Текст книги "Княгини, царицы, императрицы и другие знаменитые женщины России"

Празднества продолжались десять дней, сопровождались балами, парадами и народными гуляньями и завершились выводом на Неву знаменитого ботика Петра Великого – «дедушки русского флота».

Ночи новобрачные по-прежнему проводили весьма невинно. Петр Федорович любил играть в солдатиков, он приносил их в супружескую спальню, расставлял по покрывалу и призывал свою юную супругу присоединиться к игре. Это была самая большая близость, которую мог себе позволить наследник. На физическую он был просто неспособен из-за некоторых особенностей строения, надежды его тетки на закрепление династии долгое время не могли исполниться (по некоторым сведениям, у Петра Федоровича было сужение крайней плоти), и великая княгиня несколько лет оставалась девственницей.

Семейная жизнь Екатерины не удалась с самого начала. «Я очень хорошо видела, – писала она позже, – что великий князь вовсе не любит меня. Через две недели после свадьбы он опять признался мне в своей страсти к девице Карр, императрицыной фрейлине. Графу Дивиеру, своему камергеру, он сказал, что между этой девушкой и мною не может быть никакого сравнения. Дивиер был противного мнения, он на него рассердился за это. Эта сцена происходила почти в моем присутствии, и я видела, как он дулся на Дивиера. В самом деле, рассуждала я сама с собою, не истребляя в себе нежных чувств к этому человеку, который так дурно платит за них, я непременно буду несчастлива и замучаюсь ревностью без всякого толку. Вследствие этого я старалась восторжествовать над моим самолюбием и изгнать из сердца ревность относительно человека, который не любил меня; но для того чтобы не ревновать, было одно средство – не любить его. Если бы он желал быть любимым, то относительно меня это было вовсе не трудно: я от природы была наклонна и привычна к исполнению моих обязанностей, но для этого мне был нужен муж со здравым смыслом, а мой его не имел». Это не просто слова оскорбленной в своих лучших чувствах женщины. Великая княгиня обладала не только нежным сердцем, но также холодной головой и изрядным запасом расчетливости и честолюбия. Сразу же по прибытии в Петербург она попросит свою свиту показать ей путь, которым будущая императрица Елизавета шла свергать Анну Леопольдовну. Странная любознательность для юной девушки! Но, возможно, она предчувствовала свое будущее? Ведь еще в Германии некий хиромант из Брауншвейга, католический священник Менгден, посмотрев на ее руку, сказал, что видит три короны над ее головой. Екатерину вполне бы удовлетворила одна – русская. Позже она писала: «Сердце не предвещало мне счастья, одно честолюбие меня поддерживало. В глубине моей души было, не знаю, что-то такое, не на минуту не оставлявшее во мне сомнения, что рано или поздно я добьюсь того, что сделаюсь самодержавною русскою императрицею». Честолюбие помогло Екатерине пережить разочарование. Роскошь великолепного царского двора, вскружившая голову очень небогатой принцессе, и радость от первых женских успехов постепенно перестали приводить ее в восторг, и Екатерина поняла, что царский дворец – это золотая клетка. Она должна была следовать всем правилам этикета, за каждым ее шагом зорко следили и давали указания, какое платье надеть, какое снять и как расставить мебель в комнатах. Письма к родителям писала не она сама, а Коллегия иностранных дел; всех, кто ей нравился и с кем удавалось подружиться, мгновенно удаляли, да и сами придворные были далеко не так милы и любезны, как показалось вначале. При дворе постоянно плелись интриги, царедворцы отчаянно боролись за власть и влияние, и методы из борьбы были далеко не безупречны. Чувство одиночества, которое часто ощущала великая княгиня, заставляло ее сперва много плакать втихомолку. Позднее Екатерина писала:

«В течение восемнадцати лет я вела жизнь, при которой десять других на моем месте сошли бы с ума, а двадцать других умерли бы от горя». Она не потеряла рассудок и не умерла, а, будучи по натуре борцом, решила не сдаваться и не терять времени даром. Екатерина наблюдала, училась маневрировать и методично выполняла поставленные при приезде в Россию три задачи – нравиться наследнику, императрице и русскому народу. Первая задача была невыполнима, вторая поначалу казалась близкой к исполнению, но постоянно мешал капризный нрав и ревность Елизаветы, неприязнь которой к великой княгине только увеличивалась с годами. Третья задача – нравиться русскому народу – была пока преждевременной, и начала Екатерина с придворных. Она была наделена редкостным, магнетическим обаянием, которое А. С. Пушкин запечатлел в повести «Капитанская дочка», описав «прелесть неизъяснимую» ее голубых глаз и улыбки. И Екатерина, преуспев в искусстве очарования и широко используя свой природный дар, но, справедливо подозревая в придворных устойчивый иммунитет к любым чарам, не брезговала подкреплять его всеми доступными ей средствами. В своих воспоминаниях она описала их: «И в торжественных собраниях, и на простых сходбищах и вечеринках я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала об их здоровье, советовала, какие употребить им средства в случае болезни, терпеливо слушала бесконечные их рассказы об их юных летах, о нынешней скуке, о ветрености молодых людей, сама спрашивала их совета в разных делах и потом искренне их благодарила.

Я узнала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дур; знала, когда которая из этих барынь именинница. В этот день являлся к ней мой камердинер, поздравлял ее от моего имени и подносил цветы и плоды из ораниенбаумских оранжерей. Не прошло двух лет, как самая жаркая похвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разлилась по всей России». Звучит несколько цинично и по-тартюфовски, но цель вполне оправдывала средства, которые, в общем-то, пока были вполне невинны.

Придворные развлечения, которым юная великая княгиня сначала предавалась со всей страстью молодости, постепенно потеряли свою прелесть, и она начала искать отдушину, где могла бы укрыться от скуки. Проницательные люди, а их было немало при дворе, быстро оценили незаурядность молодой жены наследника, предрекли ей блистательное будущее и пытались помочь преуспеть в этом. Среди первых «провидцев» оказались Лесток, когда-то успешно помогавший Елизавете в перевороте, шведский граф Гюлленборг и много повидавший на своем веку прусский посланник Мардефельд. Время действовать еще не пришло, и они мудро посоветовали заняться образованием.

Екатерина обратилась к книгам и вскоре ненадежному обществу придворных стала предпочитать компанию философов древности и современных мыслителей. Сперва ее чтение было традиционным для молодой женщины того времени – французские любовные романы, но они очень быстро наскучили, и великая княгиня принялась за серьезное чтение, знакомясь с трудами по истории, юриспруденции, сочинениями французских просветителей – и в первую очередь Вольтера. Чтение постепенно превратилось из развлечения в труд, в котором начала проявляться колоссальная работоспособность будущей императрицы. Она принимается за многотомную «Историю Германии» Барра и ставит себе определенный и жесткий срок в освоении каждого тома, так же усидчиво и старательно изучает огромный энциклопедический словарь Бейля. Читает «Дух законов» Монтескье и «Анналы» Тацита. Книг о России, в которых Екатерина могла бы найти полезные для нее сведения, тогда еще не было, и она черпает их из путешествий по стране и расспрашивая очевидцев предыдущих царствований. Чтение и серьезная работа над книгой оттачивают ум и развивают незаурядный интеллект великой княгини, но не превращают ее в сухую ученую затворницу. Энергия бьет в ней через край, она много времени уделяет верховой езде и охоте. Позже Екатерина так описала свой образ жизни в Ораниенбауме, подаренном Елизаветой наследнику: «По утрам я вставала в три часа и без прислуги с ног до головы одевалась в мужское платье. Мой старый егерь дожидался меня, чтобы идти на морской берег к рыбачьей лодке. Пешком с ружьем на плече мы пробирались садом и, взяв с собой легавую собаку, садились в лодку, которою правил рыбак. Я стреляла уток в тростнике по берегу моря. Часто мы огибали канал, и иногда сильный ветер уносил нашу лодку в открытое море». Но верховая езда нравилась ей больше, чем охота. «Я страстно любила верховую езду, – писала она, – и чем больше было в ней опасности, тем она была милее мне. Случалось иногда, что я до тринадцати раз в день садилась на лошадь». Верховая езда не мешала Екатерине уделять внимание балам и маскарадам, где, несмотря на пристальное и ревнивое внимание Елизаветы, она пользовалась успехом. В своих записках Екатерина писала, что, не будучи, собственно говоря, красивой, она все же умела нравиться, и любовь занимала в жизни молодой и привлекательной женщины весьма значительное место.

Бесплодие наследной супружеской четы давно тревожило императрицу, которая прекрасно помнила, что в Холмогорах в заточении находятся свергнутый император Иоанн Антонович, два его брата и две сестры, но шли годы, а брак оставался бездетным. Для того чтобы разобраться с этим щекотливым вопросом, она приставила к Екатерине свою двоюродную сестру Марию Чоглокову, и в 1750 году, когда та от имени императрицы обвинила великую княгиню в отсутствии детей, Екатерина вполне резонно ответила, что это было бы сложно, учитывая, что она до сих пор девица. Петру была сделана операция, и 20 сентября 1754 года Екатерина родила сына, которого назвали Павлом.

О происхождении великого князя много говорили, приписывая отцовство придворному Сергею Салтыкову, и сама Екатерина с обезоруживающей откровенностью описала, как Чоглокова выступила в роли сводни, предложив великой княгине его кандидатуру. Свободные нравы 18-го столетия, оправдываемые к тому же династическими интересами, не только позволяли сделать подобное предложение, но и предоставляли супругам право выбора, ибо некоторое время спустя Чоглокова выступила с новым предложением: «Вы увидите, как я чистосердечна и люблю ли я мое отечество; не может быть, чтобы кое-кто вам не нравился; предоставляю вам на выбор Сергея Салтыкова и Льва Нарышкина; если не ошибаюсь, вы отдадите предпочтение последнему». «Нет, вовсе нет», – закричала я. «Но если не он, – сказала она, – так, наверное, Сергей Салтыков». На этот раз я не возразила ни слова, и она продолжала говорить: «Вы увидите, что от меня вам не будет помехи».

Слухи о незаконности происхождения сына Екатерины получили настолько широкое распространение, что дошли (или были сознательно доведены) впоследствии до ушей самого Павла, что осложнило его и без того непростые отношения с матерью. Но внешнее и внутреннее сходство Павла с императором Петром III говорит в пользу отцовства последнего (страсть обоих к военному делу передалась по наследству другим Романовым), да и Екатерина, старавшаяся все и всегда делать безупречно, должна была с особой тщательностью подойти к исполнению своей главной миссии – дать Российской империи законного наследника престола.

Рождение сына великокняжеской четы встретили при дворе с великой радостью. Младенца тут же отнесли к бабушке Елизавете, Петр с шумом праздновал это событие у себя на половине, а о Екатерине все забыли. Она лежала одна в продуваемой сквозняками комнате, страдая от холода и жажды. «Только что его спеленали, – вспоминала потом Екатерина, – явился по приказанию императрицы ее духовник и нарек ребенку имя Павла, после чего императрица тотчас велела акушерке взять его и нести за собою; а я осталась на родильной постели… Как скоро императрица удалилась, великий князь со своей стороны тоже ушел, вслед за ним – граф и графиня Шуваловы, и я никого больше не видела… Наконец после трех часов явилась графиня Шувалова, вся разряженная. Увидав меня все еще на том месте, на котором она меня оставила, она вскрикнула и сказала, что так можно уморить меня… Но я и без того заливалась слезами с той самой минуты, как родила. Меня особенно огорчало то, что меня совершенно бросили. После тяжелых и болезненных усилий я осталась решительно без прибору, между дверями и окнами, плохо затворявшимися; я не имела сил перейти в постель, и никто не смел перенести меня, хотя постель находилась в двух шагах… Императрица была очень занята ребенком и не отпускала от себя акушерку ни на минуту. Обо мне вовсе и не думали… Я умирала от жажды; наконец меня перенесли в постель, и в этот день я никого больше не видала, даже не присылали наведаться о моем здоровье». (Потом, ожидая рождения своей дочери Анны, Екатерина, не надеясь на придворных, позаботится о своих удобствах и примет меры против сквозняков, но будет также оставлена без попечения после родов.)

Выполнив свое предназначение, великая княгиня больше не нуждалась во внимании, первенца ей позволили увидеть только через сорок дней, а дальше Елизавета пускала к нему родителей только со своего благосклонного разрешения. Но зато теперь Екатерина получила свободу, которой распорядится с пользой и не без удовольствий.

Салтыкова отослали с дипломатической миссией в Швецию, и по возвращении он вел себя с Екатериной холодно и небрежно, назначая свидания, на которые сам не являлся. Она страдала, испытывая к Салтыкову, как видно из ее записок, большое и сильное чувство, но однажды на одном из балов великая княжна увидела молодого поляка – красавца-графа Понятовского, приехавшего в Россию в свите английского посла Вильямса. Похорошевшая после родов Екатерина произвела на графа сильное впечатление. «Ей было двадцать пять лет, – вспоминал он позже. – Она лишь недавно оправилась после первых родов и находилась в том фазисе красоты, который является ее наивысшей точкой для женщин, вообще наделенных ею. Брюнетка, она была ослепительной белизны: брови у нее были черные и очень длинные; нос греческий, рот как бы зовущий поцелуи, удивительной красоты руки и ноги, тонкая талия, рост скорее высокий, походка чрезвычайно легкая и в то же время благородная, приятный тембр голоса и смех, такой же веселый, как и характер, позволявший ей с одинаковой легкостью переходить от самых шаловливых игр к таблице цифр». Знатный и изящный Понятовский оказался для великой княгини настоящей находкой: он получил хорошее разностороннее образование, много путешествовал, долго жил в Париже и, помимо любовных утех, мог доставлять и духовные. Любовники вели долгие и полезные беседы, во время которых граф посвятил великую княгиню в неизвестные ей дотоле тайны международной политики. Вильямс, вскоре заметивший взаимную симпатию молодых людей, способствовал их сближению из политических соображений, а Екатерина с большой изобретательностью устраивала свидания, переодеваясь вечерами в мужское платье и уезжая в карете Льва Нарышкина в дом его невестки Анны. Там Екатерина встречалась с любовником, а под утро возвращалась во дворец, никем не замеченная.

Впрочем, связь ее с Понятовским, как и прежняя – с Салтыковым, ни для кого не составляла секрета. Даже Петр о многом догадывался, но он в это время очень серьезно увлекся графиней Елизаветой Воронцовой, и оба супруга, довольные течением своих любовных дел, старались не мешать друг другу. Не следует думать, что все восемнадцать лет они были откровенно враждебны друг к другу. Екатерина понимала, что разрыв с мужем будет ей невыгоден, и старалась поддерживать хотя бы видимость добрых отношений, а Петр нуждался в советах своей умной жены при управлении Голштинией (он уделял своей маленькой стране большое внимание) и в помощи при конфликтах с теткой, которую он безумно боялся. Справедливости ради следует добавить, что сам наследник престола не только никогда не оказывал помощи жене, если Елизавета гневалась на нее, но и трусливо поддерживал тетку в ссорах. Но иногда супруги заключали пакт о ненападении, Екатерина помогала супругу помириться с любовницей, а когда у нее был роман с Понятовским, они даже ужинали вчетвером.

Снисходительность Петра имела, однако, свои пределы. Узнав, что Екатерина во второй раз беременна, он высказал во всеуслышанье свое неудовольствие. «Раз у себя в комнате, – вспоминала позже Екатерина, – в присутствии Льва Нарышкина и многих других он вздумал сказать: «Бог знает, откуда моя жена беременеет; я не знаю наверное, мой ли этот ребенок и должен ли я признавать его своим». Лев Нарышкин в ту же минуту прибежал ко мне и передал мне этот отзыв. Это, разумеется, испугало меня, я сказала Нарышкину: «Вы не умели найтись; ступайте к нему и потребуйте от него клятвы в том, что он не спал со своей женою, и скажите, что, как скоро он поклянется, вы тотчас пойдете донести о том Александру Шувалову как начальнику Тайной канцелярии». Лев Нарышкин действительно пошел к великому князю и потребовал от него этой клятвы, на что тот отвечал: «Убирайтесь к черту и не говорите мне больше об этом»».

Любовные утехи не мешают великой княгине медленно, но верно приближаться к своей заветной цели – престолу.

С рождением сына ее положение укрепилось, начала постепенно складываться та самая «партия великой княгини», которой так опасалась императрица Елизавета. К ее мнению начинают прислушиваться; чуткие царедворцы, замечающие, как слабеет здоровье их императрицы, прикидывают, что принесет им царствование непредсказуемого, а иногда кажущегося просто безумным Петра Федоровича, и особых восторгов это не внушает, а Екатерина тем временем продолжает «нравиться народу». Умная женщина уже давно поняла силу общественного мнения и продолжает стараться, чтобы оно было как можно благосклоннее к ней. Она очень убедительно демонстрирует свою приверженность к православию, соблюдает все обычаи, и по стране разносится, что жена великого князя «ну, совсем, совсем как русская». Придворные, не обольщаясь по поводу искренности великой княгини, оценят мудрое поведение Екатерины и сделают на нее ставку в сложной игре престолонаследования. Канцлер Бестужев-Рюмин, чья последовательная антипрусская позиция была хорошо знакома великому князю – страстному почитателю Фридриха II, решает сделать Екатерину после смерти Елизаветы регентшей, скромно оставляя за собой пост президента главных коллегий и командующего всеми гвардейскими полками.

Но в 1758 году Бестужев оказался в опале, и только ловкость старого царедворца, сумевшего уничтожить всю свою переписку с великой княгиней, и исключительное самообладание, проявленное Екатериной на «очной ставке» с императрицей, спасают ее. После разговора женщины растроганно разрыдаются, слезы императрицы будут искренни (она уже забыла, как когда-то сама плакала на груди правительницы Анны Леопольдовны), и сделает вывод, который ни для кого при дворе уже не был открытием: «Племянник мой дурак, а великая княгиня очень умна!».

Но существовала и другая опасность. Елизавета, недовольная великокняжеской четой, начинает подумывать о том, чтобы назначить наследником Павла, и Екатерина разрабатывает план по захвату власти, в который посвящает щедро снабжающего ее деньгами английского посла Вильямса. Уже с конца 1750-х годов она вербует сторонников среди гвардии, надеясь на их помощь после смерти императрицы. Милая скромная принцесса осталась в далеком прошлом и превратилась в решительного политика, готового «царствовать или погибнуть».

Пока после падения Бестужева она ближе ко второму. Кружок близких ей людей распался, и вокруг Екатерины образовалась угрожающая пустота. Неприятности отяготились личным горем. В апреле 1759 года умерла ее дочь от Понятовского Анна, в следующем году в Париже скончалась мать, отношения с мужем сделались откровенно враждебными. Но незадолго до смерти Елизаветы великая княгиня встречает своего героя. Им становится Григорий Орлов – красавец, силач и храбрец, отличившийся во время войны с королем Пруссии. Он значительно красивее Понятовского и Салтыкова, но, в отличие от польского графа, не имеет образования. Этот недостаток с лихвой возмещается наличием четырех братьев – таких же великанов, бретеров и удальцов – и страстной любовью. Позже Екатерина вспоминала: «Орлов всюду следовал за мною и делал тысячу безумств; его страсть ко мне была публична». Он был пылок, храбр, отчаянно влюблен, надежен и, что немаловажно, в отличие от Понятовского, он – русский.

А это имело серьезное значение для осуществления планов великой княгини, так же как и наличие широкого круга друзей братьев Орловых в армии.

Другим близким человеком великой княгини становится в это время княгиня Дашкова, с которой летом 1761 года у Екатерины устанавливаются очень близкие отношения. Она скрасит одиночество опальной жены наследника, вместе они проведут много времени, беседуя о философии, литературе и искусстве и… о возможном способе вербовки сторонников. Екатерина всегда отличалась исключительным умением использовать людей.

Между тем тяжелые мысли все чаще посещали великую княгиню: императрица Елизавета слабела с каждым днем. Петр должен был очень скоро сделаться императором, и судьба виделась Екатерине в самом печальном свете. К тому же она была беременна от Орлова, почти все осведомленные люди при дворе знали об этом и могли донести наследнику, отношения которого с женой обострились до крайности.

Елизавета умерла 25 декабря 1761 года, и Петр поспешил подтвердить самые мрачные предчувствия Екатерины. Французский посол Брейтель уже 31 декабря сообщал своему двору о печальном положении Екатерины: «В день поздравления с восшествием на престол на лице императрицы была написана глубокая печаль; ясно, что она не будет иметь никакого значения, и я знаю, что она старается вооружиться философией, но это противно ее характеру… Императрица находится в самом жестоком положении, с нею обходятся с явным презрением…»

«Явное презрение» было только на руку Екатерине, и она старалась, чтобы оно было заметнее. Петр, ставший императором, казалось, делал все от него зависящее, чтобы возбудить к себе всеобщую ненависть, и его пренебрежение к жене только способствовало ее популярности. Новый император не знал и не любил Россию и ненавидел все, что было так или иначе связано с именем его тетки. Освободившись от ее власти, этот взрослый на вид 35-летний мужчина просто обезумел от счастья. Теперь он мог делать все, что хотел, и радовался своей безграничной власти над страной, как ребенок (а он таковым и оставался, несмотря на возраст), оказавшийся без присмотра взрослых. Тем не менее реформы, проведенные в его короткое правление, оказали огромное влияние на историю России и способствовали ее либерализации. Петр III упразднил страшную Тайную канцелярию, что способствовало устранению атмосферы страха, улучшил положение старообрядцев и издал Манифест о вольности дворянства. До этого дворянин был обязан служить в армии или на гражданской службе – теперь он получал возможность жить так, как пожелает. Представители благородного сословия могли выйти в отставку, когда захотят, могли жить в поместье, не отягощая себя службой. Главной же заслугой Петра III явилось то, что впервые в русской истории появился закон, запрещавший не пороть хотя бы ничтожную, всего один – два процента, часть населения. До этого дворян (в редких случаях и дворянок) по повелению государей поднимали на дыбу и стегали кнутом. Освобожденное дворянство в порыве благодарности хотело даже воздвигнуть Петру статую из золота на свои средства. Но другие шаги императора заставили отказаться от этого благородного намерения. Петр III заключил невыгодный мир с Пруссией, перечеркнувший победы русской армии в Семилетней войне, и готовился к непопулярной войне с Данией ради Голштинии. Он демонстрировал неуважение к православной церкви, надел прусский мундир и публично объяснялся в любви к Фридриху II. При этом император не проявил жестокости, никого не казнил, не был лишен романтических порывов и искренности. Петр отторгал от себя Россию, и в ответ Россия отторгла его самого. Самое лучшее, что могла бы сделать для своего племянника Елизавета, – это оставить его управлять своей маленькой Голштинией или отправить в Швецию, когда за ним явилась делегация с уведомлением, что принц избран наследником шведского престола.[11]11
  Карл Петер Ульрих получил свое имя в честь двух дедов – родного (Петра I) и двоюродного (Кар-ла ХII) – и если бы стал шведским королем, то линии двух врагов соединились бы на шведском престоле.


[Закрыть] Он бы, конечно, не достиг особых успехов, но сохранил бы жизнь и умер, оплакиваемый подданными.

Н. Н. Ге. Екатерина II у гроба императрицы Елизаветы. 1874 г. Фрагмент

На похоронах императрицы Петр вел себя откровенно непристойно, кривлялся, не скрывал ликования и продолжал публично выражать свое пренебрежение женой. Это видели все пришедшие проститься с императрицей, так же как и великую княгиню, ни на минуту не отходившую от гроба, несмотря на тяжелый запах разложения, который уже исходил от тела, и с величайшим усердием исполнявшую все церковные обряды.

В апреле, переехав в новый Зимний дворец, Петр занял один из флигелей, а Екатерине назначил апартаменты на противоположном конце другого. Рядом с собой император поселил Екатерину Воронцову – очень некрасивую, толстую, неуклюжую и неумную, но, тем не менее, пользующуюся самой горячей привязанностью с его стороны. Светлый нимб мученичества над головой Екатерины обозначился в глазах придворных еще яснее, но мог поблекнуть из-за ее беременности. Опасность заключалась в том, что с мужем Екатерина давно не спала вместе и на этот раз уже никак не могла назвать его отцом своего ребенка. К счастью, в день, когда у нее начались роды, верный слуга Шкурин, проявив редкую преданность и находчивость, поджег свой дом, расположенный в предместье города, чтобы отвлечь туда любопытных. Как и ожидалось, Петр, обожающий наблюдать за пожарами, тотчас умчался наслаждаться зрелищем. За ним последовали все его фавориты, и 23 апреля Екатерина благополучно родила сына, которому была дана фамилия Бобринского. Внебрачный сын станет родоначальником нового аристократического рода, в его герб Екатерина введет элементы своего личного антгальтского и русского государственных гербов, а воспитание доверит верному Бецкому. Роды, к счастью, удалось скрыть от императора, но, вероятно, он располагал какой-то компрометирующей информацией, которую мог использовать при избавлении от нелюбимой жены. И хотя Петр III ненавидел Россию и презирал ее обычаи, однако некоторые традиции предыдущих царствований – пострижение нелюбимых жен в монахини – ему пришлись по вкусу, и у Екатерины появился шанс стать монахиней. До нее стали доходить пугающие слухи – то ли о келье в удаленном монастыре, то ли о камере в Шлиссельбургской крепости. Опасность была вполне реальной. Елизавета Воронцова мало подходила на роль императрицы, но чувство императора к ней не остывало, и он не раз заявлял о намерении сделать Воронцову своей женой. Между тем атмосфера заговора вокруг Петра III сгущалась, некоторые сведения дошли и до Фридриха II, который не замедлил предупредить о нем своего страстного поклонника. Но беспечный Петр ответил: «Если б русские хотели мне сделать зло, то могли бы давно его сделать, видя, что я не принимаю никаких предосторожностей. Могу вас уверить, что когда умеешь обходиться с ними, то можно быть покойным на их счет». Пока император пребывал в своем безмятежном неведении, братья Орловы проводили работу в армии, а влиятельнейшие вельможи двора Кирилл Разумовский и Никита Панин внушали Екатерине мысль о необходимости отстранить Петра и самой стать во главе государства. И все же решилась великая княгиня окончательно только после того, как Петр публично нанес ей страшное оскорбление.

Случилось это на торжественном обеде 9 июня 1762 года. Император предложил три тоста: за здоровье императорской фамилии, за здоровье короля прусского и за сохранение счастливого мира, заключение которого праздновалось. Когда Екатерина выпила за здоровье императорской фамилии, Петр велел спросить ее, почему она сделала это сидя. Екатерина ответила, что императорская фамилия состоит из трех членов – ее самой, Петра и их сына Павла – и поэтому она не сочла нужным встать. На что император в присутствии двора и всего дипломатического корпуса крикнул ей «Folle!» («Дура!») Екатерина расплакалась, потом, желая успокоиться, попросила стоявшего за ее креслом камергера Строганова рассказать что-нибудь забавное, но про себя уже приняла решение действовать немедленно. Чувство собственного достоинства и гордость были развиты у нее чрезвычайно, и Петр давно мог бы понять, что женщин, подобных ей, оскорблять нельзя. Впрочем, он вообще мало что понимал, существуя в каком-то своем особенном мире, и слова Екатерины о том, что первым врагом Петра III был он сам, абсолютно справедливы.

После 24 июня императорская чета покинула Петербург. Петр III уехал в Ораниенбаум, а Екатерина проводила лето в Петергофе. 28 июня она должна была присутствовать на празднике по случаю именин мужа и сына в Ораниенбауме и приехала туда за несколько дней до этого события. Екатерина посмотрела спектакль в дворцовом театре, прослушала с одобрительной улыбкой игру мужа на скрипке (она, не обладая музыкальным слухом, не любила музыку), дала любезное соглашение участвовать в организации праздника и отбыла обратно в Петергоф. Это было ее последнее свидание с мужем.

24 июня Орловы сообщили о готовности к перевороту, а в шесть часов утра 28 июня патетическими словами: «Мадам, все готово, чтобы провозгласить вас!» – брат Григория Орлова Алексей разбудил ее. И Екатерина в сопровождении самых близких ей людей покидает Петергоф. Она собранна, кажется абсолютно спокойной, и настроение у нее (по крайней мере, для окружающих) отменное. По натуре Екатерина очень смешлива, даже в этот решающий для нее момент жизни будущая императрица не лишается способности видеть комичное и хохочет над своей фрейлиной Шаргородской, которая в спешке забыла надеть на себя какую-то очень важную деталь туалета и испытывает от этого немалые физические и моральные неудобства. Кони быстро мчатся по направлению к Петербургу, неподалеку от которого заговорщиков встречает Григорий Орлов, и все направляются в Измайловский полк.

Гвардейцы встречают Екатерину восторженно, целуют ей руки и называют спасительницей. Подводят священника с крестом, и начинается присяга новой государыне. Вслед за Измайловским Екатерине присягает Семеновский полк, который с криками «Ура!» выходит навстречу. К ним присоединяются Преображенский и Конногвардейский полки, и окруженная ликующими войсками, она направляется к Казанскому собору. Со всех сторон несутся крики «Ура!», солдаты скидывают ненавистные прусские мундиры и переодеваются в привезенное на Дворцовую площадь старое, привычное и любимое обмундирование, кабатчики бесплатно выдают вино. Это усиливает ликование и под крики «Да здравствует матушка-императрица Екатерина II!» новая государыня выходит на балкон Зимнего дворца, в котором ее уже ожидает Генералитет, Сенат и Синод, единодушно приносящий ей присягу.