Текст книги "Княгини, царицы, императрицы и другие знаменитые женщины России"

Полное равнодушие к политике и мудрое нежелание участвовать в интригах, при существовании к тому же за границей внука Петра Великого, принца Голштейн-Готторпского, спасли Елизавету от пострижения в монастырь и от нежелаемого брака, но конфликты между ней и Анной Иоанновной вспыхивали неоднократно. Елизавета старалась как можно реже появляться при дворце, и знать, продолжавшая презирать цесаревну за низкое происхождение ее матери, простонародные вкусы и легкомысленное поведение, считала ее заброшенной и одинокой. Казалось, что цесаревна закончит свои дни в безвестности, но… однажды фельдмаршал Миних пришел поздравить ее с новым – 1741 годом – и застыл от ужаса: все помещения дворца были заполнены гвардейцами, которые фамильярно величали царевну кумой, то есть крестной матерью своих детей. Последствия подобного «кумовства» с гвардией были оценены опытным царедворцем верно, но не это было главным. Изменилась ситуация, и складывалась она не в пользу правящих властей.

Л. Каравакк (?). Портрет Елизаветы Петровны в мужском костюме. 1745 (?)

Умерла императрица Анна Ивановна, ее сменила регентша Анна Леопольдовна – дочь герцога Мекленбургского, которую выдали замуж за герцога Брауншвейгского, и иностранцы у трона, давно раздражавшие народ, начали пожирать друг друга. Ошеломленные жители столицы не успевали наблюдать за сменой властей. Ночью из Зимнего дворца вынесли брыкающегося Бирона, завернутого в солдатскую шинель, а его жену, герцогиню Курляндскую, просто, дабы не утруждать себя, кинули в сугроб; вскоре за этим был выставлен караул у дома скинувшего Бирона фельдмаршала Миниха, и главенство в правительстве оказалось у организовавшего опалу Миниху Остермана. Усилилось беззаконие. Бессилие властей и странная, нелюдимая правительница с полунемецким именем и мужем-иностранцем заставили все сильнее жалеть о «добрых временах Петра Великого», царствование которого, как это обычно бывает по прошествии времени, идеализировали. Настроения общества чутко уловил прусский посланник Мардефельд, который на следующий же день после смерти Анны Ивановны писал: «Все чрезвычайно восстановлены против узурпатора (Бирона), и гвардейские солдаты открыто говорят, что они будут терпеть его правление только до погребения … и что лучше всего было бы передать власть цесаревне Елизавете – прямому отпрыску Петра Великого, ввиду того что большинство солдат принимает ее сторону».

Император Иоанн Антонович с регентшей Анной Леопольдовной

Приветливая и улыбчивая Елизавета продолжала вести себя так же как всегда, часто показываясь народу, с которым очень легко находила общий язык, и это имело великолепное пропагандистское воздействие. О незаконном происхождении милой русской цесаревны уже никто не вспоминал – все видели только добрую дочь царя Петра, которая живет в забвении, в то время как на престоле находится брауншвейгская фамилия. И Елизавета поддерживала эти настроения. Она носила скромные платья из белой тафты с черной отделкой, принимала грустный и серьезный вид и при случае делала красивые и неопасные политические жесты. Так она навестила тверского епископа Лопатинского, которого заточила Анна Ивановна (правительница Анна Леопольдовна его освободила), и задала ему вопрос, на который получила ответ, разнесенный по всей стране.

«Узнаешь ли ты меня?» – спросила она епископа.

Лицо измученного многолетним заключением старца озарилось радостью, и он воскликнул: «Ты – искра Петра Великого!»

Гвардию же Елизавета всегда не оставляла своим вниманием (это недоброжелатели иногда даже трактовали весьма двусмысленно) и часто посещала находящиеся неподалеку от ее дворца казармы. Она помогала офицерам и крестила детей гвардейцев, что ставило ее и этих российских преторианцев в особые, близкие отношения. Кумовству по православным традициям всегда придавалось большое значение.

Е. Лансере. Цесаревна Елизавета в Преображенских казармах

Настроениями в гвардии попытались воспользоваться французский посланник Шетарди и шведский – барон Нолькен. Первый мыслил путем возведения на престол Елизаветы отвлечь Россию от союза с Австрией, второй – вернуть Швеции потерянные в Северной войне земли. Посредником между иностранными резидентами и Елизаветой был лейб-медик Лесток, приставленный к ней с детства, к которому Елизавета питала полнейшее доверие, но нерешительность Шетарди и чрезмерные притязания Нолькена заставили царевну прервать переговоры с ними.

Слухи о готовящемся заговоре распространились по городу и дошли до сведения правительства, которое не придало им значения. Анна Леопольдовна не замечала, что в стране и гвардии царят настроения, враждебные по отношению к иностранцам и, в частности, к «брауншвейцам» (то есть к ее семье). Елизавету продолжали считать легкомысленной прожигательницей жизни. Английский посланник Финч, «подобно шекспировскому Цезарю, питавшему недоверие к худощавым людям с ввалившимися глазами… говорил, что она была слишком толста, чтобы быть заговорщицей». (Валишевский.) Насчет полноты Финч был прав. Все потомки царя Алексея Михайловича по женской линии имели к ней склонность, а Елизавета усугубила ее своим пристрастием к жирной украинской пище (несчастное следование привычкам своего любовника – украинца Разумовского). Но в остальном, английский посланник ошибался. В нужный момент Елизавета проявила достойную ее великого отца решительность. Плана осуществления переворота не было, и ускорил его случай. Правительница Анна Леопольдовна также имела известия о заговоре (их ей давали прекрасно осведомленные обо всем, что делается в столице, иностранные посланники, в том числе и осудивший континентальную пышность форм Елизаветы Финч), но не хотела им верить и, чтобы узнать наверняка, выбрала наиглупейший способ, решив спросить о нем саму цесаревну.

Георг Преннер (?). Конный портрет императрицы Елизаветы Петровны со свитой. 1744–1755 гг.

23 ноября был куртаг у правительницы, на котором та отозвала Елизавету в отдельный покой и прямо задала вопрос: «Правда ли, что вы намереваетесь совершить переворот в свою пользу?». Ответ был именно такой, какого и следовало ожидать. Елизавета изобразила возмущение и обиду, все отрицала, плакала, и простодушная Анна Леопольдовна поверила. В результате разговора родственницы заключили друг друга в объятия, и их слезы смешались.

Сторонники Елизаветы, узнав о разговоре, пришли в смятение, цесаревну же охватил леденящий ужас. Анна Леопольдовна пригрозила, что прикажет арестовать Лестока, и Елизавета не сомневалась, что ее врач не сумеет проявить героизм, который поможет ему выдержать допрос в Тайной канцелярии. Опасность была несомненна, и Лесток, явившийся утром 24 ноября, очень реалистично изобразил ее, наскоро нарисовав на игральных картах Елизавету в двух видах: в монастыре, где ей обрезают волосы, и на троне, окруженной ликующим народом. Подпись «Выбирайте!» разрешила сомнения колеблющейся цесаревны. Елизавета выбрала последнее и назначила время – ночь 26 ноября. Обращение за помощью к Шетарди осталось без ответа, и дочь Петра I, заложившая свои драгоценности, могла смело говорить, что ее переворот произошел без иностранного участия.

Ночью к ней пришли гвардейцы, которые были рады действовать, в особенности с тех пор, когда их решили удалить из столицы и отправить в зимний поход. Тем временем Лесток разослал своих людей к домам Остермана и Миниха, а сам съездил к Зимнему дворцу. Ничего подозрительного замечено не было, и окна во всех зданиях оставались темными.

Наступил решительный час. Елизавета, помолившись, дала обет в случае успеха отменить в России смертную казнь, надела кирасу и вышла к ожидавшим ее приближенным. Цесаревна была бледна, и Лесток, чтобы придать цесаревне смелости, вложил ей в руку крест и надел на шею орден Святой Екатерины, учрежденный царем Петром в память о мужестве, проявленном ее матерью. Елизавета села в приготовленные сани и во весь дух помчалась к казармам Преображенского полка, где непредупрежденный часовой пробил тревогу, но находчивый Лесток ударом ножа прорвал барабан. Около нескольких сотен солдат в несколько минут собрались вокруг Елизаветы. Подняв крест над головой, она обратилась к ним: «Узнаете ли вы меня, знаете ли вы, чья я дочь?»

Ответом был дружный крик солдат: «Узнаем, матушка! Веди за собой!»

«Меня хотят заточить в монастырь, готовы ли вы защитить меня?» – продолжила Елизавета. Получив столь же дружное подтверждение, она привела солдат к присяге и потребовала не проливать кровь. Это несколько смутило, но гвардейцы поклялись, и процессия двинулась к Зимнему дворцу.

В конце Невского проспекта неподалеку от дворца гренадеры посоветовали Елизавете во избежание шума выйти из саней и идти пешком. Шагать по снегу в длинных юбках и тяжелой кирасе начинающей полнеть цесаревне было трудно, она запыхалась, замедлила шаг, и двое гвардейцев подхватили свою будущую повелительницу. Так на их могучих руках она и была внесена в свое будущее царствование.

У Зимнего дворца гренадеры легко обезоружили солдат, к которым Елизавета обратилась с призывом: «Служить ей, как служили ее отцу», получила ожидаемое одобрение и, по одной из версий, прошла в комнату к правительнице, которая спала вместе с фрейлиной Юлией Менгден. Елизавета сказала ей: «Сестрица, пора вставать!» Увидев гвардейцев, Анна Леопольдовна поняла, в чем дело, сказала: «Ах, мы пропали!» – и стала умолять царевну не делать зла ее детям. Елизавета пообещала быть милостивой, посадила брауншвейгскую чету в сани и отправила в свой дворец. По другой версии, она не пожелала увидеться со свергнутой регентшей (что было вполне естественно) и стала дожидаться, когда проснется младенец-император. Елизавета поцеловала его и, обливаясь слезами, сказала: «Бедное дитя! Ты вовсе невинно: твои родители виноваты».

Вина несчастного брауншвейгского семейства состояла только в том, что они стояли на дороге царевны к трону. Анна Леопольдовна, племянница прежней императрицы, была рассеянна, добродушна, не любила большое общество и не испытывала особой тяги к власти, а ее муж, принц Антон Ульрих Брауншвейгский, брат прусской и датской королев, также не являл собой пример властителя. Супружеская чета была несчастлива в браке. Анна Леопольдовна предпочитала хрупкому женоподобному принцу блестящего саксонского посланника Линара и открыто выражала свое отвращение. Волею судьбы супруги были вознесены на вершину власти и грубо сброшены вниз. Супроуга английского посланника леди Рондо, наблюдавшая их свадьбу, напишет своей приятельнице в Англию, что принц, одетый в белый атласный камзол, выглядел «как жертва». Может быть, подобное впечатление создавали длинные белокурые волосы Антона Ульриха, распущенные по плечам, но, так или иначе, слова наблюдательной леди оказались провидческими. Дальнейшая судьба брауншвейского семейства, ставшего жертвой династической борьбы в России, была ужасна. Народ, увидевший Елизавету с младенцем, вышедшую на балкон дворца, подумал, что теперь она станет регентшей при нем, но Елизавета обратилась к своим приближенным со страшным вопросом: «Что делать с принцем Брауншвейским?». Иван Антонович более не являлся императором.[10]10
  Брауншвейгское семейство будет отправлено на север России в укрепленный город Холмогоры, в ссылке Анна Лепольдовна родит еще детей и скончается в 1746 году. Несчастного Ивана Антоновича, одного из самых трагических персонажей русской истории, разлучат с родителями в самом раннем детстве, а две его сестры и два брата проживут в заточении 34 года. Скромный принц Антон Ульрих, проявивший храбрость в боях на стороне русских войск под Очаковом, будет вести себя на редкость достойно, и его дети также вырастут вполне достойными людьми, скромными и неплохо воспитанными. При воцарении Екатерины II они попросят только об одной милости: «Чтоб позволено им было выезжать из дома на луга для прогулки, мы слышали, что там есть цветы, каких в нашем саду нет». После смерти отца в 1780 году их отправят в Ютландию, где не привыкшие к свободе узники быстро уйдут из жизни.


[Закрыть]

К семи часам утра бескровный переворот завершился, и во дворец Елизаветы стали собираться растерянные петербургские вельможи, но она приняла всех милостиво (опала постигла лишь немногих), и вместо ожидаемых казней последовала традиционная ссылка в Сибирь. С самого начала своего правления Елизавета, отменившая смертную казнь (а это в России 18-го столетия был Поступок), хотела явить пример гуманности и великодушия.

Переворот породил в обществе настоящий взрыв национального чувства, и идеология царствования, сохранившаяся до его конца, – это восстановление справедливости, освобождение от иностранного гнета и возникшее вследствие этого процветание. Идеологическая направленность не особенно волновала императрицу, но как человек интуитивный она ее поддерживала и действительно являлась патриоткой своей страны, учитывающей в политике прежде всего национальные интересы. Но более всего Елизавету волновало другое – она сама, ее несравненная красота и развлечения, в которых она могла показать ее в полном блеске. И после коронации, состоявшейся в Москве, и щедрого награждения приближенных началось царствование, наполненное бесконечными, великолепными празднествами. Поэт и писатель Алексей Константинович Толстой напишет о царице Елизавете строки, в которых коротко и емко охарактеризует это правление:

 
«Веселая царица была Елисавет,
Поет и веселится,
Порядка только нет».
 

К делам Елизавета испытывала отвращение. Она была преисполнена самых добрых намерений, желала принести пользу и добро своему народу, который любила в меру своих возможностей, и столь же искренне старалась делать все от нее зависящее, чтобы не посрамить славного имени своего отца. Но заставить себя работать не могла и не имела возможности – слишком много времени занимали развлечения. По четвергам и воскресеньям Елизавета устраивала приемы. Два вечера в неделю – концерты, дважды на неделе – придворные балы. Насколько занята была императрица, можно судить по записи в камер-фурьерском журнале за 1743 год. В номере от 5-го сентября отмечен праздник в Летнем дворце, 6-го сентября – комедия и большая иллюминация сада. 15 сентября – снова большой праздник по случаю заключения мира со Швецией… 7октября – обед, ужин и всевозможные развлечения на даче гофмаршала Д. А. Шепелева. 8–10 октября – большая охота в Царском Селе.

Дети правительницы Анны Леопольдовны. Принц Алексей, принц Петр, силуэты

Дети правительницы Анны Леопольдовны. Принцесса Екатерина, принцесса Елизавета, силуэты

11 октября – праздник в новом дворце – и так нескончаемые празднества до конца года. Нетрудно понять, что императрица с трудом находила время для чтения бумаг и слушания докладов, и важнейшие документы неделями лежали, ожидая ее подписи. Канцлер Елизаветы Бестужев-Рюмин сетовал, что «трудно убедить императрицу хоть на пятнадцать минут заняться делами». Засвидетельствовали непреходящую лень Елизаветы и современники-иностранцы. «Она ненавидит всякие дела и все, что требует от нее мысленных усилий», – писал лорд Хинтфордт (он же, правда, отметил и незаурядный интеллект императрицы).

«Нет на свете самого важного дела, которое она не отменила бы в угоду пустопорожнему времяпрепровождению», – вторил ему саксонский дипломат Петцольд.

«Императрица подписала договор с Австрией и уже написала три буквы, как на кончик пера села оса. В ужасе императрица бросила перо и покинула зал. Через полтора месяца подписали остальное», – это свидетельство француза Бретейля.

Дисциплинированная труженица, будущая Екатерина II, так писала о своей предшественнице: «Леность удерживала ее от того, чтобы посвятить себя образованию ума… Льстецам и тем, кто распространял только сплетни, удалось создать вокруг …настолько бессодержательную и мелочную атмосферу, что ее повседневное времяпрепровождение состояло только из удовлетворения своих капризов, религиозных занятий и расточительства». Маркиз Шетарди, тот самый, который когда-то упустил возможность помочь Елизавете взойти на престол, возмущался: «Мы здесь имеем дело с женщиной, на которую ни в чем нельзя положиться. Еще будучи принцессою, она не желала ни о чем мыслить, ни что-нибудь знать, а сделавшись государыней, только за то хватается, что при ее власти может доставить ей приятность. Каждый день занята она различными шалостями: то сидит пред зеркалом, то по нескольку раз в день переодевается – одно платье скинет, другое наденет – и на такие ребяческие пустяки тратит время».

Страсть к нарядам действительно доходила у Елизаветы до безумия. В 1753 году во время пожара в одном из ее московских дворцов сгорело 4 000 платьев, но, видимо, это не нанесло серьезного ущерба гардеробу императрицы, так как после ее смерти осталось еще 15 000, а также два сундука шелковых чулок, тысяча пар туфель и более сотни кусков французских материй. Елизавета с самым горячим нетерпением поджидала прибытия в столицу французских кораблей и приказывала немедленно покупать все новинки, привозимые ими, прежде чем другие их увидели. Она обладала безупречным вкусом и умела выгодно оттенить свою сияющую красоту, предпочитая белые или светлые материи, затканные золотыми или серебряными цветами. Фигура у Елизаветы, несмотря на некоторую полноту, была великолепна, но длинные и широкие юбки того времени не давали возможности продемонстрировать все ее совершенство, и она нашла способ, проявив при этом изобретательность и изрядную жестокость. Унаследовав от отца любовь к переодеваниям, Елизавета стала устраивать при дворе маскарады, на которые являлась переодетой в мужские костюмы. Таким образом, она давала своим придворным приятный повод для выражения восхищения и одновременно устраняла возможных соперниц в красоте, которыми изобиловал ее двор. По указу царицы на маскарады все дамы должны были являться в мужских нарядах, а мужчины – в женских. Это был тонкий стратегический ход – в мужских камзолах ее дамы теряли часть своего очарования и тем самым подчеркивали первенство императрицы, что волновало ее, пожалуй, более, чем успехи в политике.

Царствование Елизаветы – это прежде всего царствование моды, и единственными указами, которые она готовила сама и самым серьезным образом продумывала, были те, которые касались внешнего вида. Они, скорее, напоминали статью из журналов мод, но их выполнение было строго обязательно, а нарушение каралось.

«Дамам – кафтаны носить белые тафтяные, обшлага, опушки и юбки гарнитуровые зеленые, по борту тонкий позумент, на головах иметь обыкновенный папильон, а ленты зеленые, волосы вверх гладко убраны; кавалерам – кафтаны белые, камзолы, да у кафтанов обшлага маленькие, разрезные и воротники зеленые с выкладкой, позумента около петель и притом у тех петель чтоб были кисточки серебряные же небольшие», – гласил один из них, изданный в 1752 году. Для того чтобы окружение было ее достойно, Елизавета велела дамам являться на каждое торжество в новом наряде. Ленивая и небрежная императрица вполне справедливо предполагала подобные качества в своих подданных, и, по слухам, гвардейцы, чтобы предотвратить пренебрежение ее указом, при выходе из дворца ставили придворным, по одним данным, государственные печати, по другим, – грязные несмываемые метки на платье.

Но и здесь следовало соблюдать осторожность. Горе тем, кто выглядел наряднее или изящнее императрицы! Екатерина II писала: «По моему мнению, ее внешняя красота и природная леность очень повредили ее характеру. Эта красота не избавила ее ни от зависти, ни от чувства соперничества со всеми женщинами, которые не были прямо-таки безобразны. В то же время озабоченность, что другая могла бы превзойти ее в красоте, делала ее настолько ревнивой, что это было недостойно ее величия». Елизавета строго следила за тем, чтобы никто не смел носить наряды и прически нового фасона, пока они ей не надоедали, но женское соперничество – вещь абсолютно непреодолимая, и однажды красавица Наталья Лопухина явилась во дворец с розой в волосах, подобной розе, украшающей прическу государыни. В разгар бала Елизавета заставила Лопухину встать на колени и, срезав розу вместе с прядью волос, закатила две пощечины. Такое же наказание получила и Анна Салтыкова, явившаяся на бал с прической, затмившей оригинальностью куафюру ее повелительницы.

Несчастия Лопухиной на этом не закончились. Императрица наметила ее для руки палача, стала преследовать и расправилась с поистине петровской жестокостью – пытками, урезанием языка и ссылкой в Сибирь. Впрочем, причина расправы могла крыться не только в красоте, которую Лопухина унаследовала от своих родственников. Она являлась племянницей казненного Виллима Монса и дочерью Матрены Балк, а Елизавета была достаточно взрослой во время процесса над ними и очень хорошо запомнила страдания, нанесенные Петру I этими людьми.

Наказание кнутом Лопухиной

Поэт Державин сравнивал императрицу со «спокойной весной» и действительно, когда она хотела понравиться, то являла собой образец приветливости, кротости и доброты, но те, кто знал Елизавету ближе, могли сказать о совсем иных качествах ее характера. Она была вспыльчива, груба, мелочна и капризна, причем именно каприз определял многие ее поступки. Историк Ключевский написал, что она была «умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII века». Неограниченная власть, которой обладала эта «барыня», развращала и давала о себе знать. Она била по щекам своих приближенных женщин, а иногда даже и кавалеров, и в гневе могла позволить себе самые грубые выражения. Екатерина II, немало натерпевшаяся от вздорного характера своей свекрови, рассказывала, «как в один прекрасный день императрице пришла фантазия велеть всем дамам обрить головы. Все ее дамы с плачем повиновались; императрица послала им черные, плохо расчесанные парики, которые они вынуждены были носить, пока у них не отросли волосы». Причина «фантазии» была проста —

Елизавета неудачно покрасила волосы и была вынуждена подстричься.

При этом Елизавета отнюдь не была злодейкой. Ей были свойственны благородные порывы, о чем свидетельствует отмена в России смертной казни и отказ подписать проект уголовного законодательства, в который были введены слишком жестокие наказания. «Это кровью писано», – скажет императрица и отложит перо. Она же предложит, получив известие о землетрясении в Лиссабоне, выстроить за свой счет целый квартал города.

Государственный переворот ознаменовался еще одной, как писали, «революцией». Пристрастие Елизаветы к Франции сказалось буквально во всем, и в России на долгие годы, вплоть до Октябрьской революции, высшее общество во всем берет пример с этой страны, французский язык иногда знают лучше русского, и грассирующее «р» становится непременным составляющим дворянской речи. Вкус к развлечениям и утонченным удовольствиям получает быстрое и, как это бывает в России, несколько гипертрофированное развитие. Разорительная роскошь двора становится примером для подражания, но во многом остается еще показной и далекой от европейских стандартов. Дворцы строятся с изумительной быстротой, за несколько недель, но при этом абсолютно не берется во внимание комфорт. Парадные залы поражают пышностью, но жилые комнаты тесные, сырые и убого обставлены, лестницы узки. Подобные контрасты были еще заметнее у простого дворянства, которому не хватало денег на эту «роскошь до тошноты»(Ключевский). Приехавшая из цивилизованной Европы великая княгиня Екатерина Алексеевна, жена племянника императрицы, замечала то, что россиянину не бросалось в глаза, и делала это весьма ехидно: «Нередко можно видеть, как из огромного двора, покрытого грязью и всякими нечистотами и прилегающего к плохой лачуге из прогнивших бревен, выезжает осыпанная драгоценностями и роскошно одетая дама в великолепном экипаже, который тащат шесть скверных кляч в грязной упряжи, с нечесаными лакеями на запятках в очень красивой ливрее, которую они безобразят своей неуклюжей внешностью».

Нравы старой, допетровской Руси также не отошли в прошлое. Елизавета любила посиделки, святочные игры и народные песни. Любовь к ним простерлась настолько, что их слушали во время перерывов спектаклей при дворе и «ее императорское величество изволили сказать, что русское всегда на русское больше действует». Зимой развлечения императрицы были не менее разнообразны, чем летом. Жители столицы, где климат – не самая привлекательная сторона, а зима длится почти полгода, старались разнообразить эту долгую и темную пору всевозможными способами и делали это столь успешно, что описание зимних развлечений достойно особого внимания. Нева, как только устанавливался на реке лед, превращалась в центральный проспект города, по которому двигалось взад и вперед множество экипажей, саней и пешеходов. По улицам с бешеной скоростью проносились сани с дамами в роскошных атласных и бархатных шубах в сопровождении изысканных кавалеров. Сзади скакал егерь или араб с зажженным факелом в руках. А по вечерам по улицам летели сверкающие санные поезда (к каждым саням прикреплялись разноцветные фонарики). Для императрицы в большие сани закладывали 12 роскошно украшенных лошадей, а для свиты привязывали к ним 16 маленьких санок. Катание с гор занесли на невские берега строители Петербурга, и оно сразу же сделалось популярным во всех слоях общества. Царь Петр в сопровождении двора выезжал развлечься быстрым спуском на санях с крутых склонов гор, а при императрице Анне Ивановне эта забава приняла обязательный и довольно рискованный характер. Уже упомянутая супруга английского посланника леди Рондо вспоминала: «Придворные дамы и кавалеры садятся в сани и спускаются с верху горы с быстротой птиц, иногда случайно сталкиваются с другими, катающиеся опрокидываются, и это всем, как можете себе представить, доставляет смех». Робкая леди даже питала жестокую надежду, что когда-нибудь сломает руку или ногу и ей удастся избежать участия в этом «варварском развлечении».

Ледяные горы строятся не только на площадях города и на Неве перед дворцом – устраивались они и во дворах богатых особняков. Там нарядные дамы, скользя по зеркальной поверхности, составляли со своими изящными кавалерами замысловатые фигуры модных бальных танцев. Увлекались петербуржцы и катанием на коньках, а также на буерах. Уже в 1713 году, как только Нева «вставала», лед на ней расчищался, съезжались ботики, поставленные на коньки или железные полозья, и флотилия с царем-шкипером во главе производила все маневры адмиральского бота.

Императрица понимала толк в еде и в вине и, подобно своей матери Екатерине, иногда готовила сама и угощала гостей.

С легкой руки этой чревоугодницы в русский обиход вошло гурманство. Главному повару императрицы Фуксу дается оклад в 800 рублей (огромная по тем временам сумма), и иметь хорошего повара считается уже признаком хорошего тона.

Духовная пища также не оставалась без внимания. Оперные представления чередовались с аллегорическими балетами и комедиями, и «порой весь двор превращался в театральное фойе: изо дня в день говорили только о французской комедии, об итальянской классической опере… об интермеццах» (В. О. Ключевский).

Наслаждаться классической музыкой в царствование Елизаветы получили возможность не только придворные, но и обыкновенные петербуржцы. С 1748 года в столице стали устраиваться публичные концерты и именно благодаря музыкальной и сентиментальной императрице, напевшей несколько популярных романсов своего времени, получает распространение небезупречный с точки зрения слуха, но бесконечно любимый обывателями жанр душераздирающего городского романса.

Пристрастие императрицы к музыке, живописи и театру способствовало их развитию, и в ее царствование строятся сказочно прекрасные дворцы Растрелли и открывается первый русский театр. На время ее царствования приходится расцвет деятельности великого русского ученого М. В. Ломоносова.

Любовь к развлечениям сочеталась в Елизавете с чрезвычайной религиозностью. Она проводила многие часы за молитвой в церкви, строго соблюдала посты и совершала пешком паломничество в Троице-Сергиев монастырь. Впрочем, непобедимая лень давала себя знать даже в подобных подвигах благочестия. Паломничества длились недели, а иногда и месяцы, так как, утомившись, она не могла дойти пешком три—четыре версты до остановки, где приказывала строить дома и где отдыхала по нескольку дней. Елизавета доезжала до дома в экипаже, но на следующий день карета отвозила ее к тому месту, где она прервала свое пешее хождение. Подобным же неспешным способом «ходили пешком» в святые места и государи допетровских времен. В 1748 году богомолье императрицы заняло почти все лето.

Елизавета обожала не только пешие переходы, но и быструю езду, и дорогу из Петербурга в Москву проезжала за рекордный для того времени срок – 48 часов, была легка на подъем, любила переезды и перестановки и никогда не укладывалась в постель ранее 6 часов утра. Странное бодрствование императрицы по ночам объяснялось той же причиной, что и отсутствие спален в ее огромном царскосельском дворце. Все двадцать лет своего царствования она боялась ночного переворота и часто и неожиданно меняла помещения для сна.

Легкомыслие, беззаботность и рассеянный образ жизни императрицы создавал ложное впечатление об ее простодушии, но внимательные наблюдатели замечали иное. «Сквозь ее доброту и гуманность в ней нередко просвечивают гордость, высокомерие, иногда даже жестокость, но более всего – подозрительность. В высшей степени ревнивая к своему величию и верховной власти, она легко пугается всего, что может ей угрожать уменьшением или разделом этой власти…императрица Елизавета владеет искусством притворяться. Тайные изгибы ее сердца часто остаются недоступными даже для самых опытных придворных, с которыми она никогда не бывает так милостива, как в ту минуту, когда решает их опалу» (Ж. Л. Фавье).

Г. К. Гроот. Портрет Елизаветы Петровны в черном маскарадном домино с маской в руках. 1748 г. Фрагмент

К своей самодержавной власти Елизавета относилась действительно очень ревниво, могла быть очень жестока к любому покушению на нее, и хотя смертная казнь ни разу в ее правление не осуществлялась, но пытки и битье кнутом никто не отменял, и случалось, что от них умирали. Советникам Елизаветы была известна ее склонность оттягивать решение важных вопросов или обходить их. Но в случае необходимости Елизавета действовала решительно. Она боялась заговоров, но обладала личным мужеством, которое отметил даже не слишком расположенный к ней фельдмаршал Миних. Дочь Петра опасалась не за свою собственную жизнь, а за престол, порядок наследования и судьбу России.

В самом начале царствования она решила вопрос о престолонаследии, вызвав из Киля своего племянника Карла Петра Ульриха и объявив его 7 ноября 1742 года своим наследником. Это не только закрепляло престол за потомками Петра I, но и давало гарантии царствованию самой Елизаветы. Подобно своей кузине, императрице Анне Ивановне, она не желала, чтобы за границей находился еще один претендент на престол. Назначение наследника означало, что сама императрица не намерена выходить замуж. Императрице тогда было всего 33 года, и она вполне могла родить ребенка, но отказалась от возможности создать семью. Сравнения с ее великой тезкой, королевой-девственницей Елизаветой Английской, конечно, льстили, но не могли оказать, как считали некоторые историки, влияния на ее решение. На эту английскую королеву русская императрица походила только оттенком волос. Не боялась она и гвардейцев, которые могли быть недовольны браком с иностранным принцем. Причина была в другом. Императрица любила Алексея Разумовского и состояла с ним, по мнению современников, в тайном браке. Точных доказательств ее замужества не имеется. Но известно, что положение Разумовского значительно изменилось после посещения им вместе с императрицей скромной церкви в селе Перово. Обращает на себя внимание и то, что в придворных ведомостях в графе «семейное положение», где у всех мужчин были записи – холост, женат или вдов, против одной-единственной фамилии Разумовский стоял пропуск. После воцарения Екатерины II у Разумовского потребуют документы, подтверждающие его брак. Старый вельможа достанет какие-то бумаги, поцелует их и бросит в огонь камина, оставив так и не разрешенным этот вопрос.