Текст книги "Княгини, царицы, императрицы и другие знаменитые женщины России"

«Хотя у нее так называемый женский ум, но его у нее много», – писал о Елизавете в 1747 году крайне не расположенный к ней д‘Аллион. Этот женский ум позволил ей выбрать самых достойных в истории России фаворитов. Привязанность Елизаветы к Разумовскому началась, по слухам, из любопытства. Приятельница Елизаветы Нарышкина рассказала о некоем певчем, который «утомил ее телесно до крайности», Елизавета захотела взглянуть на это сексуальное чудо, была им очарована, влюбилась и, наконец, полюбила глубоко и нежно. Разумовский пользовался влиянием, еще когда Елизавета была цесаревной, а после ее воцарения и предполагаемого брака он становится первым вельможей империи.

Разумовский жил во дворце, в апартаментах, смежных с покоями императрицы, был участником всех развлечений и поездок, на официальных обедах всегда сидел за столом рядом с ней и пользовался всеми внешними признаками почета, принадлежащими супругу. Елизавета не стеснялась демонстрировать свою любовь и проявляла самую трогательную заботу, заботливо запахивая в мороз шубу и оправляя шапку, а с матерью Разумовского, простой украинской крестьянкой, вела себя по-дочернему почтительно. Фаворит же являлся личностью на редкость обаятельной. Добрый, умный и порядочный, он старался не вмешиваться в политику, не участвовал в дворцовых интригах и никогда не злоупотреблял своей огромной властью. Подобострастие и лесть придворных не лишили его душевности и способности с иронией и юмором относиться к себе. Когда ему предложили чин генерал-фельдмаршала, он отказался, сказав, что не годится даже в капитаны. Разумовский сумел проявить редкий такт и доброжелательность по отношению к новому фавориту Елизаветы Ивану Шувалову и оставался в самых добрых отношениях с императрицей до конца ее царствования.

Если не брать во внимание мимолетные увлечения, фаворитами императрицы считались Петр Шувалов, Шубин, Бутурлин, Роман и Михаил Воронцовы, Бекетов, Сиверс, Лялин, Дубенский и Мусин-Пушкин, но в историю вошли только двое – Разумовский и Иван Шувалов.

Граф Иван Иванович Шувалов, явившийся последней любовью императрицы, был младше нее почти на 20 лет, но, кроме сладостного ощущения молодости, императрица находила в своем «Ванечке» то, что не могли дать другие придворные, – он был честен, бескорыстен и искренне предан. Кроме этого, Шувалов был умен, тонок, интеллигентен, состоял в переписке с Вольтером и Гельвецием и, находясь почти десять лет у власти, сумел сделать много полезного, широко используя свои возможности для развития культуры и искусства. Он поддерживал многие начинания Ломоносова, покровительствовал писателям, ученым и художникам. По его инициативе был учрежден Московский университет и создана Академия художеств. Личность этого фаворита настолько отличалась от общепринятых представлений, что даже император Павел, ярый ненавистник фаворитизма, уважал и ценил графа и на другой день после его смерти в 1797 году, проезжая мимо дома Шувалова, остановился, снял шляпу и поклонился.

Елизавета родилась под счастливой звездой, и ее царствование можно считать удачным и вполне благополучным. И хотя сама императрица не желала заниматься политикой и вопросами управления, в ее окружении были люди, способные достойно делать это. Пятнадцать лет Россия не знала войн, и это благоприятно сказалось на экономике. В царствование Елизаветы были сделаны дальнейшие шаги по расширению прав и самостоятельности дворян, уничтожены внутренние таможни. При ней Европа вновь услышала о победах русской армии. Во внешней политике Россия ориентировалась на те государства, с которыми у нее были общие интересы.

Впрочем, во внешней политике, как и во внутренней, императрица руководствовалась более личными пристрастиями, чем глубоким расчетом. Она терпеть не могла прусского короля, который назвал ее «толстой дурехой», и дважды завоевывала Восточную Пруссию. В битве при Кунерсдорфе погибло сорок пять тысяч пруссаков – в живых остались только три тысячи, и среди них – король Фридрих II, которого от полного разгрома спасут только внезапная смерть императрицы и воцарение Петра III. Русские войска с триумфом маршировали по Берлину и вели себя почти образцово. Сказывался провинциальный страх перед общественным мнением Европы. Это не помешало, правда, попытаться с патриархальной простотой наказать тех, кто захотел выразить мнение, не совпадающее с официальным. На площади в Берлине будет выстроена виселица, под ней сложат журналы со статьями, которые вызвали гнев, а рядом выстроят написавших статьи журналистов. Их решат высечь, но, к счастью, потом откажутся (опять же в страхе перед европейским общественным мнением) от этого намерения.

Религиозная нетерпимость Елизаветы сказалась в том, что в 1742 году она издала указ о высылке из России лиц иудейского вероисповедания («От врагов Христовых не желаю интересной прибыли») и, несмотря на возражения Сената, закрывала и сносила армянские церкви и мусульманские мечети.

Свое увядание Елизавета переживала трагично. Блистательная красавица не могла смириться с утратой красоты, которая происходила стремительно. Историю императрица знала плохо, иначе могла бы следовать примеру блистательной Дианы де Пуатье – фаворитки французского короля Генриха II (она была старше него на 20 лет), волшебным образом казавшейся молодой в 60 лет. Мудрая француженка вела здоровый образ жизни, вставала в шесть часов утра, была воздержанна в пище и уделяла много времени физическим упражнениям. Елизавета же боролась со старостью единственными известными ей способами, и здоровье ее катастрофически разрушалось. «Нельзя лучше чувствовать себя и соединять в ее возрасте более свежий вид с жизнью, созданной для того, чтобы ее лишиться, – писал о здоровье императрицы француз Бретейль, – обыкновенно она ужинает в 2 часа ночи и ложится спать в 7 часов утра…» И добавлял: «…четырех, пяти часов времени и всего русского искусства едва ли достаточно ежедневно, чтобы придать ее лицу желаемую обольстительность». Здоровье Елизаветы стремительно разрушалось. Она часто пребывала в депрессии, с которой боролась тем, что старалась как можно дольше спать. Никто из придворных не знал, когда и где захочет устроить трапезу императрица, но должны были быть готовы в любую минуту последовать за ней. Иногда дамы и кавалеры были так утомлены ожиданием, что засыпали прямо за столом. Это вызывало гнев Елизаветы, впрочем, как и разговоры за едой о болезнях, красивых женщинах, Вольтере, Фридрихе Прусском и научных проблемах. Молчание во время еды не находивших тем для беседы придворных еще больше раздражало императрицу, и атмосфера во дворце царила тягостная.

Беспощадные зеркала демонстрировали великой кокетке разрушительную работу времени, и непоседливая и общительная Елизавета теперь проводила дни, запершись в своей спальне, не желая, чтобы ее видел кто-нибудь, кроме верного Шувалова. Настроение императрицы сильно омрачало и неблагополучие в императорской семье. Племянник Елизаветы великий князь Петр Федорович, инфантильный, мелочный и неумный, приводил ее в отчаяние, заставляя срываться с губ весьма энергичные характеристики: «Племянник мой урод, черт его возьми!» Елизавета рано женила его на Антгальт-Цербстской принцессе Софии Фредерике Августе, будущей Екатерине II, и после рождения у великокняжеской четы наследника Павла стала страстной бабушкой. По слухам, она планировала выслать Петра и Екатерину из России и назначить наследником Павла. Умная и честолюбивая великая княгиня, подозревая о решении отстранить ее от престола, задумала интригу, о которой стало известно императрице, и Елизавета, проявив присущую ей в критических ситуациях решительность, задавила заговор в зародыше. Но племяннику и его жене она более не доверяла, и это еще более ухудшило ее и без того тяжелое душевное состояние. Елизавета безумно боялась смерти, но не желала следовать рекомендациям врачей, и здоровье императрицы продолжало с катастрофической быстротой разрушаться. В 1761 году сорокадевятилетняя Елизавета представляла собой развалину в физическом и моральном смысле. Она часто лишалась чувств, очень тяжело приходила в себя и в течение нескольких дней чувствовала не позволяющую внятно говорить слабость.

Императрица скрылась в любимом Царском Селе и провела там свою последнюю осень. Мрачное время года полностью совпадало с настроением Елизаветы, которое не мог скрасить даже Шувалов, неразлучно находящийся с нею. Предчувствуя скорую смену власти, царедворцы начали обращать взоры в сторону молодого двора, а Елизавета, замкнувшаяся в добровольном одиночестве, с ужасом наблюдала из огромных окон своего роскошного дворца за грозой, неожиданно и страшно разразившейся в позднее осеннее время. Необычные явления природы, по преданиям, обычно бывают перед смертью правителей. Суеверную женщину охватила паника, она стала думать о спасении своей души, и последним именным указом Елизаветы явилось повеление освободить большое число заключенных и изыскать средства, которые могли бы заменить налог на соль, очень тягостный для народа.

Смерть пришла за императрицей в веселый праздник Рождества. Великолепие похорон соответствовало ее императорскому величию, а наряд и убор, как и при жизни, произвели сильное впечатление на присутствующих. Торжественность церемонии нарушал новый император Петр III. Непристойность его поведения была замечена всеми, так же, как и глубокая скорбь его супруги не отходящей ни на шаг от гроба. Контраст был очевиден, и будущая Екатерина Великая, зорко следящая за реакцией прощающихся из-под густой черной вуали, была довольна. Первый шаг к ее царствованию состоялся.

Будущая императрица родилась 2 мая 1729 года в Штеттине, где командовал полком ее отец – принц Христиан Август Ангальт-Цербстский, и получила при крещении имя София Августа Фредерика. Ее мать Иоганна Елизавета принадлежала к Голштейн-Готторпскому княжескому роду. И незнатность новорожденной, о которой часто писали историки, не соответствовала действительности, по обеим линиям она имела родственные узы с королевскими домами Швеции, Пруссии, Дании, Англии, и России (ее кузен Карл Петер Ульрих, будущий Петр III, был сыном Анны, дочери Петра I). Отец Софии состоял на службе у прусского короля, был полковым командиром, комендантом, а потом губернатором города Штеттина, и завершил свою службу прусским фельдмаршалом, возведенным в это звание во многом благодаря высокому положению дочери.

А. И. Черный. Портрет Екатерины II. 1765 г. Миниатюра

Христиан Август, дисциплинированный, благочестивый и бережливый, обладал всеми качествами образцового прусского офицера. Мать, Иоганна Елизавета, была моложе него на 28 лет и времени семье уделяла немного. Скромным домашним радостям эта красивая и легкомысленная особа предпочитала светские развлечения. В Штеттине их было немного, и она много путешествовала. Иногда Иоганна Елизавета брала с собой Фике (так называли Софию в семье), и девочке удалось довольно много повидать в свои годы. Она подолгу жила у бабушки в Гамбурге, бывала в Киле, Брауншвейге и Берлине, где имела возможность увидеть королевский двор. От природы Фике была наблюдательна, и поездки помогли ей в дальнейшем, обогатив некоторым житейским опытом и умением с самой ранней юности разбираться в людях.

Образ жизни Иоганны Елизаветы, несколько авантюрный склад ее характера и разница в возрастах супругов породили легенды о происхождении Софии, отцом которой называли и Фридриха II, и Ивана Бецкого – частого гостя в доме Ангальт-Цербстского принца. Удивительное сходство императрицы Екатерины II и Бецкого, ставшего ее доверенным лицом, потом не раз отмечали придворные, но никаких документальных доказательств незаконного происхождения Софии не сохранилось, а ее отец Христиан Август нежно любил дочь и, видимо, никогда в своем отцовстве не сомневался.

Маленькая София росла в очень скромной обстановке, была резвой, подвижной девочкой, любила проказы и предпочитала спокойному и чинному времяпрепровождению рискованные мальчишеские забавы. Родители не слишком докучали ей своими заботами. Отец был занят на службе, а мать часто находилась в отъезде. Последнее не особенно удручало принцессу. Характер у Иоганны Елизаветы был тяжелый, вздорный, и София признавалась, что за всякий промах приучена была ждать материнских пощечин. Принцесса считала дочь некрасивой, не скрывала этого от девочки и пыталась воспитать в ней смирение. Маленькую Фике, в которой рано проявился независимый нрав, заставляли целовать край платья у посещавших родительский дом знатных дам, но это способствовало только тому, что девочка научилась скрывать свои истинные чувства, и это потом очень пригодится ей при русском дворе. Осознание ложной «некрасивости», которую ей внушали, также не прошло даром. Фике решила компенсировать ее другими качествами, в частности, умом. По своему происхождению она вполне могла бы «почувствовать горошину», но, в отличие от других истинных принцесс, решила в будущем рассчитывать не на красоту и знатность, а только на собственные силы. Впрочем, уже в десять лет Фике похорошела и вскоре превратилась в прелестную, стройную, обаятельную девушку.

София получила обычное для особ ее ранга домашнее образование: обучалась немецкому и французскому языкам, танцам, музыке, основам истории, географии, богословия, которому обучал ее пастор Фридрих Вагнер. Но на формирование мировоззрения принцессы оказало влияние то, что жила она в наиболее развитой части Северной Германии, где глубокие корни пустила французская культура и имели место веротерпимость и свободомыслие, которое позволило маленькой Фике вступить с Вагнером в спор о праве пребывания «великих мужей древности» в раю. Девочка доказывала, что несправедливо карать тех, кто не мог знать о христианском учении, так как появился на свет значительно раньше появления Христа.

Фике повезло с гувернанткой Елизаветой (Бабетт) Кардель – женщиной доброй и одаренной педагогическими способностями. Она познакомила свою воспитанницу с книгами Расина, Корнеля и Мольера и привила ей любовь к французской литературе. Образование юной принцессы было вполне достойно того, чтобы она могла стать женой какой-нибудь владетельной особы, и Фике, как это водится в ее возрасте, с нетерпением ожидала появления своего принца. Со своим троюродным братом Карлом Петером Ульрихом Голштейн-Готторпским она познакомилась в 1739 году в Киле, когда родители взяли ее с собой на какое-то семейное торжество. Подростки играли вместе, родственницы шептались об их будущем брачном союзе, а юная Фике внимательно прислушивалась к разговорам взрослых.

Честолюбивые мечты пробудились в принцессе очень рано. Позже она писала, что уже в семь лет мечтала о короне, а когда принц Голштейн-Готторпский был объявлен в 1742 году наследником русского престола, она «во глубине души предназначила себя ему», потому что считала эту партию самой значительной из всех возможных. О России как о стране сказочных богатств и фантастических возможностей в семье говорили очень много, и об одной из них – несостоявшемся браке ее брата Карла Августа с Елизаветой Петровной – мать Фике вспоминала часто и не давала забывать о себе в Петербурге, посылая туда подобострастные послания императрице. А Елизавета Петровна, сохранившая в уголке своего сердца симпатию к немецкому жениху, передавала в ответ различные усыпанные бриллиантами пустячки.

Между тем сразу же по приезде племянника в Петербург Елизавета стала задумываться о его женитьбе, и среди других кандидатур подумали о Софии Августе. В конце 1742 года та ездила с матерью в Берлин, где знаменитый французский художник Пэн написал ее портрет, и Фике знала, что он должен быть отправлен в Петербург императрице. Но прошел целый год, прежде чем судьба девушки определилась окончательно. За это время в Петербурге рассмотрели несколько политических комбинаций и в конце концов остановились на Ангальт-Цербстской принцессе, показавшейся императрице самой подходящей по нескольким критериям: лютеранское вероисповедание и, следовательно, более легкий, чем для католички, переход в православие, знатная, но не имеющая влияние семья (Елизавета не хотела иметь рядом с собой поддерживаемую каким-нибудь иностранным двором отдельную партию великой княгини и наследника), и, что было немаловажно для сентиментальной императрицы, София была племянницей ее умершего жениха.

Принц Христиан Август Ангальт-Цербстский, отец Екатерины II

Желания будущих жениха и невесты во внимание не принимались. Это позднее наследникам русского престола будет предоставляться право выбора, пусть и ограниченного именами десяти – пятнадцати принцесс. Для знакомства с ними они отправлялись в путешествие по Европе, принимали решение в пользу той девушки, которая им больше понравилась, и браки в русской царской семье почти всегда были счастливыми.

В случае с Карлом Петером Ульрихом и Фике все обстояло иначе. Впрочем, первый вообще не имел собственного мнения, а для немецкой принцессы не имела значения личность жениха – она была готова ко всему, лишь бы получить корону.

В начале января 1744 года в Цербст прискакал курьер из Петербурга. Он привез письмо Брюмера, гувернера и воспитателя великого князя, в котором было написано, что Иоганна Елизавета должна незамедлительно выехать вместе со своей старшей дочерью в Россию. К письму был приложен чек на крупную сумму для покрытия путевых издержек, и хотя о замужестве не говорилось ни слова, родители сразу же поняли, в чем дело. Понял это и Фридрих II, желающий, чтобы принцесса считала брак делом его рук и в благодарность создала при дворе Елизаветы партию, преданную интересам Пруссии. По прибытии Софии и ее матери в Берлин он захотел повидать предполагаемую невесту наследника русского престола и был приятно поражен умом и самообладанием этой юной, четырнадцатилетней особы. На Фике король также произвел приятное впечатление. Встрече едва не помешало одно обстоятельство – у принцессы не оказалось достойного наряда. «Мать моя ему обещала, – вспоминала потом императрица Екатерина II, – но в назначенный день отправилась одна ко двору, король, как только ее увидел, спросил обо мне, мать сказала, что я больна, он не поверил, пришлось матери признаться, что нет придворного платья. Он пожелал, чтобы одна из его сестер прислала мне одно из таких платьев. …Как только я увидела короля своим соседом за столом, то хотела удалиться, но он удержал меня и в течение всего вечера беседовал со мной – наговорил кучу учтивостей». Фике со свойственной ей сообразительностью поняла смысл оказанной ей любезности и узрела в ней добрый знак. Другое знамение своего будущего высокого жребия она увидела в Курляндии. Это была комета, которую многие принял за знак беды, а оптимистичная Фике – за знак своей грядущей победы. Отцу принцессы Фридрих еще раньше порекомендовал не ездить в Россию, «так как от него слишком крепко пахло немцем», Фике простилась с ним 17-го января 1744 года, и Христиан Август, которого девочка очень любила, дал на прощанье несколько наставлений, изложенных в составленной им памятной записке.

Л. Ревон. Портрет великой княгини Екатерины Алексеевны, будущей императрицы Екатерины II

В ней дочери было велено хранить верность лютеранской церкви, быть покорной Богу, императрице и мужу, аккуратно вести свои финансовые дела, избегать азартных игр, не участвовать в придворных интригах, не вступать ни с кем в дружеские отношения и хранить сдержанность. Христиан Август, по словам Фике, «был человек прямого и здравого смысла, с которым он соединял много знаний», а его убеждения – «непоколебимо религиозны», но, увы, ни одно из наставлений этого достойнейшего человека юная принцесса не выполнила.

Дорога была тяжелой. Принцессы вынуждены были ночевать в крестьянских избах, страдали от холода и грубой пищи, которой София расстроила себе желудок. Но едва мать и дочь оказались на территории Российской империи, как все изменилось.

В Риге состоялась пышная встреча, был подан великолепный экипаж, обшитый внутри соболями, а рядом скакал почетный караул из кирасир, на бравого молодого ротмистра которых обратила внимание неравнодушная к мужской красоте Иоганна Елизавета. Имя его также можно считать знаком фантастического будущего скромной немецкой принцессы. Начальником почетного караула был не кто иной, как Карл-Фридрих-Иероним барон фон Мюнхаузен.

Императрица приняла Софию и ее мать чрезвычайно радушно и даже всплакнула, заметив сходство Иоганны Елизаветы со своим умершим женихом. На юную принцессу Елизавета Петровна произвела сильное впечатление. «Когда мы прошли все покои, – вспоминала она, – нас ввели в приемную императрицы… поистине нельзя было тогда видеть ее в первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но нисколько от этого не терявшая… Ее платье было из серебряного глазета с золотым галуном; на голове у нее было черное перо, воткнутое сбоку и стоявшее прямо, а прическа – из своих волос с множеством бриллиантов». Внимание к нарядам никогда не оставит принцессу, и хотя, став императрицей, она с годами будет одеваться просто (своеобразное кокетство, подчеркивающее величие государыни), но будет уделять им столь же подробное внимание, что и в юности.

Необыкновенная роскошь, размах и веселье русского двора сразу же очаровали принцессу, с женихом же дело обстояло иначе. Петр в первые дни был любезен с Софией, но сразу же не понравился ей. Вопрос о замужестве при этом не вызывал колебаний. Она прекрасно понимала, что для достижения счастья надо сделаться супругой великого князя. Множество неприятностей доставляла Софии ее собственная мать, которая, ревностно следуя наставлениям прусского короля, возомнила себя незаурядным политиком, беспрестанно интриговала, сплетничала и, завидуя дочери, изводила ее придирками. Поведение принцессы вызвало сначала раздражение, а затем гнев императрицы, и после свадьбы Фике она выслала Иоганну Елизавету из России. Недовольство императрицы не отразится на прощальных подарках. Принцесса получит на прощанье 50 тысяч рублей и два сундука с разными дорогими безделушками, украшениями и тканями. Богато одарят и ее свиту, а Христиану Августу передадут подарки – великий князь пошлет тестю свои бриллиантовые пуговицы с кафтана, бриллиантовые пряжки, украшенную бриллиантами шпагу и множество других ценных вещей. Прощаясь, принцесса в слезах падет на колени перед императрицей и попросит прощения, если в чем-нибудь оскорбила ее величество. Ответ Елизаветы Петровны будет немилостив. Она скажет, что теперь уже поздно думать об этом и принцессе следовало бы всегда проявлять подобное смирение. Больше Фике никогда уже не увидит своих родителей, а когда в 1747 году умрет ее отец, императрица с ошеломляющей простотой велит перестать горевать, ибо он не был королем и «невелика потеря». Отношения с Елизаветой также складывались непросто. Эта великая кокетка сперва была очарована милой девушкой, но потом стала ревновать двор к ее молодости и свежести, и постепенно отношение императрицы становилось все более прохладным. Александр Герцен через сто лет так опишет жизнь Фике при русском дворе: «Ее положение в Петербурге было ужасно. С одной стороны, ее мать, сварливая немка, ворчливая, алчная, мелочная и педантичная, награждавшая ее пощечинами и отбиравшая у нее новые платья, чтобы присвоить их себе; с другой – императрица Елизавета, бой-баба, крикливая, грубая, всегда под хмельком, ревнивая, завистливая, заставлявшая следить за каждым шагом молодой княгини, передавать каждое ее слово, исполненная подозрений». Но у юной девушки из маленького немецкого княжества была железная воля, она терпела капризы Елизаветы и выходки своей взбалмошной матери и упорно шла к своей цели.

Принцесса Иоганна Елизавета Ангальт-Цербстская, мать Екатерины II

Чтобы стать великой княгиней (а к этому София стремилась всей душой) и достичь успеха, ей надо было стать вполне русской и переменить веру. Наставником и законоучителем принцессы стал один из лучших богословов своего времени Симон Тодоровский. Этот умный и терпимый пастырь долго жил в Германии, не был ретроградом и во многом помог принцессе при изучении основ православия. Он был достойным учителем, не менее достойной ученицей являлась и Фике. Желая поскорее выучиться русскому языку, она вставала по ночам и с отчаянной самоотверженностью заучивала трудные, непонятные слова. В комнате было жарко натоплено, и, не зная особенностей русского климата, девушка ходила по полу босиком, простудилась и тяжело заболела. Довольно долго она находилась между жизнью и смертью и на предложение привести к ней пастора ответила отказом, попросив привести православного священника, что произвело благоприятнейшее впечатление на двор. Так говорится в ее записках. В действительности все обстояло несколько иначе. Иоганна Елизавета обратилась к императрице с просьбой оставить дочь лютеранкой, ссылаясь на пример жены царевича Алексея Шарлотты, на что государыня выдала безапелляционный ответ: «И ничего хорошего не вышло – потому рано и померла!» Но не стоит на этот раз обвинять Иоганну Елизавету в бестактности – она исполняла просьбу дочери. Перемена веры далась Софии далеко не просто, она колебалась, не желая, в числе прочего, нарушать наказ отца, но потом, последовав примеру своего будущего любимого героя – французского короля Генриха IV, решила, что корона стоит перемены веры, и 28 июня в Успенском соборе Кремля состоялась торжественная церемония.

Свой первый экзамен Фике выдержала блестяще, составленное для нее исповедание веры произнесла внятно, громко, не запнувшись ни разу. Слезы умиления зрителей и императрицы были наградой новообращенной, но сама она, по замечанию иноземного посла, не проронила слезинки и держалась настоящей героиней. Имя Софии Августы Фредерики ушло в прошлое, и на исторической арене появилась Екатерина Алексеевна.

П. Ротари. Портрет великой книгини Екатерины Алексеевны. 1761 г.

На другой день, 29 июня 1744 года, состоялось обручение с великим князем. Это торжество Елизавета обставила поистине восточной роскошью и щедро одарила Екатерину. Ее примеру последовали придворные, буквально «завалив» великую княгиню дорогими подарками. А вскоре после обручения состоялось путешествие в Киев, в котором юная Екатерина знакомилась с просторами России, ее народом, вбирала впечатления и делала выводы, кои очень пригодятся в будущем.

Еще через год состоялась свадьба, и по мере того как приближался день бракосочетания, меланхолия все более и более овладевала Екатериной. За год перед свадьбой Петр успел переболеть оспой, которая обезобразила его и без того не слишком красивое лицо. Но даже не это отвращало великую княгиню от жениха. Она дождалась своего принца, но, увы, он был далек от сказочного. А Екатерина хотела и умела любить и, по мнению английского посланника Джона Бэкингема, который хорошо знал великую княгиню, была по натуре бесконечно нежна и вполне могла бы составить счастье своего избранника. Но неумный и инфантильный «избранник» не был способен составить на тот момент счастье кого бы то ни было. Крайне неудачное воспитание в сочетании с весьма скудной одаренностью делали его просто невыносимым. Он был капризен и ребячлив настолько, что тетка Елизавета повелела следить за ним, как за дитятей: наследник русского императорского дома позволял себе «неистовое издевательство» – кривляться во время службы в церкви. Позднее бесцеремонность наследника дойдет до того, что он просверлит дырку в стенке, соединяющей его комнаты с покоями императрицы, чтобы подсматривать за ее встречами с Разумовским. Добродушный фаворит по какой-то непонятной причине был ненавистен наследнику, и тот, по сведениям Тайной канцелярии, даже грозился убить его. Уроки супружеской жизни этот неумный юноша брал у шведского драгуна. Наставления, которыми он не преминул поделиться с будущей женой, Екатерина занесла в свои «Записки»: «Жена не смеет дыхнуть при нем, ни вмешиваться в его дела, и если она только захочет открыть рот, он приказывает ей замолчать, что он хозяин в доме и что стыдно мужу позволять жене руководить собою, как дурачком».

Настроение Екатерины омрачалось и поведением ее матери. Принцесса Иоганна Елизавета перессорилась со многими русскими вельможами и вызвала недовольство императрицы своим неумным поведением и перепиской с прусским послом. Говорили, что со свадьбой торопятся, дабы поскорее избавиться от этой «неугодной особы», присутствие которой необходимо на бракосочетании, но крайне нежелательно в дальнейшем. Недовольна Елизавета Петровна была и Екатериной, которая наделала долгов и получила за это строжайший выговор. Но великая княгиня уже научилась гасить бурный гнев императрицы, покорно произнося: «Виновата, матушка». Напряженность в отношениях возрастала, но Екатерина твердо решила терпеть все – и выходки жениха, и придирки императрицы, но не упустить свой шанс получить корону.

Началась подготовка к свадебным торжествам, которые императрица решила отметить с небывалой пышностью. Готовились к свадьбе столь долго и тщательно, что пришлось дважды переносить ее дату. Почти за полгода, 16 марта 1745 года, был опубликован указ. В нем всем вельможам первых четырех классов, а также придворным кавалерам повелевалось изготовить богатые платья и кареты и достойно экипировать слуг, количество которых также строго регламентировалось. Так, «персонам» первых двух классов надлежало в каждой карете иметь по два гайдука, от восьми до двенадцати лакеев, по два скорохода и по два егеря. Немецкая родня Екатерины также пыталась внести свой вклад в празднование бракосочетания Ангальт-Цербстской принцессы. Христиан Август прислал в Петербург корабль со знаменитым цербстским пивом, но при русском дворе его не оценили, так как императрица и жених отдавали предпочтение английскому.

Наконец 21 августа 1745 года начались свадебные торжества. В пять часов утра пушечные выстрелы из Петропавловской крепости и с кораблей дали сигнал для сбора войск, построенных шпалерами от Зимнего дворца до Казанской церкви, где должно было происходить венчание. Жених с невестой ехали туда в большой «хрустальной» карете, запряженной цугом серебристо-белых лошадей. Улицы Петербурга были полны народу, и шум стоял невообразимый. Били барабаны, играли флейты, гобои и валторны, восторженно гудела толпа. Народ любовался своей высокой и статной «Петровной», женщины растроганно и сочувственно взирали на тоненькую невесту в серебристой робе, идущую рядом с нескладным, рябым Петром, одетым в преображенский мундир. В храм, упреждая «конфузию и тесноту», пропускали только по особым билетам, а свободный проход для высоких особ обеспечивали гвардейцы, возглавляемые обер-архитектором Бартоломео Растрелли. Шафером жениха был принц Август Голштинский, шафером Екатерины – граф Алексей Григорьевич Разумовский. Длинный обряд венчания окончился только в четвертом часу, затем новобрачные вернулись во дворец, где почти до шести часов принимали поздравления. Только потом усталая Екатерина смогла пройти в свои покои, сменила свой тяжелый парадный наряд на легкое бальное платье, надела свадебный подарок жениха – убор из сапфиров и бриллиантов – и поспешила на торжественный обед, который продлился до половины девятого. Потом начался бал. Его открыла менуэтом императрица Елизавета с принцем Августом Голштинским, за ними следовали новобрачные. Юная Екатерина, забыв усталость, танцевала, а Елизавета Петровна с нетерпением ожидала конца бала, чтобы поскорее отправить юных супругов в спальню. Империи был нужен наследник! Но первая брачная ночь прошла более чем странно. Екатерина долго ждала супруга в своей постели, и затем «…его императорское высочество, хорошо поужинав, пришел спать, и когда он лег, он завел со мной разговор о том, какое удовольствие испытал бы один из его камердинеров, если бы увидал нас вдвоем в постели, после этого он заснул и проспал очень спокойно до следующего дня… Я очень плохо спала…»