Текст книги "Наследники исполина"

Шарль принял патент со смешенным чувством радости и недоверия. «Что-то мягко стелят. Не отлежать бы бока».

– А вот это, – маркиза извлекла из сумочки еще одну неприметного вида бумажку, – собственноручное предписание Его Величества вам немедленно отправиться в Англию и оставаться там, в Лондоне, вплоть до дальнейших распоряжений.

Де Бомон вытаращил глаза.

– Вы не ослышались, – голос маркизы был непреклонен. – Такова воля короля. Здесь, во Франции, вы объявлены вне закона из-за убийства Герши. Когда прибежала полиция, он успел назвать ваше имя. Дорогой Шарль, очень нечистая работа. – Помпадур покачала головой.

– Но почему Англия? Лондон? – простонал де Бомон. – Вы же понимаете…

Маркиза пожала плечами.

– Возможно, потому что Англия очень близко и вас легко оттуда призвать. А возможно, – она помедлила, – в наказание за то, что подлинника завещания вы так и не нашли.

– Но это абсурд! – Шарль вскочил из-за стола. – Вы дарите мне капитанский патент и предлагаете всю оставшуюся жизнь прожить дамой?

– Очень богатой дамой, – поправила маркиза. – С собственным замком, выездом, лучшей библиотекой в Европе, огромным счетом в Лондонском банке…

– Это невозможно! Я убегу в любую другую страну!

– И останетесь нищим? Ведь вы честно заслужили свое право купаться в роскоши.

Оскорбленный в самых лучших чувствах де Бомон уже понимал, что попал в ловушку. Он не откажется от денег, даже если ради этого придется носить юбку. Он ни за что не позволит себе снова стать нищим. А приняв предложение короля, может быть, со временем что-нибудь придумает…

– Хорошо, – тихо произнес шевалье, – я соглашусь на сделку при условии, – ему понравилось, как напряглась маркиза, – что за мной будет сохранено право на коридор.

– В какую страну? – деловито осведомилась Помпадур. – Если это будет Испания или германские княжества, предупреждаю: вам заранее отказано.

– В Россию, – пожал плечами резидент. – Неужели не понимаете? Там скоро будет очень интересно.

Глава 16. Арест

– Да как же вы не стыдитесь об этом говорить?! – не выдержала императрица.

Шел торжественный обед по случаю получения Петром очередного послания от «чувствительного друга своей души» прусского короля. Смущенный Фридрих извещал «драгоценного брата», что исполняет его настоятельное желание и жалует нового союзника чином генерал-майора прусской армии.

Это известие повергло всех присутствующих в шок. Многие вельможи и генералы усмотрели в нем прямое оскорбление России – государь победившей страны принял эполеты из рук побежденного. Однако Петр упивался своим счастьем. Опершись коленом о стул и помахивая в воздухе плотным листом бумаги с золотым обрезом, он, уже изрядно выпивший, читал вслух письмо прусского короля:

«Среди государей всего света нельзя встретить человека более благородного и обладающего более возвышенной душой, чем Вы, мой нежный, мой верный друг. Даже во времена римских цезарей свет не видел великодушия и сиятельной воли к миру, какие сочетаются в лице Вашего Величества. Я желал бы быть последним рабом в вашей обширной империи, которую вы намереваетесь осчастливить своим гением…» и так далее, и так далее, и так далее…

Хуже всего было то, что святая простота Питер-Ульрих верил каждому слову своего кумира. А для остальных сидевших за столом гостей очевидна была легковесная льстивость Фридриха, за которой ничего не стояло, кроме удивления редкой формой сумасшествия своего нежданного союзника. Надо же было вернуть побежденному врагу все его земли, без каких-либо условий!

Сам-то великий король, ничтоже не сумняшись, отхватил у Австрии Силезию, из-за чего, собственно, и началась война, и даже не потрудился объяснить обобранной соседке мотивов своего разбойничьего поведения. Принято было хотя бы сослаться на древние права предков, близость веры, единство крови… Но нет, прусский король был выше этого. «Если вам понравится какая-нибудь чужая провинция, – провозгласил он, – смело берите ее. Живо найдется с десяток историков и газетчиков, готовых обосновать ваши права».

Именно поэтому в гротескном самоуничижении Фридриха явно сквозила насмешка. Даже пощечина, которой не чувствовал только счастливый в стельку Петр.

Екатерина сознавала, что она должна что-то сказать.

– За какие же заслуги, Ваше Величество, прусский король взыскал вас такой высокой милостью? – ее голос был сладким, как мед, стекавший по лезвию ножа. – Просветите нас об истоках вашей августейшей дружбы.

Ему только этого было и надо. Он не чувствовал, что над ним издеваются. Не хотел знать, что все они там думают про него. В этот миг Като стало его почти жалко.

Петр снова пошатываясь встал со своего места и побрел к жене, восседавшей на другом конце стола.

– Представьте себе, сударыня, я давно нахожусь в тесной переписке с моим государем Фридрихом! Ха, и это многие знали…

В зале повисло удивленное молчание.

– Вот ты, Волков, например, знал… – Император неловко схватился рукой за спинку стула кабинет-секретаря. – И ты, Глебов…

– Я? – На лице нового генерал-прокурора изобразился испуг и непонимание.

– Не ври. – Петр хитро сощурился и погрозил ему пальцем. – Не пытайся теперь отвертеться. Не ты ли доставлял мне сведения из Конференции, которые я передавал посыльным моего короля Фридриха? А потом мы вместе смеялись, что в Берлине заранее знают обо всех маневрах армии русских.

Лицо Глебова пошло красными пятнами. Казалось, он вот-вот упадет в обморок от стыда. Ему и в голову не могло прийти, что государь, которому он так долго помогал в надежде на будущие милости, опозорит его перед всеми. Но Петр, кажется, не понимал этого. Для него все сказанное было веселым приключением. Милой шуткой. Ему и в голову не приходило слово «предательство», которое сейчас застыло на губах половины присутствующих. «Предательство? Не смешите меня! Кого здесь предавать?»

Не зная, как преодолеть неловкость, гости уперлись глазами в тарелки. Но никто почему-то не ел. Дамы молились, чтоб государь поскорее сел и перестал мучить их, рассказывая такие страшные вещи.

– Да и вы, сударыня, должно быть, подозревали меня. – Петр, наконец, добрался до жены. – Подозрева-али. Не отрицайте. Весь город подозревал. – Он пьяно скривился. – Но доказать было нечем. А теперь я сам об этом говорю. Ну и что вы мне ответите?

Екатерина была бы счастлива не вступать в это препирательство, но ясно сознавала, что сейчас ответить Петру должна именно она.

– Скажу, что души ваших погибших подданных, должно быть, молят Бога за Ваше Величество, – с грустью бросила она.

Видимо, император ожидал чего-то другого.

– Что мне за дело до их душ?! – искренне обиделся он. – Это были подданные тетки Эльзы… Хорошие враги – мертвые враги…

– Да как же вы не стыдитесь об этом говорить?! – не выдержала императрица.

– Я?.. Я?! – закричал Петр. – Кому здесь следует постыдиться? Я почти не видел от вас достойной помощи!

– Слава богу, на мне меньше грязи, – с презрением кивнула Екатерина.

Лицо государя побелело от гнева.

– У вас низкая душа, сударыня! Ваша родина лежала растоптанная, по ней маршировал враг…

– Моя родина торжествовала победу, – отчеканила императрица. – Победу, которую вы у нее отняли.

Она чувствовала, что купается в благодарных взглядах.

Петр Федорович замахнулся на жену, но во время убрал руку и, сузив глаза, прошептал:

– Поздравляю, мадам, вы произвели блестящий обмен. Страна бессловесных холопов, дикарей, не способных шага шагнуть без понукания. Кто ваши соотечественники? Существа, не имеющие ни малейшего понятия о чести и достоинстве?

– Да разве не во власти государя изменить положение? – воскликнула Екатерина. – Вспомните, как они радовались вашему Манифесту!

– Они радовались? – скривил презрительное лицо Петр Федорович. – Их так приучили еще со времен блаженной памяти государя Петра, когда на ассамблеях хорошенько драли тех, у кого были унылые лица. Это куклы, сударыня, куклы! Заведенные механизмы! С ними можно делать что хочешь…

– Эти куклы, кажется, еще не покинули Берлина? – ядовито осведомилась Екатерина.

Злорадный шепот пробежал по толпе гостей.

Узкое зеленоватое лицо Петра пошло пятнами, как шкура леопарда.

– Вам, я вижу, не терпится возглавить полчища варваров и скакать впереди, держась одной рукой за нечесаный кобылий хвост? – взвыл он. – Не надейтесь, я не представлю вам такой возможности. Ваших дружков из гвардии я скоро перевешаю, и их замерзшие трупы будут качаться под вашими окнами. Так, кажется, делал их первый император? Его тоже звали Петром. Единственный великий человек в этой стране: он знал, как надо держать своих подданных.

– Это все, Ваше Величество, – с издевкой спросила Екатерина, – что вы можете нам предложить на будущее?

– А какие перспективы нужны скоту? – пожал плечами государь. – Я его погонщик. Куда повернет мой кнут, туда они и побегут. Они мне нужны, чтоб отобрать у Дании Шлезвиг. Маленький чистый Шлезвиг стоит всей этой безобразной разляпистой грязи на карте.

– Вы могли бы не оскорблять страны, которой владеете, – потребовала Екатерина. – Хотя бы в присутствии своих подданных.

– А что такое? Кто-нибудь обиделся? – осведомился Петр, обводя глазами собравшихся. – Им все равно, сударыня, – вновь обернулся он к жене. – Глядите, никто, ни один не станет противоречить мне. Безмолвие! Гробовая тишина! Что бы я ни сказал. – Император, как гончая, пронесся между столами, заглядывая в напряженные, ничего не выражавшие лица.

– То, что их губы сомкнуты, вовсе не означает, что их сердца молчат, – твердо заявила императрица. Она чувствовала поддержку, исходившую от людей в зале, и твердо знала свое место – во главе этого стола.

– Вон отсюда! – закричал Петр Федорович, его шея напряглась, голос сорвался. – Вы способны испортить любой праздник! – Государь сжал кулаки и подскочил к жене. – Чудовище!!! – заорал он ей в самое лицо.

«А вот теперь пора рыдать», – сказала себе Екатерина. Она и правда немножко испугалась его рева. Глаза императрицы наполнились слезами. Это еще больше разозлило Петра.

– Уведите ее! – Лицо императора перекосилось от гнева.

Двое гвардейцев, стоявших у дверей, прогрохотали сапогами до кресла Екатерины и, стукнув ружьями об пол, застыли по бокам от него.

Над столом повисла звенящая тишина. Все знали, что Петр намерен избавиться от жены, но никто не думал, что он решится взять ее под стражу публично.

– Мадам, – побелевшие губы императора тряслись. – Вы отправитесь к себе и останетесь под домашним арестом до моих дальнейших распоряжений.

Екатерина встала. Не произнеся больше ни слова, она прошествовала к дверям с таким величественным видом, словно за ее спиной был не конвой, а торжественный эскорт.

– Ваше Величество, – подал голос принц Георг, первым опомнившийся от потрясения, – Вы не можете…

– Молчать!!! – страшно завращав глазами, Петр обернулся к дяде. – Вы живете за мой счет и, если вас что-то не устраивает, вы в любую минуту можете последовать за ней. – Палец императора выразительно потыкал в сторону закрывшейся за Екатериной двери. – Кто еще хочет возразить?

Гости, забыв о приличиях, повскакали с мест и опрометью бросились из зала, напуганные гневом государя. Им в спину слышался злобный сухой смех.

* * *

На улице Екатерина села в открытую карету, а конвой из преображенцев сменился тремя парами конногвардейского эскорта, скакавшего впереди, сзади и по бокам экипажа. Лицо молодой императрицы было непроницаемо, и со стороны могло показаться, будто ее сопровождает почетный караул.

Скользнув глазами по лицам всадников, Като удостоверилась, что именно так они и думают. Она поманила рукой скакавшего сбоку Потемкина. К счастью, именно он дежурил сегодня у парадного входа. Впрочем, в последнее время Екатерине казалось, что Гриц вовсе не сменяется с поста. Она уже привыкла видеть его лицо, маячившее где-то на заднем фоне, и даже начинала нервничать, когда не находила его взглядом. Юноша все еще не оправился от ран, его рука была на перевязи.

Сделав Григорию знак наклониться, Екатерина шепотом по-французски пересказала все, что произошло за столом.

– Скачите в Летний дворец, сегодня дежурит Семеновский, скажите Алексису, чтоб выставил у дверей моей комнаты верных людей.

Гриц отсалютовал императрице.

– Не беспокойтесь, Ваше Величество. Караульные будут наши.

Он дал коню шпоры, но пробиться вперед было нелегко. Улица оказалась запружена народом, толпа приветливо кричала и махала шапками. Все желали видеть государыню.

– Матушка! Заступница! Не покидай нас! – слышалось с разных сторон. – Ура Ее Величеству! Ура!

Казалось, народ никак не мог разобраться: радоваться ли ему при виде императрицы, или горевать, что ее у него скоро отнимут?

Като прекрасно вошла в роль. Она высунула из кареты обе руки, позволяя всем, кто пожелает, касаться их. Охотников нашлось много, и ее ладони, как белые крылья, скользили по русым, рыжим и черным головам.

– Храни вас Бог, дети. Молитесь за меня, – мягко просила она. На ее лице была написана такая кроткая, невыразимо печальная улыбка, что сразу становилось ясно: сама она за себя постоять не сможет. – Не оставляйте великого князя, – с трогательной простотой обращалась императрица к прохожим. – Заступитесь за него. Разве он в чем-нибудь виноват?

И в ответ на это в толпе слышалось:

– Сердечная! Голубушка! При живой-то матери царевич сиротой остается. Каково ему будет с Лизкой Воронцовой? Изведут его вельможи, как есть изведут.

Потемкин поморщился. Как и в трактире, игра на публику его раздражала. Однако Екатерина не просто отдалась во власть толпы, качаемая прибоем восхищения. Она аккумулировала в себе чувства сотен людей: их жалость, сострадание, гнев – и управляла ими посредством никому невидимых нитей. Стоило ей повернуть голову или поднять руку, и разом все головы оборачивались в ту сторону, куда она смотрела.

Карета застучала колесами о брусчатку у Летнего дворца. Толпа осталась за чугунной решеткой. Дежурившие во внутренних покоях семеновцы приняли Екатерину от конногвардейцев с рук на руки, как драгоценный груз. У них, конечно, были свои командиры, из которых не все жаждали нарушить присягу императору. Но Алехан Орлов, всего-навсего поручик, обладал в полку куда большим влиянием, чем даже его официальный шеф генерал Вильбуа.

Объясняя Орлу сложившуюся ситуацию и глядя, как его щеки багровеют от гнева, а пальцы на здоровенных ручищах сжимаются в кулаки, Потемкин думал: «Какой, к черту, арест? Когда весь дворец, да что там – город – нашпигован нашими, как окорок чесноком! Или они этого не понимают?»

* * *

Они понимали. И Роман Воронцов, отец любовницы императора Елизаветы, в тот же вечер припер «будущего зятя» к стене. Впрочем, не он один. Во внутренних покоях собрались близкие Петру Федоровичу люди: канцлер Воронцов, камергер Гудович, генерал-прокурор Сената Волков, принц Георг и прусский посланник барон фон Гольц. Из них только дядя государя предпринимал слабые попытки защитить императрицу.

– Ее арест – дело решенное, – довольно резко оборвал его канцлер. – Государь желает быть свободен, и это его право.

– Мое право, – подтвердил Петр, как ребенок, высунувшийся из-за спины у родителей.

– Но ведь вы видели, что творится на улицах! – воскликнул Георг. – Троньте ее пальцам, и вас сметут!

– Не надо мне угрожать! – Петр вскочил с места и нервно заходил по кабинету. Все знали, что у императора гемороидальные колики и от долгого стояния на одном месте у него начинает болеть живот. Вот и сейчас он обеими руками схватился за солнечное сплетение, словно старался удержать душу, и, как цапля, мерил ногами тесный кабинет.

– Люди на улицах, говорите? Что им надо? Гнать всех! Прочь от дворца! Грязные свиньи! Почему бездействуют гвардейцы? Ваши гвардейцы, дорогой дядя! – Он обвиняюще уставился на принца Георга.

– Вот об этом и стоит поговорить, – внятно произнес Роман Воронцов.

Его ровный голос подействовал на императора гипнотически. Он попытался успокоиться и, как школьник, уселся на стул, сложив руки на коленях.

– Арест Ее Величества в городе привлечет слишком много внимания, и боюсь, принц прав, – Воронцов поклонился в сторону Георга, – может вызвать нежелательные волнения. Вашу жену любят.

Петр нервно завертел головой. Он не желал признавать за Като прав на чьи бы то ни было симпатии. Но и возражать Роману Воронцову государь тоже не решался. Отец Елизаветы был единственным человеком, от которого Петр Федорович безропотно выслушивал неприятные вещи.

– Нужно удалить ее из города, – сказал Волков. – Так, чтоб ни публика, ни полки ничего не видели. А когда дело будет сделано, никто не посмеет пикнуть. После драки кулаками не машут.

– Место заключения Ее Императорского Величества также должно быть вне городских стен, – вступил в разговор фон Гольц. – Через два дня вы едете в Петергоф праздновать именины. Отправьте ее туда заблаговременно. Введите в резиденцию свой голштинский полк. А после ареста перевезите супругу по воде в Шлиссельбург.

Предложение было дельным, но то, что посол иностранной державы позволял себе распоряжаться судьбой русской императрицы, пусть и ненавистной большинству присутствующих, покоробило всех.

– Ваше Величество, – склонившись к уху Петра, прошептал Роман Воронцов, – нельзя ли на время обсуждения столь щекотливых вопросов удалить из комнаты иностранного подданного?

Но на этот раз император не пошел на поводу у воли своего будущего тестя.

– Иностранного подданного? – язвительно переспросил он. – А вы-то, господа, как полагаете, чьи поданные?

Недоумение вельмож позабавило Петра.

– Вы принадлежите мне! – рявкнул император, опуская оба кулака на стол. – Со всеми потрохами! Но я-то, – он хитро заулыбался, – не только российский император, я еще и герцог Голштинский, вассал Его Величества короля Пруссии Фридриха. А значит, и Россия, и вы находитесь под покровительством моего великого друга и повелителя!

В этот момент все без исключения смотрела на него, как на буйно помешенного.

– Это скандал, – тихо прошептал канцлер Михаил Илларионович. – Ой, какой будет скандал! На всю Европу…

– Что вы там бормочите? – с вызовом крикнул император.

– Мы говорим, Ваше Величество, – успел спасти положение Гудович, – что предложение отправить императрицу за город и арестовать там наиболее здраво.

– Так и поступим, – милостиво кивнул ему Петр. – Только так! – Он щелкнул каблуками ботфорт, которые носил даже дома, и, гремя шпорами, зашагал к двери. – Я вас больше не задерживаю, господа. Встретимся на моих именинах в Петергофе. Гудович, за мной.

Верный адъютант вскочил с места и рысью ринулся за своим хозяином.

«Надо предупредить мою бедную племянницу», – к счастью, принц Георг не произнес этого вслух.

* * *

– Вам нельзя уезжать! – Григорий Орлов расхаживал по комнате с видом человека, у которого рожает жена. – Это ловушка!

– Какое счастье, что мой дядя питает ко мне теплые родственные чувства! – Екатерина сухо рассмеялась. – Кстати, Григорий Александрович, вы сумеете обеспечить ему безопасность, когда начнется то, что начнется?

Потемкин кивнул. Лицо у него было хмурое и серьезное. Императрице нравилось его поведение: он не психовал, как Гришан, не впадал в ледяное безмолвие, как Алексей, не боялся, как Дашкова, и не бравировал опасностью, как она сама. Просто отвечал: «да» – на любой ее вопрос и мотал на ус, что должен сделать.

В спальне Екатерины собрался весь ее «секрет», люди, через которых она держала связь с разными группами заговорщиков. Их было немного. Но тем надежнее.

– Брат прав. – Алехан грузно поднялся со стула. – Вам нельзя покидать город. Вас немедленно схватят.

Като покачала головой:

– Вы не понимаете, какую удачу судьба сама отдает нам в руки. Петр уедет в Петергоф, все гвардейские полки останутся в столице. Вы сможете захватить город без всякого сопротивления, а он окажется заперт в резиденции с горсткой голштинцев.

– Но вы-то… – вырвалось у Алехана, – …будете у него в руках! На что тогда столица? Нас станут шантажировать вашей головой, мы сдадимся и окажемся на эшафоте!

– Это худший вариант, – кивнула Екатерина. – Но одни слабоумные нерешительны. Если вы будете действовать расторопно, Господь нас не оставит. Сначала Петр поедет в Ораниенбаум и лишь потом во главе голштинских войск вернется в Петергоф. Между моим прибытием и появлением мужа пройдет пара дней. Успеете?

Присутствующие с сомнением переглянулись. Они ждали этого полгода, а когда пришло время, не решались сжечь за собой мосты.

– В сущности все готово, – выступил вперед Павел Пассек. – Сегодня весь день пришлось унимать солдат: просочились известия, будто вы арестованы.

– Пусть потерпят еще и завтра, – удовлетворенно кивнула Екатерина. – А там начинайте. Я уеду на рассвете, а Петр, по обыкновению, в середине дня.

– Я поеду с тобой, – не выдержал Григорий. – Тебя должен кто-то охранять.

Императрица остановила его жестом.

– За тобой следят. И если ты хочешь провались все дело…

– Тогда поеду я, – выдохнул Алехан.

– Или я, – очень тихо пискнула княгиня Дашкова со стула. Казалось, страх оставлял ее только в присутствии подруги.

Екатерина подняла глаза на Потемкина и прочла на его лице твердую уверенность, что ехать должен именно он.

– Ни один из вас не покинет города. – Никто не ожидал от нее такого резкого тона. – Я очень тронута, господа, но у вас хватит дел здесь. Ты, Григорий Григорьевич, возьмешь оставшиеся деньги и будешь пару дней гулять по кабакам, чтоб те, кто ходит за тобой хвостом, ничего не заподозрили. Вы, Алексис, и вы, Гриц, отвечаете за Семеновский и за Конный полки соответственно. А ты, Катюша, – императрица взяла в ладони холодные руки Дашковой, – будь любезна, подготовь карету, чтоб в случае чего послать за мной. Ну, с богом.