Текст книги "Зачем нам эта любовь?"

Славик

Он спустился, но не нашел никакой женщины. Майк, владелец кафе, сказал, что была странная американка, которая пила виски с кофе и, неожиданно сорвавшись, ушла. Что за бред, подумал он. Он словно притягивает диких людей. Он не помнил Рейчел Коэн. Где они виделись, кто она? Что за выходка – явиться в офис, не договорившись о встрече, да еще с чемоданом. Он пару раз набрал ее номер и забыл про нее. Не отвечает, ну и бог с ней. У него полно других забот.

С грустью отметил, что снова отказывается от борьбы. И поехал к адвокату, еще раз прочитать текст договора о разделе детей и имущества. Не будет он воевать с Таней и с детьми. Сдаст все позиции добровольно. Вечером он навестил маму и рассказал ей, что и эта его жизнь закончилась. Что теперь? У него нет никаких идей и желаний. Все безвкусное, как манная каша в детском саду.

Как же давно он не был в отпуске. Наверно, никогда не был, никогда не бродил по чужим дождливым городам или пляжам. Сколько там еще осталось до окончания семестра? После студенческих экзаменов он уедет к Финскому заливу или в Юрмалу. Он вспомнил суровое море, и запах сосен, и солнечные лучи, которые прорезали лес. Вспомнил запах кофе и выпечки. Какие-то булочки из теста с сыром. Будет ходить босиком по пляжу, ни о чем не думая. Потом можно попросить Таню привезти туда детей, он вернет их перед школой, а у нее будет неделя разобраться со всем и подготовиться. Грустно отметил, что по-прежнему продолжает о ней заботиться. Что ж, эти годы не прошли совсем мимо него, и, хотя не случилось любви, но была совместная жизнь, и привычка заботиться о своей семье. Иногда они с Таней смешили друг друга. Они вместе сидели с мальчиками в приемном покое больницы, если что-то случалось. Иногда они были обыкновенной семьей.

Нестерпимо захотелось все бросить и уехать хотя бы на выходные, чтобы не завыть в голос от тоски. Он тут же нашел удобный пятничный рейс в Ригу. Позвонил в фирму и сказал, что в воскресенье его не будет. «А как же Рейчел Коэн?» – спросила секретарша. Кто такая эта Рейчел Коэн? Она не отвечает на его звонки. Он может выделить ей завтра полчаса. Приехав в Герцлию, свернул в сторону моря. Сейчас он купит себе коктейль и пойдет бродить от пляжа Шарон в сторону торгового центра «Арена». Там идти-то совсем недолго, не более двух километров. А потом повернет обратно. Как хорошо, что в багажнике всегда есть кроссовки. Сядет в ресторане «Аль а-Маим» и будет медленно надираться. Ничего более осознанного, делать он все равно не мог. После третьего шота ему показалось – Гейл идет по берегу в сторону «Арены». Нет, только похожая на нее: в этой женщине не было той звенящей энергии, которой Гейл заражала все вокруг. Почти Гейл – очень уставшая и унылая Гейл. Он опрокинул еще рюмку. Водка была слабая, нежная. Он перешел на абсент. Семьдесят градусов медленно плавили лед внутри. Женщина уходила в темноту, и он лишь улавливал очертания фигуры, исчезающей в ночи. Он выпил еще. И пошел в сторону южных пляжей, вслед за женщиной, которую больше не видел впереди себя.

Давид

Его список дел увеличивался ежедневно, и напряжение только нарастало. Стало легче, когда он понял, что Танин развод вот-вот завершится. Оставались всякие финансовые соглашения, но это мелочи. У него, к сожалению, все было не так. Галит вела себя отвратительно. Матан с ним не разговаривал, Итай смотрел глазами побитой собаки и спешил уйти. Клиенты настаивали на встречах, чтобы убедиться, что он в состоянии продолжать вести их дела, потому что слухи о разводе гуляли по Тель-Авиву. Работники в офисе пристально смотрел на него по утрам, и он был готов к тому, что скоро хлынут просьбы о повышении зарплат, угрозы уйти в другие конторы – он никогда не ждал ничего хорошего от адвокатов, даже от тех, которых самолично выбирал для совместной работы. Это специфическая публика, которая считает, что внимание к мелочам и легкая угроза, спрятанная за улыбкой, делают их профессиональнее и умнее других. Интересно, выбрал бы он сегодня эту же профессию? Ему казалось, что в его время люди все-таки обладали большим представлением о человечности. А сегодня он встречал всякий сброд, не имеющий понятия о достоинстве и чести. Он почти не спал, не бегал – не было времени. Внутренний таймер без пауз отсчитывал секунды.

Он успокаивался, когда Танины ладони закрывали его глаза. Но вырваться к ней днем становилось все более и более проблематично. Он попросил, чтобы она взяла на себя поиск виллы; единственное его пожелание – большой кабинет, куда поместятся его рабочий стол с креслом и еще два-три стула для клиентов. Он не исключал возможности принимать клиентов дома. И еще он хотел бы маленький садик, где бы мог по ночам курить сигары и смотреть на луну. Хорошо бы она нашла такой дом сама, он бы приехал посмотреть, а потом его офис заключит договор, им останется только подписать его. Кстати, пора ему познакомиться с ее детьми, невозможно же вдруг поселить их всех вместе. Таня сказала, что пригласит его на ужин. Но он совершенно не мог приходить в ее квартиру. Он сказал: хорошо, в этот раз они вместе поужинают у нее дома, но потом два часа в неделю они – он, Таня и ее мальчики – будут встречаться в других местах – в музее, в луна-парке. «Ты не выдержишь, – заметила Таня. – У тебя нет времени. И не хватит терпения. Они будут нудить и проверять тебя на вшивость. Могут наговорить тебе гадостей, а у тебя совсем не будет сил с этим справляться». Он улыбнулся: «Я буду очень стараться, и ты поможешь мне». Таня была рядом – и он был уверен, что может сдвинуть горы и, что ему все по плечу. Но когда он составлял список дел на завтра, ему казалось, что это неподъемно и он намертво увяз в этом болоте.

В минуты отчаяния он спрашивал себя: если бы знать заранее, сделал ли бы он этот шаг? Но, когда Танины руки опускались ему на плечи, ее ноги обхватывали его, он точно знал, что продал бы душу за эти мгновения. За шепот, за непонятные фразы, которые она говорила ему по-русски, за покорность и податливость ее тела, за первобытную чудовищную силу, которая поднималась в нем, когда он смотрел, как она снимала с себя платье. Он никогда не испытывал к женщине такой нежности, страсть переплелась с трепетностью. Он хотел заслонить ее от всего мира.

От этих мыслей его пульс участился, и пришлось усилием воли прогнать их, снова сосредоточиться на том, что надо сделать прямо сейчас. Нужно расписать каждый шаг, чтобы потом вычеркивать все сделанное и видеть, как он приближается к блаженному времени, когда она всегда будет ждать его в их совместном доме. Надо приложить усилия, чтобы ее дети приняли его. А еще надо навестить Анат. Когда-то он дал себе слово, что не будет торопить время, и как бы трудно ему ни пришлось, он не будет желать, чтобы все осуществилось быстрее, потому что жизнь и так проходила очень быстро. Он понял это, когда его приятель, блестящий молодой (всего пятьдесят четыре года) адвокат, внезапно умер от остановки сердца. Но в эти недели он хотел, чтобы уже наступил сентябрь или лучше октябрь, с его легкой утренней и вечерней прохладой. Потому что силы кончались, и жара выжигала остатки его терпения. И ему хотелось убить Галит.

Гейл

Сейчас приезд в Израиль казался ей беспредельной глупостью. Завтра утром позвонит секретарша Славы, чтобы назначить встречу. Она придет к нему в офис. И что? Будет говорить о непрошедшей любви и своих сожалениях, а его телефон будет бесконечно звонить? На что она рассчитывает, когда здесь повсюду загорелые девушки с роскошными формами и безграничной энергией молодости? Наверно, у него давно есть женщина, молодая, сильная, талантливая, которая умеет его рассмешить. Что она, Гейл, может сегодня ему предложить? Воспоминания и боль от ушедшего чувства? Свою тоску о нерожденных детях и чудовищную пустоту экзистенциальной бессмысленности? Надо бежать – от этой дурацкой встречи, от унижения. Ей сорок три года, она подтянута и легка, она найдет себе молодого любовника, который будет самозабвенно заниматься с ней сексом. Ее кожа станет лощеной, а глаза заблестят. Впрочем, не надо никуда уезжать. Надо решить, что разговор со Славой уже прошел. У нее есть еще пять дней. Она будет загорать, заниматься виндсерфингом и переспит с каким-нибудь мускулистым красавцем, первым, который улыбнется ей в гостиничном баре. Она выспится, сходит на море с утра, потом на массаж. Она не станет звонить знакомым, она пропадет для всего мира. Будет читать книжку, любоваться морем, а вечером встретит жгучего брюнета и забудется в умопомрачительном сексе. И так еще четыре ночи.

Славик

В четверг с утра он рассчитывал завершить срочные дела, чтобы освободить выходные. Он решил не брать с собой компьютер. Секретарша сказала, что американка не отвечает, зато есть масса всякой текучки, которая требует его вмешательства и решений. И день перед поездкой он провел в офисе, разгребая авгиевы конюшни.

Вечером он взял мальчиков смотреть на закат. Это их летняя традиция – смотреть на закат, уплывая на прогулочной лодке в море. Дети визжали от восторга, море меняло цвет, становясь все более синим и тяжелым. Мощные волны накатывали на лодку. Мощные волны вымывали боль из души. Лодку бросало и мотало, дети радовались. Орала какая-то восточная музыка, которая раньше бы свела его с ума, но сегодня в душе царил покой. Он смотрел на других пассажиров, наблюдал за чужой жизнью и вдруг понял, что счастье бывает очень незамысловатым. Качаться на волнах, обнимать восторженных детей и смотреть, как огромный оранжево-розовый диск погружается в море и наступает тьма. Тьма, которая дарит трепет и ожидание чуда. Он держал за руки своих мокрых детей, которые добродушными щенками льнули к его ногам. Потом на углу перед стоянкой он купил им традиционное мороженое, и, пока они ели, он понял, что снова может дышать. Набирать воздух в легкие и медленно выдыхать.

В ворохе многочисленных звуков ему слышался хрипловатый женский голос. И смех. Он хотел убежать от ее голоса. Он хотел, чтобы голос перестал звучать в его голове. Это наваждение. Вчера ночью он шел за чужой женщиной только потому, что ее походка напомнила ему порывистые движения Гейл, сегодня слышался ее смех. Он сходит с ума? Нет, это просто тоска. Сейчас он вернет мальчиков Тане, заскочит на пару часов в свою съемную квартиру, кинет в чемодан джинсы и пару футболок, свитер (там может быть прохладно) и уедет в Ригу, чтобы сесть в маленьком кафе на берегу холодного моря и позволить себе оплакать любовь. Впрочем, это вписывалось в русскую литературную традицию – всю жизнь тосковать по любви. Тоже мне, Нина Чавчавадзе2121
  Нина Чавчавадзе – вдова Грибоедова, так никогда больше не вышедшая замуж, из-за большой любви к мужу, несмотря на то, что овдовела в 17 лет.


[Закрыть]. Он не семнадцатилетняя романтическая девушка. Он профессор, у него стартап, двое сыновей и бывшая жена. Вполне сложившийся мужчина с небольшим багажом. Что ж, надо просто продолжать. Позвонить Шани, пригласить ее в понедельник поужинать с ним – у нее как раз свободный от дочки день. Надо стать взрослым. Он улыбнулся детям и протянул им руки. И снова услышал знакомый голос – по-английски прозвучало: «Нет, тут не занято. Я никого не жду». И задохнулся, как будто пропустил удар под дых.

Таня

Мальчики ушли ночевать к свекрови. С годами она все больше и больше привязывалась к этой женщине. Они никогда особо не старались сблизиться – брак был временный и не настоящий. А потом, когда родились дети, ее свекровь словно забыла о фиктивности их брака и стала заниматься своими внуками. Она была учительницей истории и с детства устраивала мальчикам путешествия по разным культурам и эпохам. Любовь необязательно объяснять – это были ее ненаглядные мальчики, которые придали смысл переезду в Израиль. Теперь она точно понимала, почему так важно, чтобы они росли именно здесь.

Таня слушала тишину квартиры. Это было непривычно, она уже не помнила, когда оставалась дома одна. Одиночество тревожило – ей не верилось, что все так легко завершается. Без войны и ненависти. Она снова ощутила боль за Славика, который взял ее с собой при отъезде из СССР, и пошел ей на встречу опять. Она была благодарна ему за то, что он отказался от войны, которая в конечном счете убила бы их обоих, заставив возненавидеть друг друга.

Позвонил Давид – он может приехать к ней вечером. А она как раз совершенно свободна сегодня вечером. Он попросил ее быть готовой к 21:00, они поедут ужинать. Таня собиралась принять ванну, одеться и выглядеть сногсшибательно – хватит уже ему видеть ее в шортах и футболке. Она вытащила из шкафа красивые платья и туфли на каблуках. Но отмела каблуки, чтобы не выглядеть как посмешище, особенно если они пойдут в простые мясные рестораны Шхунат ха-Тиква, которые Давид особенно любил за отсутствие напыщенности. Она надела яркое оранжевое платье и сандалии от «Москино». И осталась собой довольна. Ожидание встречи сделало ее лицо ярче и соблазнительнее. А потом она представила, как нелепо будет смотреться на фоне замотанного Давида, который приедет за ней из офиса в костюмных брюках и белой рубашке, выглаженной с утра, но к вечеру измятой и потерявшей безупречную белизну. Она переоделась в маленькое синее платье и надела большой золотистый браслет. И даже в таком скромном наряде она казалась себе по-русски overdressed. Без четверти девять она легко намазала губы и подвела глаза. Взглянула на себя и неожиданно из детства пришла фраза: «Боже мой, откуда берутся такие прекрасные женщины?» И, прыгая через ступеньки, она побежала к Давиду.

Она села в его машину. Он пил виски из горлышка. Она спросила, хочет ли он, чтобы она принесла ему лимон – ей раз плюнуть еще раз сбегать. Он ответил, что не хочет больше ни секунды оставаться без нее, и прижал ее голову к своей груди, вдохнул терпкий запах ее духов и не смог разорвать объятья, чтобы завести машину. Они сидели перед домом, он гладил ее ноги (хорошо, что платье короткое) и вдыхал ее запах – чистоты, прохлады, пряных духов и яблочного шампуня. А потом сказал, что хочет ее здесь и сейчас. Что близость ее тела дурит ему голову, он просто не помнит, что собирался делать. Они собирались ужинать, сказала она. Давид сказал, у него есть прекрасная идея. Он позвонил в гостиницу на берегу, куда обычно селил клиентов из-за границы, заказал номер и шампанское с легкой закуской. Уточнил, что клиент будет через пятнадцать минут. Пусть шампанское будет холодным. Позвонил в ресторан «Аль ха-Маим», где встречался за бизнес-ланчами с парой русских олигархов, которые жили в Герцлии Питуах, и заказал столик на двоих через два часа. А потом на всю мощность включил кондиционер и открыл окна. И потоки холодного воздуха перемешивались с влажным и жарким воздухом из окна. Она держала Давида за руку и они ехали в пылающей ночи навстречу любви. И вулкан клокотал внутри. И они оба не могли говорить ни о чем. Все снова стало неважным, были только они вдвоем и первобытная страсть. Мир стал простым и понятным. Таким, каким когда-то его создал Бог, Высший разум или еще непонятно что.

Давид и Таня

Наступила тьма. Теплая тьма. За окном мерцало море с огнями яхт и редких самолетов. Она любила гостиницы за то, что они позволяли заглянуть в себя и снова понять, кто ты, откуда и куда ты идешь, и главное, хорошо ли тебе в эту минуту. Ей было прекрасно. Пока Давид разливал шампанское, она вышла на балкон и смотрела на расплывчатые очертания жизни внизу. Она чувствовала себя очень настоящей, совершенно реальной в ее зарождающейся новой жизни. Так остро, как тогда, двадцать с чем-то лет назад, в первые месяцы в Израиле, когда ощущение грядущего счастья было почти осязаемым. С шампанским вместе Давид принес прохладу от кондиционера.

Он обнял ее и закрыл своими руками от мира. Вдыхал запах ее кожи и не видел ничего. Ни моря, ни огней, ни бокалов шампанского, а чувствовал женщину, закрытую внутри него. Чувствовал, как пульсирует ее кровь. Ощущение как в детстве, когда держал бабочку в кулаке. Бабочка пыталась взлететь, щекотала его крыльями, и через пару минут он радостно отпускал ее. Только Таню он не мог отпустить, не мог разжать руки и позволить ее телу отстраниться от него. Она обхватила его шею руками, и он уже не отличал удары своего сердца от ее, и не мог вздохнуть. В полумраке комнаты – лишь желтоватый свет от маленького ночника у кровати – Таня казалась еще более загорелой, более земной. Сочной. Да, это слово неожиданно пришло в голову. Как сочный упругий виноград. «О чем ты думаешь?» – услышал он. «О винограде». – «Я не знаю, должна ли я обидеться…» – радостно произнес ее голос. «Ты дуришь мне голову. Ты путаешь меня непрерывно. Ты – как сочный виноград. И его сок на моих губах. Ты выносишь мне мозг, и я больше не могу ни о чем думать. Я хочу дотронуться до тебя. Скорее», – развязывая шнурки, говорил он. А потом зашвырнул ботинок в сторону, расстегнул рубашку. «Сними платье». – И прижал ее так, чтобы и зазора не осталось между их телами. А потом повернул ее спиной к себе и целовал в шею. Его руки гладили ее живот. И его сводила с ума мягкость и податливость ее тела, как будто в нем не было мышц, притом, что оно было упругим, как у дельфина. И он не мог решить, может ли дельфин быть таким мягким и упругим одновременно. А потом подумал, что это, наверно, не он думает все эти мысли. И решил, что, как только появятся свободные минуты, он напишет ее портрет – дельфин, веселящийся на волнах. Было непонятно, почему его страсть видела в ней дельфина. Но потом Таня повернулась к нему лицом и дотронулась до его спины, и ее живот прижался к его животу, и мысли покинули его. У нее были маленькие сильные руки, и ему казалось, что прикосновения проникают внутрь. А потом она затихла. И он не мог дождаться, когда она прикоснется к нему вновь. Таня медлила. Он чувствовал холодный воздух от кондиционера и жар внутри. А потом, когда они были уже в постели, она легла ему на спину, и он чувствовал ее вес на себе. Она была тяжелее, чем казалась, и его радовала ее осязаемость. Он чувствовал ее живот, и грудь, и каждую клеточку ее тела, а она лежала не шевелясь. Он ощутил бешеное биение своего сердца. И под его ритм сжатая пружина моментально раскрутилась и вытолкнула его из-под нее. Тела переплелись друг с другом. Он видел всполохи. Сначала желтый и розовый на фоне серебристого льда с вкраплениями желтого и красного. А потом в этой гамме появились яркие сине-зеленый и фиолетовый цвета.

Он вел ее в каком-то рваном ритме, доводя почти до оргазма, но за секунду до извержения он останавливался и успокаивал ее, возвращая в полумрак комнаты, когда она могла раскрыть глаза и посмотреть на него. Увидеть его лицо над своим и обхватить его шею, чтобы никогда больше не потерять. Он говорил ей, что теперь так будет всегда. Что даже когда не будет именно так, все равно будет прекрасно. Потому что его жизнь изменилась после того, как он дотронулся до нее. Она хотела запомнить каждое слово, чтобы повторять себе как мантру. А когда он замолкал, говорило его тело: то нежно, то яростно. И это продолжалось и продолжалось. Ей казалось, она больше не может сдерживать себя и остается миллиметр до той точки, откуда не возвращаются, но она научилась замирать на вершине, чтобы заглянуть в бездну. В бездну счастья. И это повторялось еще, пока они оба не перестали останавливать себя. Все равно что оседлать волну и отдаться ее движению. Волна возносила, и несла вперед, и была длинной и мощной. И даже после оргазма теплые волны качали их и не спешили успокаиваться.

«Не двигайся, не говори ничего», – и он еще крепче прижал ее к себе. В этой новой реальности времени не существовало. Она закрывала глаза и представляла их двоих как единое существо. Его плечо, на котором лежала ее голова, потом его рука, обнимающая ее, потом ее бедро и его нога, ее ноги и снова его нога. Реальность пропадала, и она падала в счастье, которое обволакивало и растворяло ее в себе. И была тишина. Он открыл глаза и сказал, что очень голоден. Таня моментально впрыгнула в платье и была готова на все. Он, ворча, что не взял футболку, путался в пуговицах рубашки. Шнурки выскальзывали из его рук. Она предложила ему помочь. Он заметил, что еще как минимум пару лет сможет справляться с этим сам. В ресторане она села напротив него и держала его за руку. Когда принесли вино, их первый тост был за эту новую, совместную жизнь.

Давид

Пятничное утро, обычный рабочий день. Нет, пожалуй, любимый рабочий день, когда он один в офисе. Он медленно пил кофе, курил сигару и тщательно прорабатывал все, что осталось после напряженной недели. Иногда слушал музыку. Сегодня, после того как они проснулись, и позавтракали, и помечтали о жизни, которая вот-вот наступит, Таня поехала за детьми, а он, по дороге купив футболку дикой расцветки, приехал в офис. Он не собирался работать, ему надо было подвести под прошлым черту. Он сделал себе кофе и закурил. Включил Монтеверди и через две минуты выключил. Музыка отвлекала. Надо было действовать, а то жизнь проходила в ожидании того, когда она начнется. Он позвонил Матану и попросил приехать к нему в офис.

Он подумал, что Матан приехал от неожиданности просьбы и оттого, что когда-то он, Давид, что-то сделал правильно, и поэтому сын не смог ему отказать.

Они стояли друг напротив друга, оба испытывали неловкость. Он сказал, что с этого момента не будет докучать сыну своим вниманием. Он всегда рад встречам с ним и с Яэль, но у Матана есть право распоряжаться своей жизнью. И если Матан решит, что больше не может поддерживать отношения с отцом, он это примет и не станет навязывать ему свою дружбу и опеку.

– Виски? – спросил он и принес еще один стакан. – Ты хочешь мне что-нибудь сказать?

– Я не знаю, что тебе сказать. Мне кажется, так не делают.

– Я больше не обсуждаю это с тобой. У меня тоже может быть своя жизнь. Для тебя я сделал все, что мог. Будь здоров. Передай привет Яэль. – И замолчал.

Матан допил виски и молча вышел из комнаты. Он окаменел. Сжал зубы и глубоко дышал. Его старший сын, которого он учил ходить, читать, плавать, кататься на лыжах и серфе, может быть, ушел навсегда. Но любовь не вымаливают.

Он поехал домой. Галит посмотрела на него и зло усмехнулась, оценив новую футболку:

– Раньше ты такого себе не позволял. Хотя это вполне отражает то буйство страстей, в которое ты нас всех вовлек. – И поджала губы.

Он был готов к ее колкостям и не поддался.

– Я ухожу, – сказал Давид. – Ты можешь все закончить достойно. Если хочешь, можешь выкупить у меня половину дома. Если нет, мы продадим его первому встречному за ту цену, которую он предложит… – Он совладал с яростью. – Я больше не готов терпеть твой сарказм. Гет2222
  Гет – развод


[Закрыть] мне не так уж и важен, новое завещание я подпишу на следующей неделе. Живи дальше как знаешь.

Галит, очевидно, теперь всегда была готова к войне. Ледяным тоном она отчеканила:

– Я надеюсь, ты понимаешь, на что идешь. Ты лишишься детей, друзей, семьи, приличные люди перестанут здороваться с тобой.

Он хотел ответить, что ее приличные люди не будут с ним здороваться ровно до той минуты, пока им не понадобится хороший адвокат, потом они станут милы и любезны. Но это были дрязги. Он взял себя в руки и сказал:

– Я со всем разберусь, не беспокойся. Тебе хватит недели решить, будешь ли выкупать у меня дом? Я выеду в ближайшие дни.

И еще несколько минут они оба оставались на кухне, сдерживаясь из последних сил, чтобы не скатиться в отвратительную свару. Галит допивала чай, он нарезал дыню. Потом он включил радио, канал классической музыки. Звучал первый концерт Рахманинова. Кошка в недоумении смотрела на хозяев.