Текст книги "Зачем нам эта любовь?"

Галит

Флоренция оставила горький привкус. Было ощущение, что они недоговорили. Она и Варда. Она и Давид. Недосказанность висела как влажная простыня в маленькой комнате. Она пыталась дозвониться ему в Штаты, но он не отвечал или говорил, что ему некогда. Она не знала, что хотела сказать или, о чем попросить. Дома уже жарко. И всё не так. Какое-то беспокойство и лень. У ее подруги обнаружили рак, Вардин сын собрался жениться на немке, которая работала с ним в Гейдельберге. Семья напряглась, и Варда не знала, как это пережить. Галит с напряжением ждала, кого приведут в дом сыновья. И вообще, ее не оставляло предчувствие надвигающихся изменений. Да, это наиболее точная характеристика ее состояния – она с напряжением ждала. И знала, что, скорее всего, ее ожидает нечто неприятное.

Давид

Он проспал весь полет. Это было редкое состояние, когда его ничто не беспокоило, даже многодневное отсутствие в офисе. Он думал, что был слеп, когда решил сосредоточить все усилия на карьере. Нет, он не жалел, но стало ясно, как много он пропустил. Он с радостью открыл дверь дома. Уют, тепло, статус – это результат его выбора. Его обрадовало, что Галит на работе и не надо с ней разговаривать, хотя ответы у него наготове. Кошка урчала около него, подлезала под локоть, ходила по пятам. Он позвонил в офис, но попросил, чтобы Мейрав приготовила всё на завтра – все сообщения, все срочные дела. Мейрав удивилась и пыталась надавить на него, чтобы приехал сейчас, что клиенты нервничают. Но он не поддался. Он разобрал чемодан и растерялся. И даже запаниковал. Тани нет рядом, звонить ей еще очень рано. Но тут позвонила Анат, и он поехал встречаться с ней в кафе около ее дома. Он привез небольшие подарки и смотрел, как она радостно открывала упаковки. Так же она улыбалась ему в детстве, когда он дарил ей свои рисунки или книжки. Открыто и беззащитно, как улыбаются тогда, когда можно не обороняться. Он спросил, как у них дела. У нее все ровно, без событий и происшествий. Девочки растут, не создавая никаких проблем.

– Как у тебя? – спросила Анат.

У него сильно застучало сердце, потом он улыбнулся и сказал:

– Я люблю Таню.

– Какую Таню?

– Твою подругу.

– А она?

– Она тоже.

– Она же замужем.

– Да и я женат.

– И зачем ты мне это сказал?

– Чтобы ты знала.

Это был пинг-понг из слов. Он встал.

– Я не хотел тебя напрячь.

– Не уходи. А Галит знает?

– Нет.

– Почему Таня?

– Она просто появилась. Она мне нужна.

– Зачем?

– Не знаю.

– Почему именно она?

– Она просто… Не смейся, она пахнет счастьем.

– Я не смеюсь. И что будет?

– Не спрашивай.

– Все так плохо?

– Все замечательно, – ответил он и помрачнел.

– Я тебя очень люблю. Не говори ничего Галит.

И тут позвонила Таня, он покраснел и отошел. Он улыбался, что-то тихо отвечал, а потом вдруг громко захохотал. И сказал, что уже очень скучает. И пусть она уже возвращается. Анат попрощалась, послав ему издали воздушный поцелуй. А он снова смеялся и умолял Таню поменять билет и вернуться как можно быстрей. Потому что он не хочет больше быть без нее.

Анат

Она думала, что Давид не осознает, что происходит. Романы, конечно, случались у многих. Но обычно семьи как-то проходили эти пороги по взаимному умолчанию. А тут он со всей силой несся на скалы. С одной стороны, она польщена – они по-прежнему близки, и он пришел с ней поделиться. С другой стороны, это лишняя информация. Лучше все было оставить на полунамеках, на недосказанности. Только бы он не разбился.

Ее брат влюблен. Не верен жене. Она разозлилась. Нет, она не любит Галит, ей кажется, что она холодна. Эгоистична. Из-за нее Давид перестал рисовать, из-за нее он работает по двадцать часов в день. Правда, ей неожиданно пришло в голову, что, может быть, это не только из-за денег. Может быть, чтобы не находиться дома. Все равно это не меняло сути – Галит не сделала его счастливым. Но за столько лет Анат привыкла к ней. Она любила своих племянников. Любила праздники, которые они проводили вместе. А потом она подумала: что, если ее муж тоже вот так влюбится без оглядки в другую женщину? И она останется одна. Даже если он не уйдет – они уже в том возрасте, когда не уходят. Но внутренне будет не с ней. Не ее будет спрашивать по вечерам, как прошел день. И не о ней думать, засыпая. Интересно, о ком думает ее муж? Думает ли о нем она? Иногда. После многих лет и различных проблем, ссор, недовольства, нехватки денег она, наверно, все еще любила его. Она радовалась, когда он открывал ей дверь в дом. Слышал, что подъехала ее машина, и открывал ей дверь. А еще было важно, что он по-прежнему обнимал ее во сне. Как двадцать лет назад. А о ком думал Давид, перед тем как засыпал, все эти двадцать лет? Она помнила, что там были проблемы и что он как-то зло сказал: «Надо было уйти тогда, лет пятнадцать назад». О ком думает Галит? О себе, – решила Анат и засмеялась.

А потом погрустнела. Она боялась, что ничего хорошего из этого не выйдет. Особенно потому, что он был так влюблен. Так счастлив. Так открыт и беззащитен. Ее старший брат, в которого всегда были влюблены ее подружки. Ее опора, ее тыл, ее семья.

Она пришла домой и стала готовить обед. Резание салата успокаивало, да и котлеты она всегда делала охотно. Было что-то ритуально завораживающее в том, чтобы лепить эти идеальные овалы, обжаривать их на горячей сковородке, смотреть, как они наливаются соком, и вдыхать аппетитный запах. А потом, не имея ни малейшего желания пробовать приготовленную еду, она вымыла все на кухне и позвонила Давиду. Сказала, чтобы он берег себя, был осторожен, не делал глупостей, был счастлив и что она всегда с ним. А он, неожиданно все поняв, голосом успешного адвоката сказал, что беспокоиться не о чем, что все под контролем. И это напугало ее больше, чем недавнее признание. Как там было у Чехова – звук лопнувшей струны…

А все-таки не мог ли и ее муж кем-нибудь так увлечься? И посерьезнее вопрос: а так ли уж она была увлечена именно своим мужем, чтобы прожить с ним жизнь? Принять его семью, его приоритеты и навсегда отказаться от важного своего? Потратить на это столько сил и лет. Состариться рядом с ним (да, она произнесла это слово и почувствовала, что внутри что-то сжимается, как шагреневая кожа). Завтракать с ним и не думать, что могла бы быть другая жизнь.

Анат придирчиво оглядела себя в зеркале. Наверно, никогда раньше она не выглядела так хорошо. И только беспокойство за Давида зияло прорехой на прекрасном абажуре, который она соткала для своей жизни.

Галит

Он позвонил – сообщил, что прилетел, что все в порядке и он уже дома. Она отреагировала ровно. Не в ее стиле – прямо выражать недовольство. За много совместных лет Давид прекрасно научился понимать все невысказанные претензии. Она могла просто поджать губы и отвести глаза. Но сегодня внутри бурлили злость, раздражение, слабость. Хотелось раскричаться, потребовать объяснений. Она закрыла дверь кабинета, включила мантру любви и нежности, которая ее всегда успокаивала, сделала дыхательные упражнения. Она привыкла обуздывать свои негативные эмоции, чтобы они не выплеснулись и не испортили ее день. Это умение – одно из самых существенных в ее арсенале. Через полчаса она была готова выйти в мир – подправила макияж, надела на себя легкую улыбку и снова стала успешной, спокойной, уверенной в себе. Сейчас у нее маникюр, потом традиционный кофе с Вардой. Она решила ничего не отменять: подумаешь, он неожиданно сорвался, улетел, прилетел, что же, теперь ей все планы менять?

FВизиты к Наде, маникюрше, всегда будоражили – то рассказом о новом Надином любовнике (Наде было лет шестьдесят пять), то программой следующего путешествия в дикие страны, то наставлениями, которые она давала окружающим. Галит одновременно смешила и раздражала Надина уверенность в собственной неотразимости, позволяющая ей, стоя на пьедестале, свысока смотреть на других. Ее неистовое желание испытать и попробовать все. В молодости и даже еще лет двадцать назад Надя была роскошной женщиной с манерами Дивы. Собственно, она и была Дивой. В том фантастическом мире, который себе сочинила. Она представлялась как специалист в области косметической эстетики, тратила огромные деньги на украшения и нижнее белье и демонстрировала его своим клиенткам, закрыв дверь на ключ. Делилась историями про любовников, толпящихся у ее кабинета. Кстати, все это ничем не отличалось от того, что большинство делает в Фейсбуке1717
  Фэйсбук – организация, запрещённая на территории России


[Закрыть]. Она сочинила себе жизнь, которая позволяла справляться с тем, что муж не сделал карьеры, что живут они в Бат-Яме и что расплывается тело. Галит опустила руку в вазочку с теплой водой и спросила, что нового. Обычно это становилось началом стендапа о Надиных приключениях, поклонниках и теориях. Но сегодня Надя была молчалива. Обронила пару слов о внучке, поругала мужа с его родственниками, которые слишком загостились… И притихла. Галит участливо спросила, все ли в порядке. Надя неожиданно легко сказала:

– Старею. Ничего больше не хочу. Точнее, больше всего хочу снова влюбиться – но не могу. Не в кого. Молодые – слишком дурные, да и тело уже не позволяет. А старые тянут меня в унылое болото. Рассказывают о внуках и болезнях. Мне своего такого вполне хватает.

Галит поинтересовалась:

– Старые – это кто?

– Те, которым под шестьдесят. Для них суп по вечерам и сморщенная жена, которая привычно ебет мозги, гораздо важнее бурления крови и восторга. От них пахнет затхлостью. Ты замечала, что у них другой запах?

– Да ладно, – сказала она. – Мой муж еще ничего, внуков у нас нет и пахнет он модными одеколонами. Хочешь познакомлю?

– Зачем ты мне его предлагаешь? Ты меня зря недооцениваешь. Я его у тебя вот так уведу. – И сделала круговое движение кистью руки перед ее глазами, движение было медленным и завораживающим. – Ты мне потом глаза выцарапаешь. Ты ведь с ним уже давно не… – Тут Надя выразительно посмотрела на Галит, а та неожиданно покраснела. – Правда ведь нет? А кто-то это делает за тебя.

– Да ладно! – Она пыталась не уронить лицо и противно засмеялась.

– Ты за него будешь драться до последнего, таких без боя не отдают. Даже если он тебе вообще не нужен.

Она не могла поверить, что оказалась втянутой в такой дурацкий разговор.

– Я другого найду, – вспомнив о Шимоне, добавила отчаянно.

– А ты найди сначала.

Она опять рассмеялась, опустила оружие и сказала, что сама не верит сказанному; что мужа, конечно, не отдаст, и это была просто бравада. А Надя серьезно добавила, что надо быть осторожной с произносимыми словами. Мысли озвученные сбываются. Галит напряглась и ушла от Нади еще более встревоженной. Потом она что-то обсуждала с Вардой, но думала о диалоге с Надей, хотя Варде о нем не рассказала. Надо быстро ехать домой. Она чувствует: что-то случилось, и надо все время быть там. Свернув беседу, она извинилась перед Вардой и ушла. В машине собрала волосы в пучок на затылке и приготовилась дать отпор. Чему?

Славик

Он, конечно, все слышал. Но он уже к ней привык, как и смирился со всем, что с ним произошло. Гейл не с ним, и любовь ничего не значит – это он тоже принял. Вчера они звонили друг другу по многу раз в день и обсуждали, кто что ел на обед, а сегодня каждый из них купил дом на другом конце света, и они уже окончательно не вместе. Он никогда не любил Таню и прожил с ней (рядом с ней) двадцать лет. Мама, которая не чаяла в нем души, перестала спрашивать, что у него нового и как он себя чувствует. Он понимал, что претензии предъявлять некому, но тепло медленно уходило из жизни. Он не пытался что-то изменить, а изредка падал в яму тоски, из которой потом мучительно вытаскивал себя очередным марафоном. Поэтому, думая о сыновьях, он не мог представить их в чужом доме – тут начиналась его последняя битва за любовь. Он не мог представить себе, что кто-то чужой станет делать им замечания, упрекать Таню, что она их балует, возьмет за ручки и поведет на кружки. Он помнил, как в дождливые недели на переходах у школ вместо шестиклассников, которые обычно там стоят, чтобы помогать первоклашкам перейти дорогу, встали их родители. Некоторые – в деловых костюмах, чтобы сразу после звонка поехать на важные заседания. Стояли врачи, адвокаты, директор банковского филиала, заместитель генерального директора по техническому развитию, стояли дочки миллионеров (очень благополучный район) – вместо своих ненаглядных отпрысков. Чтобы те не простудились, чтобы не был нарушен порядок, чтобы малыши могли по-прежнему безопасно переходить дорогу. Он отлично помнил минуту, когда увидел своего коллегу, профессора с инженерного факультета, который желтым флажком перекрыл ему дорогу и радостно засвистел малышне, что те могут идти. Это было то новое, что в свое советское детство ему не довелось пережить. Папа был в доме как-то номинально – после работы (ведущий инженер на заводе оборонной промышленности) он всегда ходил играть в волейбол, а потом они командой пили пиво и обсуждали новости. Дети были за рамками их интересов. А этой зимой, когда он отвозил старшего в школу, знакомый профессор, сын которого тоже здесь учился, перенес его мальчика через лужу, чтобы тот не промочил ноги, поправил ему рюкзак и помахал Славику, чтобы тот не беспокоился. Это растрогало Славика почти до слез. После этого он даже пару раз ходил с ними в кино и старался всегда вместе обедать по шабат – такая вот семейная трапеза. Дети были маленькие, в семейную историю не посвященные, и воспринимали все происходящее с радостью и соответствующей возрасту наивностью. Славику стало важно, что они живут вместе с ним. Он хотел, чтобы это продолжалось.

Он оставил Танину фразу о разводе без комментариев. Эта тема поднималась и раньше. Оба всегда были готовы развестись, если бы кому-то это стало вдруг важно, но важно никому не стало, а теперь у них двое сыновей, благоустроенная квартира и двадцать лет брака за плечами. А еще дружба, доверие и ощущение дома. Он неожиданно спросил себя: если они разведутся и разъедутся, кто вместо него будет стоять под дождем, когда класс его сына будет отвечать за обеспечение безопасного перехода через дорогу около школы? А вдруг тот, другой, будет плохо к ним относиться? Или они будут его раздражать? На всякий случай он позвонил адвокату, узнал о своих правах и о том, с помощью чего он сможет на нее давить. Она не получит этот развод на блюдечке с голубой каемочкой. И вдруг он разозлился. Почему? Потому что был несчастлив. Потому что его никто не любил. Никто сегодня его не любил. И Таня посягнула на последнюю иллюзию счастья.

Он приехал пораньше домой и взял мальчиков ужинать в ресторан, потом они, держась за руки, гуляли по набережной и смотрели на оранжевый закат, бродили босиком по морю (купаться еще было холодно). Вечером он вызвал приходящую няню – соседскую дочку, которая могла с ними посидеть, когда он работал допоздна. Ехать было некуда, но надо было проветриться и сосредоточиться. И он приехал в офис.

В новом здании в Герцлии Питуах вместе с ними на этаже находилась компания, занимающаяся исследованиями рынка. Как раз закончилась вечерняя сессия фокус-групп, и Шани, директор компании, столкнулась с ним около лифта. Она была замотанная, уставшая и неожиданно легко согласилась на виски, который он всегда держал в кабинете. Выпивать с ней оказалось легко и приятно. Она рассказала, что одна воспитывает дочку пяти лет и даже то, что воспользовалась банком спермы. Потому что время работало против нее. А теперь ей сорок пять лет, и у нее есть ребенок. И замуж можно не спешить. Ей и так неплохо. Правда, очень помогают родители, но, с другой стороны, что им еще делать. Девочка прелестная, не проблемная. А потом Шани спросила, почему он пьет в одиночестве. Он ответил, что, кажется, что от него уходит жена, и с трудом удержался, чтобы не заплакать. Она не любит его, а любит, наверно, кого-то другого. И это не ново – она никогда его не любила. Тут Шани спросила, зачем ему та, которая не любит и не любила. Он такой умница, его другая полюбит. Искренне и сильно. Но он ответил, что этого тоже не надо. Уже любила, и раны от ее любви не затянулись до сих пор. Еще раз ему такого не пережить.

К тому же любовь плохо сочетается со стартапом и университетом. Пусть будет покой, и пусть Таня живет рядом с ним, как хочет (как раньше, он ведь не претендует на ее душу), но мальчики должны быть дома. На праздники они будут вместе ходить к его родителям, а на каникулах ездить отдыхать с семьей его брата. «Они вырастут, – заметила Шани, – а Таня уйдет, и ты останешься один». Тогда он привезет себе филиппинку, сказал он. Они замолчали. Он попросил рассказать ее о себе еще что-нибудь. Ничего особенного: учила психологию и управление бизнесом. Занималась подводным плаванием и вообще всеми морскими видами спорта. В тридцать пять лет организовала свою фирму и в Индии познакомилась с Ричардом. Много лет они проводили вместе отпуска и летали друг к другу на праздники. А потом Ричард собрался переехать в Израиль, но пропал. На пару месяцев. Шани прилетела в Эдинбург, и его брат рассказал, что был вынужден положить его в клинику для душевнобольных. «Почему?» – «Неужели он тебе не сказал? У нашей мамы шизофрения. У меня шизофрения. У Ричарда тоже. Вам не стоит заводить детей». К этому времени все ее подружки родили по второму ребенку, а она надеялась вскоре вместе с ними гулять с коляской. Ричард то соглашался, чтобы у них был ребенок из банка спермы, то сомневался и отказывался. Потом снова долго лежал в клинике. А Шани устала от его болезни, от американских горок их отношений. Она купила сперму в банке и следующие четыре года пыталась забеременеть. За эти четыре года она рассталась с Ричардом и каждый вечер молила Бога, чтобы он дал ей ребенка. А потом девять месяцев она носила себя, как драгоценный сосуд. И вот дочке уже пять. С Ричардом она больше не виделась.

Он спросил ее, довольна ли она. Сейчас – вполне. «Хочешь поехать ко мне?» – вдруг спросила Шани. Да, но он должен отпустить девочку, которая смотрит за детьми, пока Таня в Бостоне. Шани рассмеялась: для секса на офисном диване они еще недостаточно близки. Они легко расстались. Он поехал домой, уговаривая себя, что все, может быть, не так плохо. Таня останется – ведь это уже было раньше. И мальчики будут с ним. Шани (или другая) появится в его жизни, и он уже почти научился не думать о Гейл.

Таня

Вернувшись к Лине после трех дней в гостинице с Давидом, когда она ощущала счастье как некую физическую субстанцию вокруг себя, она поменяла билет домой. Пришла пора заняться своей жизнью. То, что она отодвигала много лет, навалилось могильным камнем.

Почему это стало так невыносимо? Она могла бы продолжать жить как раньше. Могла бы сказать Славику, что дальше каждый сам по себе, и купить в кабинет отдельную кровать. Он бы ни о чем не спросил. Сидя в самолете, она перебирала свою жизнь по годам, событиям, каким-то важным моментам и не понимала, почему они остались вместе так надолго.

Таня знала о Гейл – в общих чертах, конечно: они не были настолько близки, и откровенность Славика не распространялась так далеко. Когда он остался там после постдока на год, пару недель ей даже было больно. Может быть, из-за надежды, что они смогут полюбить друг друга. Хотя за все годы в Штатах он не пригласил ее к себе, точно обозначив границу их отношений. Когда он окончательно вернулся в Израиль, она согласилась принять его из жалости. Сначала он просто спросил может ли остановиться у нее на неделю, видимо, совсем не мог вернуться домой к вопросам родителей. Он был как брошенный ребенок. Ходил на редкие заседания в университет – до начала учебного года оставалось еще три месяца, – а потом возвращался и упирал невидящий взгляд в телевизор. Иногда даже включал его, но не слышал ни слова из того, о чем шла речь. Пил кофе и ел фрукты – все, что не надо было готовить. Через неделю стало понятно, что идти ему некуда, а ей он не очень мешал, в основном, потому что все время лежал. То ли спал, то ли плакал без слез, даже никаких звуков не производил.

Через шесть недель, в девять утра в пятницу, Таня разбудила его и заставила вместе с ней убирать квартиру. Он вынимал и мыл стекла, дверные косяки, вешал гардины для штор. На следующий день починил шкаф, а потом оделся для бега. И бегал по берегу моря. Они тогда еще жили во Флорентине, в старой квартире с огромными потолками, до моря и рынка рукой подать. Славик сходил на рынок, приготовил много вкусной еды и вечером пригласил ее отметить его окончательное возвращение – кроме нее, ему некого было позвать.

Любви не было, душевности не было, были партнерство, симпатия и уважение. Не так уж и мало для семейной жизни. А главное, их обоих никто нигде не ждал и не любил. Она была одна после недавно закончившегося невротического романа. Он пытался выжить после Гейл. И почти случайно, ничего не планируя на будущее, они остались вместе.

Он еще не раз возвращался больной после конференций, на которых снова сталкивался с Гейл. Таня влюблялась, принимала ухаживания, но никогда это не перерастало во что-то серьезное. К тому же другим трудно было соревноваться с блеском и талантом Славика, да, кстати, он умел ее смешить.

Кроме того, другие не имели общих с ней воспоминаний о городе и о стране, в которых она выросла, не читали тех же, что и она, книг, не учились у тех же преподавателей, в университете. А Славик – да. Потом ей сказали, что если она хочет иметь детей, то лучше не откладывать это надолго. Она в группе риска, родить надо до тридцати пяти лет. Славик, неожиданно согласился, видимо, ничего лучшего для себя он уже не ждал. Они купили квартиру, родили двух мальчиков, и жизнь стала совсем, как у всех.

В самолете она составляла список дел на ближайшие дни – надо проконсультироваться с адвокатом по поводу алиментов, квартиры, детей. Она уверена, что особых проблем не будет – они быстро завершат все финансовые дела и разъедутся. Но навалился страх перед разговором с детьми. И ее решение может стать неудобным для Давида. Одно дело – иметь роман с замужней женщиной, и совсем другое, когда она останется одна, с пустыми вечерами, праздниками и двумя свободными выходными в месяц. Не совсем одна – мальчики много времени будут проводить с ней. Но он-то не собирается ничего менять. И ей придется научиться жить с женатым на другой женщине мужчиной. Она еще раз спросила себя, окончательно ли она решила уйти от Славика. Да, иначе можно прожить всю жизнь, думая, что все еще будет. А потом неожиданно понять, что все уже было. У нее и так за плечами двадцать лет ожидания начала. И только сейчас она заметила, что вот это и есть настоящая жизнь.

Дома ее радостно встретили дети. Они были довольны подарками и спешили рассказать, что делали без нее. Мелкий нюхал ее руку и говорил, как прекрасно она пахнет. И что он любит ее за красоту лица и нежную душу. Да, так и сказал ей на смеси русского и иврита. Славик позвонил сообщить, что придет поздно – у них запланированный conference call со Штатами – и чтобы его не ждали к ужину. Таня сказала, что ждет его для разговора. Но он сразу предупредил – не сегодня. Три раза говорили с Давидом. Сначала он надеялся, что выберется хотя бы на полчаса, пока ее мальчики на кружках, но у него случились аврал, клиенты, стажеры и срочные дела. Когда он освободился, пришло время укладывать сыновей спать, читать им книжки, целовать в нос.

Поздно вечером Давид остановился на обочине возле ее дома, и они долго и подробно рассказывали друг другу, что произошло за этот день. Она слушала, как он скучал по ней, что именно вспоминал из их бостонского приключения (они сравнивали воспоминания, воссоздавая подробный паззл незабываемых трех дней), потом он проверял, какие встречи может отменить завтра, чтобы они могли увидеться. Она рассказывала, как вернулась в гостиницу без него, где еще номер пах его одеколоном, как лежала и вспоминала их прогулки по Гарварду и замечательную восточную кофейню около университетской площади. Как необыкновенно светились лица на портретах Гойи (они забрели на его выставку), и как менялось лицо Давида, когда он улыбался ей. Она только не сказала ему, что разводится со Славой. Все дела она решила отложить на завтра. Пожелала ему спокойной ночи, заглянула к мальчикам и ушла спать. Перед тем как заснуть, она думала о том, как быстро ее мир стал Давидом.