Текст книги "Русские поэты. Предсказанный уход"

Три революции

Первую русскую революцию 1905–1907 годов маститый уже литератор Федор Сологуб встретил, скажем так, с пониманием. Он сотрудничает в эти годы (пока было возможно) с острозаточенными революционными журналами «Адская почта», «Молот», «Вольница», «Ярославская колотушка», многими другими; выпускает отдельным изданием «Политические сказочки».

Вот что, к примеру, Сологуб публикует в сатирическом антиправительственном журнале «Сигнал», который в годы революции редактировал Корней Чуковский (1905. 27 ноября. № 3):

 
У правительства – нагайки, пулемёты и штыки.
Что же могут эти средства? Так, немножко, пустяки.
 
 
А у нас иное средство, им орудуем мы ловко,
Лютый враг его боится. Это средство – забастовка.
 
 
Рядом с ловкой забастовкой очень весело идёт
Хоть и маленький, но тоже удалой и злой бойкот.
 

А это было опубликовано в еженедельном приложении к газете «Народное хозяйство» (1905. 25 декабря. № 10), выходившем в 1905–1906 годах:

 
Великого смятения
Настал заветный час.
Заря освобождения
Зажглася и для нас.
 
 
Недаром наши мстители
Восходят чередой.
Оставьте же, правители,
Губители, душители
 
 
Страны моей родной,
Усилия напрасные
Спасти отживший строй.
Знамёна веют красные
 
 
Над шумною толпой,
И речи наши вольные
Угрозою горят,
И звоны колокольные
слились в набат!
 

* * *

 
Тяжёлыми одеждами
Закрыв мечту мою,
Хочу я жить надеждами,
О счастии пою.
 
 
Во дни святого счастия
Возникнет над землёй
Великого безвластия
Согласный, вечный строй.
 
 
Не будет ни царящего,
Надменного меча,
Ни мстящего, разящего
Безжалостно бича.
 
 
В пыли не зашевелится
Вопрос жестокий: чьё?
И в сердце не прицелится
Безумное ружьё.
 
 
Поверженными знаками
Потешится шутя
В полях, шумящих злаками,
Весёлое дитя.
 

Такие настроения были у поэта в те дни. Но он вовсе не революционер, он все еще учитель-инспектор в Андреевском, получает жалованье от казны и не рвется на баррикады. И он страшно одинок.

В литературном Петербурге он всех знает и его все знают, нет недостатка в общении, можно посещать различные кружки, салоны, где бывают поэты и писатели первого разбора, где можно лицезреть Блока, Северянина и еще многих, многих, многих. Но среди них у Сологуба друзей нет. И дома никто не ждет. Умерла мать, через несколько лет сестра. Один, совсем один…

Настоящая радость и даже счастье забрезжили, когда в его жизни появилась Анастасия Николаевна Чеботаревская.

Родилась она в 1877 году в Курске в хорошей, дружной и большой семье (шестой ребенок из семерых). Отец был адвокатом, матушка происходила из славного рода грузинских князей Агей-Швили (умерла, к сожалению, рано – в 29 лет). Анастасия получила прекрасное образование, увлеклась историей и литературой, совершенствуя свои познания в учебных заведениях Москвы и за рубежом. Впоследствии она станет писательницей, драматургом, переводчицей и оставит заметный след в русской словесности.

Вместе с сестрой Александрой (тоже станет писательницей) в 1903–1905 годах они обучались в Париже. По возвращении на родину Анастасия решает осесть в Петербурге и с корабля попадает на революционный «бал». При этом в Северной столице кипит литературная жизнь, и Чеботаревская желает быть в самой ее гуще. Помимо прочих трудов она задумывает подготовить и издать справочник «Краткие автобиографические данные русских писателей за последнее 25-летие русской литературы». Обращается к Сологубу (как же без него!) с просьбой дать туда его автобиографию. Как Федор Кузьмич относился к предоставлению издателям сведений о себе, мы уже говорили – он их принципиально не давал. Тем не менее в 1907 году между ним и Чеботаревской завязывается активная деловая переписка, которая выльется в личное знакомство, которое выльется в большую личную симпатию, которая… Если кратко, на излете августа 1908-го Анастасия переезжает жить в петербургскую квартиру Сологуба. И не просто жить, а в качестве гражданской жены (официально брак они оформят только в 1914 году).

В жизни анахорета Сологуба все поменялось. Анастасия налаживает быт символиста и декадента. Она не просто любящая жена (посмотрите на их фото той поры – как, какими глазами они друг на друга смотрят!), но и верный литературный товарищ, единомышленник, даже соавтор некоторых прозаических произведений (а одно из них, целиком написанное ею, будет иметь подпись «Ф. Сологуб»).

Чеботаревская развернет столь бурную деятельность, что вскоре скромная «келья» писателя превратится в настоящий литературный салон, где с удовольствием станут появляться артисты, поэты. Сологубу уже не надо ходить по чужим салонам, любимая Анастасия привела весь творческий Петербург в нему в дом.

Ах, как бы они могли быть счастливы, как счастливы! Жизнь, кажется, удалась и в духовном смысле, и в материальном. Издатели становятся в очередь за сочинениями Сологуба, переиздается старое, печатается новое.

В 1909–1911 годах издательство «Шиповник» (СПб.) выпускает 12-томное собрание его сочинений – стихи и проза. К 1914 году выходит из печати полное прижизненное собрание сочинений Федора Сологуба в 20 (!) томах, подготовленное знаменитым питерским издательством «Сирин». Сологуб необыкновенно плодовит, исследователи полагают, что он породил на свет около 4 тысяч произведений, далеко не все из которых были опубликованы.

Корнею Чуковскому незадолго перед своим уходом Сологуб говорил, что у него одних только ненапечатанных стихов скопилось 1234 (как математик, он привык быть абсолютно точным в счете). Тот не понял и переспросил: «Строк?» – «Нет, стихотворений. У меня еще не все зарегистрировано», – пояснил Сологуб.

Понятно, что гонораров хватало не просто на жизнь, а на хорошую жизнь. Пенсию, которую он выслужил за 25 лет учительства – 65 рублей в месяц (царскими!), можно было считать мелочью на карманные расходы. Но и от нее Федор Кузьмич не отказывался.

А дальше были война, Февральская революция и Октябрьский переворот. В какой мрак погружается Российская империя со 165 миллионами ее жителей, не могло присниться и в страшном сне.

Февральскую революцию 1917 года Сологуб и Чеботаревская приняли как неизбежное и, видимо, исторически необходимое.

Они справляют новоселье в новой квартире на Васильевском острове. Сологуб ездит по стране, выступает с лекциями, продолжает много писать и печататься.

Становится основателем и руководителем Союза деятелей искусства, для каковых деятелей он непререкаемый авторитет.

Приход к власти большевиков меняет все – в стране, в родном Петербурге, в личной жизни писателя и писательницы. Видя творящийся вандализм, супруги пытаются противодействовать ему силой слова. Сологуб сотрудничает с газетами, которые занимают резко отрицательную позицию по отношению к «товарищам», такими, как «Петроградский голос», «Наши ведомости», «Вечерний звон», «Новый вечерний час» и др.

В статье «Кто же они?» Чеботаревская называет Октябрьскую революцию насильственным захватом власти, обвиняет Троцкого и Ленина в «политическом шарлатанстве», называет их преступниками и «палачами кровавых октябрьских дней». Публикаций таких будет много, и новая власть этих эпизодов не забудет.

С закрытием антисоветских газет и ликвидацией независимых издательств Сологубу вскоре почти негде будет печататься. Супруги перебиваются переводами зарубежных авторов, мелкой литературной поденщиной, источники средств к существованию тают. Какие тут литературные салоны, когда в отдельные дни есть просто нечего! У Федора и Анастасии вызревает желание покинуть родные брега Невы и уехать за рубежи большевистской России, что многие питерские и московские литераторы уже и сделали. Но просто так не выпустят, надо идти на поклон к новым хозяевам жизни в советском правительстве, которое в марте 1918 года перебралось из Петрограда в Москву.

Решались такие вопросы на уровне Совнаркома и Политбюро.

«Многоуважаемый Владимир Ильич»

10 декабря 1919 года Сологуб обращается в Совет Народных Комиссаров с прошением (документ, написанный на печатной машинке, сохранился в архивах):

«Доведенный условиями переживаемого момента и невыносимою современностью до последней степени болезненности и бедственности, убедительно прошу Совет Народных Комиссаров дать мне и жене моей, писательнице Анастасии Николаевне Чеботаревской (Сологуб), разрешение при первой же возможности выехать за границу для лечения.

Два года мы выжидали той или иной возможности работать в родной стране, которой я послужил работою народным учителем в течение 25 лет и написанием свыше 30 томов сочинений, где самый ярый противник мой не найдет ни одной строки против свободы или народа. В течение последних лет я подвергся ряду грубых, незаслуженных и оскорбительных притеснений, как, например: выселение как из городской квартиры, так и с дачи, арендуемой мною под Костромой, где я и лето проводил за работою; лишение меня 65-рублевой учительской пенсии; конфискование моих трудовых взносов по страховке на дожитие и т. п., хотя мой возраст и положение дают мне право, даже в условиях необычайных, на работу в моей области и на человеческое существование. Мне 56 лет, я совершенно болен, от истощения (последние два года, кроме четверти фунта хлеба и советского супа, мы ничего не получали) у меня по всему телу экзема, работать я не могу от слабости и холода.

Все это, в связи с общеполитическими и специфическими монопольными условиями, в которых очутились русская литература и искусство, условиями, в высшей степени тягостными для независимого и самостоятельного творчества, заставляет меня просить Совет Народных Комиссаров войти в рассмотрение моей просьбы и разрешить мне с женой выезд для лечения за границу, тем более что там есть издатели, желающие печатать мои сочинения. Если тяжело чувствовать себя лишним в чужой стороне, то во много раз тягостнее человеку, для которого жизнь была и остается одним сплошным трудовым днем, чувствовать себя лишним у себя дома, в стране, милее которой для него нет ничего в целом мире. И это горькое сознание своей ненужности на родине подвинуло меня после долгих и мучительных размышлений на решение временно оставить Россию, решение, еще полгода тому назад казавшееся мне невозможным.

Позволю себе напомнить, что подобные разрешения на выезд за границу были уже выданы профессору Ф.Ф. Зелинскому, Ф.Ф. Комиссаржевскому и другим.

Прошу верить серьезности мотивов этой просьбы, приносимой мною только после долгих колебаний.

10 декабря 1919 года.

Федор Сологуб.

Адрес:

Петроград, В(асильевский) о(стров), 10 линия, 5, кв.1».

Письмо омочено слезами, а в ответ – тишина…

26 февраля 1920 года Сологуб обращается уже лично к председателю Совнаркома В.И. Ленину:

«Многоуважаемый Владимир Ильич,

Решаюсь обратиться к Вам, не будучи знаком с Вами лично, так как на обращения мои к тов. Луначарскому и Троцкому, беседовавшим со мною без всякой неохоты при других обстоятельствах, не последовало никакого ответа. Между тем я добиваюсь очень простого – разрешения мне и моей жене, Ан. Н. Чеботаревской, выехать из пределов Советской России для лечения и устройства моих литературных дел. В письме на имя Совета Народных Комиссаров, посланном в декабре, я подробно изложил мотивы, заставляющие меня временно покинуть страну, к которой я бесконечно привязан, но пребывание в которой в настоящее время для меня крайне мучительно. Здоровье мое, вследствие невероятного питания и отсутствия возможности лечиться (даже некоторые лекарства выдаются только коммунистам), пришло в полный упадок, а длительное истощение лишило меня обычной трудоспособности. У меня отнята учительская пенсия за 25 лет службы, страховка на дожитие, которую я должен был получить в этом году, словом, уничтожены все условия для существования, достойного моего возраста и положения. Сейчас я живу переводами и распродажею вещей, но согласитесь, что перевести два печатных листа за один фунт масла или сахара (по нормам вольного рынка) человеку в 57 лет довольно трудно. С другой стороны, я не хочу как вор бежать из моей родины, не хочу эмигрировать и порывать связи со страною, дороже которой нет для меня ничего на свете, – я все еще верю, что при несколько иных условиях я могу быть полезен ей и снова работать для нее. Я хочу лишь уехать временно, на несколько месяцев, исключительно для лечения и для продажи заграничным издателям права на переводы моих романов, а также и для того, чтобы пожить некоторое время в человеческих условиях, – ведь здесь два года мы не видим ни мяса, ни белого хлеба, и я за все это время не мог купить себе калош. Поэтому в последний раз обращаюсь к Вам с горячею просьбою, – окажите содействие мне в получении разрешения выехать за границу, хотя бы в Эстляндию[5]5
  «Хотя бы в Эстляндию» в машинописный текст приписано от руки. В мыслях супруги, видимо, держали более длинный маршрут: из Эстонии добраться до Франции, о чем сообщали в письме друзьям в Париж.


[Закрыть].

С истинным уважением

Федор Сологуб».

Скорее всего, Ленин этого письма не читал, слишком многие к нему обращались с челобитными. Но Сологуб продолжает стучаться во все двери, беспокоя партийных и советских бонз. Лишь в следующем году удается добиться ответной реакции. В феврале 21-го Сологубам выдают паспорта, но потом… отбирают назад.

19 мая 1921 года на заседании Секретариата ЦК РКП(б) группа больших товарищей, включая т. Молотова, помимо прочих решает и этот вопрос.

Из протокола № 34:

«Слушали: О разрешении Ф.Соллогубу выезд за границу.

Постановили: Отклонить».

Из справок Иностранного отдела ВЧК, который занимался в том числе и оформлением таких бумаг, можно понять, почему осторожничали.

Литераторы, которых ранее выпустили из Советской России, многие из них, выступали в забугорной прессе с резкой критикой большевиков и советской власти. Что, если и Сологуб займется тем же?

Записка от 6 июля 1921 года:

«ИНО ВЧК сообщает, что паспорт Сологубу, выданный в начале февраля, был отобран обратно ввиду протеста Аванесова…

В настоящий же момент ИНО ВЧК не считает возможным выдать разрешение на выезд Сологубу, как и вообще литераторам».

Разве можно так поступать с живыми классиками, поэтами, писателями? Вроде как привязать на суровую нитку кусочек мяса, дать собачке скушать, а потом вытянуть обратно.

Параллельно с Сологубом мучат партсовбюрократы Александра Блока, нуждающегося в лечении за рубежом. За него хлопочет Горький, обращаясь на самый верх: «Честный писатель, не способный на хулу и клевету по адресу Совправительства, Александр Блок, умирает от цинги и астмы, его необходимо выпустить в Финляндию, в санаторию».

Нарком просвещения Луначарский, который просил за двоих – Блока и Сологуба, поражен решением ЦК: Сологуба выпустить, Блока нет! Он просто криком кричит, обращаясь в ЦК: «Могу вам заранее сказать результат, который получится вследствие вашего решения: высоко даровитый Блок умрет недели через две, а Федор Кузьмич Сологуб напишет по этому поводу отчаянную, полную брани и проклятий статью, против которой мы будем беззащитны, так как основание этой статьи, то есть тот факт, что мы уморили талантливейшего поэта России».

И ведь действительно уморили гениального поэта России, автора революционной поэмы «Двенадцать»!

Болезнь Блока начала проявляться в самом начале 1921 года, обостряясь все более и более. В середине июня на консилиум собираются светила медицины и ставят диагноз: острый эндокардит (воспаление внутренней оболочки сердца), психастения (невроз). Все настолько серьезно, что один из врачей констатирует: «Мы потеряли Блока».

Только 23 июля 1921-го Блоку наконец дали разрешение на выезд. Но было уже поздно. 7 августа Александр Блок в возрасте 40 лет скончался в Петербурге. Смертельная его болезнь усугублялась тем, что в последние недели он отказался от приема лекарств и пищи.

В самом начале августа председатель РВСР Лев Троцкий, которого так костерила Чеботаревская в 17-м году, получает докладную записку о состоянии дел с отъездом Сологубов. Из нее видно, что выезд разрешен, оба их паспорта находятся в особом отделе ВЧК. Осталось проставить только визы, Сологуб может забрать документы в отделе виз Наркоминдела. Все наконец-то склеивается спустя почти два года после первого обращения. Но сообщили ли самому Сологубу об этом? Знали ли он и Чеботаревская, что дело только за визой и остались считаные дни до того, как можно будет сказать: «Встречай эмигрантов, свободный Париж!»? Узнали, но слишком поздно.

Считаные дни жизни оставались и у самой Анастасии Чеботаревской…

Бедная Настя

Велик и страшен был год 1921-й в Советской России. Идет к концу Гражданская война, но тысячи жизней продолжает уносить война с Польшей Пилсудского. В марте в Петербурге происходят протесты рабочих, восстает Кронштадт, откуда звучит лозунг «За Советы, но без большевиков». Восстание подавлено с невиданной жестокостью, казнены тысячи солдат и матросов, гражданских лиц, расстрелян «подшитый» к этому делу поэт Николай Гумилев. По всей стране прокатываются крестьянские бунты. На Тамбовщине против большевиков выступают «банды Антонова», а по сути, целая крестьянская армия. Голод своей костлявой рукой умертвляет население не только в Поволжье, но и по всей стране. Счет будет идти на миллионы жизней.

Голодно и в Петербурге, и в Москве, жители мечтают о морковном чае, куске хлеба хотя бы с соломой. (Маяковский: «Не домой, не на суп, а к любимой в гости, / две морковинки несу за зеленый хвостик»…) Бедствуют вместе со всеми и Сологубы. От всего пережитого, от игры властей в «отпустим – не отпустим» обостряется в том сентябре болезнь Анастасии Чеботаревской. Болезнь эта особая, из тех, что не всегда могут быть заметны окружающим, протекает латентно.

Матушка Анастасии ушла из жизни рано, в 29 лет: страдая душевной болезнью, которая подталкивала ее к мыслям о суициде, она покончила с собой. Насте тогда было около трех лет. Быть может, заболевание шестому ребенку в семье передалось по наследству?

Из воспоминаний, оставленных племянницей Чеботаревской, следует, что Анастасия «страдала припадками циркулярного психоза[6]6
  Позже это заболевание называли маниакально-депрессивным психозом, сейчас – БАР (биполярное аффективное расстройство).


[Закрыть], повторявшегося у нее три раза в течение ее жизни: первый раз – в молодости, другой раз – во время войны 1914 г. и третий раз – закончившегося трагически. Заболевание это выражалось в настойчивом желании покончить с собой, столь настойчивом, что близким приходилось неусыпно стеречь больную, не отходя от нее ни днем ни ночью.

Особенно трудно было устеречь от попытки самоуб<ийства> по той причине, что внешне болезнь для постороннего глаза совершенно не заметна – никаких странностей, ничего от «сумасшедшего», только бледность, вялость, угнетенный вид и одна навязчивая идея, кот<орая> хитро скрывалась от окружающих. Два раза удавалось устеречь Ан<астасию> Ник<олаевну> – оба раза к ней приезжали сестры Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна и месяц не отходили от больной».

Анастасия Николаевна, к сентябрю 1921-го уже официально, как и Федор Кузьмич, носившая фамилию Сологуб, чувствует, что на нее опять надвигается нечто страшное. Она обращается к сестре, которая живет совсем недалеко от Васильевского острова, пишет ей записку: «Милая Оля, очень прошу тебя, если возможно – приди сегодня к нам, я очень плохо себя чувствую, боюсь, что заболею, как тогда, и что тогда делать – кто будет за мной ходить – лучше бы уж заблаговременно к<уда>-н<ибудь> в санаторий, а то бедному Федору Кузьмичу, и так больному, со мной возиться не под силу…»

23 сентября, когда Федор Кузьмич ненадолго отлучился, Анастасия оделась (во что была одета «барыня», как уходила, видела только служанка), вышла из дома и пошла в сторону Тучкова моста. Судя по всему, она отправилась к сестре Ольге, квартира которой находилась на набережной реки Ждановки. Тут стоит взглянуть на карту. Дельта Невы вся изрезана рукавами, протоками, речками и речушками. Есть Большая Нева, Малая Нева, Малая Невка, Средняя Невка. Тучков мост соединял (и сейчас соединяет) между собой Васильевский и Петроградский острова. У моста тогда существовала дамба, и примерно от ее середины несла свои воды Ждановка. Ее и речкой-то назвать трудно, так – короткая и узкая протока, пересекающая Петроградский остров. Так или иначе Анастасия оказалась на Тучкове мосту. Кто-то якобы видел, как похожая на нее женщина бросилась с дамбы в Ждановку. А можно ли было видеть, если дело происходило в половине десятого вечера, да еще и в тусклый питерский сентябрь? Или так ярко горели фонари?

Сологуб отказывается верить, что случилось самое страшное. А вдруг Настя где-то потерялась, вдруг попала в больницу? Он распечатывает и развешивает объявление (сохранилось в архиве Сологуба):

«ТРИ МИЛЛИОНА (3 000 000) РУБЛЕЙ тому, кто укажет, где находится больная женщина, ушедшая из дому 23-го сентября, худая, брюнетка, лет 40, черные волосы, большие глаза, небольшого роста, обручальное кольцо на руке; была одета в темно-красный костюм с черным, серое пальто, черная шелковая шляпа, серые валенки. Имя – Анастасия Николаевна».

Небольшая сумма предлагалась за информацию. Как раз в то время в оборот была запущена купюра в 10 (десять!) миллионов рублей. Деньги почти ничего не стоили, купить на них было невозможно почти ничего. Да у Сологуба, наверное, большей суммы и не было, чтобы предложить значимое вознаграждение.