Текст книги "Зачем нам эта любовь?"

Матан

Он не знал даже куда идти. Мамы тоже как бы не стало. Какое нелепое у него взросление. Он прошел армию и боевые операции и умел многое из того, о чем молодые люди его возраста, выросшие на Западе, не имеют не малейшего понятия. Но в тридцать лет он еще не мог оторваться от семьи, от их тепла и поддержки. Незаданные вопросы крутились у него в голове. Как же теперь устраивать свадьбу? Где отец теперь будет жить? Будет ли он готов видеть меня? Папа, что мне теперь делать?

Ответов не было. Ему предстояло все это решать самому. Хотелось стать маленьким, чтобы кто-то взрослый подсказал, что мудрее, правильнее сделать в данной ситуации. Как это было раньше, когда у него был папа. Но он не знал, есть ли у него папа сейчас.

Галит

Она с трудом удержалась, чтобы не швырнуть чашку чая ему в голову. Но невозможно было позволить себе распуститься. Потерять лицо. Она вдыхала и выдыхала по счету. Только бы он не заметил. Допив чай, она медленно вышла из кухни. Зашла в свою ванную, включила воду. Ее лицо просто разломилось на десяток мелких частей. Горячий душ, холодный, снова горячий. Надо успокоиться. Она хотела, чтобы он ушел из дома сейчас же, его присутствие в соседней комнате ей невыносимо. Почему же так больно? Она давно его не любит и знает, что это взаимно, но почему же так больно и унизительно? Она провела столько занятий на тему феминизма, места женщины в современном обществе. Она так верила в свою значимость и независимость от наличия мужчины в ее жизни. Почему же она сломлена? Такая пошлая ситуация. Это ему должно быть стыдно. Влюбиться в женщину намного моложе и уйти из семьи – так затаскано и вульгарно. Несомненно, его все осудят. Может быть, даже перестанут с ним общаться (хотя для этого он слишком хороший адвокат). Но стыдно было ей. Ему легко будет встречать знакомых и на вопрос «Что нового?» радостно рассказывать о переменах. А ей каково? Собраться, чтобы выдержать удар вопроса, потом расслабить мышцы лица и новым тоном, который еще предстоит выработать, говорить о том, что они с Давидом уже не вместе. Или ничего никому не говорить – уехать на год. Когда она вернется, все будет уже позади, и она продолжит жить без него. Как не вовремя эта свадьба. Может быть, Матан догадается подождать год. Им ведь без разницы. Неужели не догадается? Если нет, она его об этом попросит. Она не желает становиться посмешищем. Она столько думала о свадьбе мальчиков. О том, что это станет торжеством в ее жизни. Новым ее статусом. И вот теперь это совсем не кстати. Она бы не хотела портить детям жизнь. Но им придется подождать. Она не готова видеть знакомых, да и встречаться с родителями Яэль сразу после того, как ее оставил муж. Почему он не уходит? Она собрала лицо, вышла из ванной, оделась и уехала смотреть на море в ожидании заката. В эти часы пляжи пустели, а значит, можно было найти уединение, чтобы расслабить лицо.

Гейл

Она проснулась с тяжелой головой, отвратительным вкусом во рту, помятым лицом и безобразным настроением. Как хорошо, что ночью она выпроводила как-его-там-звали под предлогом важной встречи. Вовремя поняла, что секса с незнакомым мужчиной ей не хочется, а он был мил и пьян и согласился уйти. Кажется, они договаривались о совместном ланче, но это ерунда. Она не придет. Надо попросить в гостинице, чтобы в ее номер не переводили разговоры и вообще не говорили никому, что она здесь. Ее здесь нет. Она не хочет других мужчин и южных развлечений. Она просто позагорает пару дней и уедет. Но, может быть, все-таки позвонит Славе. Она так долго летела и так много лет вела с ним непрерывный разговор, что, наверно, надо набраться мужества и поставить точку. Завтра ему позвонит. Завтра суббота, он будет дома. Но дома у него нет. Где он будет завтра? Где он сегодня? Таня сказала, что он ушел. Куда? Она хотела услышать его голос сейчас, немедленно. И она прыгнула в ванную комнату: почистила зубы и встала под обжигающий душ. Она позвонила на его сотовый – выключен. В его фирме никто не ответил. Она подумала, может, он еще спит, или кто-нибудь попозже придет в офис, чтобы помочь ей его найти. Работают ведь иногда люди по пятницам? А пока она искупается и позагорает. Но лежать на пляже она не могла. А все телефоны молчали. Она снова набрала его номер и, понимая, что нет смысла продолжать игру в прятки, оставила ему сообщение: она в Израиле и просит его срочно ей позвонить. Она пошла в спортивный зал – хоть чем-нибудь заняться. И каждые полчаса проверяла свой мейл, ватсап, линкдин и телефон. Где он?

Славик

В Риге моросил дождь и было пасмурно. Наконец-то он попал в погоду, которая точно соответствовала его настроению. Теперь можно никуда не спешить. Багажа нет. Планов на жизнь – тоже. Он вспомнил, что когда-то был с мамой в Майори, на берегу моря. И поехал туда. В такси получил сообщение Гейл. Крикнул водителю: «Остановись!» – и никак не мог попасть пальцем на кнопочку, чтобы перезвонить ей. В ужасе он слушал бесконечные тоскливые гудки. А потом она ответила. Он почти кричал:

– Я слышал твой голос вчера около парковки в Марине Герцлии. Я шел за тобой два километра по пляжу. Я должен был понять, что это ты, а не мой бред. Я в Юрмале.

И Гейл отчаянно и зло рассмеялась:

– Мне никогда не удастся появиться вовремя, я хотела с тобой увидеться.

– Бери билет на ближайший рейс в Ригу, Таллин, куда угодно поблизости! На первый же рейс! Как можно скорее! – Он велел водителю разворачиваться в аэропорт и продолжал: – Я тебя встречу в аэропорту. Я позвоню Лиле, это наш агент. Она подберет тебе ближайший рейс. Я не могу ждать.

Он несся ей навстречу через страны, годы и через непомерный страх потерять ее еще раз. Но даже побыть с ней пару часов (а если она прилетит, это точно будет пара часов) – так прекрасно, что он забыл об усталости и упадке. И чувствовал себя как перед марафоном, на котором собирался прийти к финишу первым. Любой ценой.

Гейл

Она ворвалась в номер и побросала вещи в сумку. Потом умоляла водителя ехать как можно быстрее. Лиля нашла ей рейс через Москву, который вылетал через два часа. Гейл молила неизвестно кого, чтобы не было пробок на дорогах и очередей на проверке безопасности. А в самолете она каждую минуту смотрела на часы и почти плакала от отчаяния, что время стоит. Пересадка в Москве, еще один перелет. Боже мой, куда она так стремится за этим мужчиной? За мужчиной, который никогда ее не выбирал, а точнее, который каждый раз выбирал что-то другое вместо нее. За мужчиной, которого она так и не смогла заменить. Она очень нервничала. За час до посадки в Риге начала составлять текст. Что она ему скажет? Зачем столько часов летела к нему? Она гоняла в голове какие-то фразы, которые сменялись сценами из фильмов или музыкальными отрывками. Потом всплыли строчки: «When we two parted in silence and tears»2323
  «Когда мы расстались в тишине и слезах» – строка из стихотворения Дж. Байрона (пер. Нед Вомарх).


[Закрыть] – и крутились, и крутились в голове. Но больше всего она боялась поверить, что у них есть еще один шанс. С другой стороны, он бы так не кричал ей в телефон и ее сердце не колотилось бы так бешено.

Она не сразу увидела его в аэропорту – было многолюдно. Испугалась, что снова потеряла его. Все-таки последние годы она его гораздо чаще теряла. Она теряла его каждый день, когда не падала в ловушку воспоминаний. Но вот он встал перед ней. Это произошло неожиданно, и она не успела подавить первый порыв – обнять его и прижаться к нему. А через секунду его руки уже обнимали ее плечи. Они стояли у всех на пути, на них натыкались люди, но оба не хотели сдвинуться с места. И только когда объятия затянулись почти до неприличия, Слава сказал: «Поехали, Лиля заказала нам гостиницу на море».

Он сказал, что успел только съездить в город, чтобы как-то убить время, а до Майори так и не доехал. В такси она держалась за него двумя руками. Таксист пытался завести легкий разговор: надолго ли, и откуда, и зачем, но скоро понял, что он вообще не существует для них. В гостинице, поднимаясь по лестнице, Слава начал было объяснять, что попросил Лилю заказать только один номер, потому что не знал, что планирует Гейл, но она остановила его: если он не возражает, она останется с ним. А про себя добавила: навсегда. Когда она закрыла за собой дверь номера, он подошел к ней и сказал, что обнимать ее в аэропорту было прекрасно, но здесь лучше.

После объятий в номере оба понимали, что надо все проговорить, но не решались. И появилась неловкость. Она решила, что этот непростой для нее разговор, к которому она не подготовилась до сих пор, лучше вести чистой и приятно пахнущей. Стоя под душем, она думала не без страха, что какие-то неудачные слова могут разрушить иллюзию возможного счастья. Может быть, лучше было так и стоять у входа в номер – обнимаясь. Она собралась с силами и вышла к Славе. Он ничего не говорил. Потом попросил подождать две минуты – он тоже освежится. Она мерзла: весь ее гардероб был рассчитан на тридцатипятиградусную израильскую жару, а в Юрмале другой климат. Она завернулась в одеяло, улеглась калачиком и закрыла глаза. Усталость навалилась бетонной плитой. Она не собиралась засыпать, только полежать с закрытыми глазами, пока Слава не выйдет из душа. А потом сквозь сон она ощутила, как он под одеялом обнял ее. И они оба провалились в невероятный покой.

Давид

После разговора с Галит, когда все точки над i были поставлены, совместное пребывание в доме стало неприемлемым. Пришла пора уйти в новую жизнь. Он позвонил Тане и пригласил ее и мальчиков поужинать вместе в одном из ресторанов Тель-Авивского порта. Надо было начинать все строить заново. В семь вечера они встретились. Мальчики смешные и маленькие. Он вспомнил время, когда его сыновья были такими же. Боже, как быстро все проходит, ему уже шестьдесят два! Нет, возраст не докучает – очень многое пришло с годами, и он бы не хотел вернуться в свои двадцать (кошмар!) или тридцать (то еще удовольствие) и даже в сорок… В пятьдесят было уже хорошо. Жалко лишь времени, потраченного на неважное. И что мало бывал с сыновьями, когда они еще хотели получить его всего. Теперь вот один с ним не разговаривает и не навещает, а второй приходит, но молчит. Удастся ли ему расположить Таниных сыновей к себе? Сделать так, чтобы им всем стало проще в новой ситуации.

И он старался. Ужин получился замечательным. А потом они гуляли по деревянному настилу порта, слушали уличных музыкантов, смотрели представление пожирателя огня, провожали солнце. Мальчики получили светящиеся волшебные палочки. Иногда он здоровался с встреченными клиентами, какая все-таки маленькая страна. Словом, вечер прошел спокойно. Таня сказала, что довольна: она поначалу нервничала, как пройдет первая его встреча с мальчиками, вдруг они его не полюбят? Но все прошло на отлично, и у нее отлегло от сердца.

Он отвез их домой и вернулся к себе. Впервые за многие-многие годы не было субботнего ужина, впервые он дома один. Даже когда Галит уезжала, то все равно приходили дети или вместе они шли к Анат. А сегодня никто не пришел. Прекрасная возможность попрощаться с домом. Он начал его строить еще до того, как родился Матан. У них тогда и денег особо не было. Общение с подрядчиком и строителями – непрерывный кошмар. Именно тогда он пообещал себе, что только в самой крайней ситуации переедет отсюда или затеет ремонт. Тридцать лет прошло. Долгое время казалось, что он навсегда останется здесь, потому что кризисы миновали. По крайней мере, еще год назад он так думал. Теоретически можно выкупить дом у Галит, но нельзя привести сюда Таню и ее детей. И потом – как его сыновья отреагировали бы на то, что чужие мальчики живут теперь в их комнатах? Предстоит построить новую жизнь. Надо закончить все, связанное с его первой семьей. И продать дом.

В глубине души он чувствовал, что это предательство. Что он собирался совершить что-то недостойное. Разум говорил – здесь нет места рефлексии. Все логично: старый мир кончился, дети выросли, а душевная связь с Галит давным-давно прервалась. И он ведь счастлив, что появилась Таня, и новая энергия, и страсть, и жизнь. Но мама учила: надо полюбить женщину, родить и вырастить с ней детей и продолжать жить так, чтобы было надежно и тепло. Он выполнил все, кроме последнего пункта. Он надеется, то новое, что он строит сейчас с Таней, будет надежным. Но страх и сомнения уже заползли в душу. Таня моложе него почти на двадцать лет – будет ли она его любить через десять лет, когда он поседеет и постареет и начнутся проблемы со здоровьем? Адвокатский цинизм произнес фразу о филиппинке, как о последнем залоге счастливой старости. С цинизмом и страхами ему стало погано. В голове крутилась мысль: а если Галит не так уж и неправа? В самом деле, он затеял самую крупную аферу в своей жизни. И еще: со стороны он действительно выглядит омерзительным, оставляя жену, с которой прожил тридцать лет, ради женщины намного моложе себя. Ведь не станет же он объяснять каждому: все давно прошло, а жене, кроме статуса, уже ничего не важно; стоит ли ее статус его счастья и его жизни? В душе знакомые будут ему сочувствовать, завидовать, но при этом, скорее всего, осуждать. Давид подумал, что за последние сто лет парные отношения сильно изменились, но это еще не нашло своего выражения в социальных нормах. Вот иметь любовницу – нормально, а жениться на ней – нарушить устои. Впрочем, так было всегда. Интересно, кто из его окружения стоял перед такой же дилеммой, как и он? Да кто только не стоял, наверно! Каждый второй. И почти никто так и не решился на этот шаг. Именно эти нерешительные будут осуждать его. Движение, вот что ему сейчас необходимо. Надо избавиться от гнусности, которая поселилась внутри. Он взял сигару и пошел гулять в парк недалеко от дома. Уже стемнело, он шел быстрым шагом и надеялся, что ветер разгонит мрак в его душе. Было страшно. И не было никого, кому бы он мог в этом признаться.

Галит

Она не знала, куда себя деть. Посидела у моря, перекусила в прибрежном ресторанчике и выпила бокал вина. Не хотела идти ни домой, ни к Варде. Приехала в «Синема-сити» и пошла на первый попавшийся фильм – «Танцор», о Сергее Полунине. Фильм о таланте и о том, что, пока семья с тобой, ты можешь жить. Семья как стержень, на который можно нанизывать все, что происходит. Как опора, когда тебе плохо. Как цель, ради которой можно стиснуть зубы и продолжать.

У нее больше не было стержня. Значит, надо выживать самой. Уход мужчины не воспринимался причиной для потери тонуса, по крайней мере в ее среде. На всех встречах с женщинами, которых она сопровождала в сложные периоды развода с агрессивными мужьями, она говорила о том, как важно иметь свою жизнь и свой интерес. И доход. Все это обеспечивает целостность личности. И вот она рассыпалась на маленькие кусочки только оттого, что мужчина ушел. Ее даже не особо тревожило, что он полюбил другую. Наверно, эта женщина не первая. То есть Галит точно знала, что раньше были и другие. Но пока он соблюдал приличия, ее это не волновало. Пока была видимость благополучия, она закрывала глаза на измены. Чувства ушли давно, и она не переживала из-за этого. Было в этом напускном равнодушии что-то очень стильное. По крайней мере, так ей казалось. Этот юмор и даже сарказм, которые она позволяла себе по отношению к нему в последние годы. Отстраненность и недоговоренность. Страсть, как и загар, была характеристикой другого социального уровня. Это разница между ней и Надей. Она поймала себя на том, что ей хотелось бы сейчас поговорить с Надей, с простой женщиной, которая умудряется лавировать по жизни между страстью и мудростью. Права была Надя, когда сказала, что придет другая и с легкостью уведет Давида. Может быть, она его полюбила? Много лет она не смотрела на Давида со стороны. А сейчас вдруг поняла, как он все-таки хорош. Подтянут, ухожен, благополучен, образован, остр на язык и легок на подъем. В общем-то, ничего не изменилось с тех пор, как она влюбилась в него – из-за всего этого. Он по-прежнему харизматичен и мудр. Больше не ее муж.

Неизбежность развода стала очевидна. Что ж, она не будет облегчать ему жизнь, но надо бы подготовиться к грядущему одиночеству. В августе работы нет. Надо уехать, и пусть адвокаты сражаются за каждый грош.

Надо сказать, Матану, что свадьбу придется отложить.

Анат

Она не сдержалась и позвонила Тане. В общем-то, после падения приличия перестали ее волновать. Она решила – дальше будет жить, делая то, что важно для нее и близких, стараясь никому не причинить боль. И сейчас она ждала ее у себя дома. В этом было даже что-то символичное – позвать Таню домой. Раньше они были приятельницами, а теперь Таня входила в ее семью. В первые минуты они обе не знали, как себя вести. А потом она сказала, что теперь, когда Таня собирается стать частью и ее жизни тоже, она хотела бы, чтобы у них сложились близкие отношения. Таня улыбнулась и ответила, что очень ей благодарна. Ей было страшно прийти сюда: она понимает потрясение, которое переживает семья. И ей очень важно, что Анат пригласила ее к себе. А потом неожиданно добавила: «Ты не представляешь себе, как сильно я люблю его». И очень смутилась. Анат засмеялась и сказала: она тоже. Завтрак прошел мило. Таня не очень много говорила, поначалу ни о чем не спрашивала. Но потом попросила ее рассказать о своей семье. И она стала говорить о дочках и Шае. Таня спросила: как они отреагируют на развод? Она ответила, что ее семья всегда стоит за Давида, Тане не о чем беспокоится. А про себя подумала, что совсем в этом не уверена. Она-то всегда за Давида, а вот что скажут девочки и Шай, когда все станет известно, она не знала. Таня уловила сомнение в ее голосе. Им, подругам, тоже было непросто с этой неожиданно свалившейся любовью. И через полтора часа приятной беседы, когда Таня ушла, она выдохнула и подумала: как жалко, что ничего не дается легко. Она хотела бы просто жить. А тут страсти, разруха, и надо снова лепить семью, в ее-то зрелые годы. И так ли уж много времени отведено ей на все на это? И она снова погрузилась в планирование того, что должна сделать до того, как пробьет ее час. Надо сблизить Шая и девочек. Еще больше. Надо создать им семейные традиции, которые они будут соблюдать без нее – субботний ужин, праздники. Раз в год совместный отпуск. Вместе ходить на выставки и на концерты. И потом, если она уйдет раньше (а она в этом не сомневалась), они смогут это все автоматически продолжать. И вместе переживут ее смерть. Когда наконец Давид женится на Тане, она будет всегда приглашать их – чтобы снова был клан. Надо приласкать Таниных детей, они тоже стали заложниками этой любви. Пусть им будет тепло и комфортно. Потому что потом, когда ее не будет рядом, Таня останется главной женщиной Давида. И к ней в дом они будут ходить на праздники, пока не выйдут замуж. К кому будет потом приходить Шай? Она вытерла крошки со стола и поехала на пилатес.

Надя

Она была счастлива. Неприлично счастлива. И затаилась. Ничего особого она от жизни не ждала и не просила.

Сын устроен, женат. По праздникам они все собирались, и она любовалась на своих внучек. Невестка не была противной, к тому же когда живешь рядом с кем-то десять лет, то привыкаешь и даже начинаешь любить. Один раз, года четыре назад, когда невестка злобно бросила какую-то колючую фразу ее сыну и он грубо оборвал ее, она выждала пару дней и строго сказала ему, что не хочет собирать детей по разным женщинам на выходные, если вдруг решит завести себе новую семью. Семья у него уже есть, а у нее есть внучки. Других ей не надо. И если он достаточно умен, то сообразит, как сделать свою жену счастливой. А все остальное пусть держит при себе. И посвящать других в этот тайный мир не надо. Никого не волнует, что у него в голове. Сын спросил, волнует ли ее то, что у него в душе. «Больше всего на свете. Потому что ты – моя единственная любовь. Но у тебя есть семья. И жена твоя – приятная девочка. Со всеми другими будет так же или хуже, потому не ломай то, что уже сложилось». Он уехал с друзьями на лыжный курорт и больше никогда не разговаривал с ней об этом. Но невестка повеселела.

Муж совсем ей не докучал. И хорошо, что он у нее есть. Далеко не у всех был муж. После стольких лет он стал совсем родной. Но, вообще, не волновал ее душу. Удобно звать гостей на выходные, привычно принимать родственников и замечательно ощущать себя женщиной со сложившейся жизнью. А тот, второй, тайный мужчина, который наполнял ее душу и тело радостью и праздником, был подарком судьбы. Улыбкой, счастьем, сюрпризом. Он заставлял ее чувствовать бурление крови и улыбаться, подводя итог каждого дня. Он был подобен театральным светильникам с цветными фильтрами, окрашивающими сцену в живые, теплые тона. Он проливал на ее жизнь яркий, теплый свет, как мощный прожектор радости.