Текст книги "Наследники исполина"

Глава 12. Мадемуазель де Бомон

Дом Петра Ивановича Шувалова на Итальянской набережной смотрелся в серые воды канала всеми своими ста сорока четырьмя окнами. Его бирюзовая штукатурка потемнела от мокрого снега и обрела болотно-зеленый, как солдатская форма, цвет. На просторном крыльце под гнутой чугунной крышей зяб привратник в поношенной лисьей шубе – явно с барского плеча.

Шарль прогуливался по набережной, изучая возможность проникновения во дворец. Лобовой штурм был невозможен, как не без смешка сказал он утром Надин. Но в доме у него имелся союзник – сама Мавра Егоровна Шувалова, некогда очень благоволившая к чтице императрицы Лии де Бомон.

Шевалье не составило большого труда написать «от имени сестры» два письма с просьбой вернуть ей скромную шкатулку с эпистоляриями, оставленную при отъезде из России. Одно из них было обращено к самой Елисавет (ведь в Париже девица де Бомон не могла и предположить, что Господь призовет к себе ее благодетельницу). А другое, менее официальное, – Мавре Егоровне, где экс-чтица поясняла, что переписка ее, сугубо частного содержания, была арестована злодеем Бестужевым, а потом по недоразумению перешла в архив Шувалова.

Накануне днем Шарль посетил графиню, чтоб передать ей письма сестры и маленькие подарки из Парижа: духи, лионский шелк блошиного оттенка, шляпки и безделушки для девиц Шуваловых. Живя после смерти Елисавет в тишине и скуке, Мавра Егоровна была в восторге от вестей из Франции и по достоинству оценила внимание парижских друзей. Она взялась уладить дело с эпистоляриями Лии и, если надо, убедить мужа отдать «никчемные бумажки» владелице.

– Но лучше… – графиня помялась, – я и вовсе Петру Ивановичу ни слова не скажу. Он ведь тоже у меня радетель о благе Отечества. Все у него под подозрением. Особенно иностранцы.

Шарль делано повздыхал.

– Как же нам быть? Посоветуйте, ваше сиятельство. Ведь если ваш супруг так строг, то моей бедной сестре не видеть своих писем.

– Пустое, батюшка, – отмахнулась Мавра Егоровна. – Все ли ему надо знать? Подумаешь бумажки! Возьму, и дело с концом. Архив у него в беспорядке. Кабинет он не запирает. Кому в доме его писанина нужна? Я ведь и читаю с трудом… Только вот как нам эпистолярии Лии опознать?

– Это не должно вас беспокоить, – живо отозвался Шарль. – Я сундучок сестры хорошо помню. Только одна трудность: как на него взглянуть?

– Приходите завтра в шестом часу по полудни. Петр Иванович поедет к братьям играть в карты и вернется заполночь. Я скажусь больной и отпущу слуг, они будут в людской. А девки мои займутся музыкой. Никто нам не помешает…

На мгновение Шарлю показалась двусмысленность в последней фразе графини, и он скосил на собеседницу глаза, чтоб удостовериться, правильно ли ее понял. Резидент не имеет права не расслышать намек, даже если ему самому он мало приятен. Де Бомон был человеком без предрассудков и, если бы понадобилось, он оказал бы престарелой скучающей барыне маленькие услуги, чтоб получить большие выгоды. Но Мавра Егоровна таращилась на него невинным взглядом, и Шарль было решил, что графиня обещает ему помощь совершенно бескорыстно.

– Боже, как вы похожи на Лию! – неожиданно протянула она. – Почти одно лицо. Руки, голос… Я представляю вас в ее наряде и…

Круглые совиные глаза графини подернулись туманом, а Шарль запоздало прозрел. Он вдруг ясно увидел покровительство и заботу Мавры Егоровны по отношению к Лии (к нему самому!) в совершенно ином свете. Де Бомон вспомнил мелкие подарки, подсказки и советы, позволившие ему когда-то удержаться на скользком полу царской комнаты. Все эти домашние варенья, пирожки и засахаренные фрукты, которыми графиня пичкала Лию с поистине плотоядным зверством. Как он тогда мог не догадаться? Мавра Егоровна была также равнодушна к мужчинам, как ее муж к женщинам. Ну и семейка! Когда-то она настойчиво зазывала нежную Лию на свою загородную мызу «посмотреть настоящую русскую баню». Бог его тогда упас. Он думал, от разоблачения. Выходило от ухаживания престарелой Мессалины с извращенными наклонностями.

– Сегодня вечером, ради вашего удовольствия, я надену женское, – со значением улыбнулся шевалье. Резидент должен быть покладист.

– У нас при дворе бывают такие маскарады, – почему-то очень взволнованно прошептала графиня.

– Мы устроим свой маленький маскарад…

Выйдя на улицу, Шарль подставил лицо ветру. Дождь со снегом не прекращался. В Лондоне он почти привык, что из-за туманов у него постоянно болит горло. Неизбежная дань сырой погоде. Здесь же, на самом пороге приполярных тундр, легким кашлем дело не обойдется. Он сляжет с лихорадкой, и его гроб утопят в неглубокой стылой жиже могилы. Как принято в Петербурге.

С паперти Самсоньевской церкви прохожего окликнула нищая. Она была в солдатском мундире, надетом на дерюжную рубаху, и драном треухе, лихо заломленном, как у ямщика.

– Подай полушку!

Шарль не сразу понял, что баба не пьяна. Просто ее голос совершенно осип от ветра.

– Полушки жалко?

Он подал. Еще в первый приезд в Россию де Бомон усвоил, что связываться с нищими – себе дороже. Обругают, а то и побьют. У дверей церкви она одна, но сколько их прячется за сугробами?

Баба глянула на шевалье из-под лобья и вдруг обратилась к нему на сносном французском:

– Ты, что ли, про царицу Евдокию книжку написал?

Шарль опешил. Вернувшись в Париж в 1758 году, он действительно публично вступил в полемику с господином Вольтером по поводу недавно вышедшей «Истории Петра Великого». Де Бомон писал, что преобразования, восхваляемые философом, были для россиян адом. Что люди ни за что могли лишиться имущества, а то и жизни. Что Петр обращался с огромной страной, как со своей нелюбимой семьей, мучил и унижал жену, убил сына, обесчестил невесток и племянниц. Он каленым железом привил русским любовь к морю и завоеваниям, превратив добросердечный независтливый народ в угрозу для всей Европы… Впрочем, разве мог скромный резидент тягаться со знаменитым философом?

И вот теперь какая-то оборванная нищая на паперти наглухо запертого храма спрашивала о его книге. Это казалось бредом. Шарль мечтал увидеть своего читателя – на тебе, любуйся.

– Чего молчишь? Язык проглотил? – Побирушка окинула де Бомона презрительным взглядом. – Пять лет ты, Карлушка, просидел в России, а ничего не понял. Где твоему Вольтеру за тридевять земель понять? – Нищая собиралась идти, но запнулась и бросила через плечо: – А все ж сердце у тебя не без жалости. И потому скажу: не ходи сегодня, куда задумал. Скверно тебе будет.

Де Бомон хотел вытрясти из нее побольше, но мундирная баба привалилась к двери церкви и запела какую-то ямщицкую песню. Дознаться у нее о чем-либо было совершенно невозможно.

Раздосадованный Шарль зашагал домой на Литейную улицу. Он был суеверен. Чутье и самому ему подсказывало, что дома у Шувалова не все пройдет гладко. Но не идти туда, когда вожделенные бумаги плыли в руки, де Бомон не мог. Смущало только, что баба на паперти по описаниям уж больно походила на петербургскую пророчицу Ксению. Ее бы стоило послушать…

К счастью, Надин на Литейном не оказалось. Шевалье устал от постоянного присутствия второго человека, и в полном одиночестве чувствовал себя гораздо лучше.

Шарль сел перед круглым туалетным зеркалом, вытряхнул на стол содержимое выдвижных ящичков и с упоением истинного художника стал превращать себя в даму. Если де Бомон и носил парики, то только ко двору. Частный визит требовал более камерного оформления. Собственные белокурые волосы, которые он отпускал ниже лопаток, позволяли многое. Изящный чепец с лентами, каскад тугих локонов из-под него. И вот уже лицо выглядит совершенно иначе: мягче, беззащитнее, трогательнее…

Главное не смотреть прямо и почаще потуплять взор. Ресницами Бог шевалье тоже не обделил, от них на веки ложились густые тени. Шарль несколько раз опустил глаза, бросил на себя в зеркало косой взгляд и остался доволен.

Он почти не пользовался красками. Разве только немного пудры на щеки, чтоб скрыть следы бритья. Да помада с легким золотистым блеском, как сейчас модно в Париже. Кстати, отвратительная на вкус. Но красота требует жертв! В этом же де Бомон всегда уверял себя, выщипывая брови. Погружаясь в «мужское состояние», он намеренно запускал свою внешность: носил не завитые волосы, по три дня не прикасался к бритве, не следил за руками. Выныривая на поверхность в женском облике, Шарль старался выглядеть подчеркнуто изящно.

Когда ему было четыре года, скончалась его шестилетняя сестра Лия (чьим именем он теперь и назывался). После нее осталась уйма игрушек и горы детского тряпья, сшитого с необыкновенной любовью. Выбрасывать их родителям было жаль, и Шарль еще пару лет таскал девчачьи туалеты и играл в куклы, не имея ни малейшего представления о том, к чему это приведет.

В то время как безутешная мать видела в нем точную копию сестры и едва не пыталась усадить сына за пяльцы, отец поставил своей целью сделать из него настоящего мужчину. Де Бомону старшему Шарль был обязан умением прекрасно стрелять, ездить верхом, фехтовать… Но в шестнадцать лет он сбежал от такой жизни и был проклят обоими родителями.

На наследство рассчитывать не приходилось, и Шарль поступил на юридический факультет Сорбонны, чтоб впоследствии самостоятельно зарабатывать на хлеб. Впрочем, заработки были далеко, а хлеб нужен сейчас и, промыкавшись год на грошовых уроках музыки, юный шевалье поступил на содержание к богатому старику графу де Бац. Об этом времени у Шарля остались самые неприятные воспоминания.

Вместе с тем именно в богатейшей библиотеке де Баца будущий резидент интеллектуально восполнил все, что потерял морально. Из дверей Сорбонны доктор права де Бомон вышел совершенно беспринципным человеком. Он навсегда усвоил один урок: бедность презираема, даже если она честна. В ней невозможно сохранить достоинство. Богатству же прощается все. Нет вещи, на которую люди не закроют глаза, если у вас в кармане позвякивает золото.

С тех пор он готов был предложить женщине свою силу, мужчине – покладистость, а острый ум и обширные познания – правительству, или тем, кто с ним борется, смотря по цене. Его купил «секрет короля», и Шарль работал честно. Но хозяева задолжали ему, и сейчас шевалье без зазрения совести собирался всучить им ловко состряпанный компилят (впрочем, очень качественный) вместо настоящего документа.

Карета, нанятая де Бомоном, забрала его около шести. Надин еще не вернулась с прогулки, и Шарль благополучно избежал вопросов и толкотни кринолинами на лестнице. Он предпочел задернуть шторки экипажа и до самой Итальянской улицы считать удары колес о мостовую.

В окнах дворца Шуваловых почти не горело огней. Только в правом крыле, где музицировали молодые графини, второй этаж был освещен. По-прежнему падал снег, но под вечер он пошел большими мягкими хлопьями, от чего у де Бомона возникло ощущение театральной сцены. Дома походили на декорации, плоские и не отбрасывавшие теней. Река, как ртуть. Неба совсем не видно. Впечатление усиливалось еще и от того, что сам он был в «театральном костюме», вернее в платье. Шарлю предстояло импровизировать, словно актеру в итальянской комедии дель-арте. Странно, но это его даже не возбуждало. «Я старею и становлюсь негодным игроком».

Карета остановилась. Осторожно придерживая кончиками пальцев юбку, шевалье прошествовал к дому. На этот раз привратника не было. Мавра Егоровна позаботилась и о том, чтоб убрать лакеев с лестницы. Не останавливаясь, гость миновал холодные сени, поднялся на второй этаж и двинулся к гостиной.

Здесь его ожидала графиня. При свете ночника она читала «Святцы». Увидев де Бомона, вернее «Лию», пожилая дама вскрикнула от неожиданности и уронила книжку.

– Я же сказал, что сегодня вечером у нас будет маленький маскарад. – Шарль был доволен произведенным эффектом. – Мы с сестрой близнецы, и я подумал, что возможность лицезреть ее «собственной персоной» доставит вам больше удовольствия, чем чтение ее писем.

Графиня, казалось, лишилась дара речи.

– Сколько живу, такого не видела, – наконец, выдавила она из себя. – Вы – вылитая Лия, и если бы не ее письма у вас в руках, я решила бы, что несколько лет назад вы ловко морочили нам головы, прикидываясь дамой.

«Глупая ты гусыня! – подумал Шарль. – Письма-то как раз подделать легче всего». Мысли в голове у графини ворочались еще медленнее, чем шевалье предполагал. Однако они шли в непонравившемся ему направлении, и де Бомон посчитал своим долгом еще больше запутать собеседницу.

– А откуда вам знать, что я кавалер, прикидывающийся дамой? – спросил он. – Быть может, все наоборот, и я – дама, переодетая кавалером.

Мавра Егоровна вытаращила глаза. Ей с трудом давались такие повороты.

– Скудна умишком я, – протянула женщина. – Как же вас разгадать, кто вы есть на самом деле? Когда вы днем иностранный шевалье, а вечером точно сама Лия из Парижа на крыльях прилетела.

При этих словах графиня взволнованно вздохнула и подвинулась к своему необычному гостю.

– Есть лишь один способ. – Шарль дразнил ее, прекрасно понимая, что без оплаты ему уйти не дадут. Но в то же время спровоцировать графиню должен он. Таковы правила игры. Иначе уступка документов будет выглядеть слишком грубо. Как простая продажа.

Спектакль под названием «соблазнение» де Бомон разыграл по нотам. Он всегда виртуозно исполнял свою роль, умея вовремя отключить голову. Живя в доме де Баца, этому невозможно было не научиться. Графиня поддалась сразу. Неясно, что уж ее больше возбуждало: то, что он мужчина, переодетый женщиной, или, возможно, все-таки немножко женщина…

Мавра Егоровна оказалась азартной. Видно, муж давно не давал ей проскакаться. А застоявшаяся кобыла, как известно, удержу не знает. После короткого, но бурного соития Шарля можно было вести в стойло и обтирать соломой – пена валила с него клочьями.

– Итак, mon cher, я хотел бы видеть письма моей сестры, – он поцеловал пухлую ручку графини, благодаря ее за «прекрасно проведенный вечер».

– Идемте в кабинет. – Дама осталась довольна. Им вообще все всегда оставались довольны, хотя сам Шарль никогда не получал удовольствия от торопливой возни в темноте.

Оправив пышные сборки на кринолине, Мавра Егоровна взяла свечу. Она гусыней вышагивала перед де Бомоном по коридору и даже насвистывала себе под нос. «Кто бы мог подумать, – услышал шевалье на очередном повороте, – моя любимая подруга и благодетельница в гробу, а я, старая колода, еще на что-то гожусь!»

«Зато я уже, кажется, ни на что не гожусь!» – с досадой подумал Шарль. Ноги у него заплетались.

Высокие двери графского кабинета были полуоткрыты. Это насторожило шевалье. Он привык к тому, что документы хранятся в запертых помещениях. Впрочем, в России все нараспашку. Да и вряд ли в доме Шуваловых найдется хотя бы пара человек, умеющих читать. Разве что молодые графини, но им не до папашиных бумаг.

Мавра Егоровна толкнула створку и боязливо заглянула внутрь. Там царила темнота. На Шарля повеяло запахом пыли и старой бумаги.

– Петр никогда не дает у себя толком убраться, – пожаловалась графиня. – Говорит, горничные путают ему документы на столе.

Это еще больше не понравилось шевалье. По виду граф был сибаритом и лентяем. На деле же выходило, что он неутомимый работник, хранящий массу важных бумаг не где-нибудь в подвале, как Воронцов, а прямо у себя в кабинете, под рукой. Это как-то не совпадало с незапертыми дверями. Но любопытство де Бомона уже было возбуждено. «Здесь можно многим поживиться, – думал он. – Графиня плохо знает грамоту, и если я прихвачу плюс к “сундучку Лии” еще пару бумажек, она ничего не заподозрит».

Поставив свечу на стол, шевалье начал рыться в ящиках и на полках книжных шкафов. Делал он это чересчур профессионально, мигом вскрывая замки секретеров и конторок. Мавра Егоровна с немалым восхищением наблюдала, как работают его сильные длинные пальцы, быстро пробегая по плотным листам бумаги.

– Скорее, – графиня поежилась. – Неужели ничего нет?

«Даже более, чем нужно, – в душе посокрушался про себя. – Мне бы тут поработать пару часиков без помех. И документами, вынесенными отсюда, можно было бы лет десять шантажировать русское правительство, вымогая круглые суммы…»

– Нашел, – вслух сказал он. – Вот переписка моей сестры.

Сундук, извлеченный с нижней полки одного из секретеров, поразил графиню своими габаритами. Возможно, Мавра Егоровна и заподозрила бы неладное, но в тот момент, когда она только собиралась открыть рот, двери смежной с кабинетом комнаты распахнулись и оттуда выскочили два дюжих лакея под предводительством верного Фролки. А за ними с шандалом в руке выступил сам граф.

– Так, так, – протянул он, окидывая свои развороченные книжные шкафы насмешливым взглядом. – Много дельного нашли, молодой человек?

Шарль был к этому не готов. Его руки машинально потянулись к поясу, но вместо шпажной гарды наткнулись на корсаж.

– Diable!

– Вот-вот, – благодушно кивнул Петр Иванович, – я и думаю, за каким дьяблем вы у меня в бумагах роетесь?

Графиня тихо ойкнула и отступила к дверям.

– Пошла бы ты прочь, Мавра Егоровна, – как-то даже ласково проговорил Шувалов. – После побеседуем.

Пожилую даму, как ветром сдуло. Петр Иванович повернулся к незваному гостю.

– Руки на стену! – гаркнул он. – Обыщите-ка его, ребята. Да чтоб ни одной бумаги ни в чепце, ни в башмаке не завалялось!

– Это произвол! Вы не имеете права! Я французская подданная! Я дама, наконец! – когда надо, Шарль умел поднять настоящий визг. – Не вашим грязным холопам лазить ко мне под юбку!

– Ты хочешь, чтоб я залез? – хмыкнул Петр Иванович. – Не велика ли честь? И кстати, я знаю, какая ты дама, – он хохотнул. – Забавно было посмотреть, как ты полчаса кувыркался с моей женой. Всякое в жизни видел, но такого… Чтоб баба с бабой, в первый раз!

Шарль кусал губы. Нелепость собственного положения была для него очевидна. Он стоял у стены, а двое здоровенных лбов неумело обшаривали его с ног до головы, вытрясая на паркет целый дождь булавок и снегопад пудры.

– Барин, батюшка, у него ничего нет, – молвил Фрол.

– Значит, не успел еще захапать! – раздраженно бросил граф. – Отпустите его и встаньте у двери. Можешь сесть, – обратился он к Шарлю. – Чай, поджилки дрожат? Французская подданная.

Де Бомон ненавидел людей, выпячивавших свое превосходство перед ним. Не куражься, пока не понял, с каким противником имеешь дело. Он спокойно сел в предложенное кресло, закинул ногу на ногу и в упор посмотрел на графа. И этот жест, и этот взгляд помогли ему разом перейти в свое «мужское состояние» и обрести внутреннюю уверенность.

– Итак, что вам от меня нужно?

Шувалов полагал, что лакеи у дверей смогут удержать гостя от резких движений? Напрасно. Шарль оценил их как сильных, но неуклюжих противников. Наибольшую опасность сейчас представлял сам граф. Грузный, тяжелый, он уперся руками в подлокотники кресла и наклонился над де Бомоном.

– Я слушаю вас, – шевалье продолжал смотреть ему в глаза. – Едва ли ради сохранения бумаг пятидесятилетней давности вы стали бы устраивать у себя в доме засаду на иностранного резидента. Тем более наблюдать забавы своей жены.

– Оставьте, – отмахнулся Петр Иванович. – Вы с Маврой меня потешили. Давно так не смеялся. Что же до бумаг, – граф выразительно постучал по крышке сундучка, – то не в них дело. Меня интересуете лично вы. И именно как резидент, а не как… – Он покрутил в воздухе рукой. Вероятно, это должно было означать все остальные ипостаси Шарля. – Французское правительство кое-чего хочет от России. Что же удивительного, что и русское может желать кое-чего от Франции?

– Вы больше не «русское правительство», – холодно парировал де Бомон. – В стране новый император и он, кажется, не слишком нуждается в помощи советников своей тетки.

– В точку, – кивнул помрачневший граф. – Приятно иметь дело с понятливыми людьми. Но, – Шувалов почесал нос, – император болен всеми мыслимыми и немыслимыми болезнями. Его не любят народ, гвардия, церковь… Словом, он долго не протянет. И вот будет ли новое правительство таким же другом Франции, каким была покойная Елизавета Петровна, во многом зависит сейчас от позиции Версаля…

«И этот туда же, – с тоской подумал Шарль, вспомнив разговор Екатерины с Бретеем. – Не дают им спать французские деньги! Хотя и денег-то уже никаких нет…»

– Мне нужно, чтоб вы устроили переговоры со своим правительством на предмет субсидии для сторонников великого князя Павла.

«Так, – протянул про себя Шарль, – здесь, оказывается, две партии…»

– А много ли у него сторонников? – осторожно спросил он. – Я имею в виду влиятельных лиц.

Шувалов приосанился.

– Скажем так: у его отца сторонников среди влиятельных лиц нет. У его матери, – Петр Иванович помялся, – тоже.

«Пой, пой, – хмыкнул де Бомон. – А то я не видел народ в церкви. Не наводил справки, не ходил по улицам».

Позавчера Шарль действительно побывал в Петропавловском соборе. В дни прощания с покойной императрицей вход туда был разрешен даже иностранцам. Елисавет со всеми ее капризами, придирками и внезапными вспышками великодушия сыграла в жизни де Бомона слишком большую роль, чтоб он мог не пойти взглянуть на нее последний раз.

Толпа текла серая, вымокшая на улице, и стылый воздух не могли разогнать ни сотни свечей, ни теплое человеческое дыхание. Шарль видел только восковые желтые руки, державшие свечу, да горностаевую мантию, эффектно свешивавшуюся через край гроба. Он почему-то испугался за кожу Елисавет: при жизни она так следила за ней, а теперь растопленный горячий воск капал на ее безвольные мертвые пальцы.

Де Бомон испытал мгновенное желание подойти и поцеловать покойной руку. Ту самую, которую императрица не раз подносила к губам Лии в знак особого расположения. Ах, что это были за времена! Молодая дурь гуляла в нем, как пена в шампанском. Все казалось легко: и рисковать, и умереть, и выжить. Веселье не имело причин. Оно просто было. А потом иссякло. Шарль вдруг подумал, что вместе с Елисавет ушла его юность. Вернее, он оставил свою юность в России, когда бежал. А вернулся уже на похороны. Он не мог забрать с собой ни прожитых лет, ни звенящей радости от того, что ты молод, смел и ходишь по лезвию ножа.

Шевалье оглянулся и встретился взглядом с другим человеком, для которого со смертью Елисавет в небытие уходила часть жизни. Это была новая императрица Екатерина Алексеевна. Она скользнула по толпе усталыми глазами и вновь опустила их в пол. Шарль заметил, что люди, подходя прощаться, кланяются не только Елисавет, но и ей. Шепчут что-то ободряющее, сочувствуют, а она находит для каждого то вздох, то улыбку. «А ее любят», – подумал резидент.

Когда император Петр Федорович ненадолго появился в соборе и начал по своему обыкновению кривляться, передразнивая священника, одна из баб, простая, в пуховой шали и овчинном полушубке, обратилась к Екатерине: «Бог ему судья. А ты молись, Матушка».

«Вот она для них уже и Матушка, – усмехнулся Шарль. – Что будет, когда они прибавят Государыня?»

Теперь, слушая Шувалова, он не верил ни единому слову. У нее нет сторонников? У кого же тогда они есть?

– Большинство сановников прежней императрицы: мои братья Иван и Александр, Разумовские Алексей и Кирилл, воспитатель наследника Никита Панин – готовы сплотиться вокруг маленького императора, – продолжал граф. – Его мать мы рассматриваем как формальную регентшу. Реальная же власть…

Шарль обратил внимание, что Шувалов не назвал ни одного военного, хотя, конечно, у всех придворных имелись списочные чины. Сам Петр Иванович, например, фельдмаршал. Но что с того? Нет людей, обладающих весом в гвардии, в армейских частях, в гарнизонах, введенных в Пруссию. За кого выскажутся они?

– О какой сумме вы намерены вести переговоры? – резко оборвал Шарль поток имен, извергавшихся из уст графа. – Мне нужно знать предмет для обсуждения с моим правительством.

– Двести тысяч франков, – брякнул Шувалов, скорее, чтоб проверить реакцию собеседника, чем действительно рассчитывая получить такую сумму.

– Это невозможно, – де Бомон пожал плечами. – У Франции нет таких денег. Продолжается война.

– Она будет продолжаться до бесконечности, если Россия не вступит в нее на одной из сторон, – отрезал граф. – Пока мы были вашими союзниками, Пруссия терпела поражения. Сейчас государь поддерживает Фридриха. Вы понимаете, что это значит для вас?

Шарль понимал, что ему пора убираться. А для этого требовалось согласие. На все. И резидент его дал. Двести так двести. Какая разница, если он не собирается выполнять сделку?

Однако Шувалов предусмотрел и такой вариант. Он вернулся к дверям смежной комнаты, толкнул их, и Шарль увидел в глубине кресло, к которому бельевыми веревками была крепко привязана Надин с кляпом во рту.

Вот поэтому де Бомон и любил работать один!

– Мадемуазель Штейн побудет у нас, – с легкой усмешкой проговорил граф. – Как залог вашей верности договору.

– Что дало вам повод считать меня сентиментальным? – в свою очередь усмехнулся Шарль. Он уже минуты две приглядывался к золотому ножу для резки бумаги, лежавшему в лунке письменного прибора на столе Шувалова. – Я беру пятнадцать процентов от суммы, как любой посредник. И это единственный залог моей верности вашим интересам. Если потеря тридцати тысяч франков вас не устраивает, то сделка не состоится.

Как ни странно, ни граф, ни Надин не были удивлены его словами. Это слегка покоробило шевалье: «Хорошего же она обо мне мнения!»

– Пятнадцать процентов – слишком много, – заявил Шувалов. – Пять – самое большее, на что я согласен.

– Значит, работайте без меня, – бросил Шарль. – Хлопоты, издержки, риск… Все стоит денег.

Лицо Петра Ивановича побагровело. Этот наглец смеет заниматься вымогательством, полностью находясь в его власти!

– Послушайте, молодой человек…

– И слушать не хочу! – С этими словами Шарль внезапно схватил угрожающе нависшего над ним графа за уши и со всей силы стукнул лицом о свое согнутое колено.

Никто не успел ничего сделать. Все произошло слишком быстро, шевалье потянул со стола нож для бумаги, одним прыжком оказался возле дверей и полоснул по горлу верного Фрола, первым поспешившего на выручку барину.

Хочешь жить, умей вертеться. Буквальный смысл этой русской поговорки дошел до шевалье сейчас, когда он крутился, как волчок, нанося удары своим смехотворным оружием. Двое подручных лакеев уже осели на пол, держась один за живот, а другой за бок. Шарль метнулся в соседнюю комнату, перерезал веревки Надин, вытащил кляп у нее изо рта и подхватил готовую лишиться чувств даму на руки.

«Мадемуазель дурно! – со злостью думал он. – Уж не совалась бы в чужие игры!» Де Бомон поволок женщину к выходу, по дороге прихватив еще и сундучок с документами. Двойной груз – не шутка, но даже в таком положении Шарль заметил, что Шувалов до сих пор не подает признаков жизни.

Это удивило Шарля. Возможно, он сломал хозяину дома нос и тот лишился чувств от боли?

Шевалье стряхнул Надин на кресло, где минуту назад сидел сам, и наклонился над телом Петра Ивановича. Граф издавал слабые хрипы. Перевернув его на спину, де Бомон убедился, что грозный Шувалов жив, только… выглядит как-то странно. Правая сторона его лица конвульсивно подергивалась, скрюченная рука одеревенела, нога не разгибалась и торчала, как бревно.

– Апоплексический удар, – констатировал резидент. – Поделом, любезнейший. Разве я вас грабил? Это мои документы, – он выразительно глянул на сундучок. – Я вымогал у вас деньги? Я похищал вашу даму?

Шевалье обернулся к Надин и потянул ее за руку, но она не двинулась с места. Вид поверженного противника, казалось, вызвал у нее столбняк. Бывшая фрейлина молча смотрела на тело, и с каждой минутой ее глаза округлялись все больше и больше.

Поняв, что сейчас у дамы начнется истерика, Шарль схватил Надин за руку и потащил прочь. Он вовремя зажал ей рот, когда, переступая через тела лакеев Шувалова, она собиралась истошно заорать.

В коридоре по-прежнему никого не было. Перепуганная Мавра Егоровна поспешила удалиться к себе и запереться на ключ, ожидая страшной грозы над своей головой. Молодые графини все еще музицировали. Из людской на первом этаже слышалось бренчание балалайки и разухабистое пение с посвистом:

 
Едет, едет мой ревнивый муж домой,
Хочет, хочет меня молоду побить!
 

Экипаж ожидал Шарля, как и было договорено, на другой стороне улицы. Ямщик ничуть не удивился, что в дом вошла одна дама, а вышло две, да еще с сундуком. Знать, забрала кого. Француженка-модистка заезжала за подругой, их теперь пропасть у господ живет, толстомордых дочек политесу учит, или шляпки шьет, или шоколад варит – нашим не чета.

Словом, ничего дурного в паре Шарля и Надин возница не заприметил. А заприметил бы – сейчас свез к квартальному! За каждый донос по полушке, вот в месяц полтина и набежит. Однако сегодня от добрых ездоков он имел куда больше полтины и был доволен жизнью.

Лошади мерно застучали копытами. До ямщика долетели обрывки фраз по-французски. Он не понимал ни слова и вскоре перестал прислушиваться.

Между тем Надин прорвало.

– Что ты наделал? – рыдала она. – Ты убил графа… Это государственное преступление!

Об убийстве еще трех человек почему-то не упоминалось.

– Нас станут искать. А когда найдут, повесят!

«Повесят, расстреляют, – думал Шарль. – Все лучше, чем заживо гнить в крепости. Или тут такие крепости, что и женщина может удрать?» – Он выразительно посмотрел на Надин. Как ей удалось бежать из Пернова? В Лондоне де Бомон не задавался этим вопросом. Были другие важные дела. Теперь же неприятные мысли лезли в голову.

– Я могла бы быть прощена, – всхлипывала Штейн. – Мне вернули бы имущество, титул.

Запоздалое прозрение потрясло Шарля.

– Послушай, Надин, – очень тихо сказал он. – А ведь это ты меня сдала? И твое похищение в доме Шувалова – не более чем спектакль?

Женщина перестала плакать, извлекла из рукава платок и прижала его к глазам. Пауза затянулась. Чем больше Штейн молчала, тем глубже шевалье уверялся в своей правоте.

– Хотелось бы понять твою логику, – протянул он. – Собственно говоря… за что?

Ее начала бить мелкая дрожь.

– Ты спрашиваешь? Ты не понимаешь? – Нервный смех Надин был сух, как кристаллики соли.

Де Бомона разобрало зло.

– Не понимаю, – отрезал он. – Я тебе ничем не обязан. Ты свалилась мне в Лондоне на голову, я принял тебя, кормил, одевал, ни о чем не расспрашивал…

– А может, стоило расспросить? – оборвала Надин. – О том, например, как меня взяли после твоего бегства. Держали в съезжей избе, пороли, словно крепостную! – ее голос сорвался. – Ты бросил меня, предал… А теперь спрашиваешь: за что?