Текст книги "В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг."

В настоящее время все большую популярность в литературе набирает концепция «балканизации» франко-русского альянса. В частности, Т. Отт, профессор Университета Восточной Англии, и американский историк С. Уилльямсон, выдвигают тезис о том, что в представлениях французской элиты стабилизация внутриполитического положения в России и, как следствие, упрочнение ее внешнеполитических позиций могли ослабить зависимость Петербурга от Парижа и в перспективе привести к его отколу от Антанты[154]154
  Otte T.G. A “Formidable Factor” in European Politics: Views of Russia in 1914 // The Outbreak of the First World War: Structure, Politics and Decision-making / Ed. by J.S. Levy and J.A. Vasquez. New York, 2014. P. 94–98; Williamson S., Jr. July 1914 Revisited and Revised: The Erosion of the German Paradigm / Ibid. P. 50.


[Закрыть]. В свете этого Франция, по мнению английского и американского специалистов, скорее стремилась к приближению европейской войны, а балканский сценарий ее начала гарантировал участие в конфликте России. Кларк доводит мысль о «балканизации» франко-русского союза до логической крайности, говоря о том, что Париж и Петербург сознательно конструировали геополитический спусковой механизм вдоль австро-сербской границы[155]155
  Clark C. Op. cit. P. 558.


[Закрыть]. В какой-то степени эти идеи являются отзвуком выводов, сделанных Г. Барнсом еще в середине 1920-х гг.

Учитывая политико-географическую локализацию Июльского кризиса 1914 г., ученые не перестают обращаться к сюжетам, связанным со стратегией и тактикой Австро-Венгрии на Балканах. Насыщенный и разноплановый материал по данной тематике позволяет сформулировать ряд общетеоретических проблем, а именно: механизм выработки внешней политики многонациональным государством в условиях усиления на его территории центробежных тенденций (в частности, подъем югославянского движения), корреляция региональной гегемонии и поддержания великодержавного статуса (будучи балканской державой, Австро-Венгрия являлась членом «европейского концерта»), сращивание внутренней и внешней политики, стремление урегулировать принципиальные вопросы внутреннего развития посредством внешнеполитических акций. Обозначенная проблематика нашла отражение в работах С. Уилльямсона[156]156
  Williamson S., Jr. Austria-Hungary and the Origins of the First World War. London, 1992.


[Закрыть].

Ряд современных исследователей разделяет мнение о том, что логика поведения Австро-Венгрии в период Июльского кризиса была обусловлена соображениями сугубо регионального порядка[157]157
  Williamson S., Jr. Op. cit; Maurer J. The Outbreak of the First World War: Strategic Planning, Crisis Decision Making, and Deterrence Failure. Westport, CT, 1995.


[Закрыть]. Австро-венгерское руководство, не просчитав все риски и недооценив возможные международные последствия ультиматума, направленного им Сербии 23 июля, планировало, по выражению американского историка Дж. Танстолла, устроить «маленькую локальную войну к югу от Савы и Дуная»[158]158
  Tunstall G. Austria-Hungary // The Origins of World War I. P. 149.


[Закрыть], т. е. начать Третью балканскую войну.

Вообще же концепция Первой мировой войны как «Третьей Балканской войны» породила серьезные споры в историческом сообществе. Впервые она была сформулирована в начале 1970-х гг. американским исследователем И. Римаком. Он ставил Великую войну в один ряд с Балканскими войнами 1912–1913 гг., в ходе которых местные государства боролись за «турецкое наследство». В 1914 г. сербы, воодушевленные идеей присоединения югославянских провинций Австро-Венгрии, как отмечал И. Римак, готовились к войне с последней. Отдавая себе отчет во вмешательстве России в конфликт на Балканах и, как следствие, автоматическом запуске системы европейских союзов, сербское правительство, по словам американского историка, намеренно провоцировало военное столкновение с Дунайской монархией[159]159
  Remak J. 1914 – The Third Balkan War: Origins Reconsidered // The Journal of Modern History. 1971. Vol. 43. № 3. – Schroeder Р. W. World War I as Galloping Gertie: A Reply to Joachim Remak // The Journal of Modern History. 1972. Vol. 44. № 3.


[Закрыть].

Одним из принципиальных критиков построений И. Римака выступил его соотечественник П. Шрёдер. События июля 1914 г. явились, на взгляд последнего, естественным результатом предшествовавшего развития международных отношений, в том числе взятого Великобританией курса на укрепление Тройственного согласия. Англия, как предположил П. Шрёдер, проводила свою «политику Антант», в частности, выстраивала отношения с Россией за счет Австро-Венгрии. Лондон не воспринимал Двуединую монархию как противника, а скорее ставил ее в один ряд с «недееспособными» Китаем и Персией. Отказ Британии от поддержки Австро-Венгрии означал, что она складывала с себя свои европейские обязательства. Распад Дунайской монархии, который повлек бы за собой образование вакуума силы в «сердце» Европы, по мнению американского историка, с математической точностью предопределил войну за господство на европейском континенте[160]160
  Schroeder P.W. World War I as Galloping Gertie: A Reply to Joachim Remak // The Journal of Modern History. 1972. Vol. 44. № 3.


[Закрыть].

Эти взгляды были развиты и модернизированы П. Шрёдером в более поздних работах. Так, он пришел к заключению о том, что агрессивная балканская политика Австро-Венгрии явилась вынужденной реакцией на деформацию «европейской системы». Старая система взаимоотношений между великими державами базировалась на признании ими неких норм поведения и правил игры, одним из которых было существование Австро-Венгрии в качестве великой державы, гарантированное всеми членами «европейского концерта». Перенесение принципов империалистического соперничества на почву европейской политики привело к изменению правил игры, что вылилось в обострение борьбы между великими державами на Балканах. Австро-Венгрия перестала вписываться в новые реалии европейской и мировой политики. Таким образом, в 1914 г., по метафоричному замечанию П. Шрёдера, Дунайская монархия выбрала для себя наиболее «предпочтительный» способ ухода из жизни: самоубийство, которое было совершенно не из-за боязни смерти, а из-за страха перед палачом, в обличии которого выступала сама система международных отношений[161]161
  Idem. Stealing Horses to Great Applause: Austria-Hungary’s Decision in 1914 in Systemic Perspective // An Improbable War: The Outbreak of World War I and European Political Culture before 1914 / Ed. by H. Afflerbach, D. Stevenson. Oxford, 2007.


[Закрыть].

Среди значимых факторов, определявших как расстановку сил на мировой арене, так и динамику взаимодействия великих держав на Балканах, следует упомянуть австро-германское сотрудничество в рамках Тройственного союза. В новейших исследованиях, затрагивающих австро-германские отношения в период Июльского кризиса, основная дискуссия разворачивается вокруг двух принципиальных моментов: первый – это желание/нежелание Германии локализовать австро-сербский конфликт на Балканах летом 1914 г., второй – начало «превентивной войны» как наиболее желательный исход Июльского кризиса для Центральных держав.

Так, в общем-то почти все исследователи сходятся во мнении, что обусловленный Балканскими войнами подрыв позиций Австро-Венгрии в регионе, перспектива распада этой многонациональной империи, вкупе с постепенным восстановлением военной мощи России на Востоке обнаружили, как полагало германское руководство, стратегическую уязвимость австро-германского союза в Европе. А потому Берлин склонялся к силовому варианту разрешения кризиса на Балканах, спровоцированного убийством австро-венгерского эрцгерцога[162]162
  Copeland D. The Origins of Major War. Ithaca, London, 2001. P. 70.


[Закрыть]. Но тут-то и начинаются основные концептуальные расхождения у исследователей. Приведем два наиболее четко артикулированных подхода. Первый из них представлен работами крупного американского специалиста в области теории международных отношений Дж. Леви, утверждающего, что германская стратегия разрешения так называемой «дилеммы безопасности» заключалась не в развязывании «превентивной войны» в общеевропейском масштабе, а в провоцировании локализованного австро-сербского столкновения на Балканах. Ведь, с одной стороны, успешная реализация этого сценария вызвала бы перегруппировку сил в Юго-Восточной Европе, что облегчило бы положение Австро-Венгрии в регионе; с другой – локализованная австро-сербская война способствовала бы расколу Антанты, что сняло бы проблему «окружения» Германии[163]163
  Levy J.S. The Sources of Preventive Logic in German Decision-making in 1914 // The Outbreak of the First World War… P. 139–166.


[Закрыть].

Данному подходу, заключающемуся в «балканизации» германской «Weltpolitik», противопоставляется концепция «глобализации» Третьей Балканской войны. К ее приверженцам можно причислить американских политологов С. Ван Эверу и Д. Коуплэнда. Так, на взгляд этих ученых, Вена и Берлин, рассчитывавшие переломить негативные для них политические тенденции на Балканском полуострове и в Европе, склонялись к возможности начала «превентивной войны», которая по своим масштабам распространилась бы далеко за границы Юго-Восточной Европы. С. ван Эвера справедливо отмечает, что стремление Центральных держав нанести упреждающий удар вполне соотносилось с господствовавшим в то время «культом наступательной политики». Руководствуясь так называемой логикой «окон возможности», стратеги в Берлине полагали, что в период Июльского кризиса 1914 г. как раз-таки и открылось одно из таких «окон», т. е. выдался момент, когда благоприятное стечение обстоятельств позволяло австро-германскому блоку сместить баланс сил в Европе в свою сторону. Балканский кризис 1914 г., по меткому замечанию Ван Эверы, давал шанс Германии спроектировать «идеальное» начало войны[164]164
  Van Evera S. Op. cit. P. 83.


[Закрыть]. Коуплэнд, в свою очередь, констатирует, что в восприятии германского политического и военного руководства только тотальная война, а не победа Австро-Венгрии в локальном конфликте на Балканах помогла бы Германии разрешить «дилемму безопасности», устранив французскую угрозу с Запада и русскую – с Востока[165]165
  Copeland D. International Relations Theory and the Three Great Puzzles of the First World War // The Outbreak of the First World War… P. 198.


[Закрыть].

Абстрагируясь от теоретических выкладок и переходя к конкретно-историческому материалу, отметим, что в историографии происхождения Первой мировой войны особое место занимают сюжеты, связанные с Балканскими войнами 1912–1913 гг., за которыми закрепилась красноречивая характеристика «пролога» и «прелюдии» общеевропейской катастрофы 1914 г.[166]166
  Hall R. The Balkan Wars, 1912–1913: Prelude to the First World War. London, 2000; Hooton E.R. Prelude to the First World War: The Balkan Wars, 1912–1913 [Kindle edition]. Concord, MA, 2014.


[Закрыть] В современных исследованиях Балканские войны фигурируют в трех основных ипостасях: как конфликт внутрирегиональный, как военно-политический феномен начала XX в., как один из ключевых этапов милитаризации европейской дипломатии и виток «гонки вооружений», вылившейся в Первую мировую войну.

Известный американский историк-балканист, профессор Государ-ственного университета Миннесоты Р. Холл в своей монографии «Балканские войны, 1912–1913 гг. – прелюдия Первой мировой войны» детально исследует этапы формирования Балканского союза, ход и характер боевых действий, попытки великих держав повлиять на процесс послевоенного урегулирования, акцентируя внимание на остроте национальных противоречий местных государств, на проблеме несовпадения их территориально-политических и этнических границ. Он делает заключение о наличии мощного деструктивного элемента в национальных аспирациях балканских государств и в их территориальных притязаниях. Инкорпорируя Балканские войны в более широкий международно-политический контекст первой половины XX в., Холл предлагает рассматривать их, с одной стороны, как начальную фазу Первой мировой войны[167]167
  Холл, помимо всего прочего, указывает на общие поля сражений для Балканских войн и Первой мировой войны: Фракия, область Салоник, Битолы, район р. Струмица и оз. Дойран. Hall R. Op. cit. Р. 132.


[Закрыть], с другой как часть общеевропейского конфликта, продлившегося (с перерывом в 20 лет) до 1945 г.[168]168
  Имеется в виду, что ключевой вопрос Балканских войн – судьба Македонии – был окончательно решен, подобно многим другим территориально-политическими противоречиям в Европе, только после окончания Второй мировой войны. Ibid. Р. 130.


[Закрыть]

Большинство авторов единодушны в том, что непосредственная преемственность между Балканскими войнами и Первой мировой войной проявилась прежде всего в военной сфере. На взгляд британского военного историка и журналиста Э. Хутона, Балканские войны стали своеобразным водоразделом между военным искусством образца Наполеоновских войн и современным способом ведения боевых действий. Ибо в их ходе сочеталась характерная для XIX в. практика дислоцирования войск и организации боевых операций с применением новейших видов вооружений (скорострельная артиллерия, авиация), без которых немыслимо военное дело XX столетия[169]169
  Hooton E.R. Op. cit. Loe. 86.


[Закрыть]. Холл идет еще дальше в своих выводах, говоря о том, что Балканские войны ознаменовали начало эпохи современных вооруженных конфликтов. Так, в военных действиях, развернувшихся в 1912–1913 гг. на юго-восточной оконечности Европы, участвовали армии, сформированные на базе обязательной воинской повинности и оснащенные современными технологиями; солдаты, испытывавшие мощный патриотический подъем, были готовы воевать до морального и физического истощения; кроме того, в общебалканский конфликт кануна Первой мировой войны оказались вовлеченными массы гражданского населения[170]170
  Hall R. Op. cit. Р. 130.


[Закрыть].

Исследователи также пишут о «рубежности» Балканских войн в контексте раскручивания великими державами спирали вооружений. Американский историк Д. Херманн и его британский коллега Д. Стивенсон в своих работах показывают, как после 1912 г. расчеты руководства великих держав, основанные на оценке военной силы и соотношении военных преимуществ, превратились в доминирующий фактор, влиявший на выработку внешнеполитических решений во всех без исключений европейских столицах. Балканские войны, как констатирует Д. Стивенсон, дали импульс принятию новых военных законов в Германии, Франции и России (1913), а также в Австро-Венгрии (1914)[171]171
  Stevenson D. Militarization and Diplomacy in Europe before 1914 // International Security. 1997. Vol. 22. № 1. P. 159. Подробнее: Idem. Armaments and the Coming of War: Europe, 1904–1914. Oxford, 1996.


[Закрыть]. Коллизии международных кризисов, гонка вооружений, конфликт в Юго-Восточной Европе, повлекший минимизацию влияния Австро-Венгрии в регионе – все это, как пишет Д. Херманн, заставило многих современников событий поверить в то, что к концу 1913 г. война была неизбежна[172]172
  Hermann D. The Arming of Europe and the Making of the First World War. Princeton, N.Y., 1996.


[Закрыть].

И, наконец, последний аспект, на котором хотелось бы остановиться, – это то, как современные английские и американские авторы оценивают политику самих балканских государств, а именно Сербии. Не требует объяснений тот факт, что внимание исследователей по большей части сфокусировано на австро-сербском противостоянии, а значит, на поведении Сербии, в частности ее самопозиционировании в качестве «югославянского Пьемонта». Наблюдается устойчивая тенденция перекладывания ответственности за развязывание Первой мировой войны на Сербское королевство. В общем-то эта даже не тенденция, а скорее традиция англо-американской историографии, ибо подобные суждения мы можем встретить в трудах маститых историков, таких как С. Фей и И. Римак. Сейчас в тренде писать о подрывной деятельности в Боснии и Герцеговине сербских «террористов», спонсируемых из Белграда. На подобные пассажи можно натолкнуться в работах К. Кларка и С. Уилльямсон[173]173
  Clark С Op. cit. Р. 47–55; Williamson S., Jr. July 1914 Revisited… P. 39–41.


[Закрыть]. Утверждения вроде того, что «Молодая Босния» – филиал «Черной руки», являются общим местом. Появление столь жестких и безапелляционных формулировок, как представляется, помимо историографической традиции, обязано воздействию информационного поля.

Между тем профессиональные историки-балканисты (Р. Холл, Д. Маккензи), стараются избегать подобных упрощений, отмечая множество неясностей в организации сараевского убийства[174]174
  MacKenzie D. Apis: The Congenial Conspirator. The Life of Colonel Dragutin T. Dimitrijevic. New York, 1989. P. 123–137; Hall R. Serbia // The Origins of World War I. P. 106.


[Закрыть]. Признавая наличие связи между «Черной рукой» и участниками «Молодой Боснии», Р. Холл и Д. Маккензи пытаются показать неоднородность проектов создания единого Югославянского государства, сложную палитру цветов и оттенков внутриполитической жизни Сербского королевства и сопряженные с этим трудности проведения им внешнеполитического курса.

Подводя итоги данному историографическому обзору, мы можем заключить, что при наличии весьма широкого спектра подходов к изучению причин возникновения Первой мировой войны и многообразии вариантов их интерпретаций балканские сюжеты рассматриваются учеными преимущественно в контексте кризиса системы международных отношений, обусловленного изменением политической конфигурации великих держав в начале XX в. Нестабильность на Балканах, являясь сама по себе признанным фактом, на взгляд исследователей, имела второстепенное значение по сравнению с противоречиями, существовавшими между великими державами на глобальном уровне. Так, австро-сербский антагонизм, будучи вопросом регионального порядка, приобретал общеевропейское звучание, поскольку был интегрирован в межблоковое противостояние великих держав. Что касается «деструктивной» роли балканского фактора в развитии предвоенной системы международных отношений, то о ней в основном упоминается в связи с неспособностью великих держав контролировать процессы в Юго-Восточной Европе, порожденные национальными устремлениями местных игроков. Самостоятельные шаги балканских акторов, как отмечается, провоцировали флуктации в рамках системы и в этом смысле ее расшатывали.

И все же приходится констатировать, что в современной англо-американской и отечественной историографии в недостаточной мере освещается взаимовлияние глобального и регионального (балканского) уровней международной системы кануна Первой мировой войны. В качестве позитивной тенденции можно выделить междисциплинарность ряда новых работ, попытки использовать аналитический инструментарий в исследовании фактологического материала, несмотря на опасность излишней схематизации многих сложных явлений. Ведь, как когда-то заметил А. Эйнштейн, обращаясь к концептуализации, мы апостериори пытаемся реконструировать реальность[175]175
  Einstein A. Ideas and Opinions. New York, 2012. P. 58.


[Закрыть]. В любом случае не одно поколение историков еще сломает копья, стремясь ответить на вопрос: почему Первая мировая война началась на Балканах?

Глава I
Закат «эпохи империй»: политическая дестабилизация на Балканах и реакция Великобритании

§ 1. «Восточный вопрос больше, чем любая другая проблема современности, будоражил чувства страны»[176]176
  Argyll G. The Eastern Question. From the Treaty of Paris 1856 to the Treaty of Berlin 1878, and to the Second Afghan War. Vol. I. London, 1879. P. V.


[Закрыть]: факторы становления балканской политики Великобритании (последняя треть XIX– начало XX в.)

В последней трети XIX – начале XX в. Восточный вопрос являлся одной из самых обсуждаемых тем в британском медиапространстве. Традиционно политические круги и представители гуманитарной общественности Туманного Альбиона рассматривали обстановку на Балканах как составную часть этого гордиева узла международных отношений. Политика Лондона в регионе, по сути, была результирующей взаимодействия и взаимовлияния множества факторов: внутриполитической ситуации в Османской империи, роста национально-освободительных движений, геополитических устремлений России и связанной с ними проблемы Черноморских проливов, гегемонистских амбиций Австро-Венгрии на Балканах, общего соотношения сил на мировой арене. Таким образом, Восточный вопрос в его балканской ипостаси был плотно вплетен в ткань европейского равновесия[177]177
  Marriot J.A.R. The Eastern Question. A Historical Study in European Diplomacy. Oxford, 1924. P. 2–3.


[Закрыть], тогда как его многокомпонентность порождала дискуссии в британском истеблишменте о приоритетах политики Лондона на европейском Востоке: будь то Б. Дизраэли с его военно-стратегическими императивами, либералы, предводительствуемые У. Гладстоном, с их акцентом на вопросах морали и распространении ценностей европейской цивилизации или же Р. Солсбери с его модернизированным вариантом Realpolitik, учитывающим новые веяния эпохи. Наша задача состоит в том, чтобы понять, как различные подходы и международный контекст влияли на формулирование политики Англии в Юго-Восточной Европе.

На протяжении всего XIX века Великобритания выстраивала свой внешнеполитический курс на Балканах в зависимости от существовавшей расстановки сил на Ближнем Востоке, т. е. от усиления там влияния другой великой державы и ее возможного преобладания в Азии. В условиях, когда британские правящие круги воспринимали Россию в качестве главного стратегического соперника на Востоке, поддержание целостности Османской империи являлось краеугольным камнем политики Лондона. Эти внешнеполитические представления были реализованы на практике лордом Г. Пальмерстоном в период Крымской войны 1853–1856 гг. и Б. Дизраэли во время Восточного кризиса 1875–1878 гг. Их ближневосточная стратегия была нацелена на то, чтобы не позволить империи Романовых утвердиться на берегах Босфора. Ведь такой поворот событий имел бы для Британии отрицательные последствия: занятие другой великой державой Константинополя автоматически означало ее доминирование в Восточном Средиземноморье, что было сопряжено с прямой угрозой британскому пути в Индию[178]178
  Hansard’s Parliamentary Debates. House of Commons. Ser. 3. Vol. 231. London, 1876. Col. 127.


[Закрыть]. Именно Константинополь Дизраэли считал ключом к Индии, а не Египет и Суэцкий канал: в случае захвата Россией турецкой столицы, ее войска, по убеждению британского премьер-министра, имели все шансы беспрепятственно дойти до Сирии, далее к устью Нила, и тогда отпала бы всякая необходимость в оккупации Египта[179]179
  Monypenny W.F., Buckle G.E. The Life of Benjamin Disraeli, Earl of Beaconsfield. Vol. 6. London, 1920. P. 84.


[Закрыть].

События, разыгравшиеся в середине 1870-х гг. на Балканах: волнения в Боснии и Герцеговине, восстание в Болгарии, вступление Сербии и Черногории в войну против Османской империи – словно морская волна вынесли на повестку дня Восточный вопрос[180]180
  Pavlowitch S.K. A History of the Balkans 1804–1945. London, 1999.


[Закрыть]. Этот всплеск пассионарности балканских народов вызывал ярое недовольство туркофила Дизраэли, который не мог уяснить, как волнения в отдаленной балканской провинции – явление, распространенное в этих землях, – могли взбудоражить всю Османскую империю и превратиться в головоломку европейской дипломатии. Угроза европейскому равновесию, т. е. антитурецкое восстание, как цинично писал Дизраэли леди Честерфильд, могло быть ликвидировано за неделю![181]181
  Мопуреппу W.F., Buckle G.E. Op. cit. P. 13.


[Закрыть]

Воспринимавшиеся как деструктивный фактор международной жизни восстания местных славян привели к тому, что европейские кабинеты начали терять контроль над действиями балканских игроков, в том числе переживавших пору своего государственного становления княжеств Сербии и Черногории. Балканские лидеры не могли себе позволить проводить политику, диссонировавшую с многовековыми чаяниями своих подданных. По справедливому замечанию видного британского слависта Р.У. Сетон-Уотсона, по мере эскалации Восточного кризиса инициатива в Восточном вопросе начинала переходить от правительств великих держав к менее значимым личностям в Белграде, Цетине и далеких боснийских горах. Например, опасавшийся лишиться трона сербский князь Милан Обренович был вынужден объявить войну Порте: из-за своей нерешительности он быстро терял популярность, тогда как активизировались его соперники – Николай Черногорский и Петр Карагеоргиевич[182]182
  Seton-Watson R.W. Disraeli, Gladstone and the Eastern Question. A Study in Diplomacy and Party Politics. New York, 1962. P. 31.


[Закрыть].

Мощный национально-освободительный порыв балканских христиан был спроецирован на политическую карту Юго-Восточной Европы при помощи военного участия России. Произошло уникальное совпадение внешнеполитических интересов великой державы и стремления балканских народов к национальной независимости и самостоятельной государственной жизни. После Крымской войны Россия испытывала не только метафизическое чувство исторического одиночества и международной уязвимости, о чем писал Н.Я. Данилевский, но ей было необходимо решать практические задачи внешней политики в балканско-ближневосточном регионе. В сложившихся мирополитических реалиях Российской империи требовалось взрастить себе потенциальных союзников. А это предполагало создание благоприятных международных условий для их внутриполитического развития, формирования их национального самосознания и государственности. Как писал С.М. Соловьев: «Итак, у России по отношению к Восточному вопросу есть своя историческая, национальная политика, которой она должна остаться верною… Россия не может желать распространения своей государственной области, и без того громадной… Пусть живут свободно и независимо родные по вере и крови народы; пусть умножают запас новых деятелей на поприще европейской цивилизации, которое требует именно деятелей самостоятельных, своеобразных»[183]183
  Соловьев С.М. История падения Польши. Восточный вопрос: (XVIII–XIX вв.). М., 2003. С. 315.


[Закрыть]. Собственно, русско-турецкая война отчасти и стала воплощением этой внешнеполитической стратегии.

Лондон выступал против образования независимых государств на национальных окраинах Османской империи, даже если для этого существовали объективные предпосылки. Стараниями британской дипломатии власть султана (несмотря на поражение Турции в войне с Россией 1877–1878 гг.) сохранялась над обширными территориями на Балканском полуострове. Под давлением Лондона были аннулированы основные постановления Сан-Стефанского прелиминарного договора. Так, наиболее негативную реакцию английского правительства вызвал пункт, по которому территория автономного Болгарского княжества должна была простираться от Дуная на севере до Эгейского моря на юге и от Черного моря на востоке до гор Албании на западе[184]184
  Сборник договоров России с другими государствами. М., 1952. С. 163–164.


[Закрыть]. По оценкам британских дипломатов, создание большого славянского государства радикально сместило бы баланс сил на Балканском полуострове в пользу России и позволило бы ей политически и экономически доминировать в регионе[185]185
  Foundations of British Foreign Policy from Pitt (1792) to Salisbury (1902); or, Documents, Old and New. Cambridge, 1938. Doc. 144. P. 377. The Salisbury’s Circular to the Powers. 1.01.1878.


[Закрыть]. В результате по решению Берлинского конгресса 1878 г. Болгария была разделена по Балканскому хребту на две части: на севере от него образовывалось самоуправляющееся Болгарское княжество, на юге – провинция Восточная Румелия, оставшаяся «под непосредственной политической и военной властью» турецкого султана[186]186
  Сборник договоров России… С. 188.


[Закрыть]. В состав Османской империи возвращались Македония и Фракия, для которых не предусматривалось «особого административного устройства». Но даже такое территориальное урегулирование в отношении Болгарии вызывало критическую реакцию ряда британских дипломатов: по словам британского посла в Константинополе O. Лэйарда, отдать Болгарскому княжеству Софийский округ значило «открыть ему дверь в Македонию»[187]187
  Британски дипломатически документи по българския национален въпрос. Т. 1 (1878–1893). София, 1993. № 58. С. 174. A. Layard to Foreign Secretary. 27.04.1880.


[Закрыть].

Несмотря на дипломатическую победу, одержанную Англией на Берлинском конгрессе, и сохранение турецкого присутствия на Балканах, все же нельзя говорить о том, что Лондон безоговорочно солидаризировался с Портой. Скорее поддержка Турции рассматривалась Уайтхоллом в качестве вынужденной меры. Как отмечал британский посол в Константинополе Ч. Стрэтфорд-Каннинг, «из двух зол (утверждение России на Босфоре или опора на Османскую империю с ее административным произволом – О. А.) надо выбирать меньшее»[188]188
  Canning S. The Eastern Question. London, 1881. P. 7.


[Закрыть]. Британский истеблишмент прекрасно понимал, что Турция находилась в состоянии глубокого упадка. Модернизация Османской империи, в частности ее финансовой системы и аппарата управления, на взгляд Лондона, являлась обязательным условием английской поддержки. Еще Пальмерстон говорил о том, что Англия не собиралась воевать за «мертвое тело»[189]189
  Farley J. Turks and Christians: A Solution of the Eastern Question. London, 1876. P. 171.


[Закрыть]. Так, способность Порты содержать армию и флот, т. е. эффективно противостоять России, напрямую зависела от успешной реорганизации имперской финансовой системы[190]190
  Temperley H. British Policy towards Parliamentary Rule and Constitutionalism in Turkey (1830–1914) // Cambridge Historical Journal. 1933. Vol. 4. № 2. P. 165.


[Закрыть]. Но все попытки проведения реформ в Османской империи в середине XIX в., известные в истории как Танзимат (1839 – нач. 1870-х гг.), по большей части оказались безрезультатными.

Маркиз Солсбери, руководивший британской дипломатией на протяжении 20 лет, имел, в отличие от своего однопартийца Б. Дизраэли, с которым они заняли консолидированную позицию на Берлинском конгрессе, более сложный и нюансированный взгляд на Восточный вопрос[191]191
  Министр иностранных дел в 1878–1880 гг., 1885–1886 гг., 1887–1892 гг., 1895–1900 гг., премьер-министр в 1885–1886 гг., 1886–1892 гг., 1895–1902 гг.


[Закрыть]. Солсбери вообще считал Крымскую войну ошибкой и сожалел о том, что западные державы отвергли предложение Николая I о разделе Османской империи. Ее исчезновение, по мнению лидера тори, являлось наиболее приемлемым вариантом урегулирования Восточного вопроса, поскольку Турция, оказавшись в зависимости от какой-либо великой державы, представляла бы серьезную угрозу для британских интересов в Азии[192]192
  Cecil G. Life of Robert, Marquis of Salisbury. Vol. II. London, 1921. P. 79–80.


[Закрыть].

Солсбери, внешнеполитический кругозор которого сформировался под влиянием опыта, полученного им в бытность министром по делам Индии, преимущественно волновала судьба владений султана в Малой Азии. На этом фоне проблема Балкан отходила на второй план. Он предсказывал дальнейшую потерю Турцией европейских провинций: Фракии, Македонии, Албании, Фессалии и Эпира, – однако, по его разумению, эти земли представляли лишь временную стратегическую ценность, поэтому Порте следовало бы сосредоточиться на поддержании своей империи в Азии. Ведь занятие русской армии Карса с высокой долей вероятности могло породить среди населения Малой Азии, Месопотамии и Сирии ощущение перемен: по прогнозам Солсбери, арабы и в целом азиаты взирали бы на Россию взглядом, исполненным надежды на лучшую жизнь. Из этого делалось логическое заключение о том, что Турции было жизненно необходимо заключить союз с могущественной державой, и этой державой могла быть только Великобритания, которая, в свою очередь, стремилась ликвидировать всякую угрозу коммуникациям с Индией[193]193
  Foundations of British Foreign Policy… № 145. P. 384–385. Salisbury to Layard. 9.05.1878.


[Закрыть]. Таким образом, в условиях, когда проблемы европейских и азиатских провинций Османской империи составляли единый комплекс противоречий, балканская политика Англии формировалась под воздействием отношения Лондона к ситуации в азиатских владениях султана.

Декларируя принцип поддержания территориальной целостности Османской империи, но вместе с тем отдавая себе отчет в существовавшем там положении дел, руководители Форин Оффис были вынуждены искать иные способы сохранения своего влияния на Ближнем Востоке.

Одним из таких средств являлась оккупация тех турецких территорий, которые в стратегическом отношении представляли жизненно важное значение для Британской империи. С этой целью в 1878 г. Англия заставила Порту заключить с ней так называемую Кипрскую конвенцию, в соответствии с которой Лондон обязывался оказать Турции поддержку, в том числе военную, в случае приобретения Россией новых территорий в Азии. В обмен на это султан соглашался на занятие Британией Кипра[194]194
  Среди других островов в Восточном Средиземноморье предпочтение было отдано Кипру, прежде всего, из-за его стратегического положения (близость к Сирии и Малой Азии), а также по соображениям экономического характера. См.: Lee D. A Memorandum Concerning Cyprus // The Journal of Modern History. 1931. Vol. 3. № 2. P. 237–241.


[Закрыть] для обеспечения оптимальных условий базирования британского флота и войск[195]195
  The Map of Europe by Treaty… № 524. P. 2722–2723. Convention of Defensive Alliance between Great Britain and Turkey. 4.06.1878.


[Закрыть]. Подобными соображениями, возможно, иначе сформулированными, была вызвана британская оккупация Египта в 1882 г., которая упрочила контроль Англии над Суэцким каналом.

Другой способ, к которому обращалась Британия для реализации своих интересов на Ближнем Востоке, – налаживание партнерских отношений с Австро-Венгрией, стремившейся к гегемонии на Балканах. Перед Веной и Лондоном стояла общая задача – не допустить преобладания в регионе России. Они исходили из того, что Турция не располагала достаточными ресурсами для энергичного отпора своей могущественной северной соседке и в конце концов могла или уступить ей, или с ней договориться[196]196
  TNA. FO 93/1/1. № 368. Paget to Salisbury (secret). 22.10.1887; BDFA. Ser. B. Vol. 19. Doc. 4. Iddesleigh to White (very confidential). 11.10.1886. P. 53.


[Закрыть]. С целью предотвратить подобный вариант развития событий Англией и Австро-Венгрией в 1887 г. были заключены соглашения о поддержании статус-кво на Востоке и сохранении территориальной целостности Османской империи – Средиземноморская Антанта[197]197
  Средиземноморская Антанта 1887 г. была заключена между Англией, Австро-Венгрией и Италией. В своем повествовании мы не будем затрагивать подписание англо-итальянских соглашений, поскольку они распространялись преимущественно на западную часть Средиземноморья.


[Закрыть]. Державы заявили о своем намерении оказать Турции содействие в случае ее сопротивления иностранному вторжению[198]198
  Foundations of British Foreign Policy… Doc. 182. P. 461. Речь не шла о каких-либо конкретных мерах помощи Турции.


[Закрыть]. Если же Порта поддастся внешнему давлению, то они оговаривали за собой право временно оккупировать части османской территории[199]199
  Ibid. Р. 462.


[Закрыть]. Причем Вена была склонна трактовать этот пункт как санкцию на занятие ряда балканских провинций (при одновременной отправке эскадры в Дарданеллы)[200]200
  TNA. FO 93/1/1. № 5. Remarques concernant les Bases d’un Accord a Trois (Communicated to the Marquis of Salisbury by Baron de Biegeleben).


[Закрыть]. Британское правительство в лице Солсбери высказывалось за распространение Средиземноморских соглашений на малоазиатские провинции султана. Ведь угроза Проливам, как отмечал британский премьер-министр, могла исходить не только с запада, но и с востока[201]201
  TNA. FO 93/1/1. Precis of Proposed Reply to Eight Bases; Salisbury to J. Savile. 25.10.1887.


[Закрыть]. Фактически Англия и Австро-Венгрия очертили свои «сферы ответственности» в отношении территорий Османской империи.

Поддержка Порты и взаимодействие с Австро-Венгрией являлись традиционными инструментами в арсенале британской дипломатии, когда речь шла о противодействии России на Ближнем Востоке. Однако Форин Оффис не ограничивался исключительно этими методами. Внешнеполитический курс Лондона на Балканах отличался известной гибкостью. В этом, несомненно, присутствовала заслуга и Р. Солсбери – талантливого и дальновидного дипломата. Будучи прагматиком, маркиз адаптировал некоторые внешнеполитические идеи Гладстона и его последователей: он исходил из того, что христианские государства полуострова имели гораздо больше возможностей для динамичного развития, чем вступившая в пору своего заката Османская империя[202]202
  Diplomaticus. Lord Salisbury and the Eastern Question // The Fortnightly Review. 1897. Vol. 61. P. 460.


[Закрыть]. Непосредственно участвуя в разработке Берлинского трактата, постановления которого оказались столь неблагоприятными для Болгарии, Солсбери под воздействием событий 1885–1886 гг. переоценил ее значение для расстановки сил в регионе и балканской политики Лондона. Внутреннее, не спровоцированное внешним вмешательством, движение за объединение Болгарии и Восточной Румелии, ссора болгарского князя Александра Баттенберга с Петербургом, убедительная победа над сербами в войне 1885 г. продемонстрировали Европе, что правящие круги княжества были способны принимать самостоятельные внешнеполитические решения. Расширившаяся Болгария, стремившаяся избавиться от опеки России, вызывала благосклонное отношение Англии[203]203
  Sutherland Н. Sir William White, К.С.В., K.C.M.G., for Six Years Ambassador at Constantinople; His Life and Correspondence. London, 1902. P. 228–229.


[Закрыть]. Британский посол в Константинополе сэр Уильям Уайт довольно красноречиво выразил английское видение болгарской проблемы: «эти недавно освободившиеся народы (т. е. болгары – О. А.) хотят вздохнуть полной грудью, а не через ноздри России»[204]204
  Ibid. P. 234.


[Закрыть]. При содействии британской дипломатии было заключено турецко-болгарское соглашение, в соответствии с которым султан назначал болгарского князя губернатором Восточной Румелии. Таким образом, Болгария, на взгляд Форин Оффис, превратилась из сателлита России на Балканах в преграду на пути ее продвижения в Восточное Средиземноморье.