Текст книги "Русские поэты. Предсказанный уход"

Клиника

Что делать, куда бежать, где укрыться? Сестра Катя уговаривает Сергея лечь в больницу: больных не судят. Софья договаривается с руководством клиники при Московском университете на Пироговской, которую возглавляет уже известный Есенину по загранице профессор Петр Ганнушкин. Их пути пересекались в 1923 году в санатории под Парижем, куда поэта определила Айседора Дункан и который обошелся ей в кучу денег.

В Москве не просто клиника, а психиатрическая лечебница, Ганнушкин – врач-психиатр, основатель собственной школы, всю жизнь занимается психами и психозами. Есенина это коробит: все решат, что у него крыша поехала, раз оказался в дурдоме, а он здоров, здоров! Но деваться некуда: либо дурная слава психопата, либо – под суд. И 26 ноября Сергей Есенин ложится в клинику Ганнушкина. Но помещают его вовсе не к психам, которые содержатся в отдельном здании, а в маленькую палату невропсихиатрического санатория.

Здесь нет буйных, применяются щадящие методы реабилитации. По договору Есенин должен провести в санатории два месяца за закрытыми дверями.

Уже на следующий день, 27 ноября, Сергей пишет в Баку другу Чагину:

«Дорогой Петр! Пишу тебе из больницы. Опять лег. Зачем – не знаю, но, вероятно, и никто не знает. Видишь ли, нужно лечить нервы, а здесь фельдфебель на фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего без всяких лекарств… Все это нужно мне, может быть, только для того, чтоб избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь, улажу… и, вероятно, махну за границу. Там и мертвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки…»

Не «медицинских собак» ему следовало опасаться, а чекистских и милицейских ищеек. Те идут по его следу и быстро находят. 28 ноября сотрудники ГПУ появляются в клинике и требуют выдать им гражданина Есенина Сергея Александровича. Но вместо поэта профессор Ганнушкин выдает им справку:

«Удостоверение. Контора психиатрической клиники сим удостоверяет, что больной Есенин С.А. находится на излечении в психиатрической клинике с 26 ноября с.г. и по настоящее время; по состоянию своего здоровья не может быть допрошен на суде. Ассистент клиники Ганнушкин».

Документ подействовал, люди в кожанках на время от Есенина отвязались. Но только на время.

Пациентов разрешено навещать, к Сергею приходят посетители. Приходил и Мариенгоф, с которым он серьезно разругался, но ради прежней дружбы встретился. Мариенгоф вспоминал:

«…Поднимаюсь по молчаливой, выстланной коврами лестнице. Большая комната. Стены окрашены мягкой, тёплой краской. С потолка светится синенький глазок электрической лампочки. Есенин сидит на кровати, обхватив колени.

– Серёжа, какое у тебя хорошее лицо… волосы даже снова запушились.

Очень давно я не видел у Есенина таких ясных глаз, спокойных рук, бровей и рта. Даже пооблетела серая пыль с век…

Есенин говорит:

– Мне очень здесь хорошо… только немного раздражает, что день и ночь горит синенькая лампочка… знаешь, заворачиваюсь по уши в одеяло… лезу головой под подушку… и ещё – не позволяют закрывать дверь… все боятся, что покончу самоубийством…»

В клинике Есенин написал много блестящих стихов (не все литературоведы согласны, что они такие уж блестящие, но это их право, ученые спорят): «Клен ты мой опавший…», «Какая ночь! Я не могу…», «Не гляди на меня с упреком…», «Ты меня не любишь, не жалеешь…», «Может, поздно, может, слишком рано…» и др. – всего 15 стихотворений менее чем за месяц. Мог ли такое сделать психически нездоровый человек, пребывающий в неадеквате?

Но Есенин в те дни был в адеквате. А вообще мы знаем немало примеров, когда гениальность и психические расстройства идут рука об руку. Какой же диагноз поставили поэту в клинике? Лечащий врач Есенина А.Я. Аронсон рассказал общему знакомому, что профессор Ганнушкин не сомневается: у того ярко выраженная меланхолия. Так тогда называли депрессию, которую в ряде случаев современная психиатрия считает опасным заболеванием, сопровождаемым манией преследования, бредовыми идеями, вплоть до мыслей о самоубийстве. В случае с Есениным меланхолия на фоне алкоголизма могла представлять собой гремучую смесь.

Вроде бы на титульном листе его истории болезни, заведенной в клинике в начале декабря, значилось: «Delirium tremens. Hallucinations XI.1925. Кашель, кровохарканье». «Delirium tremens…» в переводе с латинского означает «трясущееся помрачение сознания» – тяжелый острый психоз, развивающийся на фоне алкоголизма. В российской традиции издавна употребляется термин «белая горячка» (товарищ Саахов в «Кавказской пленнице» о Шурике: «Да, да, белый, совсем горячий!»). Но история болезни Есенина не сохранилась, и что именно было написано на титульном листе, документально не подтверждено.

Матвей Ройзман, приятель и ровесник Есенина, московский поэт и литератор, тоже хотел навестить Сергея в клинике на Большой Пироговской. Но приехал туда, когда прием посетителей уже закончился. Доктор Аронсон объяснил Ройзману, что у Есенина сегодня уже было несколько гостей, он волновался, устал и лучше приехать через три дня, чуть раньше приема посетителей, чтобы первым пройти к Есенину.

Ройзман вспоминал:

«Через два дня я зашел по делам в «Мышиную нору» (литературное кафе имажинистов, появившееся в 1925 году на углу Кузнецкого Моста. – О.Ш.) и глазам своим не поверил: за столиком сидел Сергей, ел сосиски с тушеной капустой и запивал пивом. Разумеется, я поинтересовался, как он попал сюда.

– Сбежал! – признался он, сдувая пену с кружки пива. – Разве это жизнь? Все время в глазах мельтешат сумасшедшие. Того и гляди сам рехнешься.

Я спросил, как же он мог уйти из санатория. Оказалось, просто: оделся, пошел гулять в сад, а как только вышла из подъезда первая группа посетителей, пошел с ними, шагнул в ворота и очутился на улице.

…Он плохо выглядел, в глазах стояла тусклая синева, только говорил азартно. Может быть, обрадовался свободе? (А, по Мариенгофу, выглядел прекрасно, «даже волосы снова запушились». – О.Ш.)…Потом писали, что в санатории Есенин поправился и чувствовал себя хорошо. Не верю! Нужно быть нечутким, чтобы не видеть того трагического надлома, который сквозил в каждом жесте Сергея. Нет, санаторий не принес ему большой пользы! И это подтвердилось через несколько дней».

21 декабря Есенин из клиники сбежал. Но не пиво пить, а вообще – без разрешения, без выписки, не пройдя курса в назначенные два месяца.

Доктор Аронсон бегал по всей Москве, по всем есенинским местам, чтобы найти и вернуть своего пациента, но безуспешно.

Какое-то время тот проведет у Мариенгофа, а вечером 23-го отправится в Померанцевый переулок – паковать чемоданы. Хмуро попрощается с Софьей и сестрой Сашей. Куда ехал, зачем?

Очевидно, что решение бежать из клиники и уехать было не спонтанным, а обдуманным. Из писем к Чагину видно, что в конце декабря Есенин намеревался встретиться с ним в Баку. И вдруг переменил направление на Ленинград. Зачем он туда поехал, что собирался делать?

Четверо суток в городе на Неве

Итак, вечером 23-го из Померанцевого Есенин отправляется на двух извозчиках на Октябрьский (сейчас Ленинградский) вокзал. Почему потребовалось двое саней? Потому что в одни сани вещи не помещались. Всего было 5 огромных чемоданов, грузить которые помогал двоюродный брат Илья. Наверняка это были те самые чемоданы, с которыми Есенин вернулся из Америки и которые упоминает Мариенгоф:

«На другой день Есенин перевёз на Богословский свои американские шкафы-чемоданы. Крепкие, жёлтые, стянутые обручами; с полочками, ящичками и вешалочками внутри. Негры при разгрузках и погрузках с ними не очень церемонятся – швыряют на цемент и асфальт чуть ли не со второго этажа.

В чемоданах – дюжина пиджаков, шёлковое бельё, смокинг, цилиндр, шляпы, фрачная накидка. У Есенина страх – кажется ему, что его всякий или обкрадывает, или хочет обокрасть».

Человек, отправляющийся в другой город со «шкафами», кучей вещей на сколько туда едет? Очевидно, что не на день-два, а на продолжительное время, может быть, даже навсегда.

Утром 24-го поезд с поэтом прибывает на Московский вокзал Северной столицы. Дальнейшие перемещения Есенина в течение четырех остающихся ему суток жизни практически не документированы, воспоминания его питерских друзей и знакомых, с которыми он встречался, путанны, много раз впоследствии переписывались и зачастую противоречат друг другу. Вроде бы прямо с вокзала на одном извозчике (а как же 5 огромных чемоданов?) он отправляется на квартиру к «дорогому другу Вове Эрлиху», но не застает его там. Вроде бы оставляет записки: искать его, Есенина, в таких-то ресторанах и доставить чемоданы в гостиницу (в какую?). Вроде бы еще 7 декабря Сергей из Москвы посылал Эрлиху телеграмму, в которой просил подыскать квартиру в 2-3 комнаты. Почему верный друг Вова, поэт, заглядывавший в рот главному имажинисту, этого не сделал? Этих «вроде бы» – вагон и маленькая тележка.

Есенин давно вынашивал планы издавать собственный журнал «Вольнодумец», обсуждал их с соратниками, друзьями-поэтами. По свидетельству жениха его сестры Василия Наседкина, они втроем – с ним и Софьей – «с карандашами в руках несколько вечеров высчитывали стоимость бумаги, типографских работ и других расходов». Может, в Ленинграде все это было дешевле? Но издание журнала сопряжено с публичной деятельностью, а Есенин разыскивается, он под следствием, ему грозит суд. Ему бы спрятаться понадежнее, а не журнал издавать. Да и на какие шиши? Из Москвы он уехал, не оставив Софье ни копейки. Гонораров от Госиздата за будущее собрание сочинений (1000 рублей в месяц) вряд ли бы хватило на журнал.

Может, Есенин рассчитывал, что скоро вся атмосфера в Питере переменится – в прессе, в издательствах, в политике? Вместо партийного бонзы Григория Зиновьева на ленинградском «хозяйстве» окажутся его бакинские друзья – Сергей Киров и Петр Чагин.

С 18 по 31 декабря в Москве проходил XIV съезд ВКП(б), на котором развернулась жесткая борьба, шел передел власти. От нее будут отодвигать в сторонку и Зиновьева, и Каменева, и самого Троцкого. Чагин вспоминал, как в дни работы съезда Киров поинтересовался, где сейчас Есенин. Чагин ответил, что, по его сведениям, в Ленинграде. «Ну что ж, – заметил Киров, – продолжим шефство над ним в Ленинграде. Через несколько дней будем там». Более удачного покровительства и представить было нельзя. Многие проблемы Сергея Есенина, московского озорного гуляки, скандалиста и хулигана, вероятно, разрешились бы.

Но мог ли знать Есенин об этих назначениях? Вряд ли. А если и доходили какие-то слухи, ехать в Ленинград, не дождавшись появления там влиятельных друзей-кураторов, было не самой разумной идеей.

Еще версия: хотел бежать из Ленинграда за границу. Ну да, очень удобно. Находясь в розыске, с пятью огромными чемоданами, этак боком, боком мимо чекистских постов – и в Эстонию, в гости к поэту Игорю Северянину. Счас. Реальнее было бы бежать из Баку на катере в Персию, страну его мечты.

Скорее всего, Есенина толкало отчаяние, желание вырваться из порочного круга, не видеть больше пьяных рож московских собутыльников, да и с Софьей дело шло к разводу. Не мог он больше находиться в доме Толстых в Померанцевом переулке!

Знакомые, товарищи-литераторы, с которыми Есенин общался 24–27 декабря, отмечали, что тот был весел, читал новые стихи, никаких признаков меланхолии. Вот только боялся надолго оставаться один. Даже просил Эрлиха ночевать у него. Вольфа Эрлиха некоторые современные исследователи и запишут в главные пособники убийства Есенина. Этого юного романтичного поэта назовут тайным агентом ЧК, коварным провокатором и заметальщиком следов расправы.

Зачем было ликвидировать?

Да только было ли убийство? Самое слабое место сторонников версии насильственной смерти поэта – мотивы. Ну вот кому, если вдуматься, надо было убивать Есенина, зачем? Льву Троцкому, с которым Есенин познакомился в 1923 году и на его предложение сотрудничать ответил отказом? Еще якобы была у Льва Давидовича обида на поэта за то, что вывел его в авантюрном стихотворном романе «Страна негодяев» в образе отрицательного персонажа Чекистова (совпадали некоторые моменты жизни Троцкого и Чекистова). Но «Страна негодяев» написана в 1922–1923 годах. Стал бы Троцкий ждать два года, чтобы отомстить? Вряд ли, не в его характере. Да и не до поэта ему было в декабре 1925-го: шли партийные разборки, в которых Есенин не мог сыграть никакой роли.

19 января 1926 года Троцкий помещает в «Правде» статью-некролог «Памяти Сергея Есенина». Местами не без шпилек в адрес поэта, но больше дифирамбов:

«Мы потеряли Есенина – такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И как трагически потеряли! Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом, – может быть, со всеми нами… Он ушел из жизни без крикливой обиды, без ноты протеста, – не хлопнув дверью, а тихо прикрыв ее рукою, из которой сочилась кровь…

…Есенин слагал острые песни «хулигана» и придавал свою неповторимую, есенинскую напевность озорным звукам кабацкой Москвы. Он нередко кичился резким жестом, грубым словом. Но подо всем этим трепетала совсем особая нежность неогражденной, незащищенной души. Полунапускной грубостью Есенин прикрывался от сурового времени, в какое родился, – прикрывался, но не прикрылся. Больше не могу, сказал 27 декабря побежденный жизнью поэт, сказал без вызова и упрека… (Интересно, почему Троцкий называет 27-е, если официально смерть Есенина наступила утром 28-го? – О.Ш.)

…Прикрываясь маской озорства и отдавая этой маске внутреннюю, значит, не случайную дань, Есенин всегда, видимо, чувствовал себя не от мира сего. Это не в похвалу, ибо по причине именно этой неотмирности мы лишились Есенина. Но и не в укор, – мыслимо ли бросать укор вдогонку лиричнейшему поэту, которого мы не сумели сохранить для себя?..

…Он не поэт революции… Поэт погиб потому, что был не сроден революции… К смерти Есенин тянулся с первых годов творчества…»

Лев Давидович, по едкому замечанию Ленина, конечно, Иудушка. Но не настолько же, чтобы убить и петь оды убитому! Вроде как следы заметал. Да полноте, не того масштаба личность Лев Троцкий, не гопник же.

Распутывая преступление, особенно убийство, следователь всегда задается вопросом: кому это было выгодно? В случае с Есениным вычислить «выгодоприобретателя» от его смерти как-то сложно. Ну поругивал советскую власть, обзывал евреев «жидовскими мордами». Так для того и уголовные дела на Есенина были заведены, чтобы судить и примерно наказать. Но не высшая же мера положена за его выходки, хулиганство? Да еще без суда и следствия, да еще по какому-то запутанному, слишком сложному сценарию.

Прислали малограмотного милиционера

Утром 28 декабря тело Есенина «официально» было обнаружено в 5-м номере ленинградской гостиницы «Англетер» (открыта в 1876 году Терезой Шмидт. Первоначально именовалась «Шмидт-Англия», затем «Англия», в 1911–1919 годах – «Англетер», в 1919–1925 годах – «Интернационал», затем вновь «Англетер»). По какой-то злой иронии судьбы это оказался тот самый номер, в который поселили Сергея Есенина и Айседору Дункан в мае 1922 года. Но ненадолго: в номере было холодно, и они попросили перевести их в другой номер, этажом повыше. Кстати, отопление в «Англетере» всегда работало отвратительно. И на этот раз в 5-м номере тоже был не Ташкент: вечером 27-го Эрлих, по его словам, видел Есенина в наброшенном на плечи меховом пальто. Так, может, раскаленную трубу парового отопления, оставившую «вмятый обожженный след в районе правого надбровия», выдумали?

В те дни Есенин общался со многими приятелями, они навещали его в гостинице. Теснее всего общение проходило с милым другом Эрлихом и супругами Устиновыми, проживавшими в том же «Англетере-Интернационале».

Есенина поселили здесь, видимо, по ходатайству приятеля Георгия Устинова. Гостиница теперь была не простая, номенклатурная – здесь проживали с семьями или без партийные работники, функционеры, чекисты. За окном – Исаакиевский собор, недалеко расположились здания прокуратуры, милиции, ленинградский отдел ГПУ. Чекисты, встречи с которыми так избегал Есенин, ходили по коридорам «Англетера».

Зная, что Есенин должен находиться в гостинице, Елизавета Устинова утром 28 декабря стучит в двери его номера – забрать самовар, из которого вчера приблизительно до пяти вечера распивали с Есениным чай она, ее муж, Эрлих и живший в той же гостинице журналист Дмитрий Ушаков. Стучит, но безрезультатно. Подходит Эрлих, начинают стучать вместе, Есенин не отзывается. Встревожившись, они зовут коменданта гостиницы Назарова, и тот не без труда отпирает дверь отмычкой. Но сам не заходит, удаляется. Почему? Быть может, уже знает, что увидят в номере Эрлих и Устинова, быть может, уже побывал там ночью 27-го? Увидев висящего на трубе Есенина, Эрлих и Устинова бросились за Назаровым. Вскоре по его звонку появляется участковый надзиратель 2-го отделения милиции Н. Горбов. Не снимая шинели (в номере холодно?), начинает огрызком карандаша составлять акт. Находились ли в этот момент в номере Эрлих и Устинова, неизвестно. Горбова совсем недавно, летом, приняли на работу простым милиционером. Он не очень грамотен и совсем не искушен в ведении следственных действия. Вот что он пишет (орфография и пунктуация сохранены):

«АКТ

28 декабря 1925 года составлен настоящий акт мною уч. надзирателем 2-го от(деления). Л.Г. М. (Ленинградской городской милиции) Н. Горбовым в присутствии управляющего гостиницей «Интернационал» тов. Назарова и понятых. Согласно телефонного сообщения управляющего гостиницей граж. Назарова В. Мих. о повесявшемся гражданине в номере гостиницы. Прибыв на место мною был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина в следующем виде, шея затянута была не мёртвой петлей, а только правой стороны шеи, лицо обращено к трубе, и кистью правой руки захватила за трубу, труп висел под самым потолком и ноги были около 1 ¹/₂ метров, около места, где обнаружен повесившийся лежала опрокинутая тумба, и канделябр стоящий на ней лежал на полу. При снятии трупа с веревки и при осмотре его было обнаружено на правой руке повыше локтя с ладонной стороны порез на левой руке на кисти царапины, под левым глазом синяк, одет в серые брюки, ночную рубашку, чёрные носки и чёрные лакированные туфли. По предъявленным документам, повесившимся оказался Есенин Сергей Александрович, писатель, приехавший из Москвы 24 декабря 1925 года»

Знакомые Есенина стали перезваниваться, сообщали трагическую весть, и вскоре в 5-й номер с мертвым Есениным понабилась куча народа. Акт Горбова подписали как бы понятые – питерские литераторы В. Рождественский, П. Медведев, М. Фроман. Но они не могли видеть висящего в петле Есенина: когда пришли, тот лежал на полу, каковую картину «понятые» и описали потом в мемуарах. Подписался и Эрлих. Он первым заходил в номер, но ни тогда, ни после нигде не обмолвился, как именно висел (и висел ли) под потолком (высота потолка – 3,8 метра!) его друг Сережа.

Автор статей о гибели Есенина писатель, полковник милиции, старший следователь УВД Москвы Э. Хлысталов выскажется по поводу этого «документа»: «Можно ли из указанного акта заключить о самоубийстве поэта? Категорически – нет. Документ составлен на крайне низком профессиональном уровне».

Можно ли из этого описания – «…шея затянута была не мёртвой петлей, а только правой стороны шеи» – понять, что там и как было затянуто? А откуда взялся и, главное, куда делся главный вещдок – веревка? «Знатоки» говорят: элементарно, Ватсон. Веревкой был перевязан чемодан, с которым он приехал. Но мы-то знаем, какие чемоданы были у Есенина – те самые, американские, стянутые обручами. Веревка для таких не требуется. Есенин что, специально привез моток бечевы? Абсурд. Зачем? Повеситься можно было и в Москве.

Горбов не проводит осмотр личных вещей, не проверяет состояние замка в двери номера, запоров на окнах, не изучает странные пятна на полу, стенах (кровь?). Место трагического происшествия полагалось подробнейшим образом осмотреть с обязательным привлечением судмедэксперта. Ничего этого не было сделано.

«За отсутствием состава преступления»

Важную информацию к размышлениям дают рисунки художника Василия Сварога (Корочкина) и фотографии Моисея Наппельбаума, прибывших в 5-й номер «Англетера» одновременно с «понятыми» или с небольшой разницей во времени.

Сварог – хороший художник и рисовальщик. Он быстро зарисовывает лежащее на полу тело и отдельно голову в приближении. Брюки на Есенине расстегнуты, рубашка выглядит так, как будто ее рвали и срывали. Это что, Есенин сам сделал перед повешением? Правая рука приподнята и застыла в судороге, ноги скрещены, хотя после наступления смерти мышцы висельника расслабляются и конечности опускаются вниз. На изображении головы в районе правого уха странные пятна (раны? кровь?).

Наппельбаум – известный фотохудожник, делавший фотопортреты знаменитых людей своего времени – Блока, Мейерхольда, Чуковского, Ахматовой, Ленина и многих других. Неоднократно снимал Есенина – живого, и, получив известие о его смерти, прибыл в гостиницу с аппаратурой, чтобы сделать фото мертвого поэта. Есенин «приведен в порядок», перенесен на кушетку. Брюки застегнуты, рубашка заправлена, пятна возле уха уже не видны.

В композицию зачем-то добавлен перевитый электрошнур. Это откуда и зачем взялось? Вместо веревки, которой в номере не было? На фото отчетливо видна горизонтальная вмятина над правым надбровьем, которую никак не могла оставить вертикальная труба стояка. И самое настораживающее на фото: там, где вмятина, – нечто, что можно назвать входным отверстием от пули.

Видите, сколько важных улик запечатлели художник и фотограф. Думаете, фото и рисунки приобщили к делу? Ничего подобного.

Есенина сразу же записали в самоубийцы. Судмедэксперт А. Гиляревский, проводивший 29 декабря вскрытие Есенина в Обуховской больнице, получил бумагу из 2-го отделения милиции, касающуюся обстоятельств. На ней была пометка: «4п5СТУПК.», что означало «пункт 5 статьи 4 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР». По такой статье дела прекращались «за отсутствием состава преступления», то есть Гиляревскому намекали, что разрабатывать линию убийства и привлекать кого-то к уголовной ответственности не будут, руки у эксперта развязаны и особо мудрить со вскрытием и актом не надо.

Собственно, уголовного дела и не было, были лишь «материалы дознания по факту самоубийства гр. Есенина А.С.» – на 16 листах. Но и дальнейшее дознание 23 января 1926 года было прекращено на основании все той же статьи УПК – «отсутствие состава преступления». Ни газеты, ни родные и близкие, ни публика – никто же не сомневается, что поэт сам наложил на себя руки. Всем все ясно, ну и чего же тянуть волынку.