Текст книги "Наследники исполина"

Умение женщин из всего сделать роман бесило Шарля.

– Ты прекрасно знала, кто я такой, – холодно бросил он. – У тебя было два пути: умереть или работать на меня. Ты выбрала второе. Хочу напомнить: я неплохо платил. Золотом. Все остальное, – он презрительно скривился, – лишь прилагалось.

Надин смотрела на него с нескрываемым отвращением.

– И тебе было известно, что рано или поздно придет момент, когда я должен буду исчезнуть, – гнул свое де Бомон. – А теперь ты сводишь со мной бабьи счеты за то, что является для меня всего-навсего работой.

– Всего-навсего работой, – медленно повторила Штейн. – Со мной работа, с Ее Величеством королевой Шарлоттой, с Маврой Егоровной. Я потеряла ребенка. В Англии король сошел с ума. Шувалова овдовела. Хорошая у тебя работа, Шарль.

– Какая есть, – огрызнулся Шарль. – Я ее не выбирал. И кстати, – де Бомон помедлил, – не было никакого ребенка. Да, Надин?

Она вздрогнула и опустила глаза.

– Я догадался в первую же нашу ночь в Лондоне, – ответил шевалье на непроизнесенный вопрос. – У рожавших женщин вены на ногах под коленями выпуклые и синие, их выворачивает от натуги. А у тебя, Надин, кожа нежная, шелковая, без растяжек. И на боках, и на животе.

Штейн кусала губы.

– Ты очень наблюдателен, Шарль, – наконец отозвалась она. – Это только любящие глаза ничего не замечают. А ты никогда не любил.

– Нет, – отрезал он. – Впрочем, как и ты. – Разговор затянулся. Де Бомон на ходу толкнул дверцу кареты. – Это все, что я могу для тебя сделать. – Он схватил не ожидавшую такого обхождения Надин за шиворот и резким пинком вышвырнул в темноту.

Через секунду раздался глухой шлепок, свидетельствовавший о том, что барышня приземлилась в сугроб. Больше о ней можно было не беспокоиться.

Глава 13. Цареубийцы

Алексей Орлов огляделся по сторонам. Он стоял в роскошной приемной Аничкова дворца, стены которой от пола до потолка были забраны малиновым штофом, по углам висели зеркала в дубовых позолоченных рамах, а на уровне человеческого роста торчали двурогие светильники с чеканными гирляндами из отполированной меди.

Сторонники Екатерины осторожно выходили на крупных вельмож. Тех, кто мог оказать содействие перевороту. В резерве уже были Панин, генерал Вильбоа, Бецкой. На этот раз Алехану выпало вербовать Алексея Разумовского, бывшего фаворита Елизаветы. С гетманом Малороссии Кириллом Разумовским уже работали адъютанты. Там дело шло гладко.

Поручик не осмелился присесть на диван. Хотя окружающее великолепие не подавляло его, Алексей все же испытывал род волнения. Даже если его разговор с Разумовским пройдет благополучно, где гарантия, что граф не предаст заговорщиков при первом же удобном случае?

Третий Орлов был наименее импульсивным из братьев, и с тех пор, как Старинушка начал сдавать, старался все семейные дела подгрести под себя. Заговор относился к их числу. Если весельчак Гришан стал душой гвардейской партии, то холодный расчетливый Алехан – ее мозгом. Он явился в дом Разумовского у Аничкого моста и небрежно потребовал аудиенции, как само собой разумеющейся вещи. И о чудо! Никто из лакеев даже не возразил. Его провели в приемную и обещали доложить. Все-таки Алексей умел себя поставить!

В дверях возник юноша-гайдук в синем доломане и высокой желтой шапке с кисточкой.

– Господин поручик, ступайте за мной в диванную. Их сиятельство граф Алексей Григорьевич скоро выйдут.

«Вот так, – удовлетворенно сказал себе Орлов, – уметь надо! Серьезные визиты для серьезных людей». Ждать пришлось долго, граф не торопился, начальственно выдерживая паузу. Посетители должны понимать: они пришли к крупному вельможе, которого может задержать масса важных дел, куда более серьезных, чем их мелкие просьбишки…

Наскучив мерить шагом диванную, Алексей заглянул через раскрытые двери в соседнюю комнату. Это была гостиная. Веселые ситцевые обои на стенах, розы в китайских вазах на низких столиках, чудесные итальянские пейзажи маслом… Внимание Орлова привлекло непомерно большое зеркало-трельяж, занимавшее собой весь дальний угол комнаты.

Поручика погубило любопытство. Он никогда в жизни не видел такого чудовищного сооружения из стекла и островерхих готических рамок, крепившихся друг к другу, как створки дверей. Рядом стояла ореховая ширма в том же стиле. Впечатление рыцарского замка усиливало окно-витраж с изображением Иосифа Аримафейского, державшего в руках чашу и цветок шиповника. Лицо святого чем-то неуловимо напомнило Алехану графа Сен-Жермена.

Все это дряхлое великолепие неодолимо потянуло Орлова к себе. Поручик сделал шаг через порог, потом еще один. Он сознавал, что в чужом доме ведет себя бесцеремонно, но… Чаша в руках у Иосифа. Но солнце, бьющее в розу витража. Но сноп света из створок зеркала, словно вход в иной мир. Словом, Алексей был зачарован и, помимо воли, тонкая флейта в его душе с необыкновенной силой ответила на призыв подзабытых символов.

На цыпочках, стараясь не испачкать сапогами ковер, он подошел к зеркалу, взялся руками за края, сдвигая их так, что в трех бесконечно удаляющихся от него коридорах появилась целая вереница Алексеев. Наклонился вперед и… клетка захлопнулась.

Позади Орлова в диванной послышались голоса. Казалось, сюда идет целая толпа людей. Они возбужденно говорили и стучали каблуками по паркету.

– Где же поручик? – осведомился властный голос. – Вы приказали ему ждать здесь?

– Должно быть, не дождался, – предположил гайдук. – Ушел.

– Тем лучше. – Граф, а это был именно он, обратился к гостям: – Прошу прощенья, господа. Я сегодня не намерен был заниматься делами. В последнее время эти гвардейские эмиссары осаждают брата, теперь принялись и за меня. Но их планы расходятся с нашими.

По движению дверных ручек Алехан понял, что лакеи готовы вот-вот распахнуть створки перед графскими посетителями.

– Прошу в гостиную.

Орлов заметался. Он не знал, куда себя деть от смущения, отлично представляя нелепость ситуации. Если его найдут здесь, он никогда не сможет объяснить, что делал в жилых покоях дворца и почему не дождался графа, где положено. Что он не вор, не шпион…

Двери скрипнули. В критические минуты Алехана спасала решительность. Он видел, что зеркало, прислоненное к углу, закрывает собой кусок комнаты. Довольно узкий, но достаточный для того, чтоб туда мог втиснуться детина его размеров. Не долго думая, Орлов отвел левую створку и полез за нее. Он едва успел. Двери церемонно распахнулись, и в гостиную хлынул целый поток высокородных господ, смотреть на ленты и ордена которых глазам было больно.

Стоя в пыльном углу, притиснутый обратной «слепой» стороной зеркала к стене, Орлов осторожно придерживал створку трельяжа снизу пальцами, чтоб она, не дай бог, не отошла в сторону, и через образовавшуюся щель собравшиеся не заметили чужака.

Гости расселись на диваны. Некоторых из них Алехан знал. Кроме графа Разумовского, высокого, смуглого, еще очень красивого мужчины с волосами, как вороново крыло, присутствовал его брат Кирилл, гетман Малороссии. Он был тучнее и подвижнее старшего, а на энергичном лице особенно поражали мягкие карие глаза с рыжими, как у коровы, ресницами. Гетман оделся по-домашнему и вел себя так, точно серьезность ситуации его мало касается: плюхнулся на диван, водрузил на колени вазочку с изюмом и потягивал оттуда ягоду за ягодой.

Остальные выглядели куда серьезнее, в париках, при шпагах, точно собрались на заседание Сената. Должно быть официальный вид придавал им храбрости.

– Вы знаете, господа, что почтенный наш председатель, граф Петр Иванович Шувалов, который первым и заговорил о необходимости действий, – начал Алексей Разумовский, – скончался от апоплексического удара. Нам следует принимать решение без него.

– Да, граф Петр Иванович был голова, – поддержали многие. – С ним было бы куда способнее. А теперь не знаешь, как и подступиться…

– Стыдитесь, господа. – Гетман отставил чашку с изюмом, и вся его напускная беспечность мигом слетела. – Разве вы дети без няньки? Во время войны покойная государыня всех вас почтила присутствием в Конференции. Значит, считала, что и у вас голова на плечах.

– Теперь война окончена, – подал голос престарелый граф Трубецкой. – Причем самым позорным образом. И сдается мне, снова время приспело спасать Отечество.

Все согласно закивали.

«Бедное Отечество, – думал Алехан, – и кто только не берется его спасать! Зеленая гвардейская голытьба, старики с клюшками, сейчас еще притащат женщин и детей!»

Словно в ответ на его мысли двери опять распахнулись, и в гостиную вступили новые гости. Мужчина средних лет и средней же полноты и совсем юная дама в траурной вуали, видимо, только что из дворца.

– Просим прощения, господа, – вновь прибывший поклонился. – Наше опоздание продиктовано мерами предосторожности. Катеньку никак не отпускали с дежурства. – Он ободряюще обернулся к даме. – Разрешите представить, моя племянница, княгиня Екатерина Романовна Дашкова.

– Граф, вы сошли с ума! – раздалось сразу несколько голосов. Как видно, серьезные вельможи были настолько шокированы присутствием в своем кругу женщины, что позабыли о манерах. – Никита Иванович, вы нас всех погубите! Она родная сестра Лизаветы Воронцовой!

Алехан понял, что перед ним граф Панин, воспитатель наследника Павла. Екатерина несколько раз упоминала о его преданности заговору, но предостерегала вовлекать его в реальные действия раньше времени.

– Господа, господа! – На приятнейшем лице Никиты Ивановича отразилось крайнее огорчение. – Умоляю вас, тише. Я все объясню. Катенька, – он по-отечески приобнял княгиню за плечи и усадил на диван, – ближайшая подруга императрицы и посвящена во все детали готовящихся событий. В доме у ее мужа, моего родного племянника князя Дашкова, еще с зимы собираются гвардейские заговорщики. Уверяю вас, их планы весьма серьезны. Если мы не станем действовать сообща, то нам грозит неудача…

– Иными словами, – прервал его гетман, – они справятся и без нас. А мы окажемся в хвосте событий. Хорошенький же ультиматум вы нам принесли, княгиня!

«Интересно, давала ей Като полномочия разговаривать здесь?» – подумал Алексей.

– Я пришла не с ультиматумом. – Екатерина Романовна откинула вуаль. У нее было решительное чуть рябое лицо, волевой подбородок и твердая складка губ. – А с предложением о союзе. Гвардейцам не достает поддержки в Сенате, Конференции, просто при дворе. Вам, – она сделала паузу, – реальной военной силы. Кажется, договор выгоден обеим сторонам.

«Не красавица, ей-богу, не красавица, – усмехнулся Алексей. – Но в ней что-то есть… Беднягу Дашкова можно понять».

Между тем княгиня продолжала:

– Я, как и вы, господа, ненавижу кровь. И не желаю, чтоб она была пролита, даже ради освобождения Отечества от тирана. – Когда она говорила, ее лицо освещалось сильным внутренним светом. – Сейчас народ в смятении, полки готовы нарушить присягу в любой момент. Если начнется переворот, это будет не маленькое ночное приключение одной роты преображенцев во главе с блаженной памяти Елисавет и ее учителем музыки, – княгиня усмехнулась, – а настоящая революция, охватывающая весь город. Что вы этому можете противопоставить?

Кое-кто из собравшихся крякнул. Кажется, вельможи не ожидали от молоденькой дамы такого напора. Они собрались мирно посидеть, покурить трубки, выпить кофе и осторожно прощупать мнения друг друга.

– Умерьте свой пыл, княгиня, – гетман почти смеялся, глядя на грозного эмиссара гвардейской революции. – Вы нас никак пугать пришли?

Екатерина Романовна дернула плечом, но Разумовский продолжал самым мирным тоном:

– Садитесь, расслабьтесь, мы принимаем ваши «верительные грамоты», и давайте вместе подумаем, как выбраться из опасной ситуации, которую вы так ярко живописали.

Успокоенная доброжелательством Кирилла, княгиня устроилась на диване поудобнее и взяла предложенную чашку кофе.

– Без сахара, пожалуйста. – Она с детства знала всех собравшихся, со многими была в родстве и, если честно, робела разговаривать на равных с седыми умудренными опытом вельможами, у которых когда-то играла на коленях. Но положение обязывало: у нее за спиной была реальная сила, и они это, кажется, поняли.

– Для начала, господа, мы должны договориться о будущей форме правления, – провозгласил Панин, вытягивая из кармана какие-то бумажки.

Все с неодобрением покосились на него. Воспитатель наследника слыл опасным оригиналом. Он долгие годы служил послом в Швеции и набрался там республиканского духа. Конечно, и в Стокгольме есть монарх, но какой-то странный, с парламентом и конституцией, ограничивающей его права. Не по-божески это как-то…

– Форма правления у нас одна, – заявил гетман, – Православная. А вот о правителе поговорить действительно надо. Мы все знаем, кого не хотим видеть в этой роли.

Непонятый соратниками Панин обиженно зашуршал так и не прочитанным проектом конституции.

– Есть несколько вариантов, – начал до сих пор молчавший Иван Иванович Шувалов. Он неловко чувствовал себя в доме Разумовсих. Их кланы, по известным причинам, никогда не были дружны. Но реальная опасность потерять вес при дворе и богатство – не родовое, пожалованное, а значит, далеко не неприкосновенное – заставило их сплотиться. – Надеюсь, Брауншвейгскую фамилию никто всерьез обсуждать не хочет?

На него замахали руками.

– Так я и думал. – Шувалов кивнул. – Должен вас предупредить, что «несчастный младенец Иван Антонович» сейчас уже великовозрастный детина, совершенно сошедший с ума за двадцать лет сидения в одиночной камере. Крайне жестокий был шаг… – Бывший фаворит бросил осуждающий взгляд на графа Разумовского. – Но в сложившихся обстоятельствах еще более жестоко выпускать дурочка на свободу.

– Хватат с нас и одного дурачка, – кивнул гетман. – Сосредоточимся на реальных кандидатах.

– Единственным законным наследником, – Панин встал со своего кресла, – является царевич Павел Петрович. – Его голос звучал все еще очень обиженно. Он не отстоял конституцию, но за права своего воспитанника готов был драться до последнего.

– Павел остается царевичем до тех пор, пока нынешний государь не заявил о его незаконнорожденности, – бросил Алексей Разумовский. – А вы знаете, что такой указ готовится.

Никита Иванович поперхнулся и снова замолчал. Сегодня все его инициативы проваливались, не будучи даже оглашены.

– Император расчищает путь для нового брака и нового наследника, – мягко подбодрил воспитателя Шувалов. – Но никто не помешает нам рассматривать внука Елисавет как главного претендента.

– Русское законодательство в этой области не совершенно, – вновь приободрился Панин. – С точки зрения традиционного права: отцу наследует сын…

– А согласно указу Петра Великого от четырнадцатого года сего веку, – бесцеремонно прервал воспитателя гетман, – государь сам назначает себе наследника. Дело царевича Алексея помните?

Сановники притихли. Грозный государь был мертв уже более тридцати лет, но казалось, продиктованные им под свист бича и стук топора законы единственные могут действовать на этой земле. Нарушить их не осмеливался никто.

– Если Петр Федорович гласно объявит Павла незаконнорожденным и провозгласит нового наследника, ничего поделать уже будет нельзя, – заявил князь Трубецкой.

– Но он не сделает этого! – взвизгнул до нельзя расстроенный Никита Иванович. – Пока не расторгнет брак с законной супругой, не женится на Елизавете Воронцовой и она не родит ему детей!

– Значит, у нас есть время, – флегматично подал голос Алексей Разумовский. – К чему торопиться, господа?

– У вас нет времени, – никто не ожидал, что умиротворенная было княгиня Дашкова вновь вмешается в разговор. – Девять десятых в гвардии считают самодержицей Екатерину Алексеевну. Им не нужен малолетний государь. Разве что в качестве ее наследника.

– Мы можем рассмотреть кандидатуру Екатерины, – недовольно подал голос Трубецкой, – но только на пост регентши. И то найдутся более достойные люди. – Он обвел глазами собравшихся. – Она немка, бывшая лютеранка, ничем не связана со знатнейшими фамилиями страны…

– Для тысяч подданных за стенами этой комнаты, – прервала его Дашкова, – она императрица. Пока вы только намереваетесь обсудить, – губы княгини презрительно скривились, – они уже готовы выступить.

«Молодец», – похвалил Орлов.

В гостиной повисла тишина. Вельможи переглядывались, а юная возмутительница спокойствия как ни в чем не бывало откинулась на спинку дивана и принялась жевать засахаренные орешки.

– Княгиня говорит дело, – медленно произнес граф Алексей. – Взрыв всеобщего недовольства неизбежен, а с ним погромы, бунт, неподчинение властям. И это в столице. Деятельность Сената и коллегий будет затруднена, если не пресечена вовсе. Начнутся анархия, безвластие, хаос.

Дашкова согласно закивала. До Орлова начал доходить тайный смысл ее присутствия здесь. Ему сразу расхотелось хвалить княгиню. Она явилась в собрание вельмож не для того, чтоб сделать их союзниками Екатерины, а чтоб предотвратить «гвардейский бунт», «кровопролитие», как они говорили. В этом был резон. К перевороту присоединится чернь и тогда всем не поздоровится. Но если исключить гвардию из игры вовсе, кто сядет на престол? Малолетний Павел при регентстве матери? Или достойное собрание найдет еще кого-нибудь?

Мысли Алексея были прерваны дружным галдежом в комнате. Вельможи заговорили сразу, перебивая друг друга:

– Но что вы предлагаете?

– Нужно оповестить командование нашей армии в Пруссии. Пусть поворачивают домой и готовятся подавить бунт.

– Вы хотите обвинений в государственной измене? Как Бестужев?

– Право, господа, я ничего не хочу…

Последние слова принадлежали гетману и отлично выражали общее настроение. Больше всего на свете эти люди боялись происшествий. Они желали, чтоб их оставили в покое, дали пить кофе и судачить о пустяках.

– Но что-то все же надо делать, – продолжал Кирилл Разумовский. – Иначе это что-то сделается без нас. – Он приоткрыл дверь, приказал лакеям подавать трубки и прошелся по комнате. – Предотвратить большой переворот можно только одним способом. Устроить переворот маленький. Келейный. Я бы даже сказал, комнатный.

Все со вниманием смотрели на него.

– Что сейчас больше всего раздражает толпу? – развивал свою мысль гетман. – Государь. Он не нашей веры. И, смею сказать, не нашей крови. Так рассуждают люди на улицах, и они недалеки от истины. Петр поставил нас на грань бунта. Но, устранив его, мы устраним причину возмущения. Гвардия останется в казармах, горожане в домах…

– Вы предлагаете убить императора? – не без интереса спросил Панин.

– Я предлагаю его устранить. А как, уже второй вопрос. – Гетман улыбнулся.

Алехана поразило, что сама идея цареубийства никого особенно не потрясла. Ближайшие к трону люди продолжали потягивать кофе, иные взялись за трубки и, испросив у Дашковой разрешения, затянулись. Разговор пошел о деталях.

– Бедный дурачок, – сказал Трубецкой.

– Лучше бы он остался в Германии, – кивнул Алексей Разумовский.

И только. Даже Екатерина Романовна, жадно вдыхавшая запретный для нее табачный дым, не произнесла ни слова. Смерть тирану – было написано на ее вдохновенном лице. Остальные выглядели попроще, точно решали неотложные житейские дела о выгоревшем урожае или забое взбесившейся скотины.

– В-вы что же, с п-позволения сп-просить, хотите его от-травить? – осведомился Александр Шувалов, бывший начальник Тайной канцелярии. – Есть яды, не оставляющие с-следов на теле ж-жертвы. Ни с-синего языка, ни п-пятен на коже.

Дашкова поморщилась.

– Нет, господа, – гетман покачал головой. – Внезапная смерть государя подозрительна. Пойдут толки. Нужно, чтоб ее причина была для всех очевидна и не вызывала даже мысли об убийстве. Предлагаю пожар.

– Пожар? – в один голос сказали сразу несколько гостей. – Помилуй, батюшка, да где ж его взять?

– Устроить, – невозмутимо отозвался Кирилл. – Да хоть в новом Зимнем дворце, он еще не готов. Большой беды не будет. Поедет государь смотреть работы, а мы одно из крыльев и подпалим. Все знают, как он охоч до пожаров, бегает, распоряжается, тушить мешает. Втолкнуть в какую-нибудь каморку да и запереть. Кто потом разберет, сам ли он в огонь полез или его завалило?

Идея была хороша. Следовало только обмозговать детали.

– Гетман, а вы безжалостный человек. – Екатерина Романовна допила кофе. – Я отправляюсь домой, скоро муж вернется со службы. – Она встала и, обернувшись уже у дверей, бросила: – Успеха вам в ваших начинаниях.

«Скоты, – подумал Алексей. – Отравить, удушить, зарезать. Это ведь мгновенная смерть. Но сжечь заживо…» Ничего ужаснее он себе и придумать не мог.

Между тем остальные гости тоже решили расходиться, предоставив гетману продумать детали и действовать без них, но с их высокого согласия.

«Если Кирилл волк, – думал Алехан, – то вы овцы. Трусливые высокомерные овцы, воображающие себя волками. Надо обо всем рассказать Като». У него не было уверенности, что Дашкова, выступающая здесь от имени императрицы, поделится с подругой решением высокого собрания.

Комната опустела, но Алехан все еще не мог выбраться из-за зеркала, потому что лакеи принялись убирать оставшиеся после гостей чашки, трубки и полупустые вазочки с засахаренными орешками. Кто-то из слуг раскрыл окно в сад, чтоб проветрить помещение. С улицы на узника зазеркалья повеяло свежим ветром, едва уловимым запахом цветущего шиповника и разогретых солнцем досок. Хотелось туда. На волю из душного, похожего на гроб пространства, с одной стороны отгороженного спинкой зеркала, а с другой… Только теперь Орлов, у которого уже изрядно затекло тело, позволил себе обернуться и осмотреть стенку.

Пока он стоял, вытянувшись по швам, ему все время казалось, что угол не совсем глухой, в нем есть щель или отверстие. Ни того ни другого при внимательном осмотре Алексей не обнаружил. Зато на ситцевых обоях виднелось отверстие для ключа, а, пробежав пальцами по ткани, Алехан нащупал и саму дверь: маленькую, незаметную, сливающуюся со стеной. Пестрый рисунок обоев делал ее почти неразличимой.

Дверь была заперта, но у Алехана в кармане имелся гвоздь. Плох бы он был, если б не умел вскрывать замки. Да и замок оказался больше для проформы, без секрета, зато с легким мелодичным звоном, сопровождавшим щелчок язычка в пазу. Хорошо, что слуги из гостиной уже ушли. Но вылезать из своего укрытия и тайком пробираться по парадной части дома Орлов не рискнул. На него кто-нибудь наткнется и поднимет переполох. Поручик понадеялся, что ход за тайной дверью ведет в сад, а оттуда не составит большого труда выбраться за ограду.

Поддев дверцу ногтем, он почти отлепил ее от обоев и не без труда втиснулся в узкий лаз. Он шел, как видно, в простенке между разными покоями дома и видел стены как бы изнутри. Штукатурка, дранка, обмазанная гипсом мешковина, крестообразные каркасы из не ошкуренных досок, кое-где даже с корой. Вид роскошного дома Разумовских, как перчатка, вывернутая наизнанку, позабавил Алексея. Он напомнил ему рассказы брата о белье светских дам: шелковое, но в дырах.

В каждую из комнат можно было заглянуть через особые глазки. Алексей не знал, чем они маскировались снаружи, точеными хрусталиками бра или резными завитками на картинной раме – но обзор был хороший. Впрочем, как и дом. Самому Алексею о таком оставалось только мечтать. Настоящее родовое гнездо. Тихо, светло, покойно…

Издали до Алехана долетела музыка. Кто-то играл на клавесине. Мелодия была не быстрая и не медленная, легкая и солнечная, как майский день за окном. После отъезда Сен-Жермена Орлов не посещал музыкальных вечеров, и сейчас сильнейшая ностальгия по счастливому времени, когда care padre учил его быть самим собой, соскабливая все лишнее, грубое, ненужное, охватила душу молодого человека. Он пошел на звук и вскоре замедлил шаги у одной из стен-изнанок. Припав к крошечному глазку, поручик рассмотрел небольшую комнату, возможно, детскую, а, возможно, музыкальный салон, в зависимости от вкуса хозяев.

Розы с высокими стебельками, выставленные как раз напротив глазка, мешали хорошему обзору. Алексей видел краешек клавесина. На нем играла девочка лет двенадцати в желтом домашнем платье. Она, видно, разучивала урок, он ей не давался, пальцы поминутно сбивались с ритма и все приходилось начинать сначала.

На стене над ней висел портрет государыни Елисавет в овальной раме. Совсем юной, не старше теперешней музыкантши. Услышав на улице перебранку прачек, девочка мигом отвлеклась и завертела головой. Алексей обомлел. Она была как две капли воды похожа на покойную императрицу. Вот только кожа смуглее и глаза темно-карие, вспугнутые, оленьи.

Точь-в-точь такие же Орлов уже видел сегодня у братьев Разумовских. В этой семье у всех удивительно красивые глаза…

Дверь скрипнула, и в музыкальный салон вступил граф. Девочка, как мячик, подскочила ему навстречу.

– Papá!

– Лиза, ступай, – Алексей Григорьевич мягко потрепал ее по щеке. – Поиграй в саду. Урок закончен. Нам надо с дядей кое о чем потолковать.

Обрадованная ученица захлопнула крышку клавесина и опрометью бросилась прочь. Вслед за братом в комнату вступил Кирилл. Видимо, крошечный музыкальный салон располагался в самом сердце дома Разумовских, и они чувствовали себя здесь в полной безопасности. Алехан напряг слух. Ему смерть как хотелось узнать, о чем Разумовские станут говорить без свидетелей.

– Ты их сегодня напугал. – Граф Алексей наполнил два бокала водой из хрустального графина.

– Главное, что они согласились. – Гетман принял один из них и скептически поморщился. – Чи ты пить бросил? Давно?

– Дал Лизе слово. В ее покоях ни капли.

– Даже сливянки?

– Особенно сливянки.

Братья расхохотались.

– Прелестная девочка. А что, если сговорить ее за наследника Павла? – Кирилл плюхнулся на диван.

– Не стоит рисковать. – Граф Алексей опустился на круглый стул у клавесина. – Екатерина имеет достаточно сторонников, чтоб предотвратить нежелательный брак своего сына с безродной. – Он выразительно хмыкнул и бросил взгляд на портрет Елисавет. – Будем действовать по старому плану. Надо убрать их всех отсюда, а уж потом раскрывать наши карты.

«Значит, есть еще план? – удивился Алексей. – Любопытно, какую игру они затеяли, если даже цареубийство для них ширма, отвод глаз».

– Мы очень рискуем, – сухо сказал гетман. – Но дело того стоит. Все хотят смерти Петра. Павла легко объявить незаконным. Екатерину выслать. Иван Антонович не в счет, у него нет сторонников. Раз, раз, – его пальцы пробежали по шахматной столешнице, – и мы в дамках.

– Не все так просто. – Алексей осушил свой бокал. – Пару Петр – Павел нельзя расцепить. Если мы убиваем императора, некому будет объявить царевича незаконнорожденным. А ждать до родин Воронцовой… – Граф неопределенно помахал в воздухе рукой.

– Слишком рискованно, – закончил за него Кирилл. – Ты прав. Нам надо привести в действие сразу две пружины: подтолкнуть государя подписать соответствующие бумаги на счет Павла, придержать их обнародование. А там уничтожить императора задуманным способом. Когда встанет вопрос о наследовании, огласить бумаги в Сенате. После же высылки Екатерины с сыном, предъявить сенаторам наши права.

Орлову показалось, что он ослышался. О каких правах двух вчерашних казаков на русский престол могла идти речь?

– Права Лизы, – мягко поправил граф Алексей.

– Какая разница? – фыркнул Кирилл. – Ты полагаешь, она в двенадцать лет станет управлять страной? Да она с клавесином пока сладить не может.

– Я просто хочу, чтоб ты не забывался, – методично пояснил брат. – Государыня она, а не мы.

– Без тебя Лизетта никогда не появилась бы на свет, – хмыкнул гетман. – А без меня, шефа Измайловского полка, не наденет корону. Так что ей придется быть благодарной. Надеюсь, документ вызовет у сенаторов доверие.

– Полное доверие вызывают только подделки. – Кряхтя, граф Алексей поднялся и прошествовал к стене с портретом Елисавет.

Теперь Орлов понял, почему братья устроили свое совещание в детской музыкальной комнате. Дело не в лишних ушах. Здесь хранилось нечто тайное.

Бывший фаворит отодвинул рукой раму. За ней имелась скрытая ниша. Невидимый Алехану замочек щелкнул, и на свет был извлечен железный ящик. Больше всего он напоминал коробку из-под французских леденцов, какими торговали на Невском.

При внимательном рассмотрении ящик и оказался такой коробкой, только очень старой. Цветные картинки на ней облупились, крышка погнулась.

– Нашел бы ты себе, что ли, какой-нибудь ларец! – фыркнул Кирилл. – Императорская грамота все-таки. Заслуживает уважения.

– Поверишь ли, – граф Алексей вздохнул, – ценнее этой вещицы у меня ничего нет. Помню, мы впервые с Лизой поехали кататься, и я купил ей леденцы в подарок. Купил на ее деньги. Но для меня было важно, что купил я. – Граф замолчал, не зная, способен ли брат понять его.

Орлову стало даже жалко этого немолодого усталого человека, счастье которого давно миновалось. Разумовский поставил ящик на стол и снял с него крышку. Там хранились какие-то бумаги, свернутые в трубку и отягощенные круглыми сургучными печатями.

– Вот, – он протянул брату одну из них, – выписка из церковной книги, свидетельствующая о моем браке с Елисавет. А это, – второй документ перекочевал в руки гетмана, – грамота о возведении меня в княжеское достоинство Священной Римской империи. Такова была истинная цена нашего вступления в войну. Елисавет и хотела, чтоб эти бумаги увидели свет, и страшно боялась. Все повторяла: «После моей смерти, после моей смерти». – Голос графа задрожал. – Она очень хотела, чтоб у Лизы был достойный отец. Пусть не природный князь, так хоть пожалованный… Никак не могла забыть, как ей кололи глаза происхождением матери.

– Если б она удосужилась позаботиться о правах дочери сама, – заметил Кирилл, придирчиво просматривая бумаги, – нам сейчас пришлось бы не в пример легче.

Он, кажется, вовсе не благоговел перед памятью покойной государыни.

– Это верно, – холодно парировал Алексей, отбирая документы и укладывая их обратно в коробку. – Но она могла бы вообще ни о чем не заботиться. Например, о том, чтоб привезти тебя, свинопаса, в Петербург, дать образование и осыпать милостями.

– Не сердись! Не сердись! – Гетман поднял обе руки вверх.

И в этот момент кто-то дернул Орлова за рукав.

– Дяденька, а что вы здесь делаете?

Поручик вздрогнул. Он совершенно не ожидал, что сзади к нему могут подкрасться. Говорят, у медведя, застигнутого врасплох в малиннике, от испуга может разорваться сердце. Наверное, сердце у Алехана было каменным, если после такого оно лишь подскочило к горлу, а потом опустилось на место.