Текст книги "Зачем нам эта любовь?"

Надя

Вот оно, счастье. После стольких лет упорной работы по созданию сказки – чудо пришло в ее жизнь. Необыкновенный и такой желанный мужчина звонил ей по утрам, спрашивая, во сколько сегодня ее ждать на обеденный перерыв и что ей приготовить. Она распределяла клиенток, чтобы обеденный перерыв становился длиннее – как сиеста в Испании. Она стала работать собранно, почти не разговаривая. Включала им классическую музыку, предлагала расслабиться и закрыть глаза, сосредоточиться на чем-нибудь приятном и не разговаривать, чтобы не помешать желаемому войти в их жизнь. И очень быстро, без лишних разговоров, делала маникюр и педикюр. Радовалась, когда удавалось выкроить лишние двадцать минут, за которые она успевала доехать до его квартиры. Квартира была маленькая, двухкомнатная, но с садиком. А он с утра готовил что-нибудь вкусное и охлаждал шампанское или ягоды. Она приезжала, и они ложились в постель. Потом обедали, планировали вырваться вместе хотя бы на север, много смеялись. И не было никакого совместного быта и протекающего потолка, общего минуса в банке и семейных проблем. Были только удовольствие, ухаживания, комплименты. И осознание волшебства момента. То, о чем она мечтала все последние годы. Сбывшаяся сказка.

Она снова стала наставлять клиенток, как вести себя с мужчинами, чтобы влюблять их в себя, подумывала открыть школу флирта при кабинете. И ждала каждого нового дня. Она боялась спугнуть удачу, боялась вдруг снова проснуться и увидеть в зеркале потухшую женщину. Она стала регулярно ходить в «Студию Си», делать дома упражнения на подтяжку рук и второго подбородка и прыгать на скакалке по пятьсот раз в день. Она записалась на онлайн-курсы английского языка. И была очень внимательна и нежна с этим мужчиной, который снова прибился к ее двору.

Таня

Она вернулась домой спокойная. Дождалась Славика – он пришел очень поздно, – чтобы сказать ему: ему все равно придется принять ее уход. Никогда суд не отдаст ему детей, он сможет получить только совместную с ней опеку, а это она и так ему дает. Она не требует больше того, что положено по закону – половина квартиры и алименты. Она не хочет войны. Его родители смогут брать мальчиков к себе, как раньше. Она ничему не будет препятствовать. Пусть он еще раз подумает и отпустит ее мирно.

Славик молчал и попытался спрятаться в своем кабинете. Но она продолжала говорить. Что она ему очень признательна за все, что он для нее, а потом и для всех них сделал. Что он всегда был таким чутким и добрым. Что всегда хотел ей помочь. Что в жизни ей никто не сделал столько добра, сколько он. И важно, чтобы благодарность сохранилась. Не надо все убивать. Много лет они по воле или по насмешке судьбы провели вместе. И эти годы были не так уж плохи. Но это время прошло. Теперь он тоже сможет начать заново. Пусть у него появится женщина, которая сможет сделать его счастливым. Мальчики – его сыновья и останутся ими. Никакой другой мужчина не займет его место. Пусть он успокоится, и не надо воевать друг с другом. Он еще может стать счастливым. Любимым. Она переживает за него.

Славик закрыл ладонями лицо, а когда он убрал руки, то она увидела его больные глаза – огромные рваные дыры, в которых полыхала боль. Она налила две рюмки водки и предложила выпить за мирный развод.

– Ты замечательный. Я всегда буду рядом, если тебе понадобится моя поддержка. Не разрушай это. Не разрушай мою преданность тебе. Ты потом поймешь, как это важно. Как много это дает тебе. Позволь мне уйти.

Он чокнулся с ней и влил в себя водку. А потом налил еще.

– Ты выиграла, – сказал он, – уходи. – И вышел, тихо прикрыв за собой входную дверь.

Таня осталась одна. Сейчас она осознала, что теперь она действительно одна. С мальчиками, но одна. Славик больше ей не опора. Появится ли в ее жизни Давид, непонятно. Она падала в пустоту, и ее падение только набирало обороты. Куда она так спешила?

Она очень хотела поговорить с Давидом, спросить, любит ли он ее. Любит ли он ее так, как говорил об этом. Но не решилась набрать его номер – может быть, он не сможет ответить, а в этом ранимом и расшатанном состоянии ей не хотелось сомневаться в его чувствах. Она укрыла детей, вымыла рюмки и прошлась по квартире, прибирая разбросанные игрушки. А потом подумала, куда же поехал Славик. Неужели он сидит сейчас где-то один и ему даже некому позвонить? Поддавшись секундному импульсу, она позвонила в «Вартон бизнес скул» и через пятнадцать минут нашла телефон Гейл. Ее телефон, скайп, электронную почту.

Гейл ответила моментально, как будто ждала этого звонка. Таня растерялась, невнятно извинялась и пыталась представиться переводчицей, которой заказали перевод статьи Гейл на русский язык, а потом осеклась: вообще-то нет, она Славина жена, и ей очень важно поговорить с Гейл. Есть ли у нее пара минут? Да. Тогда она набрала ее скайп. Напротив Тани сидела обыкновенная женщина – минимум косметики, маленькие сережки в ушах, настороженные глаза и улыбающийся рот. Сдерживая эмоции, Таня попыталась за пять минут рассказать, что она уходит от Славы. Что у них два сына, но всю жизнь он любит Гейл, а теперь он остался совсем один, и она боится за него.

А потом спросила, замужем ли Гейл, прекрасно сознавая, какая это чудовищная бестактность. Снова извиняясь, она спросила, почему они, Слава и Гейл, все-таки не вместе. Гейл закрыла на ключ двери своего кабинета (у нее были приемные часы) и рассказала, как ей было страшно десять лет тому назад оставить карьерные перспективы и переехать в провинциальную ближневосточную страну, из которой уезжали выдающиеся умы. Ей никак не удавалось понять, почему он не хочет остаться в Штатах; она была уверена, что сможет его переубедить. Сможет его заставить, они были так влюблены. А он уперся. И тогда уперлась она. Тем более ее родители были против отъезда, и ей казалось, что блестящее будущее ждет ее за углом. Она не поехала с ним. А потом все пошло не так. Замужество, развод. Да, с карьерой все замечательно. А вот всего остального нет.

– Почему ты уходишь от него? – спросила Гейл.

– Ты же знаешь, как мы поженились. Я всю жизнь живу в ощущении, что завтра разведусь и наступит настоящая жизнь. Я вдруг поняла, что завтра больше нет. Что завтра – это сегодня. Я встретила другого, и если я немедленно не начну жить своей жизнью, то так и умру в чужой. Ты понимаешь?

Гейл кивнула. Таня замешкалась, она хотела попросить Гейл позвонить Славе, но это было неправильно. Возникла пауза. Гейл подумала и сказала:

– Спасибо, что позвонила. Но я думаю, для нас уже все прошло. Одна из самых больших моих потерь. Жаль, что ничто не пришло взамен.

Таня улыбнулась виновато и сказала, что ей тоже жаль. Из-за Славы. Они попрощались. А потом, сидя одна в ночи, она молила вселенную послать Славику и Гейл еще один шанс. И дать обоим мудрость распознать этот шанс и принять.

Галит

Она его ненавидела. Ненавидела так, что ее тошнило при мысли о нем. Она хотела заставить его страдать. Сожалеть, мучиться, стать отвратительным самому себе. Чтобы от него отвернулись друзья, и чтобы дети не простили его. Превозмогая отвращение, она рассматривала фотографии, на которых он обнимал и целовал другую женщину. Эта женщина, что она нашла в нем? Она намного моложе. Она уже знала, что любовница Давида вполне благополучна, замужем и с детьми. Зачем ей ее стареющий муж? Боже мой, ну какая любовь? Что за детство? Когда проходят годы, то дом, дети, благополучие, преданность – вот что становится важным. А вовсе не то, как перехватывает дыхание при запахе духов. Вдруг она с испугом подумала, что, если бы она была уверена в своей привлекательности, в том, что новые поклонники будут приглашать ее на ужин, – может быть, она не была бы так категорична. Ей самой не помешало бы какое-нибудь романтическое приключение. Какая ерунда приходит ей в голову. Она очень хороша и ухожена. У нее отменный вкус, деньги, достоинство – мужчины всегда смотрели на нее восхищенным взглядом. Те мужчины, которые были в состоянии ее оценить. Что случилось с Давидом? Может быть, таков мужской климакс? Последний всплеск сексуальной энергии. И эта женщина так не вовремя встретилась ему. Может быть, надо было промолчать, сделать вид, что ничего не происходит. Не дать ему заговорить. Но она вспомнила, что ничего и не начинала. Он сообщил, что уходит, и все. Она никогда сильно не возмущалась его отсутствию. Что уж тут возмущаться: она годами жила параллельно с ним. У нее были свои друзья, интересы, близкие люди. Но при этом у них была семья. Два сына. Субботние ужины. Праздники с сестрами, с племянниками. Был клан. Если что-то случалось, они все вставали один за другого. Она убедила себя, что любовь и страсть уходят у всех. Точнее, преобразуются в доверие, заботу, надежность, уют – для тех, кому повезет до этого дойти вместе. И именно это становится важным. А выяснилось, что нет, ей не суждено к этому прийти. Давиду это не нужно. Может быть, она не смогла ему дать ощущение дома и тыла. Уюта, удобства, восхищения. Он обеспечил им достойную жизнь, а вот она где-то допустила ошибку. К нему претензий нет – все, что мужчина должен сделать для своей семьи, Давид выполнил. А потом захотел уйти.

Это неудобная тема. Проще во всем обвинять его: он, стареющий адвокат, распустил слюни и побежал за этой отвратительной девкой. Пошло и омерзительно. Так вульгарно, что стыдно за него. Она снова почувствовала унижение. Ее выбросили, как использованный презерватив. Была даже своеобразная прелесть в самоуничижении и страдании. Хотя она знала, что погружаться в эти переживания слишком надолго вредно. Ей предстояло решить, как лучше об этом рассказывать. Он бросил ее ради другой/молодой/глупой – или она обеспокоена его потерей рассудка? Или: наконец-то можно начать жить как хочется – делать только то, что хочется ей, например, красить ногти на ногах в середине ночи. Какой образ надеть на себя? Но тут снова накатила обида и боль.

От нее ушел муж. Они прожили вместе тридцать лет. Было всякое, но теперь – дети, планы и перспективы на ближайшие годы. В них нет места одинокой, брошенной женщине, которая снова должна бороться за общественный статус. Мейнстрим – это прежде всего удобство. В жизни и должно быть в первую очередь удобно. И никто не задает никаких вопросов. Все так живут – без любви, но в согласии. Она позвонила своему адвокату и попросила все максимально усложнять и затягивать. Пусть этот развод не достанется ему легко.

Славик

У него едва хватило сил доехать до линии прибрежных гостиниц и снять себе номер. Попросил, чтобы принесли бутылку водки. Вышел на маленький балкончик, смотрел на ночное море, которое поблескивало в свете фонарей, и пил одну рюмку за другой, не закусывая. Ему было нечего сказать самому себе. Его жизнь кончилась в очередной раз. Наверно, потом будет что-то другое. Но сейчас боль бушевала внутри, и надо было переждать этот шторм.

Первый раз жизнь кончилась, когда он уехал из Союза. Но это было радостно. Впереди ожидал докторат, постдокторат, новые страны, впечатления и возможности. Он никогда не сомневался в своих способностях, он хотел, чтобы ему не ставили бюрократических преград. Его исследования вызывали интерес, с ним хотели сотрудничать, у него еще в Свердловске были контакты людей, из которых он намеревался выбрать себе научного руководителя на докторскую диссертацию. Так все и получилось. Первый раз его жизнь кончилась радостно.

Второй раз – когда он вернулся в Израиль без Гейл. Выяснилось, что это болит до сих пор, хотя уже не так остро. Три года они были неразлучны. Ее присутствие было как воздух – незаметно, но необходимо. Оно никогда не тяготило. Тяготило, когда ее не было рядом. Он был до конца уверен, что все вдруг перевернется – и она поедет с ним. Ведь они одной крови. Талантливые, мощные, уверенные, им нравились одни и те же фильмы и книги, рестораны, виды отдыха. Они смеялись над одними и теми же шутками, любили одну одинаковую музыку. Какого черта эта женщина уперлась как баран? Какого черта уперся он?

Тогда он лежал и вообще ничего не делал. Его кормила Таня, и только с ней он не плакал. А иначе, выходя на улицу, у него начинали слезиться глаза. И было стыдно – взрослый мужчина со слезливым взглядом. Он должен был начать преподавать только в следующем учебном году, и поэтому мог позволить себе просто лежать. Он лежал три месяца. А потом Таня заставила его мыть окна – и он увидел незамысловатый Флорентин и фалафель. И услышал гул и рокот тель-авивского утра. Он дошел до моря и почувствовал, как солнце согревает его живот. И жизнь медленно втекла в его вены.

Сейчас хотелось выть. Он смотрел на лунную дорожку на море, пил стопку за стопкой, совсем не пьянел. И хотел, чтобы завтра не наступало. Хотел так и сидеть на фоне моря, приноравливаться к ране внутри, так, чтобы она несильно колола. Жизнь кончилась в третий раз. И он не знал, что делать завтра с утра. Куда идти, где жить, как смотреть мальчикам в глаза. Позвонить маме? Как в детстве, когда только она могла сказать правильные слова и ласково погладить по голове. Но она стала такая маленькая, сама вызывала жалость, и он боялся ее волновать. Куда же пойти? Нужна новая цель. Нужна новая жизнь.

Давид

С утра он приехал в офис уже уставшим. Он хотел, чтобы развод быстрее закончился, чтобы Матан начал с ним разговаривать, а дела пришли в норму, и не было бы ощущения, что рушится абсолютно все, и не ясно, что делать в первую очередь. Совсем скоро Таня уедет на месяц – и это хорошо. Он будет по ней скучать, может быть, даже слетает к ней на неделю в Штаты, но ее не будет в его ежедневной рутине. А пока надо сосредоточиться на локальных военных действиях и максимально завершить все к ее приезду. Надо снять квартиру и больше времени проводить с сыновьями. Он не сомневался, что с Галит все уладится. То есть он все равно с ней разведется. И ему не так уж важно, смогут ли они потом вместе пить кофе. А вот чтобы мальчики обедали с ним или приходили к нему с просьбами – очень важно. В голове крутилась предательская мысль, что если бы он проводил с ними больше времени, когда они были маленькими, то сейчас ему бы не пришлось опасаться, что они вычеркнут его из жизни. Теперь уже ничего не исправить. Они выросли и ушли в свое плавание. нельзя пропустить Таню. Нельзя потратить несколько лет на нелепые дрязги и мелочи. На клиентов и суды. Надо найти верную пропорцию – золотое сечение, – чтобы работа приносила радость и гордость, и чтобы присутствие Тани в его жизни было как божественный напиток, который можно непрерывно пить мелкими глотками, и не бояться, что он закончится. Он устало рассмеялся.

На коротком рабочем совещании он объявил, что по личным причинам ближайшие полгода будет занят новым проектом, и в связи с этим они возьмут еще одного адвоката («Если кто-то знает хорошего адвоката, то самое время об этом сказать»). Он взвешивал, надо ли сообщить, что он хотел бы оставить за собой только самых крупных и давних клиентов, что планирует сделать Эйнат старшим партнером, что хочет немного разгрузить себя и заняться своей жизнью. Нет, последнюю часть говорить было нельзя, потому что рассчитывать на лояльность подчиненных ты можешь, только пока обладаешь силой и влиянием, чтобы обеспечивать им блестящие перспективы. Не очень-то он был высокого мнения о тех, кто выбирает адвокатуру: только старые и опытные, пережившие предательство и подлость коллег, иногда становятся достойными. Да и то, если изначально были воспитаны в семьях с правильными традициями любви к жизни, а не только к деньгам. Надо еще хорошо продумать, как именно сообщить обо всем Эйнат. Надо ли раскрывать ей полностью истинные причины происходящего. Понятно, что хранить секрет не получится. Кстати, надо позвонить Алону и напомнить о полной конфиденциальности.

Наконец он набрал Танин номер. Не поужинает ли она с ним? Но поужинать она не могла – не с кем оставить детей. Няни у нее нет, Славик ушел из дома, а свекровь просить неловко.

– Может быть, ланч завтра? – спросила она.

В середине рабочего дня его внутренний счетчик отсчитывал каждую минуту, проведенную не в офисе.

– Когда ты меня увидишь? – спросила Таня. – Я, кажется, теперь не смогу по вечерам. – И ее голос стал совсем тихим.

– Остановись, не надо – я тебя увижу. На днях. Мне надо все уладить. Начни искать няню. Пока мы не станем жить вместе, я смогу тебя видеть в основном по вечерам. Пожалуйста, не падай духом, мне очень нужна твоя поддержка. И срочно найди няню.

Он чувствовал, что ей неспокойно, но не мог сейчас заниматься ее настроением. Хотя точно знал, что совершает ошибку. Ее настроение намного важнее всего другого. Ее настроение, его отношения с ней, их совместная будущая жизнь. Это его первая большая ошибка с ней, потому что, как всегда, ему пришлось отодвинуть ее в сторону и начать отвечать на звонки, мейлы, рабочие вопросы. А к вечеру его охватила ярость. Он жил в клетке. Он не мог позволить себе бросить клиентов и наплевать на фирму: это его репутация, это адреналин – это он сам.

Гейл

Звонок Тани разворошил воспоминания о Славе, о совместных годах и молодости. Казалось, она даже помнит запах травы и листьев в парке, где они бегали по утрам. А где все фотографии? Она хотела их отсканировать, но спрятала в дальний ящик шкафа, чтобы не натыкаться на них случайно, – чтобы избежать боли.

Этот вечер она провела, разбирая прошлую жизнь по кускам. Вот эти фотографии сделаны, когда они только познакомились, а это их первая конференция. А вот это вечеринка на Пурим, и здесь он уже набравшийся американского лоска. Это их поездка в Израиль. Почему он тогда не познакомил ее с Таней, он ведь говорил, что брак фиктивный? Может быть, не такой уж фиктивный? А вот снова его выступления на симпозиуме. Церемония вручения диплома. И еще кадры: их квартира, их путешествия… А вот два его письма. Она не стала их перечитывать, помнила и так почти наизусть.

Как жаль, что любовь так бездарно растрачена. Карьера, деньги – все было бы и так. У нее не могло быть иначе. Но теперь она с тоской рассматривает фотографии, на которых они в предвкушении счастья. Счастье не пришло. Дурацкий выбор. Она, которая привыкла все всегда рассчитывать на несколько шагов вперед, ошиблась. Ее самое главное решение было принято на основании неверных предпосылок. Боже мой, еще совсем недавно, лет пять назад, тогда, в Нью-Йорке, он уговаривал ее вернуться к нему. Почему она отказалась? Может быть, позвонить ему? Сегодня она согласна все оставить – она может приехать на год преподавать в каком-нибудь израильском университете. Попробовать вернуться к нему? Снова вместе ужинать. Открывать вечером бутылку красного вина, готовить или заказывать ужин. И рассказывать друг другу про новости, книги, фразы, которые взволновали в течение дня и заставили мысленно возвращаться к ним.

Вернуться к нему. Вместе ложиться спать. У нее перехватило дыхание. Конечно, срочно вернуться к нему. Если он позволит. А вдруг у него все прошло? Отболело? Это ведь невозможно спросить по телефону. Она посмотрела, нет ли какой-нибудь конференции в Америке, где он будет делать доклад. Да, через четыре месяца. Столько ждать она не готова. Она не хотела говорить с ним по телефону. Ей было важно увидеть его глаза и, может быть, даже взять его за руку. Но как быть уверенной, что он сейчас в Израиле? В день их последнего прощания в Нью-Йорке, когда уже не осталось ни одного несказанного слова, когда он не мог даже смотреть на нее, никто из них не решался первым поставить точку – выйти из комнаты. Никто не хотел быть тем, кто окончательно лишит их надежды. И мучение тянулось и тянулось – но в эти минуты они все еще были вместе. А потом неожиданно он со всей силы пнул стул и сказал, что единственное, чего он хочет, – разбежаться и броситься из окна. Или задушить ее.

Славик

Он лежал под одеялом, смотрел на море и не хотел вставать. Потом позвонил в фирму и велел отменить все встречи на сегодня. Он заболел. Секретарша предложила вызвать ему врача на дом, но он остановил этот поток заботы и сказал, что завтра все будет в порядке. А сегодня его ни для кого нет. И на мейлы он отвечать не будет. И уснул снова. Когда проснулся, понял, что надо срочно искать квартиру. Или, может, плюнуть на все и уехать куда-нибудь на год. Или, по крайней мере, на лето. Уже в середине июля он будет свободен от университетских обязанностей, и можно будет махнуть. Куда махнуть? Он не представлял себя в Индии любующимся на закат и медитирующим по утрам. Он не представлял себя в компании чужих людей, бродящим по миру. Он себя вообще больше не представлял. И тогда он подумал, что можно уехать в Бостон. И быть рядом с мальчиками, пока они на Кейп-Коде. Он должен быть уверен, что они знают, кто их папа.

И из этой беспросветной тоски родилось настойчивое желание сидеть напротив Гейл, подливать ей вино и держать ее за руку. Он вспомнил холодные чикагские зимы, когда они часами валялись в постели – наивные и беззаботные. Страсть застилала глаза и делала воздух тяжелым и непроницаемым, и они бросали свои статьи и формулы. Смысл их существования сводился к острому наслаждению, после которого они чувствовали себя великанами. Как он стался один, с этой дырой в животе? Почему он не настоял, почему, черт возьми, он не остался тогда в Америке? С годами многое проясняется – он ее упустил. Может быть, плюнуть на все, полететь туда и просить принять его обратно. Но, наверно, в ее жизни уже есть мужчина, какой-нибудь шикарный финансист, который летает по всему миру со своим серфом в поисках самых крутых волн в компании таких же зализанных и богатых, которым все падает с неба в руки.

А потом вспомнил своих знакомых финансистов – с дорогими часами и автомобилями, которые так же, как он, работают по восемнадцать часов в сутки. В отпуск уходят, когда жены грозят разводом, а дети перестают с ними здороваться. Вот это – настоящая жизнь, и он такой не один. Вокруг все такие – с невосполнимо утраченной любовью, потерянными иллюзиями и отчаянными попытками вытащить себя из болота депрессии. Прекрасно, что его стартап помогает ему в этом. Он снова подумал о поездке в Бостон, подспудно трепетала не оформленная в слова идея, что оттуда совсем близко до «Вартон бизнес скул», где можно как бы случайно увидеть Гейл, но он стыдливо прогнал ее.

Пригласить Шани приехать к нему? Нет, не стоит суетиться. Пусть все будет медленно. Даже несмотря на то, что ему так больно. Он снова уснул. И спал долго. Проснувшись, сидел и смотрел, как солнце огромным слепящим шаром стоит прямо над ним. И было жарко. Но жар этот не грел душу. Он стоял на балконе роскошного номера над искрящимся морем, а хотел только в дождь, к камину, с бутылкой виски в руке. Чтобы не плакать. Потому что хотелось плакать.