Текст книги "Три Черепахи"

– Ну что… Ходила она, ходила… «Ах, Игорь Андреич! Вы такой хороший, Игорь Андреич!… Вы себе цены не знаете, Игорь Андреич!» А он ей все стишата читал…

Басков счел, что пора кончать разговор, и встал.

– Ну я пошел. Спасибо за содействие. Может быть, мне понадобится еще раз встретиться с вами.

– Мы всегда рады, милости просим.

Глава 7. ГОСТИ ШАЛЬНЕВА

По пути в райотдел милиции Басков испытывал чувство какого-то неопределенного недовольства собою, словно начал работу и бросил ее, не завершив.

Старший лейтенант Шустов, встретив его у себя в кабинетике, предложил пойти перекусить.

– Подожди. Давай покурим, – отказался Басков.

– Не так чего-нибудь? – спросил Шустов. Басков закурил, походил вдоль стола и сказал:

– Ты быстрей меня сообразил про костюмчики, С разного плеча, верно?

– Абсолютно.

– Зыков намекнул – мол, Шальнев в прежние годы мог иную комплекцию иметь. А два костюма совсем новые. Финского производства. А давно ли у нас финские костюмы появились?

– Ну, может, лет десять…

– Но эти-то явно не десять лет в шкафу висят.

– Точно. Фасон модный. Басков спросил:

– У тебя магнитофон есть?

– Найдется.

– Одолжи, пожалуйста. И кассет штуки три. Шустов достал из сейфа портативный магнитофон и кассеты.

– Не дают мне покоя костюмы эти, – сказал Басков. – Пойду к Зыкову, пока он не остыл… А ты, будь другом, узнай, работал Зыков двадцатого июля и в какую смену…

Зыков вроде бы и не удивился такому скорому возвращению Баскова, однако вид у него был настороженный.

Басков поставил магнитофон на стол, сел в пододвинутое Зыковым кресло и сказал озабоченно, как бы приглашая хозяина разделить эту озабоченность:

– Не пойму я одну штуку, Константин Васильевич.

– А чего? – с готовностью отозвался Зыков.

– Не сосед ваш носил эти костюмчики, которые новенькие.

Зыков промолчал.

– Давайте начистоту, Константин Васильевич: были гости у соседа?

– Были, – вздохнув, ответил Зыков.

– Это их костюмы? Зыков кивнул головой.

– В них и приехали.

– Почему сразу не сказали?

– Да ведь оно знаете как – путаться кому охота?

– Почему путаться? Во что? Или подозрительные гости были?

– Зачем! – возразил Зыков. – Полярники они.

Это было сказано горячо, но Басков уловил фальшь в тоне Зыкова и почувствовал недоверие к нему, даже некое подозрение шевельнулось у него. Но на каком основании можно подозревать Зыкова в чем-то противозаконном? Нет таких оснований. Одна интуиция, нечто из области парапсихологии, а парапсихологию Басков, хоть убейся, за науку не признавал, не боясь заслужить репутацию отсталого и даже темного человека у тех, кто тотчас захлебывается от восторга перед всякими новомодными идеями, едва они являются на свет. Правда, Зыков соврал, когда ему показывали костюмы, но этого еще недостаточно, чтобы зачислять его в категорию подозреваемых.

И все-таки Басков не верил Зыкову. А Зыков, видно, почувствовал это еще гораздо раньше, чем Басков задал ему прямой вопрос, уличавший его во лжи. Стало быть, не имело смысла маскировать истинное свое отношение к нему, тем более что Басков и с самого начала не очень-то старался притворяться лучшим другом Зыкова. Такова уж дана ему натура; он всегда оставался вежливым и корректным даже с самыми несимпатичными ему людьми, так или иначе причастными к преступлениям, но быть артистом, разыгрывать роль отца и благодетеля не умел и не хотел. В раскрытии преступлений Басков не придавал никакого значения личному обаянию дознавателя, целиком полагаясь на неопровержимость твердо установленных фактов…

Молчание становилось тягостным, и Басков его нарушил.

– Вы меня извините, Константин Васильевич, – сказал он, – покажите ваш паспорт. Для порядка надо.

Эта просьба возникла не по наитию – о паспорте Басков подумал, еще когда только входил в квартиру и увидел открывшего дверь Зыкова. Само слово «паспорт» как бы напрашивалось быть кодовым названием дела, если бы такие названия употреблялись в угрозыске для дел официально, а не только в рабочем обиходе среди инспекторов, прибегавших к ним для краткости: именно паспорт, обнаруженный в кармане у Шальнева, послужил тем коконом, из которого Басков тянул свою нить – путеводную, как он надеялся.

Реакция Зыкова на вполне безобидную просьбу оказалась для Баскова неожиданной. Зыков расстегнул суетливыми пальцами две пуговицы на рубахе, словно ему стало душно, и вдруг громко запричитал:

– Господи, вот беда! Нету паспорта, пропал! Неведомо как, а пропал!

– Когда пропал? – как можно спокойнее, чтобы вселить спокойствие и в Зыкова, спросил Басков.

– Да кабы знать! – Зыков вскинул руки выше головы. – Года два, считай, не лазил в шкатулку, не нужон был… Зачем он, паспорт? В полуклинику не хожу, здоровый… По санаториям не разъезжаю…

Зыков опять начал коверкать свою речь.

– Подождите, – остановил его Басков. – Два года вы в шкатулку не заглядывали, где паспорт лежал, да?

– Точно так. А може, год.

– А когда же заглянули?

Зыков лишь секунду помедлил, соображая, а потом ответил убежденно:

– Да на той неделе. В среду… Верно – в среду. Басков чувствовал, что он говорит правду, и задал следующий вопрос без всякой задней мысли:

– Зачем же паспорт понадобился?

Но этот вопрос, еще более нестрашный, чем просьба предъявить паспорт, оказал на Зыкова странное действие. Он перестал причитать, улыбнулся – явно деланно – и ответил с задушевностью, которая никак не подкреплялась настороженным выражением его прищуренных глаз, настолько прищуренных во все время их разговора, что Басков до сих пор не сумел еще определить, какого они цвета.

– Сижу, значит, вечерком, покопаться захотелось, там у меня карточки всякие, в шкатулке-то… Да вот гляньте… – Зыков поднялся со стула, направился в угол, где стоял низкий столик, а на нем большая черная шкатулка палехской работы, блестевшая лаком.

– Не надо, охотно верю, – сказал Басков, хотя он точно знал, что сейчас Зыков говорит неправду – насчет причины, по которой Зыкову захотелось покопаться в шкатулке.

– Я и в милицию заявление подал, чтобы, значит, новый паспорт выправили.

Зыков оправдывался, и Басков опять решил его успокоить, хотя, учитывая уже проявленную собеседником проницательность, это было бесполезно.

– Ну и ладно, – сказал Басков. – Червонец заплатите, и все дела.

В истории с паспортом позиция Зыкова была Баскову совершенно непонятна. С одной стороны, сосед Шальнева был встревожен вопросом о том, зачем ему понадобился паспорт, и дал явно лживый ответ, с другой – он вроде не притворялся, когда не сумел объяснить пропажу паспорта. Если тут что-то нечисто, Зыков без малейшего риска мог бы сказать, что паспорт он потерял, или придумать, как его украли.

Но были и другие варианты. Не исключено, что один из костюмов принадлежал Балакину.

Паспорт Балакина оставлен в кармане у Шальнева, а зыковский пропал. Что, если Балакин без ведома хозяина заглянул в шкатулку? Документ Балакину необходим, а в чертах его лица, как заметил Басков по автоматической привычке сравнивать, проскальзывало некоторое сходство с Зыковым.

И наконец не выглядел абсурдным вариант, что Зыков мог уступить Балакину свой паспорт – не бесплатно, разумеется.

В том и другом случае поведение Зыкова становилось объяснимым. Но почему паспорт понадобился ему именно в прошлую среду и почему он скрывает истинную причину, оставалось непонятным. Этим и наметил заняться в первую очередь Басков.

– Вот что, Константин Васильевич, – сказал он. – Давайте-ка все по порядку. И начистоту.

– Я что? Я – пожалуйста.

Басков включил магнитофон, и Зыков начал свой долгий рассказ, из которого, как позже обнаружил Басков, выяснилось, что Зыков обладает редкостной памятью на мелочи.

Около десяти часов вечера 24 июня, в воскресенье, Константин Васильевич Зыков сидел у раскрытого окна в своей комнате и смотрел на улицу. Было совсем светло – не прошла еще пора белых ночей.

Собственно, ничего интересного он не видел, потому что в канун понедельника люди ложатся спать пораньше и оживления на проспекте не наблюдалось. Зыков скучал, позевывал, но спать ему не хотелось, да и ни к чему укладываться в такую рань, если завтра можно валяться сколько угодно, так как на работу ему идти в ночную смену.

Вдруг зазвонил дверной звонок. Один раз – значит, к нему: соседу звонят два раза. Зыков никого не ждал, поэтому удивился, но открывать пошел с большой охотой: все-таки развлечение. Он набросил на плечи пижамный пиджак. Пиджак был точь-в-точь такой, какой он видел давным-давно, лет тридцать назад, на одном солидном пассажире мягкого вагона, в котором сам Зыков, тогда работавший в ремонтной бригаде, ехал два перегона по договору с проводником в служебном купе. Открыв дверь, Зыков увидел перед собой двух мужчин. Один, в темно-синем костюме, был коренастый и плотный, ростом точно с него (свои габариты Зыков знал: рост 174 сантиметра, вес от 75 до ЯО килограммов, смотря по режиму, объем грудной клетки на вдохе 120 сантиметров). Другой, в сером костюме, тоже не хилый и на полголовы выше. Первому лет пятьдесят с хвостиком, второй ему в сыновья годится.

– Добрый вечер, – вежливым баском сказал старший. – Шальнев дома?

– Дома, если спать не лег, – пошутил Зыков.

Но пришельцы шутить не были настроены. Они как будто торопились. Зыков обратил внимание, что карманы у обоих оттопырены и на груди и на брюках, а поклажи никакой нет.

– Мы к нему, – сказал старший и шагнул через порог.

Зыков протянул руку к выключателю, зажег в прихожей свет.

Молодой, войдя, аккуратно, бесшумно притворил за собою дверь.

– Андреич! – крикнул Зыков. – К тебе гости!

– Соседей разбудишь, – сказал, как цыкнул на него, молодой.

Из комнаты появился Шальнев в потертых сатиновых черных штанах, в белой рубахе с коротким рукавом, с очками в левой руке.

Чуть подавшись вперед, он вглядывался в старшего из гостей, а тот глядел из-под густых бровей на него, и так они стояли друг перед другом долго, дольше, чем спичка горит.

– Не узнаешь, Эсбэ? – наконец спросил гость.

– Саша, – словно не веря себе, прошептал Шальнев.

И они обнялись. А молодой вроде бы облегченно усмехнулся и сказал наблюдавшему в стороне Зыкову:

– Это называется «Друзья до гроба», или «Двадцать лет спустя». Детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается. – И ткнул Зыкова пальцем в бок как бы играючи, но довольно ощутительно.

Зыкову такое панибратское обращение пришлось не по душе. Отметив стальную жесткость ткнувшего его пальца, он удалился к себе в комнату, а молодой крикнул ему вдогонку:

– Не горюй, папаша, еще поладим!

Зыкова это совсем озлило, он хотел ответить, что, мол, если такой папаша пожелает, запросто может из такого сынка лыка надрать и лапти сплести, но что-то подсказало ему не ввязываться.

Зыков опять присел к окну. Глухо слышимый за стеной оживленный говор был ему немного досаден, но он не завидовал. У него есть заботы послаще. Продавщица Валя из магазина электротоваров, где он покупает лампочки, обещала в следующую субботу поехать с ним на Кировские острова. На лицо она, конечно, не ахти, носик сапогом и лоб прыщавый, зато молоденькая и, видать, небалованая: под казенным халатом, он приметил, второй год зимой и летом все одну кофту носит.

Его приятные расчеты остановил стук в дверь.

Вошел сосед. Через голову его на Зыкова смотрел молодой гость.

– Будь другом, Васильич, – просительно сказал Шальнев. – Уж все закрыто, а у меня, знаешь, хоть шаром покати, угостить нечем… Ты не сходишь на Московский в ресторан? У тебя ведь там знакомство…

Соседа Зыков всегда готов был уважить, хотя и считал его не совсем полноценным человеком – по той причине, что сосед был оскорбительно и пугающе равнодушен ко всему тому, что сам Зыков и подавляющее большинство известных ему людей считали непременным условием настоящей жизни.

Только для порядка, чтобы соблюсти приличие, Зыков немного подумал, прокашлялся и молвил:

– Коли ты, Андреич, просишь – я готов.

– Сразу видно – страдал человек на своем веку, – вмешался молодой, скаля белые зубы. Он обошел Шальнева, приблизился к Зыкову, подал руку и представился: – Митя Чистов.

– Меня Костя зовут, – не глядя на него, но без обиды отвечал Зыков.

– «Папаша» не в масть прошел? Ну больше не буду, прости. – Митя заглянул ему исподнизу в глаза, но Зыков свойски грубовато отстранил его.

– Не булди. Чего взять?

Митя вынул из кармана брюк пачку десяток, положил на стол.

– Тут триста… Водочки, коньячку, шампанское любишь – шампанского бери… Икра есть – икру бери. Чего не дадут – тоже тащи.

– Ишь пулемет, – уже почти одобрительно заметил Зыков, надевая рубаху.

В дверях Митя обернулся к Зыкову.

– Поймай такси или «левого». Туда-обратно, пусть ждет.

И ушел.

– Ты, правда, не стесняйся, – почему-то шепотом возбужденно сказал Шальнев. – Придется нам сегодня кутнуть.

– Дружки старые, что ли?

– Тот, второй, Саша… Еще до войны водились. А Митю первый раз вижу.

– Давно разбежались? – Зыков уже надевал костюм.

– Да вот, знаешь, получается без малого четверть века. С пятьдесят седьмого.

– Видать, с большой монетой, – Зыков кивнул на пачку десяток.

Шальнев кашлянул в кулак, отвел глаза и сказал, будто оправдываясь:

– Где-то на Севере работали, я еще толком не расспрашивал.

– Понимаем. Калымили, значит. – Зыков положил деньги в бумажник. – Надо бы посуду какую захватить.

– Да-да, и сумку.

Они пошли на кухню. В большую пластиковую сумку на «молнии», принадлежавшую Зыкову, уложили одна в одну три разнокалиберные кастрюли и салатницу, принадлежавшие ему же, для закусок. И Зыков отправился в ресторан Московского вокзала. Как советовал Митя, он поймал «левого», попросил его обождать чуть в стороне, на Лиговке, и минут через сорок вернулся домой, нагруженный съестным и спиртным, как дальний запасливый дачник.

Гости, пока Зыков ездил, умылись и сидели, скинув костюмы, в одних трусах и майках. Взглянув на старшего, которого Шальнев звал Сашей, Зыков немножко испугался, хотя и не подал вида: руки и грудь его, там, где не закрывала майка, были синие, как баклажаны. Но тут же догадался, что это наколки, и успокоился. Митя встретил его появление громкими аплодисментами.

– На чем есть-пить станете? – ворчливо спросил Зыков, расстегивая сумку. Он намекал на то, что у Шальнева-то обеденного стола не имелось.

Митя приподнял крышки кастрюлек, потянул носом и зажмурился.

– Такую закусь можно и на полу.

– Что мы – арестанты, что ли? – продолжал ворчать Зыков.

При этих словах гости, молодой и старый, быстро переглянулись и старший сказал:

– Может, на кухне?

Шальнев замахал на него руками.

– Ну зачем же, Саша? Сейчас придумаем что-нибудь.

– А чего тут думать, – сказал Зыков и кивнул Мите: – Давай-ка мой раздвижной притащим. – И, подумав, прибавил: – А может, проще ко мне?

– Нет-нет, – с непривычной для Зыкова решительностью запротестовал Шальнев. – Будем здесь.

У себя в комнате Зыков хотел отдать Мите остаток денег, их было сотни полторы, но Митя сжал его ладонь в кулак вместе с бумажками и сказал небрежно:

– Еще сочтемся. Только начинается, а мы с Сашком народ измученный, до звездочек злые.

– Ты про коньяк? – пряча деньги в карман, уточнил Зыков.

– Про него, проклятый.

И они еще до застолья сделались если не друзьями, то понимающими друг друга людьми: Зыков признавал такую вольность с деньгами баловством, но людей вроде Мити, которые их не считают, очень уважал.

А потом была душевная пьянка, ради которой Зыков не пожалел даже своей льняной скатерти цвета малосольной семги, точно такой же семги, какая лежала на одной из тарелок.

Они с самого начала разделились: Шальнев с Сашей сидели рядышком по одну сторону стола, Митя с Зыковым – по другую. Саша и Митя пили из стаканов, Зыков и Шальнев – из хрустальных рюмок. Так что в некотором роде получалось крест-накрест. Но разговор был тоже парный: Шальнев с Сашей говорили тихо, из губ в ухо, а Зыков с Митей вели громкую и веселую беседу.

После третьего или четвертого захода Зыков сказал Мите:

– Колбаски не хошь? У меня хорошая есть, венгерская, салями называется. В ресторане такой нет. Митя братски обнял его за плечи.

– Костя, друг, самая хорошая колбаса – это чулок с деньгами…

Тут старый Саша перебил их беседу, обратясь к Мите, как показалось еще не пьяному Зыкову, с подначкой:

– Сдачу не брал?

– Ты что! – обиженно откликнулся Митя.

– Ша.

Зыков сообразил, что его почтение к Мите выходит вроде бы и не по адресу.

Шальнев и Саша кончили шептаться. Игорь Андреевич, еще не очень захмелевший, громко спросил:

– Слушай, что это за история с журналом «Вокруг света»?

Саша не враз сообразил, о чем речь.

– Какой журнал?

Шальнев погрозил Саше пальцем и в этот момент показался Зыкову мальчишкой.

– Брось, Сашка! Думаешь, я не понял? Тот парень подписать его просил. Письмо еще на Красную улицу пришло, а я уже сюда перебрался. Оля парню ответила, мои координаты дала, а я как раз к ней погостить приехал, читал письмо, но не помню, взял его или не взял… На «Вокруг света» трудно подписаться, но мне устроили…

Саша смотрел на Шальнева нежно, и это удивило Зыкова, потому что такое лицо, как у Саши, по его разумению, могло выражать что угодно, только не ласковость и нежность.

– Ну и что? – подбодрил Саша умолкнувшего Шальнева.

– А вот что: письмо-то было послано из…

– Догадываюсь, – перебил его Саша, покосившись на Зыкова. – И дальше что?

– И был там привет от «моего знакомого», – неумело изображая хитрость, продолжал Шальнев. – Полагаешь, мне трудно вычислить, кто такой этот знакомый?

Саша сказал:

– Ты старый штурман… Курс на Испанию, помнишь, проложил, все вычислил.

Шальнев расхохотался, а Зыкову слова Саши остались непонятны.

– А мальчик-то был? Или ты просто аукнуть хотел? – спросил Шальнев.

– Правда, попался там шкет, малолетка совсем, но с головой. Журнал получил – радовался. А я заодно адресок твой новый узнал. – Саша налил себе водки в стакан, а Шальневу коньяку в рюмку и спросил другим тоном, как бы опасаясь чего-то: – Ну а Оля что?

Они выпили и опять стали говорить друг другу на ухо.

Митя хлопал коньяк по полстакана и закусывал без передышки. Зыков за ним не поспевал, но тоже мимо рта не проносил. Ему было и вкусно, и, главное, интересно, потому как в строго мужских застольных компаниях бывал он разве что на работе во время обеденного перерыва.

Чем дальше, тем больше хмурился Саша, слушая Шальнева. А потом вдруг Шальнев заплакал и даже разрыдался.

– Они же все разбили! – пресекающимся голосом выкрикивал он. – Они же у меня Юру отняли, жизнь сломали.

Митя, уже порядком нагрузившийся, заорал пьяно:

– Подать их сюда, секир-башка делать будем!

– Заткнись, – сказал Саша, словно камнем бросил.

Он встал, приподнял Шальнева за плечи со стула, и они вышли из комнаты.

Митя, кажется, мигом протрезвел, толкнул Зыкова локтем.

– Он что, припадочный?

– Сосед-то? Да нет. Книжек много читает, и работа тоже – все читай и читай. Корехтур называется.

– Корректор, – поправил Митя. – А Юра – это кто?

– Сын. Андреичу бы дедом быть, внуков растить, да не про него это. Тютя, а не мужик. У него даже карточки сыновьей нету, а вживе и подавно руками не трогал.

– Неудачник, значит, – усмехнулся Митя. – А Сашок расписывал!

Зыкову сделалось неудобно оттого, что он перед незнакомым человеком вроде бы чернил какого-никакого, но все же доброго соседа. Он сказал:

– Видать, Андреич в молодые-то лета козырем был, да ведь жизнь кому хошь крылья обобьет. А жену выбирать – что арбуз без разреза: не угадаешь. У меня вот тоже не задалось…

– Ну ты мужик хоть куда, – возразил Митя. – А этого – по стенке размазывать. Ха! В одном городе жить – и родного сына не видеть? – И он добавил непечатное словечко, которого Зыков отродясь не слыхивал.

– Сын в Москве, – уточнил Зыков.

– Все равно… – Митя повторил словечко и предложил: – Ну их в трам-тарарам, давай-ка тяпнем.

Вернулись Шальнев и Саша, налили себе и больше уже не шептались. Разговор стал общим и бестолковым, потому что все, даже Саша, который до тех пор не пьянел, быстро напились.

Зыков проснулся в своей кровати, увидел аккуратно сложенные на стуле брюки и рубаху на его спинке, но как и когда улегся спать, он решительно не помнил. Он в ванной почистил зубы, пошел на кухню, поглядел на свою двухпудовую гирю, черневшую в простенке за плитой, которую он выжимал каждое утро – тридцать два раза без передыху правой рукой и потом, после короткого перерыва, двадцать четыре раза левой, – но поднимать тяжести не хотелось, да и не утро было, а час дня.

Подойдя к соседской комнате, он услышал легкий храп – там еще не вставали. Делать нечего – надо ждать, когда проснутся.

Зыков побрился, умылся, наодеколонился, и тут дверь у соседа хлопнула. Он выглянул в коридор, увидел встрепанного Митю, направлявшегося к нему с неполным стаканом в руке.

– Здорово, пьяница! – приветствовал его Митя.

– От такого слышу, – добродушно отвечал Зыков.

– На-ка поправься, да продолжим.

Зыков водку выпил, крякнул и сказал:

– Мне нынче в ночь вкалывать.

– Идем-идем, какая ночь? Тут, как за Полярным обручем, – сплошной день.

У Зыкова возникли зыбкие догадки насчет Саши и Мити еще тогда, когда он увидел синие от татуировки руки Саши. Поэтому он спросил, проверяя себя:

– А ты видал, каково за Полярным-то кругом? Митя посмотрел на него и сказал нахально:

– Я только лысого ежа не видал. Там, как у тебя на роже, – сверху светло, внизу темно.

Зыков не успел обидеться. Митя одной рукой отнял у него пустой стакан, другой обнял за шею, притянул к себе, нос к носу, и заговорил жарко и притворно, как артист или цыганка, с придыханием:

– Ходишь ты по крутой горе, ты слышишь? Счастье по пять пудов по пяткам бьется, в руки не дается, ты понимаешь? На лице твоем печаль и скука, ты слышишь? А сама ты… – Он оборвал себя и нормальным голосом сказал: – Не обижайся, Костя, вот рука. А на пару мы с тобой – ни одна стерва не устоит.

Этот молодой, но все угадывающий Митя одновременно и раздражал Зыкова, и располагал к себе.

– Язык у тебя, – скривясь, сказал Зыков.

– Знаю – помело, – быстро согласился Митя, и они пошли в комнату, где за столом сидели невеселые Шальнев и Балакин.

Так как выпивки оставалось по ничтожной норме, а из всей компании самым бодрым был Зыков, ему и выпало снова отправиться в ресторан.

И само собой получилось, что уже часам к четырем он понял: на работу сегодня лучше не показываться. Но без замены никак нельзя, и Зыков поехал на квартиру к своему сменщику. Тот вошел в положение – сам иной раз просил о том же, – и Зыков, вернувшись, с легкой душой продолжил начатое…

И закружило Зыкова на две недели. Он и на работу ходил вполпьяна, а трое его собутыльников, можно сказать, трезвыми не бывали.

Как-то вечером пожаловала рыженькая Агриппина. Шальнев к себе в комнату ее не пустил, говорили в прихожей, и Агриппина ушла, расстроенная видом Игоря Андреевича.

Когда на следующий день Зыков проснулся, он вышел в прихожую. Из комнаты соседа доносились громкие голоса. Зыков притаился.

– Не будь жлобом, – сказал Саша.

– Мы так не договаривались, – зло ответил Митя.

– А теперь договоримся.

– Чего это я должен от себя отрывать? – не соглашался Митя. – В благодетели лезешь?

– Не твое дело. Тебе трех пока хватит.

– А если не дам?

– Не финти, Чистый! – нервно, с угрозой крикнул Саша. – Забыл, кто я и кто ты?

– Смотри – не пожалеть бы, – смиряясь, но все же по-прежнему зло произнес Митя.

– Заткнись, надоело! Сказано – и ша. Давай!

Зыкову почудился шелест бумаг, но дальше подслушивать он побоялся и поспешил в ванную. Это было вовремя: в квартиру вошел Игорь Андреевич с двумя полными сумками в руках – он вернулся из магазина… Все опохмелились, и опять закрутилось пьяное колесо.

Так прошла неделя, началась вторая. Во вторник, 3 июля, Зыков предложил всем сходить в баню, попариться с веником. И тут между ним и Сашей произошел такой разговор.

– В баню мы не пойдем, но вот насчет помыться ты прав, – сказал Саша.

– А что? – удивился Зыков. – Оченно даже помогает – похлестаться веничком. От головы оттягивает.

– Оно так, да сердце больное, пару не выдерживает… Но ты вот что купи-ка нам белья… Ну, трусы, майки, носки покрасивше. Можно?

– Отчего же? Конечно, можно.

Саша дал денег, и Зыков съездил в Военторг на Невском, купил все, что надо. Саша и Митя мылись в ванной, а Зыков собирался в баню и про себя рассуждал: чудной народ – не понимают своей пользы. Какое это мытье – в ванне? Как в корыте… И насчет сердца ерунда. Непохоже, чтоб у таких мотор барахлил. Водку хлещут, как за плечо бросают, а пару вдруг испугались.

Но окончательно странными показались Зыкову гости соседа на следующий день, в среду. Саша позвал его к себе и сказал:

– Васильич, не в службу, а в дружбу… Нам с Митей костюмчики новые надо купить, а идти неохота. Морды опухшие – стыд. Сделаешь?

– Можно, да не ровен час мерка не сойдется.

– Чего ей не сойтись? Размеры мы знаем: мне – пятьдесят четвертый, рост второй, ему – пятьдесят второй, рост четвертый.

– Ну а цвет? Матерьял?

– Это все равно, лишь бы неодинаковые. И не синий и не светлый. И подороже. Саша отсчитал пятьсот рублей.

– Вот, хватит?

– За две сотни хороший костюм достать можно.

– Ну на твой вкус…

Когда Зыков в универмаге выбрал два костюма и, не примеряя, попросил выписать на них квитанцию и завернуть, продавщица посмотрела на него как-то удивленно, даже опасливо. Тут-то Зыков и подумал, что гости Шальнева – люди все же очень непонятные, а может быть, и такие же малахольные, как сам Шальнев. Но он успокоил себя, что всяк по-своему с ума сходит. Да и морды у них вправду опухшие, со стороны глянуть – как только что из вытрезвителя.

Саша и Митя, надев обновки, остались довольны. Костюмы были чехословацкие, модно сшитые, чистошерстяные. У Саши коричневый в синеватую клетку, у Мити мышиного цвета.

Оставшиеся деньги – сотню с рублями – Саша подарил Зыкову.

А ровно через неделю, 11 июля, часов в девять утра (Зыков как раз вернулся с ночной смены), Саша постучался к нему, вошел в комнату и попросил спуститься на улицу, поймать машину лучше не такси, а «левую», можно даже грузовую. Ехать, мол, до Колпина, и пассажир шофера не обидит. И машину желательно подогнать прямо к подъезду, во двор. Саша, между прочим, побрился, оставил лишь усики, которые выглядели вполне подходящими, а борода у него так и не отросла до подобающих размеров, потому что времени было мало.

Зыков нанял черную «Волгу», поднялся за Сашей, потом вместе с ним спустился. Они обнялись внизу на прощание, Саша сказал: «Не поминай лихом», сел в машину и уехал.

Как он простился с Шальневым и Митей, Зыков не видел, но с Митей скорее всего без слез, потому что в последние дни, после того подслушанного разговора, они меж собой мирных, а тем более дружеских бесед и за чаркой не вели, а трезвые и подавно, будто черная кошка между ними пробежала. Митя и зубоскалить перестал, ходил туча тучей, только глазами злыми поблескивал, а Саша недобро усмехался, глядя на него.

Митя отбыл тем же манером, с помощью Зыкова, через два дня, 14 июля. И тоже в сторону Колпина.

Шальнев после отъезда Саши сделался сам не свой. Ничего не ел. От выпивки отказывался категорически. И не спал совсем. Только курил и кашлял, кашлял и курил.

Зыков объяснял это усталостью, потому что и сам порядком утомился после двухнедельной беспрерывной пьянки, а ведь он был не в пример здоровее и выносливее своего хилого соседа. Но дело оказалось не только в усталости.

Накануне отъезда Мити, вечером 13-го, у него с Шальневым завязался почему-то скандал. При начале Зыков не присутствовал, началось это в комнате у Шальнева, а потом сосед в расстроенных чувствах прибежал на кухню, где Зыков жарил молодую картошку, купленную на рынке.

– Господи, ну и человек! – держась рукой за сердце, сказал Шальнев и присел на табуретку.

– Ты чего это, Андреич? – поинтересовался Зыков, углядев при этом, что держался Шальнев за сильно оттопыренный борт пиджака.

Но Шальнев не успел объяснить, так как на кухне появился Митя, который был все еще под мухой.

– Ну что, старая крыса, не любишь против шерсти? – спросил Митя, глядя на Шальнева исподлобья.

– Не хочу с вами говорить, – тихо сказал Шальнев.

– А ты и помалкивай, паразит, обмылок! На чужие жрет-пьет, и еще сухими ему давай.

– Подите вы к черту, – умоляюще протянул Шальнев.

– Что-о! – заорал Митя и подвинулся к нему. – Я тебя соплей перешибу, огарок!

Шальнев встал, и Зыкову показалось, что он ищет глазами, чем бы ударить Митю. Да где уж такому против Мити – смех один. Зыков еще помнил своим ребром, как Митя при первом знакомстве ткнул его пальцем, но он все-таки посчитал возможным на правах проверенного собутыльника вмешаться в неожиданную свару.

– Вот так так! – укоризненно сказал Зыков. – То пили-пели, с одной плошки ели, а то и плошку пополам. Нехорошо так, некрасиво.

Митя плюнул под ноги Шальневу и ушел в комнату.

Ту ночь Шальнев коротал у Зыкова на полу, на старом своем матрасе. Он сказал, что не хочет больше видеть Митю.

Утром Митя, слава богу, уехал. Шальнев с ним не попрощался. А когда они остались с Зыковым вдвоем, Шальнев сказал, что собирается через неделю съездить к сестре в Электроград. Но уехал раньше, потому что 18 июля получил телеграмму и сильно взволновался.

Вот и все. Больше Зыков ничего не знает.

Выключив магнитофон, Басков сказал:

– Послушайте, Константин Васильевич, вы себя ребенком, надеюсь, не считаете?

– Да какой уж там ребенок!

– А их, значит, полярниками считали?

– Честное слово!

Басков постучал пальцем по магнитофону.

– Любой, кто вот это послушает, любой скажет: знали вы, кто они такие.

– Да не знал я!

– Ну, скажем, догадывались. А?

Зыков горестно покрутил головой.

– Догадывался.

– В таком случае как ваше поведение называется, понимаете?