка сутулый мужчина в темной куртке, застегнутой выше подбородка, и черной вязаной шапке, надвинутой на глаза так низко, что почти не видно лица. Правую руку он держал в кармане, а левой мерно покачивал при ходьбе.

Если бы не этот человек, Стас, возможно, остыл бы, стряхнул с себя захвативший его азарт бегства. Ведь бежать ему, если подумать, было теперь некуда. Без денег, без документов… В любом случае его рано или поздно поймают. Не лучше ли вызвать адвоката и достойно отдать себя в руки правосудия? А там будь что будет!

Но сейчас ситуация резко обострилась и обрела вполне конкретные и очень опасные очертания. Каким-то шестым чувством Стас понял, что этот человек охотится именно за ним. И что ничего хорошего ждать от него не приходится.

Станислав резко свернул за угол и прислонился к холодному металлическому боку уличного газетного киоска. И почти тут же он услышал уверенные шаги. Преследователь появился сразу же за ним, оглянулся – и увидел Стаса.

Их взгляды встретились, и выражение глаз этого человека поразило Станислава. Впоследствии он много раз с замиранием сердца вспоминал его, но так и не сумел описать словами. Эти глаза были абсолютно пусты, в них точно пряталась бездна, страшная, черная, которая, казалось, готова была поглотить в себя все живое…