Текст книги "Бизнес и/или любовь. Шесть историй трансформации лидеров: от эффективности к самореализации"

Парадокс успешной женщины

Вытерев слезы, Катя заговорила:

– Это удивительно… Я чувствую такое облегчение, как будто с меня свалилась глыба. Все, что вы говорили про ребенка… Честно говоря, все это казалось мне настолько мистическим… Я не верила, что это сработает. Но это сработало. Я чувствую изменения в теле. Просто метаморфоза какая-то.

Эта сессия окончательно обнажила острую, до боли пронзительную проблему: маленькой Кате не хватало материнского тепла, терпения, мудрости. Мать была озабочена собственной карьерой, своей сексуальностью и идеей вырастить из дочери сильного, успешного, блестяще образованного и всегда побеждающего человека.

Собственно, ничего плохого эта женщина не хотела. Проблема состояла не столько в замысле, сколько в том, как этот замысел был реализован. Катина мать имела склонность к обвинениям и наказаниям. Она не умела или не считала необходимым сдерживать свой гнев и управлять им. Это привело к тому, что девочка привыкла чувствовать себя виноватой и недостаточно хорошей, а еще глубже она ощущала себя одинокой, покинутой и несчастной.

Окруженный материнскими требованиями, ребенок изо всех сил стремится стать любимым и хорошим. Когда-то Катя приняла установку: для того чтобы претендовать на любовь, надо быть совершенной. Это стало лейтмотивом ее жизни. Привело к тому, что Катя стремилась никогда не совершать ошибок, блистать, побеждать.

Отчасти благодаря этой встроенной в психику программе Катя действительно достигала успеха с существенным опережением сверстников. Однако обращал на себя внимание парадокс: на фоне стремительной, непрерывно развивающейся карьеры личная жизнь Кати приносила повторяющиеся разочарования.

Уже четвертые ее отношения были омрачены осложнениями, конфликтами и грозили стать очередным разочарованием. Разочарованием, которое могло перерасти в полное неверие в возможность любви как таковой.

Катя металась из крайности в крайность. Если она выбирала мягкого, теплого мужчину, то ломала его и после этого начинала страдать из-за его слабости. Выбрав мужчину властного, она страдала уже от его давления и агрессии.

Будучи думающим, ищущим и побеждающим человеком, Катя самостоятельно пришла к мысли: либо что-то не так с миром – в нем нет успешных, амбициозных и вместе с тем способных любить мужчин, либо что-то не так с ней самой.

Она хотела найти корень проблемы. И сейчас готова была искать его в себе. Я видела в Кате очевидного лидера; таким мощным, рожденным творить и достигать людям достаточно лишь помочь понять, в чем именно заключается их проблема. А силы решать проблему у них находятся всегда. Такие люди готовы сворачивать горы, идя к цели, готовы платить любую цену, если речь идет о возможности развития и счастья.

В работе с Катей нам удалось решить ключевую задачу: мы выявили ядерную часть ее характера – доминирование мотива победить и быть первой любой ценой. Это было, очевидно, списано ею с матери.

Парадоксальным образом перенятые от матери черты сочетались с ее же собственным детским решением «быть непохожей на мать». Общаясь с людьми в бизнесе и личной жизни, Катя изо всех сил старалась не повторять поведение матери. Однако в реальности все-таки неосознанно делала это. И чувствовала себя несчастной. Конфликт раздирал ее изнутри.

Каким должен быть мужчина?

Катя совсем запуталась, пытаясь определить, каким должен быть мужчина, рядом с которым она могла бы быть счастливой. Образ не складывался. Ее ложное «Я» требовало амбициозного, еще более сильного и агрессивного, чем она сама, мужчину, который, вероятно, мог бы ее усмирить.

Но в реальности с таким типом мужчин она не чувствовала себя согретой, не чувствовала уважения к себе. Жизнь под напором их властности и ревности – счастья ей не приносила. Это больше напоминало прыжки по минному полю. Моментами эмоции захватывали ее своей силой и яркостью, а порой пугали разрушительностью.

Устав от такого террора, она кидалась в объятия нежных и покладистых мужчин, которые с удовольствием отдавали ей лидерство. Но это была другая крайность. Здесь полностью доминировала и властвовала Катя. В этих отношениях заботы было много, порой даже удушливо много, но ей критически не хватало мужской силы, воли. Она чувствовала себя «мужиком».

Катя в своем сознании никак не могла эти две крайности диапазона сблизить. Она была в тупике. Чего же просило ее подлинное «Я»? Эта молодая девушка была оторвана от собственных, настоящих эмоциональных потребностей, потому что в течение многих лет упорно вытесняла свои воспоминания, обиду на родителей и боль. Обладая сильным интеллектом, способностью выбирать, принимать решения и достигать, моя клиентка добилась высот в профессии. Но так и не смогла употребить свой блестящий интеллект для строительства личных отношений: она просто не знала, что конкретно ей нужно. У нее не было четкой цели.

Профессиональное чутье и опыт подсказывали мне: на сей раз «слепая зона» в сознании Кати закрывала ее взаимоотношения с отцом. Там определенно крылась какая-то драма, и, вероятно, она была связана не только с его ранней смертью.

Мне уже было известно, что Катя считала отца человеком мягким, склонным уступать, избегающим конфликтов. Замечу, что контраст отцу составляла его жесткая и воинственная жена.

Таким образом, на поверхностном уровне сознания Катя могла воспринимать отца как отрицательного героя.

Несмотря на возникшую между нами степень доверия, моя клиентка раз за разом избегала упоминаний об отце. Она последовательно обходила тему его потери.

Я понимала причины ее сопротивления. Для ребенка не важно, по какой причине родитель исчезает из жизни, – факт смерти воспринимается только на рациональном уровне. На уровне эмоций ребенок чувствует себя внезапно брошенным.

В таких ситуациях очень важно, чтобы оставшийся родитель помог ребенку пережить потерю, окружил ребенка поддержкой и заботливо перевел его в другую, новую жизнь – ту, в которой одного близкого человека уже никогда больше не будет рядом. Поступила ли так Катина мать? Вряд ли.

Исходя из открывающейся мне истории этой семьи, я могла предположить, что на момент гибели отца маленькая Катя не получила необходимой поддержки. Мать Кати была слишком сосредоточена на себе. Судя по всему, эта женщина не была эмоционально зрелой. Но я могла и ошибаться.

Я готовила Катю к трудному моменту – к возвращению ей той части ее замороженных чувств, которая касалась отношений с отцом. Нам предстояло выяснить: как отец относился к ней? как маленькая Катя чувствовала себя рядом с ним?

Я знала, что подхожу, наверное, к самому сложному этапу терапии. Но я опиралась на наш с Катей уже сложившийся альянс: теперь моя клиентка была вооружена пониманием того, зачем вообще мы исследуем прошлое. И, пожалуй, самое главное: она начала мне доверять.

Черно-белое время

Отношения с Дэвидом у Кати не ладились. Демонстрации обиды и скандалы с ее стороны прекратились. Она стала более искренне и аккуратно выражать свои чувства и желания. Но Кате казалось, что между ними по-прежнему проходит стена, стена отчуждения.

Она считала, что это Дэвид отгораживается, не впускает ее глубоко в свою жизнь, настойчиво сохраняя свою автономию, будто боится, что она его поработит. Она все еще сомневалась в любви Дэвида, но все чаще и чаще на наших сессиях подходила к мысли о том, что ей самой внутри что-то мешает преодолеть эту стену отчуждения. А ей так хотелось быть близкой.

Сама жизнь подталкивала мою клиентку к риску изменений. В одну из наших сессий я аккуратно перевела вопросы с темы Дэвида на тему ее отца.

Катя немного нервно поерзала в кресле. С усилием сжала руками подлокотники. Глубокий вдох. Выдох. Она готова была начинать рассказ. Но практически с первых же слов поняла, что толком ничего не помнит.

Рассказывать, собственно, было не о чем.

– Все так смутно… Мне стыдно признавать это, но я мало что помню. Почти ничего. Хотя, когда папы не стало, мне было уже тринадцать… Но почему-то… Увы.

– Вам нечего стыдиться. Я очень вас понимаю. Это совершенно закономерное явление, когда дети, потерявшие родителей и не получившие защиты, поддержки, стараются как можно быстрее об этом забыть. Так ребенку легче выжить. В отличие от взрослых людей он не может поддержать себя другими способами.

Глаза Кати начали наполняться слезами. И в ту же секунду я почти физически почувствовала возникшую между нами связь.

– Правда? – переспросила она дрогнувшим голосом. – Вы действительно считаете, что это некий защитный механизм психики?

– Да, Катя. Речь идет о законах, которым подчинена психика ребенка. Катя, расскажите, что случилось с вашим отцом, как он погиб?

– Я не хочу.

Она совсем по-детски замотала головой, даже слегка зажмурилась. Я получила окончательное подтверждение тому, что нахожусь в прямом контакте с ребенком: передо мной больше не было взрослой Кати, я говорила с маленькой девочкой.

– Ничего не бойтесь. Говорите. Начинайте прямо сейчас. Я здесь, и я пойму, я поддержу вас. Станет легче.

Из Катиных глаз падали слезы. Крупные слезы, быстро, одна за другой. Я поймала себя на мысли о том, что вижу такое впервые: эта девушка рыдала, но даже в такой момент усилием воли продолжала контролировать себя, – она рыдала бесшумно, не издавая ни звука.

Я бы сказала, что даже сейчас, находясь в глубоком эмоциональном контакте со мной, Катя следовала своей телесной привычке удерживать фасад невозмутимости.

– Это было после… В общем, в очередной раз родители сильно поругались. Мама кричала. Она переходила из комнаты в комнату, папа бегал за ней… Она металась и кричала, что больше не может, что она устала, что отец сумасшедший, что он мечтатель… не помню… Хотя я помню, что она выкрикивала слово «урод», это точно. Она еще говорила что-то о работе, о том, что устала, что вынуждена кормить семью, что ей надоело это, хочется нормальной жизни, нормальной одежды. На полке стояли разные минералы – камни, которые отец привозил из экспедиций. Мама подбежала к полке и сказала, что вместо красивых вещей она имеет только булыжники. Потом она стала брать с полки камни и кидать их на пол. Стоял страшный грохот. Я прижала руки к ушам. Впервые папа ушел. Не остался дослушивать концерт. Вышел из комнаты и хлопнул дверью. Так совпало, что на следующий же день он должен быть уезжать в командировку на Алтай. Так вот… он не остался ночевать. Собрал вещи сразу после скандала и ушел. Уехал, не заходя домой. А где-то дней через пять позвонил его друг и сообщил, что папа разбился. Сорвался со скалы.

Катя продолжала плакать. Я поглаживала ее руку. Я старалась подтвердить ей свое присутствие, я хотела, чтобы она не останавливалась и говорила дальше.

– И всё. С этого момента начался кошмар. Кошмар каждый день. К нам не переставая ходили люди, то одни, то другие, в доме все время кто-то был. Эти люди утешали маму. Первые дни мама не плакала, а выла. Кажется, часами. Иногда она спала. Но большую часть времени – выла. Меня мучили эти звуки. Знаете, все происходило так… так странно, как во сне или в замедленной съемке. Время тянулось, стоял насыщенный запах валокордина. Мне нечем было дышать. Я помню это время как черно-белое, понимаете? Сам дом стал черно-белым.

– Он стал таким именно после гибели папы?

– Да. Мама превратилась в двигающуюся по квартире тень. Я даже иногда заходила к ней в комнату – посмотреть, жива ли она.

– Катя, из того, что я услышала пока, складывается яркий образ горя вашей матери. Только матери. Приходящие к вам люди утешали ее. Даже ваши собственные переживания, выходит, были связаны с беспокойством о ней. А что чувствовали вы? Как вы переживали эту трагедию? Вам, наверное, тоже было больно?

– Хм… на этот вопрос у меня нет однозначного ответа. Поначалу я не могла поверить в то, что я больше не увижу папу. Не понимала, что происходит. А потом вдруг меня поразило осознание: я поняла, что действительно больше никогда его не увижу. Никогда! Мне стало страшно.

– С вами кто-то говорил? Объяснял что-то? Поддерживал?

Катя медленно помотала головой в знак отрицания.

– Ну… Вообще-то мамины подруги все время как-то меня приобнимали. Пытались приободрить. Все повторяли одно и то же: надо беречь маму, надо заботиться о ней, следить…

– А с мамой в тот момент вы стали ближе?

– Ближе? Ох… Смотря что вы имеете в виду…

– Я имею в виду, что боль сплачивает людей. Даже тех, чьи отношения были далеки от совершенства. В горе люди стремятся быть рядом, хотя бы то время, когда боль особенно сильна. Это инстинкт. Люди испытывают потребность разделять свои чувства в беде. Это уменьшает боль и одиночество.

Катя задумалась.

– Нет, я была уверена, что мама в депрессии. Что ее нельзя было трогать. Нельзя было поднимать тему смерти отца. Чтобы лишний раз не травмировать маму. Во всяком случае я понимала ситуацию так.

– Как же вы проживали собственное горе?

– Иногда тихонько плакала, где-нибудь сидела, обнимала Джерри. Он был уже стареньким к тому моменту. Мне казалось, что Джерри понимает меня. Он тоже очень страдал и скучал по папе. Мы плакали вместе. Я даже помню, как он ходил по комнате и останавливался около папиных вещей. Нюхал, нюхал их, потом смотрел на меня.

В этот момент мое сердце сжалось. Мне стало остро жаль эту девочку.

Невероятно, но при стольких живых людях, окружавших ее, одна лишь собака обладала настоящей мудростью и состраданием. Только пес искренне грустил вместе с ребенком. Именно он помогал пережить утрату.

Взрослые же, вместо того чтобы защитить и согреть девочку, эгоистично замкнулись в своем страдании.

Отец с двумя знаками «минус»

Только теперь Катя начала осознавать, что с уходом отца в ее жизни не стало чего-то очень важного. Дав вторую жизнь вытесненным некогда воспоминаниям, Катя взглянула на отца по-новому.

Да, он был большим ребенком, романтиком, ученым, одержимым работой в экспедициях, он не искал денег и власти, он нес добро, радость, он был тем, кого Катя ждала и никогда не боялась, с кем могла играть, секретничать, хохотать, баловаться, быть собой.

По сути, единственным преступлением этого человека была его беспомощность перед лицом жены. Собственно, рядом с женой он становился таким же незащищенным, как и сама Катя. Папа и дочь вместе боялись гнева и недовольства хозяйки дома.

Но из всего этого совершенно не следовало, что Катин отец был человеком слабым. Возможно, он нес в себе миссию миротворца. Возможно, необходимость гасить конфликты входила в его представления о любви. Возможно, он вел себя так, а не иначе в силу полученного воспитания, в рамках которого чувства гнева и возмущения для него самого были объявлены вне закона.

Очевидным оставалось одно: у этого мужчины были силы любить свою жену. Любить дочь. Любить работу. Отстаивать свое право на интерес к делу жизни.

Его жена отчаянно требовала денег. Но он остался верен профессии, не оставил геологию, не ушел в какой-то бизнес, как это делали многие в 90-е годы. Его труд был наполнен риском. Он работал в горах, на больших высотах, он спускался в расщелины для того, чтобы брать пробы пород, – разве это не смелость? Разве не мужество?

Отца Кати никак нельзя было назвать слабым человеком. И уж тем более – недостойным. С моей точки зрения, ему не хватало внутренней свободы.

Он был заложником собственных ограничений. Именно они толкали его то на подчинение, то на бунт.

Еще в раннем детстве в сознании Кати укоренилась мысль о слабохарактерности отца. Его деликатность, отсутствие агрессии, романтичность, нежность, неприятие состояния конфликта стали ассоциироваться у маленькой девочки со слабостью. Такую однобокую интерпретацию Катя явно переняла без цензуры от матери.

Была и вторая причина. Отец Кати, неся функцию миротворца, никогда не защищал дочь от нападений жены. Неосознанно, конечно, но он бросал ее с материнской агрессией один на один. Более того, он просил Катю не расстраивать маму.

В глазах ребенка это было предательство. Катя не простила ему этого. Еще до его гибели она отдалилась от него эмоционально, закрылась и на многие годы вытеснила из памяти тот факт, что когда-то они с отцом были друзьями.

Образ отца был накрыт двойным знаком минус.

Ледяная глыба слез

Пробужденные воспоминания об отце и о его потере растопили замороженные чувства Кати. В ее душе, оказывается, была погребена целая ледяная глыба, которая теперь стала стремительно превращаться в слезы.

Мы вошли в нелегкий период в нашей работе. Период оплакивания и прощания. На несколько недель Катя притихла, ушла в себя. В это же время Катя с удивлением обнаруживала некоторые изменения в своих деловых отношениях: она стала спокойнее. Между ней и бурным профессиональным миром появилась дистанция. Катя будто бы отгородилась от суеты, сберегая энергию для глубоких внутренних процессов.

Она часто плакала. На первый взгляд – беспричинно. Например, могла заплакать в машине, услышав по радио какую-то грустную музыку или увидев на улице беспризорного щенка.

Я поддерживала Катю в ее потребности не заглушать свои чувства. Она должна была прожить потерю и освободиться от боли, пронесенной через половину жизни. Спонтанные слезы, погруженность в себя, боль, тоска – все это было совершенно законно для периода оплакивания.

Нормально и то, что, проживая потерю, человек стремится разделить переживания с близкими. Катя могла пока делиться только со своим терапевтом. Дэвид упорно не допускался в эту святыню. На мои предложения она, как правило, отвечала следующим образом: «Я похожа на сумасшедшую? Начать вдруг обсуждать с Дэвидом события из детства. Зачем ему это нужно? Это слишком интимно».

Катя не хотела посвящать Дэвида в свои текущие переживания. Ей было страшно и неловко ему это доверить. Однако жизнь распорядилась по-своему. Дэвид сам сделал первый шаг. Как-то вечером он спросил Катю просто и прямо: «Тебе плохо? Ты кого-то потеряла? Я чувствую, что физически ты здесь, рядом, но твоя душа где-то далеко». Он обнял Катю, очень чутко прислушиваясь к ее чувствам, к ее телу. Погладил по волосам. И сказал, что хотел бы знать правду – хотел, чтобы Катя поделилась с ним тем, что так явно тяготило ее.

– Это произошло так быстро… К горлу подкатил ком, я даже не поняла, как именно это случилось… Скорее, я уже постфактум застала себя рыдающей в объятиях Дэвида, бормочущей об отце. Меня захлестнула волна… Я плакала так, будто потеряла отца только вчера! Я жаловалась на него и восхищалась…

Больше всего Катю поразила реакция Дэвида. Он слился с ней в нахлынувших чувствах. Он гладил ее, вытирал ее слезы и повторял: «Не бойся, моя хорошая. Поплачь. Я у тебя есть. Я всегда буду рядом. Я буду согревать тебя и защищать. Знай это».

Говорить было уже не обязательно, Катя это ощущала всем телом. Стена рухнула.

Зашифрованный файл

Этот эпизод сильно изменил Катю.

Мне трудно передать словами собственные ощущения, но, уже только увидев в дверном проеме мою клиентку, пришедшую на очередную нашу встречу, я поняла, что ко мне пришел другой человек. Новая Катя.

Она словно как-то раскрылась, преобразилась.

В ходе разговора мое смутное впечатление постепенно приобрело четкие очертания. Будучи маленькой девочкой, Катя обесценила любовь отца. В дальнейшем это вылилось в потерю надежды на близость с мужчинами, с людьми в целом. Сама идея чувственной близости, понимания, слияния с другим человеком оказалась для Кати как бы вынесенной за скобки – в область несуществующего. Это делало мою клиентку закрытой, жесткой, требовательной, взыскательной и как следствие – холодной.

Теперь же, после необыкновенного, качественно нового контакта с любимым человеком, к Кате словно бы вернулась присущая ей от природы нежность. Нечто трогательное, тонкое, женственное открылось внутри этой девушки.

В ночь сразу после поворотного разговора с Дэвидом Кате приснился сон. Она отметила, что не может в точности определить, насколько сон основан на реальных воспоминаниях, а насколько на пришедших фантазиях. Но это и не было для нее особенно важным. Катю взволновало настроение, с которым она проснулась.

– Я снилась себе четырехлетней где-то… Я – в деревенском доме, на кухне. Бабушка, папина мама, раскатывает на столе тесто. Все залито солнцем. Красиво. Бабушка подбрасывает круг теста, и в воздух поднимается мука. Белая пыль переливается в потоках света. На бабушке красивый, чистый передник. Я играю с мальчиком. И вот тут… Знаете, так странно… но этот мальчик – мой папа.

Образ менялся. Это был одновременно и мой папа, и мой двоюродный брат. Мы пробегали мимо стола и пальцами оставляли вмятины на тесте. Бабушка улыбалась. Понимаете? Она и не думала нас ругать. Она позволяет нам отрывать кусочки сырого теста и есть их на бегу…

– Что вы чувствовали там, на той кухне?

Катя ответила сразу, не думая ни секунды:

– Радость. Мы играли, бегали, перемазались в муке. Бабушка оставалась все время спокойной. Она радовалась вместе с нами. И вот затем был очень яркий момент… Мальчик провел ладонью по моей щеке. Вот, кажется, именно в это мгновение я вдруг понимаю, что мальчик – это мой папа. И сразу проснулась. Часы показывали три двадцать. Я села в постели и… вдруг вспомнила. Вспомнила шершавую руку отца. Теплую. Ласковую. Тут же началось невероятное. Как будто бы в памяти открылся какой-то файл, который до этого годами лежал зашифрованным. В моей голове возникали картинки, одна за другой. Мы с папой едем на машине и поем, мы с папой гуляем в сосновом бору, мы с папой дрессируем Джерри, мы с папой сидим на диване и смотрим огромную книгу, какую-то энциклопедию с фотографиями животных… Столько всего! Я поняла, что больше не могу спать. Я плакала. Но это были особенные слезы. На этот раз я плакала и с болью, но и с радостью, понимаете? Вот здесь, в душе, было тепло.

Катя приложила руки к груди. На глазах ее снова блеснули слезы.

– Вы удивитесь, но я вспомнила вас. И, вспомнив, поняла, что нужно делать. Я вылезла из постели, взяла тетрадь, ручку и начала записывать. Я поняла, что ужасно боюсь забыть эти картины снова. Нельзя было упустить ни одной детали. Я писала до утра.

Катя вытащила из сумки тетрадь и, положив ее на колени, взглянула мне в глаза.

– Не волнуйтесь, Катя. Вы больше никогда этого не забудете. Теперь все ожившие картины не просто останутся в вас навсегда, но и послужат вам мощным внутренним ресурсом.

Открытые воспоминания станут для вас ориентиром. Ведь теперь вы точно знаете, что чувствует тот, кого любят.